Текст книги "Число зверя"

Автор книги: Йорг Кастнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

5
Маленькая монастырская келья

Демоны в ее груди сжирали ее изнутри. Раньше от боли у нее на глазах выступали слезы, но они давно уже иссякли. Она металась на своей узкой кровати, поскольку от боли не могла лежать спокойно. Старая панцирная сетка скрипела при каждом движении и наполняла крошечное помещение звуками, напоминавшими визгливый концерт. У нее в ушах он звучал так, будто демоны в ее теле хотели высмеять ее пронзительным пением.

Она повернулась на левый бок и стала смотреть на распятие на стене и выцветшее изображение Девы Марии рядом с ним.

Какое-то время она думала о том, чтобы вымолить у Матери Божьей милость – смерть. Но это грех – возвращать божественный дар жизни. Бог, которому она обязана жизнью, послал ей боль, чтобы покарать ее за грехи, о которых она знала. Грехи ее были велики, потому и наказание тоже было велико.

Новый приступ колющей боли, казалось, пытался расколоть ее грудную клетку, словно топор дровосека, отделяющий ее плоть от внутренностей. Тяжело дыша, она перекатилась с одного бока на другой, потеряла опору и приземлилась на твердый холодный пол. Холод принес ей облегчение, и целое долгое мгновение она прижималась лбом к полу.

Демоны теперь уже не так яростно терзали ее тело – похоже, самый жестокий голод они успели утолить. Она стала на колени, сложила худые руки и посмотрела наверх, на изображение своей святой покровительницы. Мать Бога-Сына была с ней, и за это она хотела отблагодарить ее.

 
Богородице Дево, радуйся.
Благодатная Марие, Господь с Тобою;
благословенна Ты в женах
и благословен плод чрева твоего,
яко Спаса родила еси душ наших.
Святая Мария, Матерь Божия,
моли о нас грешных,
ныне и в час смерти нашей.
Аминь.
 

Она закрыла глаза и глубоко вздохнула. Чувствует ли она благословение Матери Божьей? Лучше ли ей? Нет, сколько бы она ни прислушивалась к себе, в ней были лишь осознание вины, печаль и боль. И ничего больше.

Мария хотела повторить молитву, но споткнулась о строку «Благословен плод чрева твоего». Она повторяла ее снова и снова, пока ей не показалось, что остались только эти четыре слова.

– Плод чрева твоего, – прошептала она наконец утомленно, и только теперь, спустя долгое-долгое время, по ее старческим щекам вновь заструились слезы.

6
Рим, в сердце города

Рим каждый раз заново околдовывал Пауля Кадреля: этому городу было почти три тысячи лет, но он оставался полным жизни. Между античными храмами, зданиями эпохи Ренессанса и произведениями искусства в стиле барокко римляне ходили так равнодушно-деловито, будто нет ничего особенного в том, что они живут в том самом городе, где убили Юлия Цезаря; где Калигула угнетал свой собственный народ, а Нерон преследовал христиан; где Боттичелли, Микеланджело, Рафаэль, Браманте, [4]4
  Браманте, Донато (Bramante, Donato) (1444–1514) – выдающийся итальянский архитектор эпохи Возрождения.


[Закрыть]Бернини [5]5
  Бернини, Джованни Лоренцо (Джанлоренцо) (Bernini, Gian Lorenzo) (1598–1680) – итальянский художник и архитектор, создатель стиля барокко в наиболее целостном и образцовом его выражении, главный архитектор собора Св. Петра.


[Закрыть]и Борромини [6]6
  Борромини, Франческо (Borromini, Francesco) (1599–1667) – итальянский архитектор.


[Закрыть]оставили свой след и где билось сердце христианства. Никакой другой город, где Паулю приходилось бывать, не обнаруживал стольких граней и не скрывал в себе такого богатства рассказов и тайн. Рим тревожил душу Пауля и сейчас, когда такси везло его из аэропорта Фьюмичино в кипящий жизнью центр Рима.

