Текст книги "Сумерки"

Автор книги: Юлиан Опильский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

ХI

Утихшая было метель поднялась перед рассветом с новой силой, наметая высокие сугробы твёрдого зернистого снега вдоль западных стен замка. Бабинский и Горностай ещё спали, когда Андрийко ступил в галерею, окна которой выходили на площадь. Площадь была безлюдной, никто не торопился в такое собачье время выходить из тёплого помещения. Ратники, караулившие на стенах, попрятались в углах за выступами. Окна пани Офки и воеводы были закрыты ставнями. Только у боковых дверей покоев старостихи, точно два идола, стояли двое татар в шапках и в красных кожухах.

Вдруг Андрийко подался назад. В дверях начальной вежи, ведущей на первый ярус, появился воевода в длинной лисьей шубе и бобровой шапке с наушниками. Медленно, не обращая внимания на свирепые порывы ветра, он спускался по деревянным ступеням, которые пристраивали к башне в мирное время и сжигали в минуту опасности.

В глубокой задумчивости Юрша подошёл к боковым дверям и в ту же минуту на пороге, кланяясь в пояс, появился Сташко. Воевода отступил с отвращением назад и подал знак обоим татарам. Те сразу же взяли ратища на плечо и удалились в сторону конюшни. Не обращая больше внимания на Сташка, стоявшего с шапкой в руке, боярин торопливой походкой направился… прямёхонько к задним воротам.

Андрийко почувствовал, что бледнеет. Опрометью кинулся в свою комнату и стал поджидать дядю. И вот отворилась дверь…

– Хвала господу-богу!

– И во веки веков, аминь!

Воевода уселся у огня, из-под шубы, распахнувшейся на груди, заблестела серебристая сталь нагрудника. Андрийко кинулся раздувать покрывшийся пеплом жар и разводить новый огонь, а Юрша молча следил за его работой. Наконец он промолвил:

– Андрийко!

Юноша посмотрел на дядю и покраснел до корней волос.

– Чудные вещи рассказывал мне давеча пахолок старостихи.

– Да? А я не думал, что он осмелится, – ответил Андрийко.

– Ты, значит, знаешь, о чём он мне рассказал?

Андрийко спокойно кивнул головой.

– Знаешь, и не выходишь из себя, значит, истинная правда тебя не страшит. Значит, Сташко соврал.

– Напротив, дядя, он сказал правду.

Боярин беспокойно заёрзал на скамье.

– Иными словами, – продолжал ом, – ты знал о намерениях пани Офки и скрыл их от меня?

– Да, вчера я узнал о них и пообещал сберечь тайму.

– Как же это? Даже передо мной?

Голос Юрши гремел, лицо покраснело от гнева, сжатый кулак поднялся над головой юноши. Андрийко побелел как стена, но стоял недвижимо, готовый принять удар отцовской руки воеводы. Но удара не последовало; спустя мгновение воевода сказал уже более спокойно:

– Оправдывайся.

Андрийке не было больше причин хранить тайну, поскольку она была уже открыта. И он вполне откровенно и спокойно рассказал дяде о своих чувствах. По лицу воеводы разлилась глубокая печаль, ему казалось уже, что племянник погиб для него, семьи, родины, и православной веры. Но когда Андрийко передал свои, последние разговоры с Офкой и Сташком, Юрша поднял голову. С лица медленно сходила мучительная грусть и появлялось удивление. Наконец рука его поднялась, на этот раз, чтобы дружески похлопать отважного юношу по плечу.

