Текст книги "Сумерки"

Автор книги: Юлиан Опильский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

V

В угловой веже Луцкого замка, окна которой выходили на широко разлившийся Стырь, за столом, накрытым золототканой скатертью, сидел сорокалетний мужчина в островерхом шлеме и кованой кольчуге восточной выделки. Острые, выразительные черты лица и суровый взгляд блестящих чёрных глаз придавали облику воина грозный вид. Длинные, обвислые усы скрывали рот настолько, что его существование подтверждал лишь звучащий из-под них голос. А был он ласковый, мягкий, как голос отца, который обращается к любимому детищу. Перед столом, склонив почтительно голову, стоял Андрийко.

– Значит, ты, сынок, – сказал рыцарь, – заботишься о своём и моём имени. А имя мужа, самое крепкое забрало против искушений лжи, лицемерия, расточительства. Скажешь себе: «Сделал бы так, и пусть всё идёт пропадом, но Юрше это не к лицу!» И тут же отлетят от тебя дьяволы, если ты действительно Юрша…

– И я так полагаю, дядя! – сказал юноша и поднял глаза на воеводу. – Потому-то и не остался на Полесье и приехал сюда.

– Добро! А у меня не было времени приехать, ведь на западе уже идёт война. А где же боярин Микола?

Боярин привёз меня и сразу же уехал в Олеськ, у него дело к Богдану Рогатинскому. Прямо проехать туда мы не могли, как раз под Олеськом горели сёла.

– А не знаешь ли, по какому делу поехал боярин?

Какое-то мгновение юноша явно боролся с собой, потом поднял голову и, вспыхнув, сказал:

– Знаю!

– И что же за дело?

Юноша замолчал. Юрша бросил на него взгляд из-под нахмуренных бровей.

– Ну, говори!

– Не скажу! Не гневись, дядя, но не скажу.

– Ого! А почему? – спросил сурово Юрша.

– Потому, что это не моя тайна!

– Так! – протянул холодно воевода. – Не твоя тайна? Раз знаешь, то она уже твоя, а коли твоя, то скажи мне. Сам понимаешь, что в княжеской крепости я не могу держать людей, которые хранят чужие тайны. Видать, эти тайны опасны, коли даже мне их знать не следует…

Андрийко побледнел и стиснул зубы.

– Воля твоя, дядя, – сказал он и умолк.

– Ну, говори!

– Не скажу!

– Скажи, всё равно заставлю!

– Воля твоя, дядя, а тайна не моя, и никакая сила не вырвет её у меня!

Какую-то минуту воевода смотрел на племянника, потом встал и промолвил:

– Вижу, сынок, что ты именно такой, каким я хотел тебя видеть. Только если ты хочешь сберечь тайну, не говори, что её знаешь.

Юноша смело посмотрел дяде прямо в глаза и ответил:

– Я говорил правду, ведь спрашивал Юрша! Другому я совсем бы не ответил.

Воевода подошёл к Андрию, обнял его и поцеловал в лоб.

– Хорошо ты, мальчик, сделал, что сказал правду, а ещё лучше, что не выдал тайны. Ты не ошибся, тайна принадлежит не тебе, а правда такое сокровище, которым не каждого следует награждать! Но мне всё известно!

– Как?

– А вот как! Князь Нос со своими сыновьями, боярин из Рудников, Богдан из Рогатина, князь Несвижский, твой отец и ещё некоторые люди – подлинные сыновья матери родины, – задумали поставить князя Свидригайла во главе всего народа: не только бояр, но и мужиков.

– Да, но…

– Никакого «но»! Мы ещё не знаем, что скажет на это князь, но всё то, что ты видел по дороге, делается по нашим указаниям, только пока ещё нескладно…

В комнату вошёл юноша в коротких розовых штанах в обтяжку и в зелёной куртке, с богато расшитыми широкими рукавами, поклонившись, он промолвил:

– Пани Офка, каменецкая старостиха, спрашивает, можете ли вы её принять по неотложному делу?

Михайло Юрша отступил от племянника и нахмурился.

– Скажи своей пани, что я всегда рад послужить ей, насколько позволит мне долг перед князем и народом.

Русый юноша поклонился и вышел. Уходя, он бросил взгляд на Андрийку, и на устах его промелькнула улыбка. Юноша был ровесником Андрия, но в его бледном лице и в измученных, обведённых синими кругами пустых глазах угадывались пресыщенность и преждевременное знание жизни.

