Текст книги "История Нины Б."

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

7

Когда я пришел в себя, у моей кровати сидела Мила. Она всплескивала руками и причитала:

– Иисус Мария Йозеф, господин Хольден, я вдруг так заволновалась!

Мне показалось, что у меня вот-вот остановится сердце. Старая собака, повизгивая, лизала мне руку. Я увидел, что меня успели перевязать. В комнате было очень светло, и от света у меня заболели глаза. Лицо у меня опухло, боль отзывалась во всех частях тела.

– Я услышал лай собаки, – сказал я.

– Эта старая Пуппеле вдруг стала как сумасшедшая. Она спала у меня в комнате и вдруг громко залаяла и заскулила. Я повела ее в парк, а она бросилась к гаражу. У Пеппеле есть шестое чувство. Я побежала за ней, но уже было поздно. Я видела, как убегали эти трое. Они перескочили через забор и скрылись. Потом я нашла вас, без сознания и всего в крови, и подумала, что они вас убили. Я слишком стара для таких волнений, господин Хольден. Такое потрясение я испытала впервые после войны.

– Они хотели получить документы, Мила.

– Я так и подумала…

– А кто меня перевязал?

– Я позвала доктора Шнайдера. Он к вам еще придет около полудня. Полиция тоже была здесь. Они опять придут в одиннадцать.

– Отлично.

– Я также позвонила и адвокату нашего господина. Он просит, чтобы вы об этом никому не рассказывали.

– Гм…

– Я уже была у каменщика. Он придет сегодня и начнет работать. Правда, сегодня воскресенье, но ему все равно. Мы поставим решетки на все окна. – В руке у нее была какая-то записка, и Мила надела очки в стальной оправе. – Я все себе записала. Вы можете послушать?

– Да, но не очень долго.

– Как только вы сможете, вам надо прийти в следственную тюрьму к нашему господину. Он получил разрешение на свидание с вами. Какая подлость! – Она нервно икнула.

– Что случилось, Мила?

– Представляете, наш господин подал прошение в администрацию тюрьмы, чтобы у него в камере оставили Пуппеле, так как собака к нему очень привязалась. Он даже хотел за это заплатить. А они отказали! Они сказали, что в крайнем случае разрешат ему завести в камере канарейку.

– Вот как?

– Нам не стоит рассказывать нашей госпоже о том, что с вами произошло. Так считает адвокат, иначе это ее очень расстроит.

– Правильно.

– Хорошо, что он сказал это заранее, а то Нина позвонила мне час назад.

– А что она хотела?

– Она боится, что придут полицейские и конфискуют вещи нашего господина и ее тоже.

Это заставило меня улыбнуться, что сразу же отозвалось болью.

– Она мне сказала, чтобы я принесла украшения в больницу. А также квитанции на меха из хранилища. На лето мы все это сдаем в специальное хранилище для мехов.

Мне нравилось, что женщины при всей их страстности, всегда сохраняют ощущение реальности. В Париже ведь тоже надо будет на что-то жить…

– А также документы и письма. Она все хочет держать у себя в больнице. Почему вы смеетесь, господин Хольден?

8

Полицейские пришли в одиннадцать, и я им сказал, что трое неизвестных требовали у меня документы. А какие документы, я не имею ни малейшего понятия. Но, сказали они, что-то все-таки я должен был знать. Нет, я не имею представления ни о каких документах. Я предположил, что это связано с арестом господина Бруммера. По всей видимости, у господина Бруммера много врагов. Я работаю шофером у господина Бруммера недавно. О документах я не имею никакого понятия.

После полицейских пришел тот самый врач, который меня перевязал. Он сменил бинты и сделал мне укол, после которого я почувствовал себя очень уставшим.

Я заснул, и мне снилась Нина, когда внезапно я услышал очень сильный грохот, от которого я проснулся. Несколько секунд у меня бешено колотилось сердце, и я уже подумал, что опять нахожусь в России и что это идут русские танки. Потом я открыл глаза.

В комнату из окна заглянул бородатый мужчина с обнаженным торсом. Окно находилось около моей кровати. Оно было распахнуто, и мужчина за окном, по всей вероятности, парил в воздухе, так как он не держался за подоконник. В жизни я часто боялся сойти с ума, и этот страх появился у меня вновь.

Бородатый молча смотрел на меня. Внезапно стало очень тихо.

– Я вас разбудил своим стуком? – спросил он и с любопытством просунул голову в комнату. Небо за его торсом было медового цвета.

