Текст книги "Число зверя"

Автор книги: Йорг Кастнер

46
Рокка Сан-Себастьяно

– Теперь я понимаю, почему местные жители суеверны и убеждены в том, что Фраттари поклоняется дьяволу. Смотри-ка, Пауль, тебе не кажется, что две скалы вон там похожи на рога нечистого?

Они возвращались, поужинав в маленькой пиццерии, недалеко от поста карабинеров. Во время ужина Клаудия начала говорить Паулю «ты». Это не беспокоило его, совсем наоборот – соответствовало его внутреннему ощущению. Хотя он познакомился с Клаудией совсем недавно, она стала для него близким человеком, как будто они были старыми знакомыми.

Сейчас они стояли на покрытой щебенкой узкой дороге, которая вела к пансиону, где они остановились. На городок, затерянный в Альбанских горах, уже давно спустились сумерки. Сквозь облака пробивался свет луны, придавая холмам вокруг странный, нереальный вид. Как и двум отдельно стоящим скалам, на которые указывала вытянутая рука Клаудии. И действительно, они возвышались на фоне темного неба подобно рогам сатаны, готовым пронзить любого, кто откажется поклониться властелину тьмы.

– Мороз по коже, да? – спросила Клаудия.

Она задрожала, но возможно, причиной тому был холодный ветер, поднимавшийся на море и набирающий силу в горах. Пауль снял кожаную куртку и набросил ее на плечи Клаудии.

– Да, вид зловещий, но и прекрасный одновременно. Немного напоминает мне Мондзее, тоже окруженное высокими горами. С тех пор как я поселился там, я чувствую себя меж двух огней, так как не знаю, любоваться ли величественными горами или бояться их грозной мощи.

Клаудия обернулась и посмотрела на него.

– Для тебя очень важна твоя работа, верно?

– Да. Разве люди не должны быть заинтересованы в своей работе? Иначе можно ошибиться с выбором.

– Не все могут позволить себе выбирать работу. Но речь не об этом; я говорю о тебе, о Пауле Кадреле. Ты вырос в сиротском приюте, а сейчас заботишься о других сиротах. Ты, очевидно, следуешь своему призванию и можешь этим гордиться. Сироты полностью зависят от такой заботы, от благотворительности и любви чужих им людей, которые, надо надеяться, когда-нибудь перестанут быть им чужими.

Клаудия говорила искренне. Она выразила в нескольких предложениях то, что составляло его работу и побудило его основать интернат «Николай Бобадилья».

– Ты говоришь, как будто сама все это пережила, Клаудия.

– Так оно и есть. Я тоже не знала своих родителей.

Пауль сначала удивился, но затем ему все стало ясно. Это объясняло ту противоречивость, которую он уловил в Клаудии: скрытую уязвимость, никак не соответствовавшую ее смелому, уверенному поведению. Он видел нечто похожее у многих сирот. Они вели себя так, будто их невозможно задеть, и не позволяли себе принимать что-то близко к сердцу. Но это был всего лишь защитный механизм, который должен был охранять одинокую, пострадавшую душу от новой боли. Старое выражение о «страшных снаружи, но добрых внутри» касалось прежде всего сирот: это Пауль знал не только благодаря работе на Мондзее, он и сам был таким.

– Как это случилось? – спросил он. – Твои родители тоже погибли в автокатастрофе?

Клаудия вздрогнула, будто пытаясь отбросить мысли, которые занимали ее в настоящий момент.

– Давай лучше сменим тему. Приятная и полезная сторона прошлого состоит в том, что оно уже прошло. А нам еще предстоит работа, да и на улице холодает. Я не хочу, чтобы ты себе кое-что отморозил. – Она прикрыла рот рукой. – Ой, прости, так с иезуитом определенно нельзя говорить.

Пауль рассмеялся.

– Почему бы и нет? У меня те же части тепа, что и у других людей. Значит, я тоже могу отморозить все, что угодно.