Глядя в мокрое от дождя окно, он спрашивал себя, почему изменил Риму и уехал в Австрию. Разумеется, он с огромной радостью и с не меньшим воодушевлением построил интернат на Мондзее, но с тем же успехом он мог бы заняться проблемами сирот и в Италии. Правда заключалась в том, что таким образом он смог оказаться вблизи Зальцбурга – города, где Пауль провел первые годы своей жизни. Годы, о которых у него не сохранилось никаких воспоминаний. Они были подобны мелу, который кто-то мокрой губкой стер со школьной доски. Пауль часто бродил по улицам Зальцбурга, стараясь пробудить в памяти хоть одно воспоминание, но ему это не удавалось. Снова и снова приходил он к дому на улице Линцергассе, где его родители жили до самой смерти, но дом этот не волновал его, казался ему таким же чужим, как и другие здания, слева и справа от него. Пауль потерял не только родителей, но и, одновременно, – первые годы своего детства.

А теперь умер и Ренато Сорелли – человек, заменивший ему отца. Сразу же после утреннего звонка Финчера Пауль позвонил в аэропорт Зальцбурга, и ему повезло: он смог заказать билет на прямой самолет до Рима, вылетающий в тот же день. Около полудня маленький самолет оторвался от взлетного поля. На протяжении всего полета Пауль чувствовал себя очень несчастным и спрашивал себя, почему Финчер разрешил ему приехать. Генеральный секретарь во время телефонного разговора был резок и сказал лишь, что генерал ордена хочет немедленно его видеть.

При других обстоятельствах огромная любовь Пауля к Риму вызвала бы у него эйфорию, как только такси въехало в город, но сейчас им овладели печаль и сожаление. Он сожалел о том, что вообще уехал отсюда, покинув Сорелли. Никогда больше они не будут сидеть рядом, никогда не повторятся их удивительные беседы, в которых глубокое сочеталось с легким, а серьезное – с шуточным. Иногда всю ночь напролет они говорили о Боге и о мире, о религии и о психологии, о людях и о том, что ими движет. Такие разговоры, наверное, могут происходить только между отцом и сыном, порой думал Пауль, и его начинала мучить совесть, потому что своим отцом он считал Ренато Сорелли, а не Вернера Кадреля из Зальцбурга, о котором он ни разу не вспомнил, даже смутно.

Снова и снова Пауль вспоминал о своем кошмаре и о коротком разговоре с Дэвидом Финчером, чьи слова так неожиданно превратили дурной сон в ужасную реальность. Вряд ли он сможет поверить в простое совпадение. Но если бы он считал иначе, разве это не означало бы поддаться суеверию, богохульству? Мысли Пауля метались, и чем напряженнее он пытался рассортировать их, тем в большем беспорядке они оказывались, тем быстрее вертелась карусель из вопросов и упреков самому себе. Пауль закрыл глаза, сделал ровный и глубокий вдох и тихо прочитал «Отче наш». В конце молитвы он попросил Бога помочь ему пережить это трудное время.

Когда Пауль снова открыл глаза, перед ним поднимался купол собора Сан-Пьетро, восстановленный Микеланджело, под которым находится могила апостола. На одно мгновение Паулю почудилось, будто его заколдовали, и он воспринял это как знак Господа, услышавшего его мольбу. Такси ехало по широкой, прямой как стрела, Виа делла Кончилиационе, соединяющей Ватикан с набережной Тибра и прилегающим к ней замком Святого Ангела. На Пьяцца Сан-Пьетро, обрамленной полукруглой колоннадой, построенной Бернини и украшенной в общей сложности ста сорока фигурами святых, несмотря на плохую погоду, толпились бесчисленные туристы: позировали для снимков возле кафедрального собора, восхищались великолепием предметов искусства, стояли в очередях к сувенирным лоткам или киоскам с фастфудом. В пограничной области между итальянским государством и Ватиканом преобладала мирская суета, однако в Ватикане над христианским миром царили Папа и его кардиналы.

На какое-то время Паулю показалось, будто водитель хочет доставить его прямо в Ватикан. Но Пьяцца Сан-Пьетро, как и всегда, была закрыта для транспорта. Такси дважды свернуло влево и оказалось в Борго Санто-Спирито. На оживленной улице, своего рода демаркационной линии между духовной и мирской территорией, находилась не только парочка учреждений, вынесенных за территорию Ватикана, но также и Генеральная курия Общества Иисуса, штаб-квартира иезуитов, занявшая место напротив громоздкого отеля «Колумб», расположенного в здании палаццо делла Ровере, возраст которого составлял более пяти сотен лет.

