Текст книги "Сумерки"

Автор книги: Юлиан Опильский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Дважды не удавалось полякам приставить лестницу к заборолу у браны, и всё же, наконец, железные крюки впились, точно зубы, в стену. У первой лестницы вскоре стала вторая, третья, четвёртая получился широкий наклонный мост, по которому и полезли рыцари. Пошли на приступ и у северной вежи, где командовал Горностай, и южной, где командовал Андрийко. Однако успех был неодинаков. Ратникам северной вежи удалось свалить лестницы, когда уже на них было полно рыцарей. Коструба молотом отбивал впившиеся в стену крюки, поддевал лестницы железными вилами и сбрасывал их в воду. Стоял страшный крик. Отягощённые латами рыцари тонули в заболоченном рву, а туча стрел и камней не допускала челядь спасать своих господ. В довершение всего, на самом большом пороке лопнул гужевой канат, и тяжёлое заострённое бревно, не долетев до шопы, закувыркалось в воздухе и со всего размаху врезалось в помост. Скрепы разъехались, вода тут же унесла вязки прутьев, и помост разорвало. Бросив на произвол судьбы утопающих, поляки отступили. Стрелы всё летели, воины всё падали, а из их уст текла кровь. Осаждающим стало ясно, что под стенами нет спасения, а на стены им не забраться, и в диком ужасе кинулись, перепрыгивая через широкую прогалину, на ту сторону рва.

Далеко не так гладко получилось у Андрия.

Осаждающие подошли не к веже, с которой было гораздо легче обороняться, а к более низкому и доступному заборолу. Приставив пять лестниц, они полезли на стену. Судя по гербам на щитах и панцирях, преобладали гости с Запада. Поэтому здесь было меньше крика, больше холодного расчёта и подлинного рыцарского презрения к смерти и ранам. И несмотря на то что нападающих погибло от стрел больше, чем где бы то ни было, они всё-таки раньше прочих встретились с глазу на глаз с защитниками.

Андрийко понимал, что в рукопашном бою его ратники не выстоят против многоопытных рыцарей. И потому, нимало не медля, кликнул вооружённый длинными копьями и топорами запасный отряд, а сам, опустив забрало, кинулся с мечом в руках на врага. Рыцари выскакивали, точно из горячей купели, на забороло и с ловкостью опытных воинов, орудуя мечом, топором или молотом, расчищали себе дорогу. Несколько защитников с разбитыми головами свалились– с заборола, остальные невольно подались, убедившись, что их щиты не выдерживают страшных ударов рыцарей Запада. С ними мог бороться лишь равный по силе и ловкости воин, либо целая группа ратников с длинными копьями. Но под рукой их не оказалось…

И всё-таки отступающие мужики, прикрываясь щитами, сомкнулись вокруг Андрия, который смело вступил в бой с более сильным врагом. Сначала он разбил чеканом шлем какого-то вырвавшегося слишком вперёд великана из Великопольши, а когда оглушённый рыцарь отступил, отправил его могучим ударом меча на тот свет. С радостными криками ратники, топча убитого, кинулись вместе с Андрием вперёд. Завязалась сеча. Градом сыпались удары, но юноша, ведомый удивительным инстинктом настоящего бойца, каждый раз подставлял щит так, что ни один из мечей даже не коснулся его шлема. Зато старый меч Юршен, словно вспомнив былые времена геройской славы, сверкал остриём своей дамасской стали и, обрушиваясь то на шлем, то на плечо или щит врага, звенел, как удар молота о наковальню. Рыцари расступились перед таким страшным напором и, прикрываясь щитами, ждали удобного момента, чтобы дружно навалиться на юного великана. А на забороло лезли всё новые и новые рыцари, и врагов становилось всё больше и больше, а места меньше и меньше. Правда, оставшиеся ратники не отступали ни на шаг, хоть и гибли один за другим в неравном бою. Юный Юрша, задерживая натиск, чувствовал, что долго ему не устоять. Кромку его щита, казалось, искусали собаки, а вся поверхность была изрыта мечами и топорами. Андрийко понимал, что щит вот-вот разлетится, а сам он падёт под ударами врагов. Однако ни жалость к своей молодой жизни, ни тревога не сжимали его сердца. Напротив: всё существо юноши охватывало присущее подлинному воину дикое упорство драться до последней минуты. Со сжатыми зубами, побледневшим лицом и горящими, точно у волка, глазами, он весь подобрался и, готовясь к прыжку, отступил на шаг. Рыцари, перекликнувшись, все разом кинулись за ним, Андрийко со всего размаха врезался в железную стену. Потом, отбросив щит, схватил обеими руками меч, завертел им над головой и опустил на ожерёлок ближайшего рыцаря.