Работой, о которой говорила Клаудия, были заметки, найденные карабинерами в доме Альчиде Фраттари. Документы занимали несколько ящиков, и далеко не везде речь шла о римских катакомбах. Однако поскольку Фраттари, кажется, делал записи без какой-либо системы, им не оставалось ничего другого, кроме как просматривать листок за листком. Начали они еще до ужина, и в номере Клаудии, гораздо более просторном, чем у Пауля, повсюду были разложены ряды листков самой разной величины и цвета. Очевидно, Фраттари писал на любом клочке бумаги, который оказывался у него под рукой, вплоть до обратной стороны счета за электроэнергию – да, электричество у него все-таки было! – или тонкого картона упаковки от кукурузных хлопьев.

Они сели на пол и снова принялись за сортировку, необходимую для хотя бы первоначального расшифровывания заметок. Капитан Корридони не преувеличивал, говоря о почерке Фраттари. Пауль продвигался с черепашьей скоростью и все время спрашивал себя, как Антония Мерино умудрялась редактировать рукопись Фраттари. Свет в комнате Клаудии был не слишком ярким, что делало их работу еще труднее. Когда Пауль через некоторое время обернулся и взглянул на нее, он заметил, что она вовсе не занимается записями. Клаудия сидела на ковре, скрестив ноги, и смотрела на стену.

Пауль догадался, что ее беспокоит, и сел рядом с ней.

– Ты думаешь об Эрнесто Морелло?

Клаудия кивнула и нервно сглотнула. Похоже, у нее комок стоял в горле.

– Тебе не в чем себя упрекнуть, тут Альдо прав. Если кто-то и виноват в смерти Морелло, то лишь он сам. Если бы ты действовала не так решительно, возможно, Альдо тоже был бы сейчас мертв, а возможно – и ты! Кроме того, ты не должна забывать, что Морелло один из тех, кто виновен в смерти Антонии Мерино и похищении ее дочери. А может быть, и в смерти Анфузо и Сорелли. Они идут по трупам.

Взгляд Клаудии вернулся из далеких далей, и она посмотрела на Пауля.

– Ты – верующий католик. Разве, согласно твоей вере, убийство человека – не одно из самых больших прегрешений?

– А согласно твоей разве не так?

– Я давно потеряла веру.

– Это не так, Клаудия. Муки совести, которые ты испытываешь, доказывают обратное. Ты можешь злиться на Бога, да, но ты ведешь себя не как человек, для которого Бог ничего не значит. Иначе смерть Морелло не потрясла бы тебя так.

Он осторожно погладил ее по голове, как ребенка, которого надо утешить.

– Ты хочешь сказать, что только у католиков есть совесть и только они могут сожалеть о своих поступках?

– Как иезуит, я, наверное, должен был бы согласиться. Однако позволь мне высказаться таким образом: речь идет не о том, сожалеешь ты или нет, а о том, почему ты сожалеешь. Я чувствую, что ты, может, и изгнала Бога из своих мыслей, но не из своего сердца.

– Мы оба сироты, Пауль, и нам известно, каково это – расти без родителей. Я не знаю, есть ли дети у Эрнесто Морелло. Если да, то сегодня я сделала их сиротами. Но даже если детей у него нет, у него, по всей вероятности, были родственники или люди, которых он считал близкими. Теперь они оплакивают его, так же как и я…

– Продолжай! – попросил Пауль, когда она неожиданно умолкла.

– Так же, как я оплакивала Дарио и оплакиваю его до сих пор.

– Дарио? Он был твоим отцом?

– Нет, братом. Мы с Дарио никогда не видели своих родителей. Я не знаю, кто они и живы ли они вообще.

– Хочешь рассказать мне о вас с Дарио?

– Да, наверное, мне это пойдет на пользу.

Пауль замерз, поэтому они сели на кровати Клаудии. Окруженные разложенными на полу документами, они, должно быть, представляли собой сюрреалистическое зрелище, подумал Пауль, – как герои фильма Жан-Люка Годара.

– Даже если я больше не вспоминаю о родителях, кое-что о них мне известно, – признался он. – Я знаю, как их звали, знаю, в каком доме они жили. Из чужих воспоминаний, если угодно, из рассказов Сорелли и Анфузо. Как так получилось, что тебе совсем ничего не известно о твоих родителях?