Заплатив таксисту, Пауль повернулся к хорошо знакомому входу – воротам, ведущим в резиденцию генерала ордена и главное здание всего ордена в целом. Оно расположилось близко к Ватикану и все же вне его стен и государственных границ. Это размещение было не только географическим – в глазах Пауля оно приобретало более глубокий смысл. С момента своего основания орден вроде бы состоял на службе у Ватикана и клялся в послушании самому Папе, и тем не менее Общество Иисуса всегда отстаивало собственную самостоятельность. Иезуиты не были частью монастырского сообщества, они не носили стандартную одежду членов ордена и не участвовали в общей хоровой молитве. В этих и других вопросах они были свободнее, чем члены иных духовных объединений. Церковь пользовалась этим, давая иезуитам задания, которые не могли выполнить члены других орденов. Не без причины иезуитов называли «пятой колонной».

С другой стороны, орден, к которому принадлежал Пауль, являлся огромной силой внутри Церкви, силой, иногда казавшейся ему средством усиления власти Папы. В пределах видимости Ватикана, на расстоянии считанных минут ходьбы до него, находилось главное здание Общества Иисуса, будто бы для того, чтобы постоянно напоминать Папе о существовании этой силы. Пауль гордился тем, что принадлежит к ордену иезуитов, и одновременно спрашивал себя, является ли эта гордость грехом.

Торопливый прохожий толкнул его, прервав его размышления. Пауль напомнил себе о том, что для его пребывания здесь есть конкретная и печальная причина. И донимающие его вопросы находятся в непосредственной связи с ней. Он отругал себя, забросил на плечо потрепанную дорожную сумку и направился к входу. Здесь он найдет ответы на свои вопросы – надо надеяться!

7
Рим, Борго Санто-Спирито

Паулю не пришлось долго ждать в маленьком помещении, в котором были разложены религиозные журналы и брошюры об Обществе Иисуса: вскоре он снова увидел молодого священника, приведшего его сюда, – худого мужчину с коротко стриженными волосами, скорее поджарого, нежели тощего. Его глаза за очками в простой оправе нервно поблескивали, будто присутствие Пауля было ему неприятно.

– Его преподобие сейчас примет вас, брат, – произнес священник высоким, но звучным голосом, предопределившим его выступление в качестве солиста церковного хора. – Пожалуйста, следуйте за мной!

После недолгих колебаний Пауль оставил сумку возле стола с журналами и брошюрами. Ему показалось, что не подобает встречаться с главой всех иезуитов, держа на плече дорожную сумку.

Да и кто может совершить кражу здесь, в штаб-квартире общества, чьи члены приняли обет бедности?

Пауль шел вслед за молодым священником по коридорам и лестницам на третий этаж и удивлялся тому, что ничего здесь не узнает.

Раньше, когда он жил в Риме, он часто бывал тут и какое-то время даже жил в этом здании. Паулю были знакомы картины на стенах – сценки из Библии и изображения святых и известных иезуитов. Коридоры также были ему знакомы, и он знал, в какие помещения они ведут. Он прекрасно здесь ориентировался, и тем не менее все здесь казалось ему чужим, не таким, как прежде. Может, это чувство возникло из-за того, что здесь не было и никогда больше не будет Ренато Сорелли?

Перед конференц-залом рядом с кабинетом генерала ордена они остановились, и молодой священник благоговейно постучал костяшками пальцев правой руки по старому дереву. Лишь когда глухой голос пригласил их войти, он приоткрыл дверь, ведущую в самое сердце мирового Общества Иисуса, крупнейшего католического ордена на планете.

Несмотря на это, просторное помещение было скромно обставлено и украшено одним эстампом с изображением основателя ордена и еще двумя гравюрами, рассказывающими сюжеты из Ветхого Завета: Ева, протягивающая Адаму яблоко, и Моисей, вместе со своим братом Аароном выступающий перед старейшинами Израиля. Помимо этих изображений, на стене над широким столом висело деревянное распятие, такое же, как то, что украшало комнатку Пауля на Мондзее.