– Ну, коли так, дело иное. Не думал я, что ты сам сможешь разглядеть всю гниль той почвы, где вырос этот цветочек! – И он ткнул большим пальцем назад, в сторону окон старостихи. – А что касается рыцарской службы женщине, то, согласно рыцарским правилам, ты поступил правильно. Но рыцарская служба – домысел благородных умов, полных высокой религиозности, верности и учтивости. Те рыцари и дамы не Офки и не Сташки, они не введут человека в грех. Покуда подлинный дух рыцарства жил ещё на Западе, тысячи мужей ежегодно плыли на восток, засевая своими костями и костями неверных святую землю в ожидании жатвы и царства божьего на земле. Но цвет того рыцарства погиб, завял, сгорел в огненных пустынях Сирии, а кто не сложил свою голову в бою, не умер от поветрий или жажды – растратил свою богатырскую силу в неслыханном распутстве Востока и вернулся домой дряхлым, обессиленным старцем. Осталась либо истощённая, обленившаяся, обнищалая сволочь, либо разжиревшие и неотёсанные бездельники, олухи. Вот кто представляет теперь на Западе рыцарей и служит дамам. Под их обычаями и поведением скрывается теперь разврат, а свет науки, веры и вдохновения следует искать на Западе у других. Всё это, как видишь, не нашего поля ягоды. Нам не по душе мир рыцарей и походы в святую землю. У нас хватает и своих неверных, начиная с татар и кончая невернейшими из неверных – шляхтичами. Они никогда не боролись с сарацинами и не видели святой земли, а рыцарство пришло к ним уже совсем не прежним. Тут оно снова расцвело, ведь как раз из таких бездельников-поганцев, такого воронья, жадного ко всему блестящему да к падали, и состоит шляхта. Она и насаждает у нас рыцарство с гербами, блеском, турнирами, но это не царство божье на земле, а дьявольское семя! Мой тебе совет – брось это служение. как ядовитый гриб…

– Я уже повесил свой шарф на уступе ворот, как сигнал для князя Олександра…

– Какого Олександра?

Юрша вскочил как ошпаренный.

– Какого Олександра? – переспросил он. – Что с тобой, парень?

– Князя Носа! Разве Сташко вам не говорил?

– Чего именно?

– Что он должен выкрасть старостиху…

Юрша посинел. Казалось, налившиеся, как верёвки, жилы на висках вот-вот лопнут, и чёрная кровь зальёт ему глаза. Руки воеводы судорожно корчились и глухо, раз за разом, ударяли о холодную сталь нагрудника. Шуба соскользнула с плеч и упала на пол. Андрийко понял, что нельзя терять ни минуты, не то с воеводой стрясётся беда. Он мигом расстегнул ему ожерёлок и откинул в угол, а в рот влил чарку мёду. Потом принялся расстёгивать панцирь, но Юрша уже пришёл в себя.

– Где этот Сташко? – спросил он хриплым голосом. – Он должен знать более серьёзные вещи! Я отдам его на муки, искалечу, убыо!

– Оставьте его, дядя, – попросил Андрийко, – он знает меньше моего, а мне давно уже известно, что князь Олександр без ума от старостихи. И боярину Миколе тоже.

– Коли так, всё пропало! – промолвил воевода, и голова его опустилась на руку.

Долго сидел он так, глубоко задумавшись, потом поднял голову и сказал:

– Вот, сынок, до чего довела русского витязя-героя шляхтянка! Решился выкрасть её у меня, своего кровного брата, увезти бог знает куда, чтобы погибнуть без веры, народа, державы.

– Но остались ещё мы, великий князь, Рогатинский, князь Федько…

– И господь-бог на небе! Но какой в этом прок? Коль скоро такое благородное сердце, как Нос, подался искушению, то на кого же можно положиться? Кругом ложь, себялюбие, скудоумие. Раз уж Олександр продаёт нас ради женщины, то не продаст ли нас и Свидригайло за титул, за королевский венец или ещё что-нибудь? Ох, порой сдаётся, что мы никогда не дождёмся рассвета и наше настоящее и грядущее погружено во мрак, из которого один выход – смерть!

Наступило молчание, только ветер сердито хлестал по кровле замка да выступам крепостных укреплений и нагонял в комнату клубы дыма.

– Что же, дядя, делать с князем Олександром?

Юрша сжал кулаки.

– Ох, и проучил бы я его, – пробормотал воевода сквозь зубы. – Как отец непослушного отрока, посадил бы в холодную дня на три, на хлеб и воду, чтобы вышибить из головы всякую чепуху…

– Конечно, дядя, но князь Нос – не я, он князь и… рыцарь. У него своя воля, самое большее, что вы можете, отдать его великому князю на суд…

Юрша потёр ладонью лоб.