– Мы с братом были подкидышами. Нас нашли одним воскресным утром: мы лежали в корзинке у входа в церковь Санта-Мария-Маджоре. Похоже на историю о Моисее. Во всяком случае, мне так рассказывали. Для меня это тоже не более чем чужие воспоминания: мы были младенцами. В корзинке также обнаружили листок с нашими именами и заметкой: «Это брат и сестра, рожденные в одно время. Ради Бога, позаботьтесь о них!»

– Так вы близнецы, – понял Пауль.

– Да. Мы попали в христианский сиротский приют. Дарио воспитывали монахи, меня – монахини. Собственно, лучшей предпосылки для жизни доброго католика не придумаешь, верно?

– Или наоборот, – не согласился Пауль. – Слишком большая доза лекарства, как правило, вызывает обратную реакцию. С тобой так и произошло?

– Не совсем. Монахини были очень строги, иногда даже фанатичны, но не это оттолкнуло меня от веры.

– А что?

– Мы с Дарио никогда не теряли друг друга из виду, между нами существовала тесная связь. Ведь у нас больше никого не было. Он очень хорошо учился в школе; у него обнаружился талант к языкам, и благодаря стипендии из Ватикана он смог изучать английский и французский языки. Он работал на каникулах в Ватикане и выполнял разные переводы. До тех пор, пока однажды летом, шестнадцать лет назад… – Клаудия замолчала, и ее взгляд, кажется, снова унесся в далекую даль. Пауль обнял ее за плечи, будто так он смог бы не дать ей потеряться в воспоминаниях.

– Что же случилось? – мягко, но настойчиво спросил он.

– Если бы я только знала, – тихо проговорила Клаудия. – Он исчез, просто исчез, и все. Есть свидетели, что тем утром он вошел в Ватикан. Но никто не видел, как он выходил оттуда. С тех пор Дарио больше нет.

Пауль подумал, что понимает, каким ударом оказалось для Клаудии исчезновение ее брата. Вырасти без родителей, а затем, через столько лет, потерять брата, да еще таким необычным образом – это редкое коварство судьбы. Клаудия, должно быть, чувствовала себя так, будто ее дважды лишили прошлого.

– Полицейское расследование не проводилось? – спросил он.

– Проводилось, но безуспешно. Ватикан не проявил большой заинтересованности в том, чтобы разрешить римской полиции рыться за его стенами, а внутреннее расследование Ватикана было закончено в течение трех дней. В их докладе римской полиции было написано следующее: «Несмотря на то что были опрошены все, кто имеет отношение к делу, не удалось выяснить ничего, что могло бы пролить свет на так называемое исчезновение Дарио Бианки». Чудесная формулировка; я сохранила ее до сегодняшнего дня. Я читала эти строки несколько сотен раз. Особенно удачное выражение, на мой взгляд, «так называемое исчезновение». Как будто мой брат просто подшутил над всеми!

– Я, естественно, не знал твоего брата, но ты можешь это исключить?

– Могу. Мы с Дарио действительно любили друг друга. Наша судьба спаяла нас.

– И что было дальше?

– Я писала заявление за заявлением – начальнику полиции, министру внутренних дел, преподавателям Дарио, людям, на которых он работал в Ватикане, даже Папе. Мало кто вообще ответил, и никто не смог – или не захотел – ничем мне помочь.

– И потому ты стала сомневаться в Боге? Но какое отношение он имеет к исчезновению твоего брата?

– Как я могу верить в справедливого и милосердного Бога, если в Ватикане может происходить нечто подобное? Если Бог даже там не защищает людей, то где же тогда?

– Люди соорудили стены Ватикана, люди работают там и ведут дела, а не Бог.

– Но разве они действуют не по велению Господа? Или ты, иезуит, хочешь возразить мне?

– Я сомневаюсь, что можно возложить ответственность на Бога за все плохое, что происходит в этом мире. Если кто-то и похитил твоего брата, то это был не Бог. Это были простые люди!

– Но люди не смогли вернуть его мне, и Бог тоже не сделал этого, хотя я умоляла его, и не один раз. И вот тогда я поняла, что любая защищенность и любая защита – всего лишь иллюзия. Я поняла, что только один человек может мне помочь: я сама!

Пауль уловил в словах Клаудии очень многое, даже то, что она не произнесла.

– Поэтому ты стала полицейским. Чтобы делать то, в чем Бог – по твоему мнению – бросил тебя на произвол судьбы!