«Погибну, – подумал он, – но прежде оставлю о себе память и воеводе, и всем прочим! Во имя отца и сына…»

Рыцари не ожидали такого натиска, тем более что окружавшая молодого великана кучка людей растаяла совсем. Они готовились уже сойти со стен на майдан, чтобы, выломав ворота, опустить мост. Безумная отвага юноши остановила их, но уже через минуту положение совсем изменилось. Десятки мечей и топоров готовы были обрушиться на Андрийку, бившегося из последних сил в хаосе мечей, щитов, панцирей и шлемов, среди топота и лязга, крика и пыхтения. На этот раз удары сыпались на латы, сгибая их то тут, то там. На теле множились синяки, он слабел с каждым мгновением, и вдруг поскользнулся и упал…

Громкий крик радости прокатился по толпе рыцарей, но ему в ответ с противной стороны прозвучал какой-то нечеловеческий рёв.

Лёжа в крови и пыли, Андрийко увидел, как ближайшего к нему рыцаря откинула под забороло какая– то нечеловеческая сила, а по ведущей на забороло лестнице затопали вооружённые ратники.

«Запасные», – подумал Андрийко и сел. И, уже сидя, смотрел, как длинные копья запасного отряда оттеснили нападающих к самому заборолу, на котором кишмя кишела шляхта, как освободилось вокруг него пространство, а над головой замелькали копья стоявших чуть пониже ратников.

Оценив сразу же обстановку, Андрийко собрал все силы и встал. Поднял над головою меч, которого не выпускал из рук ни на минуту, и крикнул:

– Ну-ка, хлопцы! Топорами, все разом, за Миколу!

Ратникам, считавшим Андрийку убитым, словно солнце засветило; они неистово кинулись по ступеням вверх, и на оторопевших, уже уверенных в победе рыцарей посыпались удары топоров, надетых на сажённые рукояти. Копейники, в свою очередь, сомкнувшись вокруг вождя, принялись, точно вилами снопы, сбрасывать шляхту с заборола. А с вежи тем временем летели, нанося осаждающим немалый урон, стрелы и камни. За первым отрядом подоспел другой. И тогда последний, оставшийся в живых рыцарь, какой-то француз с изображением башни и льва на щите, перелез через забороло и приказал отступать. Но, не спустившись и до половины, получил удар камнем по голове, запасные Андрия сбросили лестницу, рыцарь свалился в ров и больше уже не показался на поверхности воды.

Таким образом, приступ был отбит и на южном крыле замка.

Однако самый ожесточённый бой разыгрался на бране, где командовал воевода. Польские рыцари одни за другим взбирались по лестнице и упорно лезли на главное забороло вежи и на ближайшую стену. Сотни стрел и свинцовых пуль летели им навстречу, а с верхней галереи вежи – камни и брёвна. Не раз тяжёлое бревно ломало лестницу, и находящиеся на ней люди летели в ров. Но вместо сломанной челядь тащила новую, и пьяные рыцари, презрев опасность, раны и смерть, отважно лезли на стены и заборола. И в конце концов на узкой полоске земли между рвом и стеной стояло в ряд около двадцати лестниц, а идущих на приступ выросло до трёх тысяч, в том числе около двухсот рыцарей. Ратникам Юршп не хватало рук, чтобы сбрасывать тех, кому удавалось долезать до конца лестницы. Сам воевода, отбросив теперь уже ненужный лук, дробил топором шлемы и щиты нападающих. Однако он вскоре понял, что перед таким натиском им не устоять. Многие из ратников уже пали в неравном бою, а когда свежие силы противника хлынули на первое забороло и стали подниматься по скользкой от крови лестнице, Юрша отступил с заборола в глубь прибранной вежи.