– Не думай, сынок, что я этого не знаю. Говорит во мне гнев и обида… Жаль мне уплывающих из рук сокровищ, жаль попусту затраченного труда всей жизни. Точно глупый юнец, бьюсь я головой о стену, а тот, кто годится мне в сыновья, меня поучает. Ох, понимаю я отлично, что гневом и криком делу не помочь… лишь скорее утопишь дело в грязи самолюбия и своекорыстия, озлобишь умы немногих сторонников и отвратишь от общей борьбы за свободу отечества, веры, народа…

Воевода умолк и задумался, и, когда после долгого молчания встал, лицо его было суровым, но спокойным, как всегда.

– Сегодня вечером жди меня у себя после ужина, – сказал он.

– Позвать ли стражу?

– Нет! Я ведь убрал татар от дверей старостихи…

– Видел я, но не понимаю.

Юрша улыбнулся и опустил руку на плечо молодого человека,

– Не забывай, Андрийко, что я не только воевода, но и Юрша и не могу позволить трепать моё имя поганым нехристям. Когда идёт дело о наказании Юрши, не гоже глядеть на это головорезам-приспешникам. Я сам был бы тебе судьёй без защитника и ответного слова, но и без свидетелей твоего позора. Не должны они присутствовать и когда будем ловить Офку при твоей помощи.

Говоря это, Юрша забывал, что в нём говорит то же самолюбие, побудившее князя Носа ради слепой страсти пренебречь святым долгом. Не понимал того и Андрийко, да и не отдавал себе отчёта в намерениях дяди.

– Да, но если Офка убежит?.. – начал было он.

– Пусть себе едет с князем Олександром, я задерживать её не буду! – решительно промолвил воевода. – У меня хватит сил и смекалки, и это мой долг – бороться с врагами и коварством шляхты, но я не властен и не обязан оберегать верность чужой жены!

Юрша вышел, Андрийко же, обдумав слова и решения воеводы, пришёл к заключению, что его дядя потерял здравый рассудок и уже не владеет собой. Юрша-то и должен, хочет того или не хочет, оберегать ради Кердеевича честь Офки и, поскольку она всячески вредит замыслам сторонников великого князя, следить за каждым её шагом. А вот у воеводы, видать, иссякли силы, не хватило воли, и он решил избавиться от женщины, хитрость и злобу которой не смог раскусить, вместо того чтобы принять такие меры, перед которыми содрогалась его благородная, честная и прямая натура. Подобно хозяину, охотно избавлявшемуся от неверного и ленивого работника, несмотря на то, что выдал ему плату вперёд, воевода примирился с отъездом старостихи и даже радовался, что кто-то берёт её на свою ответственность, поскольку не Юрша выкрал её из замка и ие Юрша отступился от государственных интересов великого князя.

Андрийко с грустью, нетерпеливо ждал ночи. И хотя никто ничего ему не говорил, какой-то внутренний голос подсказывал юноше, что князь Нос прибудет именно в эту ночь. К вечеру ветер нагнал на безграничные поля Волыни тяжёлый серый туман и утих. Мороз спал, в воздухе потеплело, нужно было ждать оттепели. За ужином старый Савва жаловался на ломоту в костях, а Бабинский и Горностай засели за мёд, которым их усиленно потчевал Андрийко. С наступлением сумерек все разошлись, кто по комнатам, кто в кухню, кто в город. Андрийко отпустил стоявшего у калитки караульного, а когда совсем стемнело, два ратника-татарина стали на стражу по обе её стороны. Андрийко поднялся на галерею и посмотрел на площадь.

Туман был настолько густ, что в нескольких шагах уже ничего не было видно. Андрийко кинулся к воеводе узнать, что он задумал предпринять. Но воеводы не было дома. Полный сомнений и неуверенности, юноша повернул обратно. Подходя к сводчатым дверям, он разглядел в тумане четыре тёмных силуэта. В двух он узнал женщин. Андрийко мигом кинулся под тёмный свод и, минуя часовых, помчался по лестнице к галерее и остановился как вкопанный. На подоконнике ярким огнём горела масленая лампа. Перед нею в золотистом вооружении с булавой в руке и тяжёлым мечом на боку стоял Юрша. Однако не успел он сказать и слова, как внизу послышался лязг оружия и хриплый крик:

– Прочь с дороги, не то вышибу дух, прежде чем успеете позвать своего паршивого пророка! Вон отсюда!