Генерал ордена сидел во главе стола. Его преподобие постарел, подумал Пауль, посмотрев на него. Но это и неудивительно, ведь Жану Кристофу Гавальда скоро исполнится восемьдесят два года. Приблизительно двадцать последних лет этот француз, проведший многие годы в Северной и Центральной Африке, где он начал свою карьеру, став миссионером, возглавлял орден и проявил себя в это время как точка опоры, которая хоть и держит узды правления твердой рукой, но не противится новшествам. Пауль всегда восхищался его внешним видом. Полностью поседевшие за это время волосы Гавальда резко контрастировали с загаром, которым покрылась его кожа за время пребывания под африканским солнцем. Серьезное, но открытое лицо было испещрено бесчисленными морщинами, указывающими на трудовую, самоотверженную жизнь.

Справа от него сидел генеральный секретарь, Дэвид Финчер. Неуклюжая фигура, широкие ладони, которые скорее подошли бы рабочему-строителю, чем человеку Божьему, мясистое лицо и волосы с рыжеватым отливом. Ни у кого не возникало ни малейших сомнений в его ирландском происхождении.

Пауль прекрасно представлял себе, как предки Финчера в девятнадцатом столетии кирками и лопатами помогли проложить рельсовые пути для железной дороги через весь североамериканский континент. Возможно, они также трудились на золотых приисках Калифорнии в надежде на быстрое обогащение или за мизерное жалованье в рядах армии США сражались с индейцами и опасными преступниками. Массивный Финчер, как и они, был человеком дела, ценившим активный физический труд выше, чем филигранную работу духа, и благодаря этой своей особенности прекрасно дополнял Гавальда.

Слева от Гавальда съежился тощий Хуан Фелипе Мартин. Ему, наверное, было столько же лет, сколько и генералу ордена, которого он поддерживал с тех самых пор, как его избрали адмонитором, то есть негласным контролером. У каждого генерала ордена иезуитов был свой адмонитор, гарантировавший, что преподобный генерал, облаченный полнотой власти, – сознательно или невольно – не примет неверных решений, чреватых роковыми последствиями. Генерала побуждали обсуждать с адмонитором все предстоящие важные решения и прислушиваться к его совету. Пауль задумчиво смотрел на совершенно голый череп испанца и спрашивал себя, не срослись ли духовно Гавальда и Мартин за долгие годы своей совместной работы до такой степени, что стали абсолютно одинаково думать и чувствовать. Впрочем, мысль эта была еретической: ведь если так оно и было, то должность адмонитора была лишней.

Остальные пять мужчин за столом, каждый из которых перешагнул пятидесятилетний рубеж, были ассистентами генерала ордена: Винченцо Динале представлял Италию; Пьер Гратон – Францию; Мигель Томео – Испанию и испаноязычные страны; Конрад Мергенбауэр – Германию, Австрию, Бельгию, Нидерланды, Польшу и Венгрию; Стюарт Каннингэм представлял англоязычные страны. Это были доверенные люди генерала. И то, что все они собрались сегодня здесь, подчеркивало важность ситуации.

Финчер коротко, но вежливо поздоровался с Паулем и предложил ему занять место за столом. Затем он повернулся к молодому иезуиту, который привел Пауля и собирался покинуть помещение.

– Задержитесь ненадолго, отец Криспи, и расскажите нашему гостю, что вы узнали сегодня утром. Это заинтересует его, ведь он был очень близок с отцом Сорелли.

К молодому священнику снова вернулась замеченная Паулем нервозность. Он неуверенно огляделся и указательным пальцем поправил на переносице сползшие на нос очки.

– Но… я ведь все уже рассказал, и не единожды. Сначала полиции. А затем и вам.

– Думаю, брату Кадрелю стоит узнать обо всем из первых рук, – непреклонно ответил Финчер и посмотрел на Пауля. – Отец Андреа Криспи, собственно говоря, именно тот человек, который обнаружил Сорелли.

– А, – только и ответил Пауль, не спуская глаз с нервного молодого священника.