Второй ярус этой вежи выступал над браной кирпичным заборолом в виде балкона. С балкона через проделанные в стене железные воротца можно было пройти в крытую галерею и подняться на забороло к бойницам. Тут, в прохладе тёмной каменной галереи, ратники отдохнули, a ocaждающие с радостными гроикими возгласами завладели заборолом. Обезглавленные тела, отрубленные руки, головы, обломки лат, щитов, мечей, копий, топоры, камни, стрелы покрывали пол, а кровь стекала в отверстия, так называемые «носы», куда лили обычно кипяток и смолу на врага, если он овладевал воротами. Наступила передышка.

А тем временем шёл бой за часть стены с подоспевшей третьей запасной сотней. Тут на открытом просторе сшиблись почти равные силы. Было ясно, что главный натиск направлен на башню. И не прошло времени, нужного для того, чтобы прочесть дважды «Отче наш», как загремели топоры и ломы челяди о железные ворота крытого прохода. И снова сквозь бойницы полетели стрелы. Тогда поляки вбили в узкие оконца бойниц деревянные клинья и продолжали своё дело. Вскоре под их ударами разлетелось и забороло, и его куски упали в ров. Вслед за ними поляки сбросили убитых и принялись рубить пол. Они рассчитывали добраться до цепей подъёмного моста, разбить их, чтобы упавший мост открыл доступ к воротам замка и можно было разбивать их топорами снаружи.

Не довелось, однако, шляхте выполнить задуманное. На третьем ярусе башни сквозь более широкие бойницы показались людские головы. Вслед за этим на железном пруте высунулся пузатый котёл. И на небольшую площадку хлынуло около полубочки кипящей смолы…

Заверещали нечеловеческими голосами обожжённые ратники, рыцари и челядинцы, бросаясь наутёк. И долго ещё неслись стоны и вопли пострадавших. За первым котлом появился второй, третий, десятый, но на этот раз в них был кипяток. Попотчеванная дёгтем и кипятком, шляхта бежала, как зайцы, зная, что никому с большими ожогами от смерти не уйти. Всё пространство перед башней мгновенно опустело до самого помоста. Вслед за убегающими нёсся хохот защитников.

Многочасовая упорная битва, горы трупов, тошнотворный запах крови; она щедро омыла заборола, пол, стены, забрызгала лица и руки, а порой заливала глаза, опоила всех и лишила последних остатков человеческих чувств. Каждый ратник видел только кровь и жаждал только смерти врагу, и вспоминал о своей, уже с последним вздохом. Опьянев от вида крови, как польское рыцарство опьянело от вина, ратники дико радовались при виде обожжённых врагов.

– Бегут как черти от святой воды! – кричали одни.

– Словно тараканы от огня! – подхватывали другие.

– Куда там. Точь-в-точь безрогие в корыте.

И в самом деле, неприятель казался им стадом свиней, а сами они – мясниками.

Но недолго тешились ратники победой. Снова затрещали скрепы помоста под ногами наступающего полка.

Воевода выглянул сквозь уже открытые бойницы и затрубил в рог.

– Чехи идут! – сказал он. – Все – кто жив – ко мне! А что с Андрием и Горностаем?

– Отбились, но Горностай должен остаться на стенах. Поляки не уходят. Андрий же очень избит! – доложил Грицько.

– Ранен? – спросил воевода и пытливо заглянул в глаза говорившего.

– Нет, ваша милость, совсем обессилел.

– Ступай приведи всех его людей и пошли к Монтовту.

Грицько побежал на вежу к Андрию, а Кострубу послал в верхний замок за подмогой.

Чехи спокойно поднимались по лестницам на уступ башни, они были в длинных тяжёлых кольчугах и держали над головами большие щиты. Поверх щитов они накинули воловьи шкуры, которыми покрывали весь отряд, точно кровлей. Им почти не нанесли урона ни стрелы, ни камни. Лишь несколько из них упало, остальные лезли дальше.