В ответ на приказ прозвучал высокий гортанный голос молодого из ратников:

– Твоя княжеская милость может пройти, если угодно, но его вельможность воевода просит перед отъездом зайти к нему на минуту. Воевода наверху. А ваши товарищи могут остаться здесь.

Наступило молчание, видимо, князь раздумывал. Наконец на лестнице послышались шаги, и вот перед воеводой и Андрийкой остановилась высокая, статная фигура, закутанная в дорожную шубу с капюшоном. Капюшон был надвинут на глаза так, что узнать человека было невозможно.

– Приветствую тебя, князь, в Луцке! – сказал воевода. – Почему так украдкой уезжаешь, ни с братом не поздороваешься, ни со мной, своим единомышленником? Неужто затеял под покровом ночи недоброе дело, которое стыдится бела дня?

Князь поначалу молчал, потом откинул капюшон и открыл своё красное, искажённое досадой лицо.

– Не к тебе приехал я, и не к Танасу. А по своему делу, каково оно, знаешь сам благодаря доносчику, влезшему в доверие к беспомощной женщине и предавшему её. Зачем же спрашивать о том, что знаешь?

Точно удар молнии, бешеный гнев охватил Андрия. И одновременно, точно удар кнута, обрушилась на него обида, и не успел никто опомниться, как он выхватил из ножен меч покойного боярина Василя. В тот же миг блеснул булат Носа, и звонко, так что посыпались искры, сшиблись оба стальных острия.

– Эту ложь ты, князь, выплюнешь с кровью! – заревел опьяневший от гнева Андрийко, неистово наступая на князя.

Взбеленился и князь, и его гнев прорвался, точно пламя сквозь стреху. Удары градом посыпались на противника, и поединок, наверно, закончился бы чьей-нибудь смертью, если бы не Юрша.

– Стой! – загремел он. Андрийко сразу же послушался, а булат князя Олександра со всего размаху падал на голову юноши. Юрша молниеносно подставил тяжёлую булаву, и булат со скрежетом разлетелся вдребезги, а булава грозно поднялась над головой неистового бойца.

– Стой, князь, не убивай юношу, опустившего меч не перед тобой, а по моему приказу…

– Ох, я не хотел… – извиняющимся голосом промолвил князь.

– Не винись, перед кем бы оправдался, если бы убил? Предателем стал бы не он, как полагаешь, а ты… Тебе же моя порука, моё боярское слово, что выдал тайну не он, а ваш слуга. И кабы не ты, князь, был тем обманщиком и предателем, – да, не перебивай, – обманывающим и предающим моё доверие и благосклонность великого князя, то и мой племянник, и ты закончили бы эту прогулку в подземном замке вместе с вашей… вашей подругой. Итак, ты, князь, воровски уводишь из-под моей опеки жену боярина Кердеевича, ты, и никто другой! И я диву даюсь, что ты не пришёл открыто и не взял её с моего ведома и согласия. Не всё ли равно, будет ли её беречь для Кердеевича Нос или Юрша?

Точно школяр перед дьяком, стоял молодой князь перед воеводой, но минутами в глазах его вспыхивали молнии, губы и кулаки судорожно сжимались, а лоб хмурился, наконец он заговорил, понизив голос:

– Я не мог взять пани Офку силой, зная, что ты. воевода, этого не допустишь! Она и я хотели тайно достигнуть цели, не навлекая на твою милость гнев Свидригайла…

– Ценою рыцарской чести моего племянника! – прервал его Юрша.

Князь Олександр нахмурился.

– За измену и ложь я всегда требую расплаты кровью! – сказал он. – А за несправедливое подозрение готов идти с повинной даже к такому отроку…

Он склонил перед Андрийкой голову и протянул ему руку.

Юноша покраснел.

– Прости, князь, и за мои удары! – ответил он. – Ты князь и стоишь высоко, у меня же только честь, и, чтобы её сберечь, я готов выцарапать глаза и самому чёрту, а не то что твоей милости…

И он пожал руку князю Олександру, который тем временем уже обратился к воеводе.