– Кто вы?

– Каменщик. Я устанавливаю решетку.

Я в бессильном облегчении откинулся на подушку:

– Вы стоите на лестнице?

– Естественно! – Он улыбнулся. – Вы что, думаете, у меня есть крылья?

9

– Он улыбнулся: «Естественно! Вы что, думаете, у меня есть крылья?» – рассказывал я, нажимая на тормоз. Мы уже были у дома № 31А по улице Штрессеманштрассе. Я вытащил ключи зажигания. – Приехали.

Нина испугалась. Она растерянно смотрела на мрачный фасад здания, на кариатиды из песчаника, на старый подъезд, на кривые деревца вокруг. Наверху раскачивался от ветра уличный фонарь. Тени сухих веток отражались на стенах и темных окнах дома.

– Подайте мне шубу. Я замерзла…

Я накинул шубу ей на плечи. Она вышла из машины и тут же упала. Я помог ей подняться.

Лицо Нины было в грязи. Я вытер его своим носовым платком. Она вся дрожала, дрожали и ее губы.

– Отведите… меня… наверх…

Поддерживая ее, я вошел с ней в мрачный подъезд.

– Выключатель… слева…

Я его нашел, нажал, но свет не зажегся.

– Не работает. – Я чиркнул зажигалкой и повел даму в норковой шубе по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. За сырой, местами отвалившейся штукатуркой виднелись кирпичи. Нина тяжело опиралась на мою руку. На мгновение она остановилась, чтобы отдышаться.

Мне вспомнилась фраза Леона Блоя, которую я когда-то прочитал: «В сердце человека есть такие уголки, о которых вначале никто не знает, они предназначены для страдания».

Когда я вел Нину к двери квартиры Тони Ворма, я подумал, что сейчас и в ее сердце заполнился страданием такой вот уголок. Она закашлялась, прислонилась к стене и стала что-то искать в своей сумке. Латунная табличка с его фамилией еще была на месте. Но Тони Ворма больше здесь не было. Меня начали раздражать ее поиски ключа, и я нажал на кнопку звонка. Звонок отозвался внутри квартиры громким эхом.

– Зачем вы это делаете? – пробормотала она.

– А вы, мадам, зачем вы все это делаете?

На это Нина ничего не ответила. Она нашла ключи и открыла дверь, которая распахнулась с продолжительным скрипом. Нина вошла внутрь и включила свет. Я последовал за ней. Никаких вещей здесь уже не было. Даже мебели. На полу валялись обрывки газет и нотные листы. В большой комнате стояли две пустые коробки с ветошью. Грязная рубашка. Три книжки. Я поднял одну из них и прочитал название. Марсель Пруст. «В поисках потерянного времени». Я бросил книжку на пол.

Нина стояла посреди комнаты, с потолка на нее падал свет лампочки без абажура. Она смотрела на все это, что-то бормоча, но я не мог понять, что именно. Едва передвигая ноги и ссутулив плечи, она прошла в ванную комнату.

Здесь валялись пустые тюбики из-под крема для бритья, кусок мыла, рулон туалетной бумаги, старая мужская ночная рубаха. Нина прошла на кухню, где стояла одна лишь газовая плита. На полу перед ней валялось множество пустых бутылок. Я начал считать эти бутылки и, когда дошел до четырнадцати, Нина без всякого выражения в голосе произнесла:

– Смешно, правда? А я его по-настоящему любила. – Она обращалась к водопроводным трубам.

– Давайте уйдем отсюда, – сказал я.

– Я знаю, что вы мне не верите. Для вас я просто истеричка, которая увлеклась красивым юношей. Красивым молодым юношей.

– Теперь вы увидели все. Пошли отсюда.

Она повернула водопроводный кран, и из него потекла вода.

– А знаете, что самое смешное? Я ведь думала, что он меня любит… – Она засмеялась. – Он мне говорил, что я первая любовь в его жизни. Первая настоящая. До меня такого чувства у него не было. Все это очень смешно, да? – Она закрыла кран. – Сколько здесь бутылок?

– Что вы сказали?

– Когда я говорила, вы ведь считали бутылки.

Я подошел к ней, развернул ее к себе, и она упала мне на грудь и разрыдалась.

– Я… ведь я хотела развестись… и потом мы сразу же собирались пожениться. А вы знаете, что он написал для меня рапсодию?

– Нам пора идти.

– Я не могу… я должна… на минутку присесть…

– Но здесь ничего нет, даже стула.