Спустя минуту на пороге появилась дама в кармазиновом платье с белыми шёлковыми вставками и украшениями на талии. Вырез на платье окаймлял золотой позумент с десятком самоцветов, а на груди красовалась великолепная брошь – огромный изумруд в алмазной розетке и золотой филигранной оправе. При каждом движении вошедшей из-под широкого рукава показывалась маленькая, полная, белая, как алебастр, рука, украшенная золотыми браслетами.

Взглянув в лицо старостихи, Андрийка просто обомлел. Такой красоты он никогда в жизни ещё не видел. Казалось, ангел божий спустился с неба к людям, и ещё немного, и юноша, став на колени, простёр в молитве руки, как это он делал в Печерском монастыре перед святой иконой. А дама, видно, уловив восхищённый взгляд юноши, устремила на него свои большие чёрные, как агат, и бездонные глаза-озёра. И этот брошенный из-под тонких, лучистых, сросшихся на переносице тёмным пушком бровей, взгляд пронзил его насквозь, точно калёная киевская стрела.

На белых, как молоко, щеках красавицы играл румянец, нежный-нежный, будто первый лучик солнца на весеннем снегу, а на полных, как спелый гранат, коралловых губах играла приветливая улыбка…

Шурша шелками, жена боярина Кердеевича поклонилась и села на застланную ковром скамью, с которой незадолго перед тем встал воевода Юрша. Кто знает, почему он окинул красавицу хмурым взглядом и сухо спросил:

– Что угодно жене моего бывшего друга?

– Почему «бывшего», досточтимый воевода? – спросила она, умоляюще поднимая ослепительно-белую ручку. – Разве он чем-нибудь вас обидел, что вы лишили его своей сердечной привязанности?

По лицу боярина пробежала судорога, казалось, кто-то больно задел его за живую рану.

– Я не лишал его своей сердечной привязанности до тех пор, пока он не лишил меня своей! – ответил воевода.

Пани Офка засмеялась.

– Неужто, достопочтимый воевода, вы хотели сами выбрать ему жену? – спросила она. – Или задумали пристроить сердце Грица иначе? – добавила она шутливо.

Юрша покачал головой.

– Нет, пани, – ответил он с достоинством, – ваши стрелы не попадают в цель. Вам ведомо, что моим другом был боярин, а не шляхтич, и в этом причина моего огорчения.

– А разве это не всё равно?

– На пергаменте может быть, а на деле нет! Ест мы, бояре, сидим себе спокойно в усадьбах, а шляхтичи снова попирают ногами ту самую землю, которой причинили уже столько зла. На нашей испокон веку земле нет места шляхте, разве что для их могил!..

Грозно нахмурились брови воеводы, а прелестная шляхтенка умолкла. Улыбка исчезла, и она прикусила губки жемчужными зубами.

– Я не ждал, – продолжал Юрша, – что мой друг продал душу женщине. Рыцарская честь не позволяет мне бросить вас в темницу или отослать на поругание мужицким ватагам, которые наводнили весь край и чинят суд и расправу над врагами нашей веры. Потому оставайтесь тут на свободе…

– Как раз об этом я и хотела с вами, досточтимый гоевода, поговорить.

Юрша провёл рукой по лбу, словно отгонял назойливую мысль.

– Говорите, пани! – промолвил он тихо.

– Вы утверждаете, будто я на свободе. А стража тем временем не выпускает меня в город. Ведь вы знаете, что, кроме Марии, у меня нет слуг и потому приходится за каждой мелочью ходить в город самой.

Воевода насмешливо посмотрел Офке в глаза.

– Твоё имя, пани, означает премудрость – София, Однако не следует думать, что она переселилась в твою красивую голову целиком, так что другим не осталось ничего. Мы живём на Волыни, а на Волынь даже ваши земляки не посмеют посягнуть. Не достанется она им независимо от того, будут ли в городах услужливые купцы и прелестницы, которые тайком передают вести и письма да подкупают золотом или сводят с ума особо опасных своих врагов.

Нежное личико Офки покраснело, как маков цвет,

– Как это? На что вы намекаете, воевода? Как вы смеете?.. – И тут же умолкла. Властное движение руки: боярина остановило её.