Она ненадолго задумалась.

– Можно сказать и так. Да, я пыталась побольше узнать об исчезновении Дарио. Но двери Ватикана остались закрытыми и передо мной.

– И ты постепенно смирилась с этим?

– Никогда! – громко заявила Клаудия, и ее голос дрожал от возбуждения. – Никогда, никогда…

Она говорила все тише и наконец начала всхлипывать; слезы потекли по ее щекам. Вся печаль, накопившаяся в ней за долгие годы и пожиравшая ее изнутри, похоже, проложила себе путь на поверхность. Пауль привлек ее к себе и крепко обнял, как сделал бы ее брат, если бы он у нее был. «Но только ли как брат?» – спросил он себя, когда Клаудия посмотрела на него, и в ее темно-синих глазах он увидел жажду, переполнявшую и его. Жажду – тут он был похож на Клаудию с ее болью, – которая долгие годы была заперта где-то в самых глубинах его души. Жажда женщины, которой он мог бы посвятить себя, с которой он мог бы разделить судьбу. Это было чувство, которое он не испытывал со времен своей молодости, с тех пор как дал обет и вступил в орден.

Но здесь, в этом одиноком горном городке, да еще грозовой и темной ночью, обет показался Паулю не таким уж важным. Он обнимал женщину, с которой хотел провести всю жизнь, делиться с ней своими чувствами, своими мыслями. В этот момент он ничего не желал с большим нетерпением, чем стать единым целым с Клаудией.

Их губы слились в долгом поцелуе. Они прижались друг к другу, и Пауль с каждым вдохом впитывал аромат Клаудии и тепло ее тела. Его руки скользнули под ее свитер, потянули его вверх и стащили через голову. Под свитером был белый бюстгальтер. Пауль поцеловал ее полные груди и спустил лямки бюстгальтера с плеч. Одновременно он чувствовал, как ее руки завозились у него в брюках, расстегивая ремень, а затем и молнию. От прикосновения ее рук Пауль возбудился еще сильнее.

Когда они снова поцеловались, их взгляды встретились. Но тут что-то случилось, и они остановились. Они вспомнили: то, что они сейчас делают, неправильно. Пауль желал Клаудию не меньше, чем секунду назад, но что-то сдерживало его. Что-то сильнее жажды, важнее желания.

– Ты вспомнил о своем обете? – спросила его Клаудия.

– Да, – хрипло ответил он.

– Но почему именно сейчас?

– Наверное, потому что еще немного – и мы бы зашли слишком далеко.

Она снова показалась ему опечаленной, но иначе, чем раньше.

– То же самое я прочел и в твоих глазах, – заметил Пауль. – Что же остановило тебя? Может, почтение к обету иезуита?

– Ты тут совершенно ни при чем.

– Это из-за Альдо?

Клаудия кивнула.

– Ты его любишь?

– Вовсе нет! Как ты мог такое подумать?

– Вы оба странно себя ведете. С одной стороны, между вами, кажется, что-то произошло, а с другой – у меня возникло впечатление, что каждый из вас готов за другого в огонь и в воду.

– Так оно и есть. Мы напарники, а в нашей работе нужно иметь возможность положиться на своего напарника на все сто процентов. Но есть то, чего допускать нельзя, а именно – партнерство в профессиональной сфере переводить в частную жизнь.

– Но почему?

– Если в личной жизни что-то пойдет не так, это может навредить работе.

– И что у вас пошло не так?

– Думаю, это я во всем виновата. Альдо мужчина привлекательный, любимчик женщин, и я чувствовала себя польщенной, когда он ухаживал за мной. Все-таки он на пару лет младше меня. Надо было просто наслаждаться ситуацией, пока получается, но понимать, что я для него, в конечном счете, всего лишь очередной трофей.

– Он так сказал? – недоверчиво переспросил Пауль.

– Не мне и не этими словами. Но я случайно услышала, как он хвастался нескольким молодым коллегам, что он «сумел кое-что из меня извлечь», как он выразился. Я почувствовала себя старой машиной, на которой, незадолго до ее превращения в лом, в последний раз поехали в горы. То, что я стояла в пяти шагах за его спиной, когда он это говорил, Альдо понял, только увидев смущенные лица остальных.