– Не думай, воевода, что я отрёкся от тебя и всех наших. Избави бог и святая дева! Не брошу я начатого дела, но сердцу не прикажешь, оно порой сильнее нас…

Но Юрша остановил его.

– Довольно! – сказал он. – Иди с миром и поступай как знаешь. Не мне тебе давать отпущение грехов. Сташке, может, я и отпустил бы их…

– Ух, подлец! – рявкнул князь.

– Конечно, подлец, – согласился воевода, – потому что его довела до греха та самая причина, что и благородного князя Олександра. Разница только в пожаловании… Потому я ему и отпустил бы грехи, но тебе, Олександр, никогда! Не прощаю, но и не осуждаю на вечный плач и скрежет зубовный, а только жду дел. Может, хоть ими ты искупишь то, к чему толкнула тебя похоть.

Олександр молчал.

– Ступай! – закончил воевода. – Мои татары, Андрийко и Сташко будут свидетелями, что я передаю тебе заложницу. С богом!

И, повернувшись, зашагал по галерее прочь, за ним последовал Андрийко, и князь остался один. Долго-долго простоял он с обломанным мечом в руках, наконец как-то чудно засмеялся, вложил его в ножны и сошёл со ступенек. Там, у открытых ворот, его ждали Офка, Марина и Сташко. Оба татарина, увидав князя, поклонились ему в пояс, а когда все четверо вышли, то заметили на снегу что-то тёмное. За ними со скрежетом затворились ворота. Князь наклонился и поднял с земли тёмный предмет и передал его Офке.

– Шарф! – сказал он. – Тот самый, который уведомил меня о том, что вы готовы.

Пани Офка ещё плотнее надвинула на голову бобровую шапку и прикусила от досады губы. Подарок Андрийке. С ним он избавлялся и от её чар. Впервые её красота не свела с ума намеченную жертву. Впервые нашёлся человек, сумевший противостоять её обольщениям, значит, есть ещё на свете люди, которые не смотрят лишь на красивую внешность, а ищут подлинное сокровище, то чистое золото, которое она уже давно растратила.

XII

Никто не знал, почему именно великий князь Свидригайло в мартовское ненастье покинул Литву и поехал в направлении Луцка. Ещё удивительней было то, что. вопреки обычаю, он выехал лишь в сопровождении патера Анзельма и двух парубков с верховыми лошадьми и вооружением великого князя. Быстрые кони мчали великокняжеские сани через Кобрин и Ратно, и хотя путешествие совершалось в полной тайне, оно не осталось не замеченным мужиками, бравшимися как раз в это время за оружие. Молнией пронёсся слух: Свидригайло едет возглавить народное восстание. Со всех сторон к городам и местечкам потянулись бесконечные ватаги селян, чтобы встречать своего государя. Одновременно, на быструю руку, создавались новые. Заворошились даже на польских заимках до того времени спокойные сёла. То тут, то там поднималось мелкое и среднее боярство. В три дня собралась многочисленная рать, которая смогла бы залить половодьем весь край от Днепра до Одера. Одно слово великого князя – и несметные полчища взбунтовавшихся подданных превратились бы в непобедимые полки свободных граждан самостоятельного государства. Однако слово это не было произнесено высокими устами, а сам князь, проехав Ратно, бесследно исчез, как в воду канул. Ещё какое-то время мужицкие ватага запруживали дорогу на Ратно, и, точно рой, волновались Подляшье и западная Волынь; бояре и мужики ждали, расспрашивали, высматривали и в конце концов потеряли всякую надежду. Среди собравшихся зазвучали предостерегающие голоса о мести шляхты и панов-перевертней, и, прячась друг от друга, бояре украдкой стали возвращаться по домам, а за ними последовали их слуги. Мужики долго ещё не верили, что великий князь уже проехал, и с упорством сельских жителей ждали его появления. Наконец изверились и махнули рукой. Народная буря стала утихать, боярство образумилось совсем, а мужицкая рать превратилась в ватаги бунтовщиков…

Великий же князь тем временем сидел среди болот и лесов в гостях у князей Чарторыйских, первых вельмож Белой Руси.