– Это я должен вас об этом спросить! – промолвил он спокойно. – Но я не допытываюсь: щажу вашу молодость и выполняю свой рыцарский долг. Не спрашиваю, но ставлю у ворот замка стражу, которая не пропускает женщин к купцам, а купцов к женщинам. Вот так-то.

– И это всё, что вы можете мне сказать? – спросила красавица.

– Да!

С минуту Офка безмолвно сидела на лавке, потом губы у неё заметно задрожали. И, закрыв лицо руками, она вдруг расплакалась, как ребёнок.

– Ах, я несчастная! – запричитала Офкл. – Куда ты, Грицуню, подевался, покинул тут меня порогам на поругание. Бедная я, несчастная, осталась одна-одинёшенька, как былиночка в поле, без отца, без матери, да ещё в темнице… Он, боже!

– Поплачьте, панн, поплачьте, слёзы облегчат вам душу, а мне служат доказательством, что я не ошибся, – заметил спокойно Юрша.

Старостиха в тот же миг успокоилась.

– Как мне вас понимать?

– Известно как. Слёзы женщины – последнее её оружие и очень опасное для тех, против кого направлено. Не могут устоять против него ни отец, ни муж, ни любовник. Видать, никакие способы уже не действуют, коли берёшься за лебединую песню. Но запомни! Я тебе не отец, не муж и не любовник. Я рука и голова князя на Волыни…

– Ох, если бы он был здесь! – воскликнула молодая женщина. – Наверно, отпустил бы меня в город за покупками. Но это моя вина! – заметила она после небольшой паузы. – Я должна была сразу же взять в толк, что лучше иметь дело с паном, чем с его холопом.

Сказав это, она поднялась и направилась к двери. Юрша побелел от обиды как полотно, но не проронил ни слова. Андрийко же, готовый поначалу кинуться перед Офкой на колени и, жертвуя жизнью, служить ей, услыхав её последние слова, замер, точно прикованный, на месте. Он понял, что пани Офка посылала из Луцка сведения шляхте, которая задумала лишить независимости Литву, а в случае неудачи, оторвать от неё хотя бы Подолию и Волынь и привести их жителей к вечному рабству и потере своей народности.

Какое-то время Юрша сидел молча, опустив голову на руки. Потом встал и ласково посмотрел на племянника.

– Видишь, Андрийко, какую штучку прислал мне сюда Кердеевич. Не только обесславил свой род и самого себя, но ещё хочет отравить зловонным дыханием и этот последний источник чистой воды, эту опору князя и народа.

– Но ведь она красива, дядя, красива, как… как…

– Как дьявол, который искушает угодника божьего. Её красота, сынок, поражает, но приглядись к ней ближе, и ты увидишь, что эта вишня полна отравы, что под шёлковыми ангельскими кудрями растут рожки дьявола.

Со страхом смотрел на воеводу юноша; не привыкший к размышлениям, он никак не мог согласовать то, что слышал, с тем, что видел.

Однако Михайло Юрша не дал ему долго раздумывать.

– Пойдём на майдан, – сказал он. – Нынче надо разослать людей по сёлам и сделать смотр имеющимся силам.

Андрий охотно последовал за дядей.

Луцкий замок стоял на высоком берегу Стыря, и приступить к нему можно было только с одной стороны. Замок окружали высокие стены с заборолами, крытыми ходами и вежами. Виднелись палаты князя, где и жил сейчас Юрша. Покои княгини, расположенные справа от большой стены, занимал каштелян Заремба, но он уехал в Серадз, и в них поселилась с Мариной его дочь, пани Офка, где сейчас и пребывала под неусыпным наблюдением четырёх ратников-татар. Юрша привёз их с украинского пограничья и даровал свободу. Живя на приволье, татары привязались к воеводе телом и душой, вот почему он и поручил им сторожить жену Кердеевича. В верхней части крепости стоял ещё кирпичный арсенал, а рядом «столп», то есть сложенная из огромных каменных глыб старинная вежа. Тут была самая древняя и наиболее обеспеченная от нападения часть крепости – детинец. Вход в вежу находился на две сажени над землёй, и, чтобы в неё попасть, надо было сначала подняться по лестнице. В нижней её части были закрома с припасами и очень глубокий колодезь, вода которого стояла на одном уровне с рекой. Под вежей находились погреба, где хранили запасы мёда, вина и прочего, а под ними подземелья для самых опасных узников. Кухня расположилась в отдельном строении. В ней готовили еду для всех жителей замка. В восточной части площади стояла часовня, где священник ежедневно служил обедню для городовой рати. Когда князь останавливался в крепости, то богослужение капеллан проводил в его покоях.