Добравшись до железных дверей крытого прохода, они загремели по ним топорами. Тщетны были усилия обороняющихся. Лишь изредка им удавалось стрелой или ратищем достичь цели. Раненого или убитого чехи оттаскивали назад, а на его место становился другой. Потоки дёгтя и кипятка они встречали хохотом и продолжали рубить пол и двери.

– Напрасно стараетесь, доблестные паны! – кричали они. – Да побыстрее выливайте кипяток, а то, как доберёмся до вас, так выкупаем в нём всех защитников!

Воевода забеспокоился, однако, собрав в плотные ряды ратников, ждал, пока упадут железные ворота. Они гнулись всё больше и больше, и вот: «трррах!» – рухнули, а по ним с лязгом и громким топотом вбегали в тёмный проход чехи.

Случись это в открытом поле, малоопытные ратники Юрши, наверно, не выдержали бы натиска набившего руку в постоянных войнах и рыцарских турнирах врага. Но в тесном просторе тёмной крытой галереи отступать было некуда, и началась резня, страшная резня в давке, потёмках, жаре, среди пыхтения, хрипения и стонов. Лязг топоров заглушал крики и вопли, вырывавшиеся из натруженных грудей, часто не было места даже размахнуться, и тогда противники противоборств воевали тяжестью собственного тела и лат. Среди толпы, широко расставив ноги, стоял воевода и, вопреки всем усилиям врага, не давал завладеть галереей. Вокруг него выросла гора тел, служившая ему и его ратникам защитой, однако он понимал, что при всей храбрости, отваге и доброй воле мужики не смогут устоять. Тут нужны были воины с душами героев и сердцами диких зверей. И воевода впервые пожалел, что спровадил бояр из замка…

Однако Юрше и в голову не приходило убегать или сдаваться. Если не хватало выдержки у подвластных ему воинов, то она была у него, а бок о бок с ним держались и воины.

«Один шаг назад – и мои герои превратятся в зайцев!» – мелькнула в голове мысль, и воевода, не колеблясь ни минуты, готовился к последней схватке.

«Бог знает, будет ли разгром, я, во всяком случае, его не увижу, – заключил он и, собравшись с силами, снова кидался на всё более и более теснивших его чехов.

Некоторое облегчение принесли вспомогательные отряды Монтовта и Андрийки, но силы русских ратников таяли в сумасшедшей битве быстрей, чем у их опытных противников, у воеводы же не было минуты передышки.

Морок смертельной усталости заволакивал глаза…

То, что ратники воеводы изнемогают, видел и Грицько. Вернувшись от Андрия, он понаблюдал за борьбой издалека. Потом кинулся в галерею, где кипел бой, и сразу выскочил оттуда бледный и перепуганный.

– Ради бога! – зашептал. он Кострубе. – Надо что-то делать, наши не выстоят, и тогда падёт брана и весь нижний замок.

– Да, но что? – горестно всплеснув руками, воскликнул Коструба.

Какую-то секунду Грицько раздумывал.

– Воды они не боятся, смолы тоже… Ага! – крикнул он и хлопнул себя ладонью по лбу. – Коструба, давай соломы. Бегом! – И кинулся по ступеням на третий ярус, где кипятили на очагах дёготь.

– Есть ещё дёготь?

– Есть! – ответили возившиеся у огнища слуги. – Только они, чёрт бы их драл, накрывают себя шкурами, и всё начисто сплывает с них, как с гуся вода.

– Ничего! – крикнул Грицько. – Лей на уступ! Приказ воеводы!

Через минуту явился Коструба и несколько слуг с соломой.

Четыре котла один за другим были вылиты на уступ башни и образовали на прорубленном полу большую лужу. Это не произвело впечатления на чехов, поскольку увеличивалась только жара. Но вот вслед за дёгтем полетели большие охапки горящей соломы, и в тот же миг весь дёготь охватило огнём.