– Но он ведь извинился?

– Извинился. Если бы за каждое извинение давали пять евро, я была бы богачкой. Но что это меняет? Ведь главное – что у него в мыслях, а это он очень четко дал мне понять.

– И ты думаешь, что постепенно вы сможете свести на нет личные отношения?

– Мы пытаемся это сделать. – Клаудия окинула Пауля печальным взглядом. – И нам с тобой тоже нужно придерживаться этой линии поведения. Я недавно разочаровалась, и очередное разочарование просто неизбежно, если я соблазню иезуита. Рано или поздно Бог окажется сильнее меня.

– Он всегда сильнее, – заметил Пауль, застегивая брюки.

Он тоже испытал разочарование и ощущал глубокую печаль, но знал, что это правильное решение, правильное для них обоих. Он протянул руку, чтобы погладить Клаудию по щеке, но тут же отдернул ее. Разочарование, которое он прочел в ее глазах, воздвигло между ними невидимую преграду.

– Думаю, нам пора спать, – сказала Клаудия. – Каждому в своей кровати.

Пауль указал на разложенные на полу документы.

– А как же собрание сочинений Фраттари?

– Просто оставим все как есть. Может, продолжим завтра утром.

Пауль удрученно отправился к себе в номер, где не было ничего, кроме узкой кровати и маленького комода. На стене висело литое распятие, как, кажется, и почти во всех помещениях пансиона. Хозяйка, седая вдова, была женщиной благочестивой, вероятно, из тех, кто регулярно возводил напраслину на Альчиде Фраттари, жалуясь на него карабинерам. Когда Пауль дал ей понять, что он иезуит, она так обрадовалась, что, пожалуй, была готова сдать им с Клаудией жилье совершенно бесплатно. Если бы она стала свидетельницей того, что минуту назад произошло между ее постояльцами, ее бы, наверное, хватил удар. Пауль преклонил колени перед распятием, попросил прощения за свою слабость и прочитал «Отче наш».

День четвертый

47
Рокка Сан-Себастьяно

 
Отче наш, сущий на небесах!
да святится имя Твое;
да приидет Царствие Твое;
да будет воля Твоя и на земле, как на небе;
хлеб наш насущный дай нам на сей день;
и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;
и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.
Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.
 

Молитва не шла у Пауля из головы. Он знал ее наизусть уже с самого раннего детства. В Новом Завете написано, что сам Иисус учил ей своих апостолов. Пожалуй, никакая другая молитва не получила такого распространения в христианском мире, как эта. Ее читали католики, протестанты, прихожане новоапостольской церкви, а также православные, пусть иногда и с небольшими вариациями. И Пауль прочитал ее в вечер своего прегрешения. Перед распятием, стоя на коленях, и еще раз – уже лежа в постели, и уже во сне, в странном сне, в котором смешались сон и явь.

Он подумал, стоит ли рассказать об этом Клаудии. Вчера вечером между ними возникла такая близость, такое доверие. Но это было вчера, а сегодня то, что еще несколько часов назад, казалось, связывало их, встало между ними подобно невидимой стене. Они разговаривали друг с другом – вежливо и с уважением, но не более того. Клаудия, кажется, чувствовала то же, что и он: слишком тесные отношения легко могли привести к тому, что чуть не произошло накануне вечером.

«Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое!» Молитва крутилась у Пауля в голове, как заевшая пластинка. Он слышал свой собственный голос, который сливался с другим. Голосом старухи из его сна. Она тоже молилась: сначала Святой Деве Марии, потом повторила «Отче наш», – и на ее морщинистом лице читалось отчаяние, которое казалось ему странно знакомым.

Потом у Пауля возникло ощущение, будто он парит над миром. Подобно облаку, несомому легким летним ветерком, он проплыл по коридорам монастыря и наконец стал кружиться над зданием. Маленький монастырь со странной остроконечной башней, зажатый между скалами, изрезанными ущельями, отдаленно напоминающими ландшафт возле Рокка Сан-Себастьяно. Монастырь, каких много в Италии, пожалуй, даже сотни. Если он вообще находится в Италии. Почему он вдруг решил, что монастырь существует на самом деле? Пауль не мог объяснить этого, но так ему показалось. Во сне он медленно улетел от монастыря и, в то время как тот становился все меньше и меньше, почувствовал почти болезненную печаль.