– Я больше не могу стоять… Ах, Мила, мне так плохо! – крикнула она голосом несчастного ребенка.

Я осторожно провел ее в ванную и посадил на край ванны. Она еще немного поплакала, потом попросила у меня сигарету. Мы оба закурили, сбрасывая пепел на кафельный пол. Я рассказал ей все, что должен был еще рассказать.

– Я видел документы и фотографии. Я не знаю людей, которым можно на этом основании предъявить обвинение. Но я знаю, что это может повлечь за собой: как только ваш муж получит эти документы, у него появится очень большая власть.

– Но у него их нет. Они у вас.

Вспоминая все это, я понимаю, что это был очень странный разговор. Два чужих друг другу человека в пустой ванной комнате. Женщина в норковой шубе, сидящая на краю ванны. Ее шофер, стоящий перед ней. И ночной дождь, стучащий в окна…

– Совершенно верно, – ответил я, – эти документы у меня. И я хочу их у себя оставить, таков мой план.

– Однако…

– Однако я разрешу адвокату господина Бруммера съездить со мной в Брауншвейг и сделать фотокопии этих документов в хранилище банка, – сказал я с легкостью, о чем мне пришлось довольно скоро пожалеть. – Разумеется, оригиналы я оставлю у себя.

– Нет, – она прижала ладони к вискам.

– Да. Завтра утром я отправляюсь в Брауншвейг.

– Не делайте этого!

– Почему?

– Мой муж очень плохой человек, – очень серьезно произнесла она.

– Однако несмотря на это, вы с ним очень долго прожили вместе. И хорошо прожили.

– Я не знала, насколько он плохой. Когда я… когда я это поняла, я попыталась покончить с собой…

Ее сигарета упала на пол. Я наступил на окурок ботинком. Она продолжала говорить. И мне показалось, что на какое-то время она забыла о своих собственных страданиях.

– Не делайте этого, господин Хольден. Я знаю, что случится, если мой муж получит фотокопии документов.

– И что же?

– Случится нечто ужасное. И никто не сможет этому помешать. Все, что я сказала, – для вас ничего не значащие слова?

– Я сидел в тюрьме, – сказал я. – Мне уже сорок лет. Мне было очень плохо. Сейчас у меня все хорошо. И мне будет еще лучше. А кто меня отблагодарит за то, что я не отдам фотокопии вашему мужу?

– Другие люди.

– Мне наплевать на других людей.

Она тихо спросила:

– Вы когда-нибудь любили?

– Да бросьте вы про любовь! Куда делся ваш господин Ворм? – возбужденно прокричал я.

– Он боялся… он еще так молод. Вы же сами это сказали…

Я стал расхаживать взад-вперед:

– Нет, больше я не хочу рисковать. Тем более, имея дело с таким человеком, как ваш муж. Будьте же благоразумны. Благодаря мне ваш муж стал непобедим. Теперь вы выдержите?

– Нет, я не могу.

– У вас есть состояние? У вас есть какая-нибудь профессия? Что с вами будет, если вы бросите мужа? Скандал. Он подаст на развод. И на суде его оправдают. А вы не получите от него и ломаного гроша. Чтобы выжить, вам придется продать все украшения, одно за другим. И наступит день, когда продавать вам будет уже нечего. Я знаю, как это ужасно – быть бедным.

– Я тоже.

– Ну так как же?

– То, что вы говорите, меня не убеждает. В таком случае, я действительно продам свои драгоценности. И в конце концов я стану бедной. А как продолжать жить с человеком, которого ненавидишь и презираешь?

– Это приходится делать многим, – сказал я. – Это не так трудно. Женщинам в этом положении приспособиться особенно легко.

Она покачала головой и замолчала. В этот момент она выглядела очень красивой, и это меня тронуло. Вот тогда и началась наша любовь, наша странная любовь началась в ветреный и дождливый вечер 27 августа.

– Прошу вас, пойдемте, – сказал я.

Продолжая сидеть без малейшего движения, она прошептала:

– Вы… вы тоже были бедны?

– Да.

– А почему… почему вы проявляете обо мне такую заботу?

– Вы очень похожи на человека, которого я знал.

– А кто это был?

– Моя жена, – тихо ответил я.

Внезапно ее глаза стали очень темными, а губы задрожали, как будто она вот-вот заплачет. Но она не заплакала. Она подошла ко мне, и каким-то неестественным, немыслимым образом я опять почувствовал, что это Маргит, моя покойная жена. Я уставился на нее. Она прошептала:

– А где ваша жена?