Тщетно старались чехи затоптать его коваными сапогами. Смола горела, быстро нагревая латы и железную обувь. В толпе молчаливых, спокойных бойцов раздались проклятья, крики, быстро перешедшие в рёв и вопли. Стена огня отгородила тех, кто был в галерее, от тех, кто лез ещё по лестницам или шёл по мосту. Балкон опустел вторично. Кинулись было бежать и те, кто оставался в галерее, но никто не отважился ступить в огонь… И тут насели на них русские ратники…

А с третьего яруса тем временем струями лились дёготь и смола, и вскоре огненная река стала переливаться через остатки заборола и охватывать лестницы. Оставшиеся в шопах и на помосте чехи поняли, что спасения для их товарищей уже нет. И ровным шагом, отбросив уже ненужные воловьи шкуры, направились назад в лагерь.

А ратники свели бледного и смертельно усталого воеводу с башни и подали ему чарку мёда. Однако, прежде чем принять её, он вбил свой до рукояти окровавленный рыцарский меч в землю, устремил взор к небу, опустился на колени и предался тихой молитве. Встав, он велел позвать Андрия.

Приступ был отбит.

XXIII

Из жерл замковых пушек снова полетели огромные ядра, и громоподобный грохот возвестил миру, что волна штурмующих отхлынула. Застонали гужи пороков, и снова посыпались камни на ту сторону рва в поредевшие ряды. В ответ на это из Подзамчья отозвались рога, протрубившие отступление. Окровавленные, израненные и обожжённые шляхтичи отошли.

Только теперь защитники замка почувствовали усталость. Только теперь заболели синяки, защемили раны, наступил голод. Преобладала всё-таки усталость, и как только люди Монтовта пришли сменить товарищей, ратники улеглись вповалку под заборолами, на ристалище, в крытых галереях стен и башен и даже на лестницах. Грицьку, задумавшему под прикрытием самострелов и пушек уничтожить помосты, пришлось использовать ратников Монтовта. Вооружившись топорами и баграми, они разрубили скрепы и разорвали вязанки прутьев и камыша. Потом повылавливали балки и отнесли их обратно в замок, а прутья оставили во рву, доверху заваленном мертвецами. Юрша приказал их не трогать, зная, что среди убитых есть знатные люди, за которыми должны прийти парламентёры. Тогда, рассчитывал он, можно будет сразу почистить и ров.

Оборону замка воевода поручил на целые сутки Монтовту, чтобы в какой-то мере утешить старика за то, что он не был допущен отбивать приступ. Убедившись, что он не только не лишний, а равноценен воеводе, Монтовт очень обрадовался и до самого вечера отдавал распоряжения: чистить стены, отмыть от крови лестницы, подсчитать и похоронить мёртвых, перевязать раненых. Он же велел отнести Андрия в его комнатушку и послал к нему Горностая.

Городовая рать понесла значительные потери: двести ратников убитыми, преимущественно в бою с чехами у главной браны, и вдвое больше ранеными. Таким образом, почти одна треть выбыла из строя. Однако, глядя на груды тел шляхтичей, рыцарей и челяди у рва, в воде и под заборолами, Монтовт успокоился. Поляки потеряли убитыми и ранеными гораздо больше, чем осаждённые.

– Не скоро захочется шляхте снова получить такую взбучку! – обратился он громко к Горностаю, прежде чем тот ушёл к Андрию.

Юный богатырь спал, на его побледневшем лице лежала печать смертельной усталости. С завистью поглядев на исцарапанные руки и окровавленное оружие товарища, Горностай подумал: «Когда-нибудь меня спросят: что делал я в Луцке? Я отвечу: щупал замковых кур!»

Усевшись около спящего, он взял меч товарища и принялся старательно стирать с него кровь. Горностай понимал, что лишь крайнее истощение не позволило Андрийке заняться его чисткой, прежде чем лечь. После меча пришла очередь шлему, латам и, наконец, щиту, и тут он просто ахнул. Удары врага согнули сталь по многих местах ожерёлка так, что требовался молоток опытного оружейного мастера. Щит был просто весь изрублен и представлял собой какую-то бесформенную массу кожи и железа.

Горностай взял ожерёлок, шлем и понёс их старому Савве – их лучшему оружейному мастеру.

Старик внимательно осмотрел все изъяны и тотчас взялся за молоток.