По обе стороны главной браны, выдвинувшись немного вперёд, высились две низкие, широкие и круглые башни, защищавшие доступ в замок с боков. Их соединяла крытая галерея, полом которой служил свод самой браны. В наружной стене этой галереи было множество бойниц, а в полу проделаны отверстия, по своей форме напоминающие лейку, куда можно было лить кипяток, горячую смолу или жидкий свинец на осаждающих, если те стали бы выламывать ворота. Луцк, разумеется, не мог сравниться с обороноспособностью Перемышля или Мариенбурга, но всё-таки стены были толстыми, и крепость могла оказать длительное сопротивление любому врагу.

На площади собралось несколько десятков мужиков в коротких кожухах и высоких шапках, вооружённых копьями, косами или топорами. У некоторых из-под кожухов торчали широкие сабли, и почти у каждого за поясом торчал нож, а за плечом лук и берестяной сагайдак со стрелами. Тут же ожесточённо спорили между собой Коструба и Грицько. Увидав воеводу и Андрия, они подошли и поклонились.

– Досточтимый воевода и ты боярин! – начал Грицько. – Решайте вы, кому из нас оставаться, а кому идти.

– Куда? – спросил Андрийко.

– Туда, куда идут эти люди, – и Грицько указал рукой на толпу мужиков, – в пограничные сёла собирать народ против иноземных грабителей.

– Идите оба, а мне оставьте Скобенка! – решил юноша. – Он, кроме как служить в боярских покоях, не для чего и не гож.

Юрша улыбнулся.

– Помните только, что в случае войны Луцк будет в осаде, а ваш боярин в опасности. И тогда не мешало бы хоть одному из вас быть с ним в замке.

Оба парня отошли в сторону, а воевода собрал мужиков и принялся назначать, кому в какие сёла и города ехать. Одних в Санщину, других в Перемышль, кого и Ярославль, а кого в Городок, в Вишню, Буск, Рогатин, Требовлю, Галич, Владимир-Волынский, Грубешев, Красностав. Мужики по-двое, по-трое расходились, вскакивали на своих низкорослых лошадёнок и уезжали. Коструба с Грицьком были направлены в Ныжайковичи и Добромиль.

В тот же день воевода провёл с племянником первый урок фехтования и с радостью убедился, что, кроме недюжинной силы, у юноши немало и умения. Андрийко хорошо владел тяжёлой саблей, ловко наносил удары противнику и легко их парировал.

– Хватит на сегодня! – сказал Юрша. – До осады сделаю тебя лучшим рубакой на Волыни.

Остаток дня Андрийко провёл за осмотром стен замка, цепного моста, арсенала, кухни и двух круглых башен – ронделей у ворот. В одной из них Андрийко наткнулся на розово-зелёного пажа пани Офки. Тот сразу же завязал с ним беседу, выложил все сплетни о своей госпоже, на которой сосредоточивались все его интересы, про ухаживания Олександра Носа и многих других рыцарей, добивавшихся ласк красавицы. Потом доверительно сообщил, что его пани любит мальчиков, потому что муж у неё старый, и наконец пригласил Андрийку посетить его в покоях старостихи, обещая, что он наверняка с ней повидается. К великому удивлению пажа, молодой Юрша не пожелал слушать всех сплетен, а на приглашение только замахал руками, сказав:

– Зачем мне идти в гости к людям, которые меня и в глаза не видели! Я боюсь…

– Чего?

– Что дядя будет гневаться!

– Ха, ха, ха! Разве дядя об этом узнает?

– Конечно!

– Кто же ему скажет? Придёшь ночью, и тебя никто не увидит, я тебя не выдам, ни пани Офка, ни Марина, а сам ты…

– Я-то и скажу! – воскликнул юноша. – Ложь не осквернит моих уст, лгать, да ещё опекуну, который заменяет мне отца!..

– Значит, ты расскажешь ему о нашей сегодняшней беседе? – поспешно спросил паж.

– Нет! Ты меня не знаешь и, наверно, думаешь, что опека воеводы мне тягостна, как тебе? Я не выдам тебя, но в будущем не тяни меня туда, куда мне ходить не гоже!