Пауль сделал усилие и сконцентрировался на реальности, на здесь и теперь. Над холмами Рокка Сан-Себастьяно взошло солнце и лишило местность ее зловещей ауры. То, что еще вечером выглядело как рога дьявола, теперь превратилось просто в две одинокие скалы. Пауль стоял рядом с Клаудией возле пансиона и ждал машину, о приезде которой капитан Корридони сообщил им по телефону двадцать минут назад. Клаудия, казалось, полностью погрузилась в свои мысли. Или она просто не хотела разговаривать с ним? Темно-синий «лендровер» карабинеров подъехал к ним, выбросив из-под колес кучу щебня. Водитель в форме молодецки отдал честь и помог им поставить коробки с заметками Альчиде Фраттари в машину. Они успели сделать не много, но, тем не менее, какой-то порядок в его записях навели.

Корридони встретил их в своем кабинете, где он читал распечатку доклада и пил капучино. Наверное, это и был весь его завтрак. Большинство итальянцев предпочитают завтракать на скорую руку, а иногда и вовсе обходятся чашкой кофе.

– Есть ли новости, капитан? – поинтересовалась Клаудия. Он положил доклад на стол.

– Ничего важного. Беглец, этот человек без лица, все еще не обнаружен. Может, он прячется где-нибудь поблизости, а может, уже давно в Риме. Мы не знаем.

– И никаких соображений по поводу его личности?

– К сожалению, нет. В «форде» мы нашли отпечатки пальцев нескольких человек, но на данный момент идентифицировали только двоих: Эрнесто Морелло, мертвеца, и Альчиде Фраттари.

Пока Клаудия говорила с капитаном, мысли Пауля вернулись к поединку у Сан-Ксавье. Он боролся с человеком без лица, в этом он совершенно не сомневался, и на совести этого человека, по всей вероятности, лежала смерть отца Анфузо. А возможно, и Ренато Сорелли. Перед мысленным взором Пауля с изуродованным лицом что-то случилось. Оно сменилось другим лицом, которое показалось Паулю знакомым, и на мгновение слилось со страшной, покрытой шрамами, физиономией. Все это продолжалось лишь долю секунды и произошло так быстро, что Пауль не смог понять, кому же принадлежало другое лицо.

– Тебе нехорошо, Пауль? – Только услышав ее голос, Пауль понял, что Клаудия обеспокоенно смотрит на него. – Мне показалось, что ты сейчас не здесь и не с нами, но при этом очень напуган.

Он провел ладонью по лицу, как будто таким простым жестом мог прогнать странные образы, посещавшие его в последнее время.

– Я просто устал. Задремал на минутку.

– Вы плохо спали? – спросил Корридони.

– Да, – хором ответили Пауль и Клаудия.

Полчаса спустя они стояли возле больницы Рокка Сан-Себастьяно. По сравнению с клиниками больших городов это было скорее маленькое заведение: современное приветливое здание с большими окнами, окаймленное сквером, в котором прогуливались несколько пациентов и посетители. Лечащий врач Фраттари, некая Карлотта Витетти, позвонила капитану Корридони и сообщила ему, что Фраттари способен к даче показаний – «ограниченно способен к даче показаний», именно на этой формулировке она настояла. Карлотта Витетти была высокой костлявой женщиной лет пятидесяти, с вытянутым узким лицом, которое напомнило Паулю лошадиную морду. Ее темные волосы, которые она собрала в высокую прическу, были пронизаны седыми прядями. Идя быстрым размашистым шагом, почти как солдат, она провела посетителей в палату Фраттари.

Карабинер, несший караул возле палаты, гораздо меньше походил на солдафона. Он почти лежал на стуле, вытянув ноги во всю длину и держа на коленях выпуск автомобильного журнала «Макси тюнинг». Охранник производил впечатление человека уставшего, и казалось, что он сейчас закроет глаза и свалится со стула. Но стоило ему заметить начальника, как силы мгновенно вернулись к нему. Карабинер вскочил и отдал честь, а журнал с тихим шорохом упал на пол.

Корридони сдержал улыбку.

– Особые происшествия, Фульчи?

– Нет, капитан, все спокойно.