– Сокол ясный, – сказал старик, – настоящий наследник рода Юршей! Уже теперь рубится не хуже дяди. Видишь, вон там на столе ожерёлок воеводы? Точнехонь– ко родной брат этому. Щит, говоришь, порубленный?

– Истерзанный, как тряпка, чем бабы моют полы! – воскликнул Горностай.

– Ха-ха! В Луцке уже два таких щита. Хорошо бы оба послать королю. Может, опомнится н уйдёт подобру-поздорову, смекнув, сколько таких щитов нужно изрешетить, прежде чем взять замок.

И старик сразу принялся за работу, потому-де воевода постарше и может несколько часов и не воевать, а молодой – никак. Ему бы только на ногах устоять, а там завертится, как вьюн на сковородке. Андрийке без оружия никак нельзя, не то, чего доброго, голяком побежит.

Горностай остался сидеть у старика, любившего покалякать о былых подвигах, боях и странствиях Юршей. К тому же он принёс мёда, и так они проговорили до вечера, пока шлем и ожерёлок не были откованы.

– Кабы не медиолянская работа и не печи Юрши да такой щит, пришлось бы, наверно, перековывать латы на гвозди или подковы! А так, пожалуй, ещё не раз понадобится.

Горностай принёс доспехи в комнатушку Андрия. От бряцания железа юноша приоткрыл глаза и в тот же миг сорвался с постели.

– Ей-богу! – крикнул он. – Я проспал весь день! – И зашатался как пьяный. Потом поморщился разок, другой, потёр плечо, бок и пришёл в себя окончательно.

– Спасибо тебе, друг, что позаботился, клянусь богом, я не в силах был ничего сделать.

– И мне бы так хотелось чинить свои латы, но они такие гладенькие да блестящие, как будто сегодня вышли из рук оружейника, – ответил Горностай. – Ни один удар не коснулся щита героя. Видать, сглазила меня Грета!

– Ха-ха-ха! – засмеялся Андрийко и закатал левый рукав сорочки. – Гляди и не завидуй!

И в самом деле, всё предплечье, сплошь исчерченное синими и багровыми полосами запёкшейся крови, вероятно. очень болело, но Андрийко не подавал виду, С удивлением глядел на него товарищ.

– Оно, конечно, гоняться за синяками не приходится, – сказал он, – без них спокойней. Но что поделаешь, я не кот, не поп, не городской барышник, а рыцарь.

– Не тревожься! – утешал его Андрийко. – Не один ещё синяк, не одну рану полижешь, покуда воспитаешь сына, который заменит тебя на службе.

Их разговор прервал пахолок, который пригласил их на ужин к воеводе.

За столом, кроме Монтовта, сидел какой-то рыцарь в длинном таперте, с собранными в сетку волосами. Его узкие алого цвета штаны были расшиты золотом, зелёный жупан при каждом движении выглядывал из-под синего. Это был посланец короля Ягайла, Ян из Сенна, прибывший по настоянию шляхты заключить перемирие с целью собрать убитых и устроить похороны знатнейшим.

Глядя на воеводу, никто бы не подумал, что он едва ли не весь день размахивал мечом, точно молотильщик цепом. Его движения были степенными, пожалуй, только чуть медленней обычного. Андрийко тоже старался не показать усталости, Монтовту же и Горностаю не требовалось представляться весёлыми. После ужина Юрша взял чару и поднялся.

– Пью во славу сегодняшнего дня, ставшего по соизволению господню первым днём взаимопонимания обеих сторон. Доныне мы знали друг друга лишь через посланцев, по письмам, плутням, каверзам и лжи, и вот, наконец, сегодня наши мечи и топоры выписали правду на спинах противника. Заключается перемирие. С радостью приветствую его как первую ласточку мира и полностью одобряю. Досточтимый посланец пан Ян из Сенна отнесёт королю наше согласие с пожеланием после знакомства с нами поспешить искать не ссоры, а мира, и тогда по сю и по ту сторону границы мы заживём спокойно, как сто лет тому назад.

Ян из Сенна выпил чарку, утёр рот и, поклонившись воеводе, промолвил:

– Завтра на рассвете я передам пожелания вашей милости его величеству королю, а покуда разрешите сказать несколько слов и кое о чём расспросить.