Злобная усмешка пробежала по лицу пажа, но, когда он заговорил снова, голос его звучал жалобно.

– Ах, тебе легко говорить. А я парень молодой, непоседливый, скучаю один без товарищей, без развлечений, вот и хочется с кем-нибудь подружиться.

Андрийко приветливо посмотрел на пажа.

– Разве я тебя гоню? Напротив! Приходи, на ристалище поработаем с луком, рогатиной, хочешь мечом, длинным или коротким. Сколько тебе лет?

– Девятнадцать!

– И мне почти столько! Вот и хорошо, что встретились. До обеда мы с дядей обычно упражняемся в военном искусстве, а после обеда он уезжает в город чинить суд и расправу на площади либо рассылает гонцов, вот тогда и займёмся.

Они сердечно попрощались. И Андрийко ушёл, чрезвычайно довольный, что нашёл себе приятеля-сверстника.

Когда вечером в комнату вошёл с ужином Скобенко, Андрийко спросил:

– Дядя спит?

– Ещё нет. Вернулся боярин Микола, и они совет держат.

– А! Значит, боярин вернулся?

– Ну, да!

– Хорошо, можешь идти спать!

Скобенко неохотно направился к двери, но у порога остановился и нерешительно сказал:

– Боярин!

– Чего тебе? – спросил Андрийко.

– У вас… ну, может, и необязательно у вас… нет никакого дела к той пани…

– Какой пани?

– Ну, этой старостихе, у которой Марина…

– Какая Марина? Что с тобой, Скобенко? Спятил, что ли?..

Красавец слуга вспыхнул.

– А я было подумал…

– Что именно?

– Коли есть к ним дело, то я охотно туда сбегаю,

Андрийко всё ещё не понимал слугу.

– Какое же у меня может быть дело к Марине? – удивлённо спросил он. – Я ведь её и в глаза не видел!

– Да не к Марине, а к пани! К Марине – уже я…

Андрийко понял, и кровь ударила ему в голову. Сцена в покоях воеводы, сплетни пажа и вот теперь предложение Скобенка заставили его подумать о многом. Видно, дядя хорошо сделал, что поставил стражу у дверей: красавицы, если она готова любой ценой заманить к себе даже такого несовершеннолетнего юнца, как он, или мещанина Скобенка. Для чего? Кто знает это, кроме неё!

– Нет у меня дел к пани Офке, да и тебе не советую связываться с Мариной. Служанка старостихи, как я слышал, боярская дочь, и на тебя заглядываться не станет, а коль скоро позвала, то, значит, задумала втянуть в грязное дело. Берегись, не то попадёшь в беду! Ты приехал со мной, и я отвечаю за тебя перед дядей. Неравно же узнаю, что меня ослушался, то увидишь, верней, почувствуешь на собственной шкуре! А теперь ступай спать!

Опустив голову, как побитая собака, Скобенко выскользнул из комнаты, Андрийко же, быстро покончив с ужином, отворил узкое окно, выходящее на реку. Дул холодный ветер, но он не обращал на это внимания. В памяти проплывали впечатления дня, сильные и разнообразные: дядя, паж, пани Офка, её красота и злоба, её интриги, Скобенко, Марина, разговор о каких-то неведомых вражеских кознях против князя Свидригайла, нити которых терялись в палатах воеводы, точнее, в покоях старостихи. Юношу охватило любопытство, он затворил окно и вышел из комнаты, находившейся в крытой галерее над задней калиткой замка. Таких комнатушек было три, все они выходили в узкий коридорчик, и он сразу же обнаружил, что соседняя комнатка, отведённая Скобенке, пуста. Окна на половине воеводы были ярко освещены, видно, там шёл какой-то совет. У пани Офки тоже светилось одно окно. Пошёл ли туда Скобенко? А если да, то о чём они говорят? Андрийко вернулся к себе, взял кожушок и решил всё толком разузнать. Однако, когда он вышел в коридорчик, свет в окнах воеводы уже погас, а через площадь, позвякивая рыцарскими шпорами и ножнами меча, кто-то шагал в его сторону. Вскоре на ступеньках заскрипели сапоги, и Андрийко юркнул в свою комнатку. Не успел он снять кожушок и сесть у очага, как вошёл боярин Микола.