Подобно тому как на Подолии у князя Федька Несвижского, или в Галиции у Богдана Рогатинского, или у Юрши на Волыни сосредоточивалось повстанческое движение, так в Чарторыйске у князей Ивана и Александра собрались все нити великодержавных замыслов Свидригайла. Сюда съезжались на раду русские паны и князья, отсюда шли грамоты, призывавшие боярство к расправе с Польшей. Сюда и поехал великий князь со своим придворным капелланом…

– Да будет благодать божья и святого Антония с нами! – восклицал патер. – Значит, реликвии, которые я везу с собой, отпугнули свирепых мартовских волков с нашего пути.

Великий князь недовольно хмыкнул.

– Пустое городишь, гололобый! – бросил он. – Волков разогнали смерды да бояре, требующие от нас чёрт знает чего, а твои реликвии повесь вот на шею жеребцу, может, отгонят муху…

– Мухи – тоже дьявольское порождение, и сатана не раз являл себя в их образе. Ты, великий князь, видел, конечно, что делается, когда муха одолевает скотину. Люди в таких случаях говорят: чёрт вселился в стадо. И не ошибаются. В Святом писании сказано: дьявол вселился в стадо свиней. Очевидно, свиньи искали спасения в озере от одолевшей их мухи.

– Ха-ха-ха! – захохотал Свидригайло. – Не плохо ты всё это придумал, только не знаю для чего.

– Известное дело для чего. Чтобы ты, великий Свидригайло, осознав всю святость моих реликвий, постарался приобрести их для своей сокровищницы…

– Погоди, может, когда на старости лет стану свинопасом, то куплю твои святыни, чтобы моя паства не вздумала выкупаться так, как её евангельский прообраз.

– Если твоя великокняжеская милость не верит в эти святыни, то мой совет купить несколько капель воды, которую источала скала в Хориве, когда Моисей ударил гю ней своим жезлом, чтобы омыть свою грешную душу. Или несколько чешуек той самой рыбины, которую поймал святой Пётр в море Галилейском, и ваши грехи умолкнут, «подобно рыбам безгласным», в Судный день, дабы с вами не случилось того, что произошло со вдовой святого Гангульфа.

– Гангульфа? Что-то я не слыхал про такого святого.

– Не тот будет блажен, кто, зная, поверит, а тот, кто поверит, не требуя доказательств. «Вера твоя спасёт тебя», а не доказательства. Был ли Гангульф на самом деле святым, не ведаю, но то, что бог через него показал людям своё всемогущество, это точно. Однажды жена Гангульфа договорилась со своим любовником, неким «женолюбивым и сладострастным аббатом», извести мужа по причине того, что он больше увлекался чтением молитв и добродетельными делами, чем обязанностями мужа. Аббат убил Гангульфа и, дабы отвлечь от себя подозрение, сделал так, что на могиле покойного стали твориться чудеса. И в самом деле, вместо того чтобы обсуждать подозрительную смерть ещё не старого человека, все заговорили о чудесах. Однажды в присутствии своей любовницы аббат рассказывал об этих чудесах знакомым. А вдова, вдруг захохотав, заявила: «Ах, что касается чудес, то, клянусь богом, всё это враки. Покойный, пусть будет земля ему пухом, чудес не творил, об этом лучше всего могу судить я сама. Эх, скорей моя… заговорит человеческим голосом, чем бедняга Гангульф сотворит чудо!» И представь себе, великий Свидригайло, что в тот же миг задняя часть её тела заговорила, доказав, до чего ограничен и слаб человеческий ум, какой всемогущей властью обладает святая римская церковь и как страшно грешит человек, не веря в то, что исповедует. Купи, княже, у благочестивого странника частицу египетской тьмы и погляди в неё. Но она ничто по сравнению с кромешной тьмой ада, «идеже вечный плач и скрежет зубов». А нет, я продам тебе за несколько грошей веского серебра образчик колокольного звона великой святыни, храма Соломона, который разрушили вавилоняне. Сей запертый в глиняном жбанчике звон заиграет тебе на смертном одре небесными звуками и унесёт в царствие божие…

Анзельмус говорил тоном проповедника, а сам время от времени, точно бес, посмеивался над собственными словами.