– Спрашивайте, ясновельможный пан, – сказал воевода, – но помните, что, когда идёт война, не на каждый вопрос бывает ответ.

Парламентёр кивнул головой.

– Ясно, – сказал он, – тем лучше. Я не из сторонников его величества. У нашего короля нет и половины того понимания государственных дел, как у Свидригайла. Ягайло, не желая зависеть от нас, панов, отдаёт себя и Корону на съедение мелкой шляхте, которой у нас развелось как собак нерезаных. Шляхта получает привилеи, вольности, поместья, и Ягайло, хотим мы этого или не хотим, приравнивает её к нам, панам. Потому и не удивляйтесь, досточтимые бояре, что нам милее ваш великий князь, чем Ягайло, и, кто знает, не он ли после смерти…

– Мне ведомо, что ясновельможный пан был всегда расположен к Свидригайлу, – вмешался Монтовт, потому мы садимся с вами за один стол, хотя, если принять во внимание близость вашего стана, вовсе и не обязаны.

Ян из Сенна учтиво поклонился, а Юрша улыбнулся:

– Как видите, ясновельможный пан, среди нас только два боярина, два молодых человека, наши родичи и старшины ратников, а ратники… холопы.

Сказав это, воевода бросил многозначительный взгляд на молодых людей, чтобы они ненароком не сболтнули лишнего. Сообразив, в чём дело, Андрийко толкнул под столом Горностая, который открыл было рот, чтобы вставить своё замечание. Оба промолчали.

Поляк улыбнулся.

– Меня радует, и это сущая правда, – продолжал он, – потому, наверно, мы поймём друг друга. У нас в королевском совете две партии. Шляхта и её сторонники – некоторые паны во главе с канцлерам и Зарембой. Эта партия хочет войны и инкорпорации Подолии и Волыни, поскольку шляхте нужна земля. Мы же, а именно я, Викентий Шамотульский, Кердеевич и прочие, хотим мира со Свидригайлом, хотим, чтобы, как и раньше, князья и паны сидели в своих волостях без всяких там инкорпораций, войн и усобиц. Холоп ли он, боярин, русин, поляк, литовец, татарин, влах или ещё какой дьявол, – какая разница! Основа основ: холоп отбывает панщину, даёт подушные, боярин или шляхтич служит пану. Вот такова наша точка зрения, и полагаю, что и вы того же мнения. Правда, Заремба болтает, будто некоторые русские вельможи ратуют за создание отдельного русского государства и поднимают народ, но, полагаю, это враньё. Вам нужны ратники – это ясно, и то, что вы предпочли боярам мужиков, тоже вполне объяснимо. Выдавать сие за бунт русских мужиков против польской шляхты – глупо и подло, поскольку приводит к кровопролитию и вот к чему!

Тут Ян из Сенна ударил рукой по грамоте, которую привёз от короля.

Воевода бросил быстрый взгляд на посланца и спросил:

– Ясновельможный пан, известны ли королю эти разногласия в совете?

– Конечно, но он не в силах их погасить. Это по плечу Свидригайлу, но король уже не…

– Гей! А знаешь ли ты, пан староста, что произошло бы, если бы Свидригайло на самом деле встал во главе народа и порвал не только с боярами, но и с вельможами? Кабы из бояр отобрал двести – триста военачальников и ударил бы всей серой массой холопства по вас?

Ян из Сенна оторопело уставился в грозно сверкающие глаза Юрши.

– Тогда, – пробормотал он, – тогда… полетел бы вверх тормашками весь мир! Однако… Однако до этого не дойдёт: Свидригайло – князь из князей, он предпочтёт польскую корону с Литвой и Русью славе Чингисхана…

Наступила пауза. Андрийко со страхом слушал слова посланца. Получалось, что польские магнаты отдадут скорей корону Свидригайлу, чем допустят существование отдельного Русского государства. Значит, сторонникам независимости надеяться на великого князя не приходится.