Он не знал, действительно ли ему хочется выслушивать этот доклад. Каждая мысль об убитом усиливала болезненное давление, поселившееся у него в груди сегодня утром после звонка Финчера. С другой стороны, был еще сон, и его значение Пауль сможет разгадать лишь в том случае, если получит больше информации.

Криспи, стоявший возле стола, вцепился тонкими, почти девичьими пальцами в спинку стула.

– Собственно, рассказывать особенно не о чем. Рано утром я отправился на Яникул на пробежку. Я бегаю каждый день, если позволяет погода.

– Отец Криспи уже дважды пробежал марафон, – вставил Финчер.

– Да, – пробормотал Криспи и, повернувшись к Паулю, продолжил: – Как бы там ни было, сегодня утром меня неожиданно прихватило. Мне нужно было срочно… ну, да вы меня понимаете. Поблизости туалетов не было, и я углубился в кустарник. Может, это случайность, а может, меня вел сам Господь, но неожиданно прямо перед собой, на земле, я увидел отца Сорелли. Сначала я его совсем не признал, просто понял, что это человек. Ведь в подлеске было еще темно… Но подойдя ближе, я увидел его и нож у него в груди. Повсюду была кровь и…

Криспи сглотнул и утер пот со лба рукавом своего черного пиджака. У него был такой вид, будто он вот-вот рухнет от волнения, если не будет крепко держаться за стул.

– И что дальше? – спросил Пауль.

– Его лицо… На него было страшно смотреть!

Пауль наклонился к Криспи.

– Почему?

– Он так странно улыбался.

– Сорелли? – продолжал недоумевать Пауль. – Улыбался?

Криспи снова сглотнул и несколько раз кивнул.

– Это была прямо-таки счастливая улыбка, будто он радовался своей смерти. А потом я заметил у него на лбу ужасный знак. Должно быть, его вырезал убийца.

Когда Криспи, потрясенный воспоминанием, снова замолчал, Пауль вопросительно обвел глазами собравшихся.

– На лбу отца Сорелли красовалось число Зверя, – пояснил ему Финчер.

– Что? – растерянно крикнул Пауль.

– Вы правильно меня поняли: 666.

Кулак Мергенбауэра рухнул на столешницу, отчего задрожали стаканы и графины с водой.

– Очевидно, у убийцы зловещее чувство юмора.

– Будь вы правы, мы могли бы и посмеяться, – прогудел Финчер.

– Я не понимаю, к чему вы клоните, отец Финчер, – признался Пауль.

Генеральный секретарь одарил Криспи натянутой улыбкой.

– Спасибо, отче, вы можете идти.

Благодарный Криспи, пошатываясь, покинул помещение и закрыл за собой дверь – несколько громче, чем следовало.

– Доброму отцу Криспи это далось нелегко, – заметил Динале, ассистент генерала по вопросам Италии. – Но учитывая, что ему довелось пережить, его можно понять.

Финчер бросил печальный взгляд на дверь, за которой исчез Криспи.

– Возможно, вскоре все мы превратимся в дрожащих и жалких существ… – После недолгой паузы он добавил: – Когда дьявол впервые постучит в нашу дверь.

Гавальда, до этого момента молча слушавший, наморщил и без того изрезанный морщинами лоб.

– Вы действительно придаете числу 666 большое значение, Дэвид?

– До тех пор пока нам неизвестны все детали, было бы легкомысленно предполагать, что за данным событием стоит лишь желание пошутить, – ответил Финчер. – С таким же успехом можно предположить, что и само убийство отца Сорелли было совершено лишь из желания позабавиться.

– Однако мы ничего не знаем наверняка, – возразил Хуан Фелипе Мартин. – Пока что мы беспомощно бродим среди предположений, как в густом тумане.

Финчер поднял свои огромные руки в успокаивающем жесте.

– Мы должны сделать все для того, чтобы туман рассеялся. Господь направит наши стопы на верный путь, а брат Кадрель прибыл из Австрии, чтобы помочь нам в этом.

– То есть как? – изумился Пауль. – Почему вы приказали мне приехать?

Финчер не успел ответить ему, поскольку в этот самый момент в дверь постучали.