– Она умерла, – ответил я без всякого выражения в голосе. – Я убил ее.

– Почему?

– Потому что я ее любил, – сказал я. – И потому, что она изменила мне.

Глаза Нины померкли. Ее дыхание коснулось меня.

Прошло три секунды. Пять секунд.

Вдруг она начала оседать, как в приступе слабости. Я обнял ее и поцеловал в губы. Она отреагировала на это как на само собой разумеющееся. Ее губы, холодные как лед, оставались сомкнутыми, и было такое ощущение, что я целую мертвеца.

Так началась наша любовь.

Мы плотно прижались друг к другу, и стало так тихо, что можно было подумать, что мы единственные люди в этом доме, а может быть, и на всей Земле. Напоследок она взглянула на меня, ее лицо было абсолютно белым.

– Я больше не могу, – прошептала она. – Отвезите меня назад в больницу.

10

В машине она заснула. Ее голова покоилась на моем плече, поэтому я ехал очень осторожно. Несмотря на это, на одном из поворотов она все же проснулась на пару секунд. До того как снова уснуть, она мне улыбнулась, но меня не узнала.

Когда-то она тоже была бедной, подумал я. И это, естественно, было мне на руку. К тому же она так же страстно мечтала о деньгах и была такой же рачительной, как и я. Она была благоразумной и сдавалась сразу же, как только понимала, что сопротивление бессмысленно. Все это я почувствовал. Я подумал, что и в аэропорт я поехал только потому, что все это чувствовал. В противном случае мне было бы все равно, что с ней произойдет.

В больнице Святой Марии Нина до конца так и не пришла в себя. Она была на грани нервного срыва и в полусне несла всякую околесицу, называла меня Тони и звала Милу.

– Господин Хольден, что произошло? – поинтересовалась старшая медсестра Ангелика Маурен, та самая, которая время от времени подписывала странную книгу в больничной часовне. Ее кожа была розовой, формы округлы, и она была сама добропорядочность.

Я ей соврал, сказав, что госпожа позвонила мне из какого-то бара-эспрессо.

– А как она там оказалась?

– Она хотела попасть к своему мужу. Страх и беспокойство за него заставили ее выйти на улицу. Потом у нее случился приступ слабости, и дальше она уже не могла идти.

– Разумеется, я уже позвонила ей домой, господин Хольден.

Это было неприятное известие.

– Однако там никто не ответил.

Это было уже приятное известие.

– Мила! Помоги мне, Мила! – закричала Нина, когда ее перекладывали на носилки.

– Отнеситесь к ней повнимательнее, – сказал я. – У нее тяжелая судьба. Муж, которого она очень любит, сидит в тюрьме, несмотря на то, что он ни в чем не виноват.

В ответ на это она молча посмотрела на меня, и я испугался, что зашел слишком далеко. Мне показалось, что старшая медсестра, как и многие другие, считала, что Юлиус Мария Бруммер наконец-то получил то, чего он давно заслуживает.

Нину понесли на второй этаж, мимо ниш с раскрашенными святыми и цветов в маленьких горшочках. Она была накрыта серым одеялом, из-под которого виднелся лишь один локон ее светлых волос.

Я посмотрел ей вслед и даже сделал пару шагов в сторону, чтобы можно было видеть ее подольше. Я ясно видел ее всю, несмотря на то, что она была полностью скрыта одеялом, я ощущал запах ее духов, хотя ее уже не было со мной, и я думал, как это хорошо, что и она побывала в моей бедности. Затем, заметив, что старшая медсестра внимательно наблюдает за мной, я поспешно спросил, можно ли оставить в сейфе больницы норковую шубу и саквояж с драгоценностями. Это оказалось возможным. Ключик от саквояжа с драгоценностями я, разумеется, оставил у себя.

– Теперь у постели госпожи Бруммер круглые сутки будет дежурить одна из сестер, – пообещала старшая медсестра. И добавила с улыбкой, которая мне не понравилась: – Так что вам, господин Хольден, не стоит беспокоиться.

– До свидания, – ответил я и подумал: «Неужели по мне это заметно?»

Я вышел из больницы и заспешил домой.

Дома я узнал, почему никто не подходил к телефону.

– Нам всем приказали прийти в полицейский участок, господин Хольден, – и прислуге, и мне. Но там не было ничего особенного. Они еще раз поинтересовались насчет попытки самоубийства моей Нинель. Я вас уже заждалась. Вы что, были в кино?