– Тогда можете сесть.

Прежде чем открыть дверь, доктор Витетти предупредила:

– Не волнуйте пациента слишком сильно, пожалуйста. У меня такое чувство, что его дух выздоравливает не так быстро, как тело.

– Не могли бы вы высказаться яснее? – попросила Клаудия.

– Физическое состояние синьора Фраттари достаточно стабильно, но вчерашнее происшествие, похоже, отразилось на его психике. Он редко отвечает на вопросы, а большей частью говорит нечто совершенно непонятное. Я бы сказала, что у него лихорадочный бред, хотя температура тела нормальная. Учтите это, пожалуйста, и закончите допрос, как только я вам скажу.

Альчиде Фраттари лежал один в большой палате, в которой было место для второй кровати. Когда он посмотрел на посетителей, то показался им растерянным, в его глазах читался скорее испуг, чем любопытство. Его белые волосы почти сливались с белоснежной наволочкой. Лицо у Фраттари было худым и морщинистым, и по нему было видно, что этому человеку уже восемьдесят два года. Однако это не было лицо старика. Оно излучало достоинство, и его можно было бы даже назвать энергичным, если бы не этот страх во взгляде.

Доктор Витетти представила посетителей, но по выражению лица Фраттари трудно было понять, понял ли он, что она ему сообщила.

– Они хотят задать вам несколько вопросов по поводу вчерашних событий, синьор Фраттари, это не больно. Если вас это слишком утомит, просто скажите мне. Вы меня поняли, синьор Фраттари?

Странный звук, нечто среднее между карканьем и тихим хрюканьем, был единственным ответом, что бы он ни означал.

– Вы помните о том, что вчера произошло, синьор Фраттари? – спросил его капитан Корридони. Он не получил на это никакого ответа, как и на последующие вопросы о личности похитителей и о том, что они говорили Фраттари.

Клаудия подошла к постели больного.

– Возможно, эти люди упомянули вашу рукопись «Катакомбы Рима и их история в особом свете христианского видения»?

Что-то изменилось в лице Фраттари. Он немного шире открыл глаза, и его высокий лоб избороздили еще более глубокие морщины, как будто он отчаянно пытался что-то вспомнить.

– Катакомбы, – произнес он тихим скрипучим голосом. – Катакомбы, они…

Он неожиданно замолчал, уставился в потолок и еще шире раскрыл глаза, будто увидев там нечто ужасное. Пауль задрал голову вверх и тоже посмотрел туда, но не увидел ничего, кроме белого потолка.

– Что с катакомбами? – спросила Клаудия. – Что «они»? Бесконечно медленно Фраттари повернулся к ней; его глаза, казалось, пылали.

– Держитесь подальше от катакомб! Сторонитесь их, или умрете!

Его голос сильно напугал всех присутствующих. Он звучал иначе, чем прежде, гораздо глубже и громче. Произнесенные им слова будто вибрировали. Словно в нем говорит демон, изумленно подумал Пауль.

Он склонился над Фраттари.

– Какая тайна скрыта в катакомбах? Связана ли она с 666, числом зверя, числом дьявола?

Первобытный звук, подобный крику дикого животного, наполнил больничную палату. Что-то схватило Пауля и отшвырнуло его от кровати Фраттари. Он сильно ударился спиной о противоположную стену. Голова тоже врезалась в стену, и место, закрытое повязкой, взорвалось резкой болью. Клаудия и доктор Витетти поспешили к нему на помощь: оттащили в сторону и посадили на стул, где он и остался сидеть, тяжело дыша. Корридони все еще стоял рядом с Фраттари и растерянно смотрел, на старика. Тот очень спокойно лежал в своей кровати, и только огонь, пылавший у него в глазах, выдавал его возбуждение.

– Что это было? – спросил капитан. – Как он это сделал? Он вообще двигался?

– Он, должно быть, сильно перевозбужден, – предположила доктор Витетти. – Признаюсь, я неправильно оценила его состояние. Пожалуйста, уходите. Синьора Фраттари нужно тщательно обследовать. Сегодня вы определенно больше не сможете с ним поговорить.

Когда они покинули больничную палату и закрыли за собой дверь, то снова услышали демонический голос:

– Сторонитесь!