8
Рим, Борго Санто-Спирито

– Простите, что помешал. – Отец Криспи лишь наполовину просунул голову в проем двери, будто опасаясь, что ему вновь придется отвечать на неприятные вопросы. – Но здесь стоят дама и господин, которые непременно хотят поговорить с вами, ваше преподобие.

Гавальда вздохнул и неожиданно показался Паулю очень уставшим.

– Только не сейчас, когда мы обсуждаем несчастье, случившееся с отцом Сорелли.

– Об этом они и хотят поговорить, – робко возразил отец Криспи. – Эти господа из полиции. Они расследуют дело об убийстве отца Сорелли.

– Это все меняет, – ответил генерал, однако в голосе его не было энтузиазма. – Разумеется, мы их примем. – Когда Криспи снова закрыл дверь, чтобы позвать посетителей, Гавальда быстро обвел взглядом присутствующих и добавил: – Возможно, мы узнаем нечто новое. Нечто, что прольет свет на это темное дело.

Вскоре Криспи провел в помещение обоих сотрудников уголовной полиции, и они сели рядом с Паулем. Главной в этой паре была женщина, представившаяся как комиссар Клаудия Бианки; Пауль решил, что ей лет тридцать пять – сорок, то есть она немного моложе, чем он. Она была среднего роста, и стройность, свойственная юным девушкам, уже оставила ее, что, однако, вовсе не умаляло ее привлекательности. Средней длины темно-русые волосы обрамляли ее на первый взгляд кроткое лицо, но стоило Паулю присмотреться внимательнее, как он заметил в серо-голубых глазах женщины решимость.

Ее напарник, Альдо Росси, был помощником комиссара.

Пауль подумал, что этот худой мужчина со смуглой кожей и черными вьющимися волосами наверняка родом с юга Италии. Росси был примерно на пять лет моложе своей начальницы. Между ними чувствовалось скрытое напряжение, которое Пауль прочитал по незначительным жестам и взглядам.

Гавальда коротко представил присутствующих, Пауля – в последнюю очередь.

– Брат Кадрель приехал из Австрии, чтобы попрощаться с отцом Сорелли.

Росси с любопытством посмотрел на Пауля.

– Так, значит, вы хорошо знали погибшего, отец Кадрель?

Пауль кивнул, а затем поправил Росси:

– Не отец, а брат Кадрель.

– А в чем разница?

– Я не священник, я член ордена в миру.

– Так, значит, вы не настоящий иезуит?

– Отчего же. Мы, члены ордена, не являющиеся духовными лицами, также даем обет послушания, бедности и целомудрия. Но Общество Иисуса выполняет такие разнообразные задания, что в некоторых местах брат-мирянин может справиться лучше, чем священник.

Клаудия Бианки вмешалась в разговор:

– А где ваше место, брат Кадрель?

– Я руковожу интернатом в Австрии, точнее – на озере Мондзее.

– Но такую работу мог бы выполнять и священник, не правда ли?

Конрад Мергенбауэр, ассистент генерала, отвечающий за интернат Пауля, почувствовал, что ему пора объяснить ситуацию. Улыбка его при этом была в лучшем случае снисходительной, в худшем же – высокомерной.

– В образование иезуита входит тщательное изучение нескольких наук. Однако одна из них, разумеется, все же является основной, и у священника это, естественно, теология и философия. Брат-мирянин же, напротив, может специализироваться в тех областях, которые помогут ему при ведении мирских дел.

Комиссар решила проигнорировать слова Мергенбауэра и обратилась напрямую к Паулю:

– И в какой области вы специализируетесь, брат Кадрель?

– В юриспруденции, – ответил Пауль.

Она изумленно подняла одну бровь.

– Так вы юрист?

Пауль позволил себе придать своему тону легкую ироничность, однако смягчил ее теплой улыбкой.

– Человек, изучавший юриспруденцию, так и называется.

Не обращая внимания на маленькую колкость, Клаудия Бианки задала следующий вопрос:

– Нужно ли быть юристом, чтобы руководить интернатом?

– Это, по крайней мере, не помешает.