– Отлично, парень! – крикнул он. – Подставляй-ка лоб, поцелую. Воевода очень рад, что ты здесь. Видать, пришёлся ему по сердцу. Радуйся, парень, потому что Михаиле Юрша понапрасну никому сердца не откроет.

VI

Боярин уселся у огня. Андрийко поставил перед ним кубок мёду, который принёс ему Скобенко к ужину. Дол– го сидел боярин, уставясь молча в огонь и нахмурив брови. Наконец, поставив кубок на шесток, он повернулся к юноше:

– Андрийко! Тебе миновало восемнадцать, ты уже не мальчик и знаешь, почему я ездил в Олеськ, правда?

Юноша кивнул головой.

– У нас ведь не было ни заранее обученных людей, ни вожаков, ни оружия, ни припасов. Начавшаяся на пограничье война целиком дело рук простого народа. Князь Несвижский и боярин Богдан Рогатинский порадели о том, чтобы в ближайших околицах своих замков подмять народ, и у каждого теперь набралось немало вооружённых мужиков. Наш воевода сделал то же на Волыни, Опилье, Холмщине и Перемышльщине. Но Перемышль далеко на западе, и туда следует послать человека понимающего, а не простого мужика. Вот потому поеду туда я, а Коструба с Грицьком отправились туда уже утром. Всё это так, однако шляхта разнюхала о наших приготовлениях и бежит в укреплённые замки. С запада же проникают шляхтичи, всякие прощелыги, дармоеды, попрошайки: дикие, драные, голодные. Но откуда шляхте известно о наших намерениях – не отдать ни пяди исконно русской земли без боя? По дороге я разузнавал, каким образом просачиваются сведения с востока на запад, и убедился, что они идут из Луцка. Тут, под боком у воеводы, живёт предатель…

– Воевода полагает, что это пани Офка! – заметил Андрийко.

– Да! Но ведь она лично вестей пе перевозит. У неё есть либо был помощник-посланец. Его-то нам и нужно во что бы то ни стало обнаружить. Ты меня понял?

Андрийко кивнул головой и воскликнул:

– А теперь послушай, боярин, что я заметил! – и вкратце изложил свой разговор со Скобепкой.

Боярин слушал внимательно, потом встал и заходил по комнате.

– Да, ты прав! – согласился он. – Здесь, наверно, и таится ответ, кто именно носит и будет носить сведения в город.

– Думаете, что Скобенко?

– Да! Конечно!

– Ну, я за ним прослежу и, коли захвачу с поличным, немедля доложу воеводе, а Скобенко брошу в темницу.

Эти слова, сказанные так решительно, звучали в устах юноши настолько смешно, что боярин Микола ухмыльнулся в усы.

– Потому-то я и пришёл, – сказал он, – не гоже бегать воеводе за влюблённым парнем, а поймать его нужно обязательно. Я должен уехать, остаёшься только ты, кто, кроме тебя, может это сделать, ведь князь Олександр что-то не того… а его брат Танас сидит в Троках. Только тут надо браться за дело хитро. Коли кинешься на Скобенка, припугнёшь палками да тюрьмой, он затаится и ничего не скажет. В восемнадцать – двадцать лет героем становится даже трусишка, особенно если тут замешана девушка.

– О да! – вырвалось у юноши. – Я тоже готов скорей погибнуть, чем осрамиться перед девушкой.

– Неужто? – спросил, улыбаясь, боярин, и в глазах его мелькнуло беспокойство. – Значит, ты тоже вкусил от этого плода? Ты любишь?

Однако ясный, открытый взгляд юноши успокоил боярина.

– Нет, – ответил он, – но не раз думал о любви…

– Эх, сынок, лучше не думай! Она в своё время придёт, и горе тебе, если ты не сумеешь сдержать неблагородные порывы…

– Именно потому, чтобы им не поддаться прежде времени, я думал много раз об этом!

Боярин махнул рукой, как человек, отгоняющий от себя неприятное воспоминание, и спросил:

– Значит, ты проследишь за посланцем пани Офки и поймаешь его?

– Если не убежит загодя, поймаю непременно! – подтвердил Андрийко.

– Ну, ладно! Только смотри, не спугни прежде времени. Гляди в оба и, когда накроешь на деле, хватай, кто бы он ни был. Четверо татар Юрши и двое моих слуг будут начеку и откликнутся на первый же твой зов! Доброй ночи!