Великий князь поглядывал исподлобья на патера, наконец захохотал густым басом и так громко, что раскатистее эхо загремело среди покрытых снегом сосен.

– Хитрый ты болтень. То зубоскалишь, то пугаешь, а одним пальцем вечно тянешься к княжьей мошне.

– Как раз то самое, что делают и русские паны.

Князь тотчас помрачнел.

– Как это? – спросил он.

– А вот так, держат двух сорок за хвост. Одна – великий князь, другая – простой народ, «пся крев», холопство и мелкое боярство.

Свидригайло нахмурился, глаза его налились кровью.

– Объясни! – кинул он коротко и хрипло.

Анзельмус хитро улыбнулся.

– Я то зубоскалю, то пугаю, – сказал он, – потому что ты, князь, засмеёшься ли, испугаешься ли, однако так или иначе, купишь у меня «реликвию», ибо получишь от неё корысть духовную, я – денежную. Тебе, видать, нужно спасение, мне – деньги! Иные русские князья тебя боготворят, не подбивают к бунту холопов, полагая: либо Свидригайло возглавит холопство, а они, вожаки, станут первыми в государстве людьми, либо Свидригайло сам расправится с врагом, и они останутся его дружинниками, либо, наконец, если Свидригайло, не возглавив народ, падёт, то они выберут князя среди своих. Тебе радеть о власти, народу о свободе, а им о влиянии.

Свидригайло покраснел как рак.

– Ты говоришь правду, Анзельмус, понимаю, сущую правду. Думаешь, князья Чарторыйские такие же? Коли так, возвращаемся! – и он поднял было руку, чтобы повернуть сани.

Анзельмус прикусил губы и остановил руку князя.

– Что я говорю правду, подтвердит каждый, ежели он не великий князь и не ходит в облаках ладана подлиз и прихвостней. Однако мне ведомо и то, что князья Иван и Олександр вовсе не такие люди, о которых я упоминал. Или полагаешь, князья сидели бы в Чарторыйске, будь они «холопскими» вожаками? И ждут они тебя вовсе не ради влияния, а тебя самого. Вон погляди, кони и конюхи у проруби. Это ратники князей, а не холопы…

В самом деле, неподалёку у ручья несколько десятков всадников поили рослых коней.

Князь Свидригайло умолк и небрежно поднял руку на громкие приветствия слуг и ратников, которые высыпали из многочисленных служб большой усадьбы Чарторыйских. Насупившись, он думал о словах коварного Анзельмуса, который, упомянув о двух сороках, позабыл о третьей – о деньгах. На них, правда, не было подписи князей литовских либо каких русских вельмож, но тем громче они звенели в мошне францисканца. Деньги заставили набожного патера влить в несгибаемую твердокаменную душу князя недоверие к своим вернейшим сподвижникам и толкнуть к гордым, честолюбивым, ко фальшивым князьям и вельможам. И таким образом беспокойный, упорный, ловкий и не слишком умный Свидригайло попадал к ним в зависимость, и Чарторыйским не нужно было опасаться, что тяжёлая мужицкая нога наступит им на загривок и пригнёт их гордые головы к ногам князя-освободителя.

Кроме всего прочего, Свидригайло был чрезвычайно недоверчивым и подозрительным. Достаточно было что– нибудь ему посоветовать, как он делал всё наоборот. Поэтому успеха добивался лишь тот, кто сумел возбудить недоверие князя против кого-нибудь, не высказывая открыто своих целей. Охваченный подозрением, Свидригайло не мог уже разумно оценить совет и причины, побудившие советника его дать. Вот почему Анзельмус, использовав весёлую побасёнку про святого Гангульфа и свои «реликвии», бросил тень на самых пылких приверженцев князя. Впрочем, кто знает, не усомнился ли бы спустя минуту великий князь в порядочности своего капеллана, – к счастью, честного отца, на заснеженной дороге появилась группа всадников и отвлекла мысли Свидригайла.