Пауль не успел ничего добавить, как Мергенбауэр снова вмешался в их разговор:

– Построить интернат на озере Мондзее практически из ничего – это, знаете ли, непростая задача. Без участия брата Кадреля, без его тонкого чутья в юридических вопросах нам бы вряд ли это удалось. Более того: без него весь проект никогда бы не был начат.

Мергенбауэр откинулся на спинку обтянутого кожей стула и бросил на Пауля благосклонный взгляд, будто заслуги последнего автоматически считались и его заслугами. Мясистые руки, скрещенные на внушительном животе, превратили Мергенбауэра в карикатуру на сытого, довольного собой и миром святошу.

Но комиссар опять наказала его невниманием. Она, похоже, твердо решила спрашивать обо всем, что касалось Пауля, у него лично. Это не вызывало у него неприязни, ведь ему нечего было скрывать. Но он не хотел бы оказаться на месте подозреваемого, которого она допрашивает, и уж точно – подозреваемого с нечистой совестью. Пауль отнес ее к числу людей, которых в детективах обычно называют «крепкими орешками».

– Откуда у вас такой интерес к сиротам, брат Кадрель? Вы тоже воспитывались в приюте?

Пауль снова улыбнулся.

– Вы угадали, commissario.

Клаудия Бианки, оставаясь серьезной, продолжила:

– Я никогда не угадываю, а делаю выводы. Я также предположила, что отец Сорелли стал для вас своего рода вторым отцом.

– И снова вы правы. Как вы пришли к такому заключению?

Она покосилась на Гавальда.

– Но ведь, как сказал его преподобие, вы приехали из Австрии, чтобы попрощаться с Сорелли. А этот факт позволяет заключить, что вы с ним были в близких отношениях.

Пауль выпил немного воды, и его мысли унеслись в прошлое, в сиротский приют, где он провел большую часть своего детства. Это было старое здание, бывший монастырь, с узкими комнатами и длинными темными коридорами. Но в воспоминаниях Пауля он вовсе не был мрачным. Иезуиты, заботившиеся о нем, были дружелюбными и чуткими людьми, особенно отец Сорелли.

– Мои родители австрийцы, из Зальцбурга, – пояснил он. – Они погибли в Риме в автокатастрофе, когда приехали сюда в отпуск. Я ничего об этом не помню, мне ведь тогда было всего три года. Как выяснилось в результате старательной и кропотливой работы римских властей, мать и отец – мои единственные кровные родственники. Вот так я и очутился в сиротском приюте у иезуитов, на Виа Ардеатина. Им руководил очень чуткий священник, Джакомо Анфузо, душа которого всегда была открыта для детских проблем. Это доказывает, что и священники могут быть хорошими директорами сиротских приютов.

Сделав последнее замечание, он посмотрел на Мергенбауэра, и тот дружелюбно кивнул ему. Очевидно, у ассистента генерала, который был родом из Баварии, сегодня был день снисходительности.

Помощник комиссара Росси, уже некоторое время нервно ерзавший на стуле, наконец нашел возможность вставить слово:

– Может, вернемся к Сорелли? Как вы с ним познакомились?

– Он работал воспитателем в сиротском приюте, – ответил Пауль, глядя, однако, не на Росси, а на его начальницу. – Как-то так вышло, что мы с ним с самого начала прониклись друг к другу симпатией, только не спрашивайте меня почему. В раннем детстве никто не доискивается причин, а просто радуется подобным отношениям. Сегодня можно было бы спокойно сказать, что мы нашли общий язык.

– Когда вы в последний раз видели Сорелли? – снова задал вопрос Росси.

– В октябре прошлого года, когда праздновали пятилетие со дня основания интерната «Николай Бобадилья». Я пригласил Сорелли поучаствовать в праздновании в качестве почетного гостя, поскольку его поведение как воспитателя и до сегодняшнего дня служит нам примером.

Росси вопросительно посмотрел на него.

– Николай кто?

– Николай Бобадилья был одним из соратников Игнатия Лойолы, с помощью которых тот основал Общество Иисуса.

– А, так, значит, особо благочестивый человек.

Пауль не смог удержаться от насмешливой улыбки.