Боярин отправился на покой в комнатушку по соседству с Андрием и Скобенко. А спустя какое-то время, решив, что предатель принял всяческие меры предосторожности и не даст себя так легко поймать, Андрийко тоже улёгся и тут же спокойно уснул.

В покоях старостихи за покрытым узорчатой скатертью большим круглым столом, с ярко горящими в подсвечниках свечами, глиняной чернильницей и пачкой очиненных перьев сидел паж и медленно выводил под диктовку пани Офки на небольшом пергаменте букву за буквой. Его длинные русые волосы ниспадали на лист, лоб густо покрылся каплями пота. Старостиха сидела против него в коротеньком кожушке, поставив маленькие ножки на скамейку, и вертела в дрожащих от волнения или раздражения руках деревянную песочницу, а из уст лились потоком слова:

– Напиши, Стась, что это последнее сообщение. У меня есть муж, у него огромное состояние, он во всём меня слушает, и стоит мне только повести бровью, как выгонит из дому всех, кого ни пожелаю. Он некрасив, к тому же русин, и я не люблю его, но он меня обожает и очень-очень добр! Лучше мне жить с ним, чем переносить грубости таких, как Юрша. Ох, если бы он попался мне в руки… Я приказала бы выколоть ему глаза!.. Поэтому напиши, что при первой же возможности я уеду отсюда. Отец льстил себя надеждой, что князь Сигизмунд Кейстутович мною увлечётся, и потому вместе с вельможами рассчитывал при моей помощи взять власть в Литве в свои руки. А тут вдруг князем стал Свидригайло, а Кейстутович его сторонником. Кердеевича не убили, несмотря на обещание, теперь пусть его оставят в покое, мне же надоела чужая блажь. Я хочу жить для себя! Понимаешь?

– Понимаю, ваша милость. Я написал уже, что Богдан Рогатинский собирает войска в Олеськ, Юрша в Луцк и что главная опасность таится в этих гнёздах. Князь Свидригайло войны не желает, и у него нет достаточно сил, чтобы её вести. Главная препона для Кревско-Городельской унии – мужики и мелкое боярство. Поэтому наши войска должны в первую голову напасть на эти замки. Русины на западе тоже готовят бунт, но об этом ваш отец, наверно, знает. В конце я приписал, что вы желаете свободы и если вам её не дадут, то вы сами найдёте способы и пути добыть её силой либо хитростью. Хорошо так?

– Очень хорошо! Славный ты у меня помощник, Стась! А вот песок. Посыпь, заверни в шёлковый платок и покличь Марину,

Стась молча слушал и лишь преданно поглядывал на красивое лицо своей госпожи, а в глазах его горел похотливый огонёк. Вдруг из соседней комнаты раздался испуганный крик женщины. Старостиха, схватив свечу, кинулась за Стасем в комнату Марины. И тут их глазам представилась довольно любопытная сценка.

На низкой лежанке, застеленной шерстяными одеялами, полулежали Скобенко и кругленькая, полненькая брюнетка-красотка лет, вероятно, восемнадцати. Её залитое румянцем личико пылало от страсти, а может… может, от гнева, потому что глаза её метали молнии, рука занесена для удара. Растрёпанная одежда свидетельствовала о весьма пылком ухаживании, сам кавалер был почти без сознания. Увидав Стася, девушка взвизгнула, парень вскочил на ноги, совершенно растерянный, точно пойманный с поличным напроказивший школьник.

Увидав пани Офку, Марина закрыла лицо руками, разрыдалась и кинулась госпоже в ноги.

– Ох, пани! – запричитала она. – Простите, что пустила сюда этого злодея, казалось поначалу, что парень из хорошего дома, что будет меня уважать и вам послужит, а он начал с другого конца и…

– И что? – резко спросила старостиха, когда девушка замялась.

– Ничего больше, но не приди вы и пан Стась, то уж и сама не знаю…

– А ты не могла крикнуть раньше?

– Ну как же, ваша милость, сначала он вёл себя пежливо, а потом уж было стыдно кричать…

– А валяться на одной лежанке с чужим парнем не стыдно? Кто ты? – спросила Офка, обращаясь к Скобенко.

– Скобенко я, киевский мещанин, сейчас служу у боярина Юрши.

Пани Офка даже вздрогнула от возмущения. Поставив подсвечник на столик, она повернулась к смущённому парню.