Впереди, в высоких смушковых шапках, в длинных, по татарскому крою сшитых, ярких кафтанах, гарцевали на бойких конях двенадцать трубачей, трубя в кованные серебром буйволовые рога. Приветственные звуки фанфар неслись далеко по заснеженным полям, а лошади, словно понимая, что дело идёт о показе красоты строя и движений, гордо потрясали головой, позвякивали бубенцами и бляхами богатой сбруи. За трубачами в бобровых шапках и длинных широких шубах, из-под которых виднелись тёмно-зелёные охотничьи кафтаны с великолепными, усыпанными самоцветами застёжками у шеи, ехали князья Чарторыйские Олександр и Иван, над ними хорунжие держали два княжьих стяга с литовскими государственными гербами. За князьями следовала дворня, стольники, кравчие, дворецкие, позади несколько десятков восточноволынских и белорусских княжьих бояр. От золотых цепей, блях на упряжи, блестящих и бряцающих доспехов, ярких боярских нарядов и ослепительно отражающегося на металле белого снега просто рябило в глазах.

Когда сани Свидригайла подъехали сажень на сто, оба князя соскочили с лошадей. Слуги взяли их под уздцы, а князья стали по обочинам дороги – старший, Иван, с правой стороны, младший, Олександр – с левой. Он держал в руках серебряный поднос с золотой чаркой и кованным золотом жбаном. Сани подъехали и стали. Князь Иван низко поклонился великому князю, опустив до земли шапку.

– Величай, великий князь, первых слуг твоих на их земле! Пусть пребывание на ней будет тебе сладким, как этот мёд!

И князь Иван, налив чарку, которую держал Олександр, выпил за великого князя. У того даже глаза заблестели, когда в ноздри ударил запах душистого, известного на всю Литву, коригайловского мёда. Выпив чарку, потом вторую, он взял жбан из рук Олександра.

– Зане я ваш великий князь, то значит, и хозяин! – крикнул Свидригайло и, как положено хозяину, по очереди выпил за обоих князей и даже за патера Анзельмуса, который, облизываясь, стоял в сторонке.

– Коли твоя великокняжья воля, – сказал он, – то я обойду кругом сани и приду к тебе в гости с другой стороны.

Оба князя ухмыльнулись себе в усы, зная, что их свояк любит выпить лишнюю чарку и не прочь при этом побалагурить. И верно: Свидригайло захохотал на весь бор.

– Хороший обычай завели наши отцы, – сказал он, – вместо того чтобы угощать всяких там бродяг хорошим мёдом, хозяин выпьет за каждого гостя отдельно, и тем спасёт для себя хоть половину.

– Не половина, а весь мёд в Чарторыйске ждёт наказа твоей великокняжеской милости! – сказал с поклоном Иван.

– И мёд и ужин, а после ужина нечто или некто, что будет слаще мёду, – добрые друзья, – добавил Олександр Чарторыйский.

Патер Анзельмус насторожил уши, а Свидригайло насупился.

– Кто такой? – бросил он коротко, словно приказывал.

– Благочестивые магистры немецких орденов уже два дня ждут вашу великокняжескую милость, – ответил князь Иван, наклоняясь к уху Свидригайла. – Они бы и сейчас вышли вам навстречу, но опасаются, как бы кто не увидел их раньше времени.

– Русдорф и Рутенберг? – спросил Свидригайло и даже захлопал от радости в ладоши.

Князь Иван кивнул в ответ головой.

– Ха-ха! Теперь я верю, что ужин будет исключительным. Садись, патер, поедем!

Анзельмус, кто знает почему, побледнел и прикусил губы. Ему, видимо, хотелось сказать несколько слов князю Олександру, но он не знал, как это сделать, чтобы не привлечь на себя внимание подозрительного Свидригайла. Впрочем, собственное нетерпение не позволило великому князю дождаться, пока построится эскорт.

– Эй, хлопец! – крикнул он слуге. – Подай коня! Пусть мой болтень отлёживается на медвежьих шкурах, а мне они уже надоели. – И, словно ему было двадцать лет, вскочил на коня и галопом пронёсся мимо расступившихся ратников. Князь Иван подал знак брату, и тот остался с патером у саней, а сам поскакал за великим князем.

Долго беседовали младший Чарторыйский с Анзельмусом, медленно следуя за ратниками. Патер то и дело прикладывался к жбану, который Свидригайло оставил в санях. И видно было, что его всё больше охватывает досада…