– Не совсем. Вообще-то он был настолько непослушен, что Игнатию неоднократно приходилось увещевать его. Но мне показалось, что именно это качество свойственно детям, которым только еще предстоит найти свой путь в жизни. Нельзя обойтись без ошибок, если человек хочет отыскать правильный путь. Это мне однажды объяснил Сорелли, много лет тому назад, когда обнаружил, что я ворую яблоки.

С грустью Пауль вспомнил тот день в конце лета, когда синьор Сарфатти, приветливый торговец фруктами и овощами, приехал в сиротский приют на своем громыхающем пикапе. Сарфатти оставил машину во дворе, а сам пошел сообщить о доставке.

И Пауль увидел корзину, полную светящихся красных яблок, которые, казалось, насмехались над ним. Только одно яблочко, никому не будет от этого вреда, сказал он себе и подбежал к пикапу. Когда он дотянулся до корзины, одно яблоко, будто само по себе, превратилось в три. Пауль поспешно спрятался за сараем для сельхозтехники, чтобы беспрепятственно уничтожить свою добычу. Но другой мальчик, Стефано Армеллини, увидел его и наябедничал на него Сорелли. Сорелли устроил им обоим нагоняй – Паулю за кражу, а Стефано за доносительство. В результате оба стали порядочными людьми. Армеллини, в отличие от Пауля, не присоединился к Обществу Иисуса, но Пауль слышал, что тот поселился в Милане и стал выдающимся педиатром.

Росси хотел задать еще несколько вопросов, но комиссар одним движением руки заставила его замолчать и повернулась к Паулю:

– Брат Кадрель, вы можете как-то объяснить убийство отца Сорелли?

– Нет, не могу.

Она обратилась с тем же вопросом к остальным присутствующим. Однако ответ остался прежним.

– Отец Сорелли был выдающимся членом Общества Иисуса, – заметил его преподобие. – Разве мог его кто-то ненавидеть?

– Возможно, причины ненависти следует искать в его профессиональной деятельности, – предположила Клаудия Бианки. – Разве он не работал на Ватикан?

Финчер подтвердил это и добавил:

– Он руководил раскопками под Ватиканом.

– Вы имеете в виду старые могильники?

И снова Финчер дал утвердительный ответ.

– Как он получил необходимую квалификацию?

– Отец Сорелли был не только специалистом по вопросам религии. Он также изучал археологию, а в дни своей молодости работал в Париже, во Французском египтологическом обществе. – Финчер тихо вздохнул. – Я не могу вспомнить ничего такого, что могло бы объяснить его убийство. Кстати, не могли бы вы рассказать нам детали преступления, комиссар Бианки?

– Они, по меньшей мере, необычны. – Комиссар сунула руку в темно-коричневую кожаную сумку, лежавшую рядом со стулом, достала из нее пакет и положила его на стол. – Это орудие убийства. Может ли кто-нибудь из присутствующих что-то сказать на сей счет?

Пауль одновременно зачарованно и с отвращением посмотрел на кинжал с окровавленным лезвием. Там, где оружие не было запятнано кровью, оно сияло серебром.

Лысая голова адмонитора повернулась к Клаудии Бианки.

– Почему вы задаете этот вопрос нам, комиссар? Вы же не думаете, что один из нас убил отца Сорелли!

– Разве такое могло прийти мне в голову? – Слабо улыбнувшись, комиссар выдержала пронзительный взгляд Мартина. – Я обращаюсь к вам как к экспертам в духовных вопросах и лишь прошу совета, господа. Если вы пристальнее приглядитесь к кинжалу, то с легкостью угадаете в его отделке религиозный мотив.

Пакет переходил из рук в руки, и наконец Мартин сказал:

– Адам и Ева в саду Эдема – сюжет известен даже ребенку. Для этого нет нужды обращаться к экспертам в духовных вопросах, как вы изволили выразиться.

– Возможно, такая нужда все же есть, – возразила ему комиссар, когда оружие снова оказалось перед ней на столе. Она подняла пакет повыше. – Он очень тяжелый, этот кинжал. Экспертиза, вероятно, докажет, что он состоит из чистого серебра. И посмотрите на рукоять, когда я поверну оружие. – Она опустила кинжал острием вниз. – Теперь древо будто бы пронзает Змия. Это вам ни о чем не говорит?