– Значит, ты служишь Юрше, этому злодею, и смеешь явиться к тем, кого держат взаперти, как заключённых?

Скобенко впервые поднял глаза на Офку.

– Я служу не старому воеводе, а его молодому племяннику… – пролепетал он.

– У того, о котором я говорил вашей милости нынче вечером, – вмешался Стась.

– Ну, коли так, дело другое! – сказала пани Офка и улыбнулась. – Тогда мы ещё поговорим.

Приказав Марине встать и привести в порядок расхристанную сорочку и плахту, старостиха уселась на табуретку. Потом, внимательно-испытующе уставившись на красивого пария, вполголоса бросила несколько слов Стаею. Паж вышел и тут же вернулся с завёрнутым в шёлковый платок письмом.

– Жаль мне тебя, – сказала она, обращаясь к Марине и Скобенко, – что вянет среди этих стен твоя красота. Мало того! Какой-то поганец пристаёт к тебе, а я не в силах тебя защитить, ведь и со мной каждую ночь может произойти то же, что с тобой нынче. Мы всего лишь слабые женщины и не всегда в силах обуздать жаждущее любви сердце.

Марина, уже немного успокоившаяся, снова начала всхлипывать; пани Офка не спеша кивала своей красивой головкой, а Стась злобно усмехался. Он, видимо, догадывался, о чём идёт речь.

Лишь Скобенко не улавливал хитрости пани Офки и ухватился за её последние слова, как утопающий за соломинку. Он боялся, что пани Офка завтра пожалуется воеводе, и тогда горе ему!

– Ваша милость меня обвиняет! – промолвил он, – Но я не поганец, не злодей, а то что не боярин, ещё не беда. У нас на Руси и мещанину живётся среди бояр неплохо, коли будет на то божья воля да княжья ласка. А у меня есть высокие и знатные покровители, и на службу к Юршам я пошёл только потому, что они да Носы – первые у нас люди!.. И ухаживаю я за панной Мариной вовсе не для того, чтобы её обмануть, а законно с ней венчаться. Она мне пришлась по сердцу, на ней и женюсь.

Наступило молчание, слышно было только, как всхлипывала Марина.

– Успокойся, Марина, полно тебе плакать! – сказала старостиха, а потом обратилась к Скобенке: – И это всё правда, что ты говоришь?

– Клянусь, правда! Крест святой, землю буду есть, что правда.

– В таком случае мне жаль вас обоих! Чтобы справить свадьбу, нужно получить у князя пожалование, а кто сейчас князь? Покуда всё уляжется, пройдёт год. два, может, и десять лет, но ведь ни сердце, ни годы не ждут! Тебе же, Скобенко, оно необходимо теперь, а чтобы его получить, придётся послужить не Юршам или Носам, а тем, кто стоит близко к одной-единственной законной тут власти – королю!..

– О, пани, скажите только, кому послужить? – умолял Скобенко. – Я готов хоть завтра, хоть сей же миг ехать, идти, куда пожелает тот, на кого вы укажете!

– Юрши, Рогатинские, Носы, Несвижские, Звягельские, Воловичи и сотни им подобных – люди вчерашнего дня. Нынче только такие, как Кердеевичи да Бучадские, могут выхлопотать тебе у короля пожалование, если им послужишь…

– Я готов хоть сейчас! – решительно промолвил Скобенко.

С минуту пани Офка смотрела парню прямо в глаза, наконец подняла указательный палец и заговорила не спеша, тихо, но очень выразительно:

– Ты решаешься, значит, покинуть своих господ и послужить королю! И поступаешь разумно, потому что награда короля и благородных панов русину за верную службу будет такая, какая тебе и не снится. Не только исполнятся твои желания, но даже твои прихоти станут законом для тех, кто тебе обязан. Поэтому слушай меня и не ради доверия, которое я тебе оказываю. Ибо горе, трижды горе тебе, если ты задумал нас предать. У нас множество… тысячи способов наказать не только мещанина, но и князя… А наши тюрьмы и пытки – это тебе не светлицы в русских замках, и не нагайки тиуна – они страшны! Верь мне! Я видела однажды, как пытали изменника… – тут пани Офка, вытянув руки вперёд, отшатнулась, словно отгоняла страшное воспоминание, – я видела, и целую неделю пища не шла мне в горло. Помни это!