– Для чего же ведётся война? – спросил Монтовт, который из их беседы хоть и не все, но всё же кое-что улавливал, – пусть король признает великого князя, объедет Русь и Литву и возвращается в Польшу во главе панства, которое волей или неволей заставит слушаться всех, кто не хочет покоряться его величеству,

– Войну ведёт шляхта, а не паны-вельможи, не князья и не король. Может быть, вы, досточтимый боярин, не понимаете, но это так.

– Значит, – вмешался внезапно в разговор Андрийко, – король ведёт войну в союзе со шляхтой, которая может столкнуть его в борьбе за власть с престола.

– Помалкивай, щенок! – полушутливо-полусердито прикрикнул на племянника воевода. – Не твоего это ума дело!

– Не сердитесь, ваша милость, на юношу, – защитил Андрия посланец. – Этот, как вы говорите, щенок, прав! Король, окружённый врагами королевской власти, ведёт войну в содружестве с теми, кто подтачивает самостоятельность князей.

– Однако не забывайте, досточтимые, что королевская власть и самостоятельность князей тоже не родные сёстры! – не согласился Монтовт.

– Как аукнется, так и откликнется! – заметил Юрша. – Ты, досточтимый боярин, и вы, ясновельможный пан староста, всё же недооцениваете народа. Не понимает его и Свидригайло, не желают понять король и паны.

Старый Савва налил греческого вина в серебряные чары, и разговор потёк по другому руслу. Вскоре Ян из Сенна поднялся, но перед тем как отправиться на покой, отвёл молодого Юршу в сторону и сказал:

– А коли ты, парень, заметил, что король окружён врагами, гляди в оба, чтобы эти враги не захватили бы его друзей врасплох, сам видишь, они враги и потому королевский договор их нисколько не связывает.

Андрийко пристально поглядел парламентарию в глаза и после небольшой паузы сказал:

– Понимаю, ваша милость, – и, понизив голос, продолжал: – Король подписал соглашение, а шляхта заняла Каменец. Теперь король заключил перемирие, а шляхта…

– Тсс! Не всё говорится, что думается.

– Я ничего! Я только сказал, что королю печать и подпись, а шляхте… трёпка!

Королевский посланец захохотал и потрепал юношу по плечу.

– Голова у тебя, сынок, не половой набита!

Перед сном Андрийко рассказал воеводе о своём разговоре с биричем. Юрша всплеснул руками.

– Диву даюсь, что тебе, такому молодому, удалось так глубоко войти в суть важнейших государственных задач. Для дела, может, это и хорошо, но для тебя самого, не уверен. Скороспелый плод ненадёжное, а порой и ядовитое зелье. Как же ты понял слова посла?

– Полагаю, дядя, что мне легче будет жить, если своевременно пойму всю сложность происходящих событии. Мне кажется, шляхта проливает здесь кровь под Луцком потому, что ни король, ни магнаты не желают падения Свидригайла. Когда она ослабнет окончательно, сенат возьмёт её за чуприну и вернутся времена неограниченной власти магнатов, люди низкого стану пойдут служить, а король превратится в игрушку в руках панов. Нам покуда придётся глядеть в оба за стенами, поскольку шляхта задумала чёрное дело, невзирая на то, что король и сенат не хотят падения Луцка. Ну как, правильно ли я объясняю положение?

– Сам канцлер не выразил бы его лучше! – обрадованно подтвердил Юрша. – Вижу, что могу на тебя положиться в своих сокровенных намерениях. Монтовт слишком стар, Горностай неопытен, а мне нужен молодой, стойкий парень, такой, у кого хватило бы смелости резать правду-матку в глаза самому князю, а что ещё важнее, который сумел бы её высказать.

– Что, дядя, вы задумали? – спросил Андрийко. – Если я вам в чём-либо пригожусь, только прикажите, я готов!

– Повременим, – сказал Юрша, придётся подождать до осеннего ненастья, а когда в стане врага начнёт свирепствовать волынская лихорадка, тебе придётся поехать в Степань и просить великого князя двинуть войска на Луцк. Одним ударом он уничтожит всю шляхту, а договориться с сенатом и королём будет уже не так трудно. Понял? Поедешь?

– Да, дядя, понял и поеду! – ответил Андрийко, – доброй ночи!