– Да.

– Ну и правильно. Вам нужно немного отвлечься. Это был грустный фильм или комедия?

– Комедия, – сказал я.

– Я думаю, что в такое время лучше всего смотреть комедии, например с Гейнцем Рюманом. Вы знаете этого актера?

– Да.

– Это мой самый любимый актер. А еще этот, с длинным носом. Кажется, Фернандель. У вас все еще болит голова?

– Уже не болит. Вы сможете завтра утром съездить со мной к вашему племяннику?

– Конечно. Вам нужно забрать ключ?

– Да. В семь? Или это слишком рано? Мне предстоит дальняя дорога.

– Нормально, – ответила она. – Поедем в семь. Сегодня мы все будем спать спокойно. Мы ведь поставили решетки на все окна.

И действительно, я спал глубоко и без всяких снов. Утром я выехал из гаража на белом «Мерседесе», и мы с Милой отправились в путь. Небо было темно-синим, ветра не было вообще. На улице еще ощущалась ночная прохлада. Воды Рейна блестели под солнечными лучами. Между нами улеглась старая собака.

– Это мой единственный родственник, оставшийся в живых, – рассказывала Мила. – Он сын моей сестры. Мальчик – о боже, я все еще называю его мальчиком, хотя ему уже двадцать восемь лет, – так вот, мальчик вам очень понравится, господин Хольден. Он работает репортером.

– Вот как!

– Да, в редакции местной газетки. Он пишет статьи «По сообщению полиции», а также о всяких самоубийствах и вообще обо всех происшествиях. В его квартире установлен специальный радиоприемник, правда, я ничего в этом не понимаю, ведь я глупая баба, но он тут же узнает, обо всем что происходит в Дюссельдорфе, и на своем «Фольксвагене» сразу же едет на место происшествия, все фотографирует и пишет об этом в свою газету. Вот наш дом, номер четырнадцать.

Я остановился перед домом-новостройкой. На улице не было ни души. Сквозь листву деревьев падали косые солнечные лучи. Мила вышла из машины:

– Пождите здесь минуточку. Он сейчас спустится вниз – так он мне сказал.

Я наблюдал за ней, пока она, тяжело ступая, добралась до подъезда и позвонила в дверь. На шестом этаже отворилось окно. Она крикнула своим дрожащим старческим голосом:

– Бутцель!

– Уже иду, – ответил какой-то мужчина.

Мила в сопровождении старой собаки пошла обратно. Около машины она остановилась:

– Он сейчас придет, господин Хольден.

– Как его зовут?

Она откашлялась и сказала:

– Петер Ромберг. Но мы его всегда называли Бутцелем. – Она произнесла долгое «у-у». – Сколько я себя помню, его звали только Бутцелем.

Вскоре из подъезда вышел репортер местной газеты Петер Ромберг – и тотчас же ворвался в мою жизнь. С этого момента и поныне все в ней стало для меня неотвратимо – все, что происходило и что еще произойдет. Ранним утром 28 августа Юлиус Мария Бруммер уже проиграл свою жизнь. Но тогда об этом еще никто и не догадывался.

11

Петер Ромберг был худ и застенчив. Он носил роговые очки. У него были рыжеватые волосы, похожие на щетину, и усеянное веснушками лицо с большим носом. Он улыбался. Когда бы я ни встретил Петера Ромберга, он всегда улыбался. Это потом он перестал улыбаться.

В серых фланелевых брюках и открытой серой рубашке, он подошел к машине и поцеловал Милу в щеку:

– Извини, я тебя не сразу узнал!

– Ничего, Бутцель. Это господин Хольден.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – ответил он и протянул мне руку. – У меня близорукость. Пять диоптрий слева и шесть справа. Слеп как сова. – У него были неровные зубы, но улыбка ему шла. – Слава богу, что, когда мне исполнилось двадцать, зрение стабилизировалось.

Мила хихикнула:

– Бутцель, рассказать ему об этом?

– Рассказать о чем? – спросил я.

– Ему всего двадцать восемь, а он уже женат. У него есть маленький ребенок.

– Не может быть! – Я очень удивился и спросил: – А сколько ребенку лет?

– Шесть, и ее зовут Микки.

– Рано вы начали, господин Ромберг!

– Он хороший парень, господин Хольден. И у него очень приятная жена! Если он будет заигрывать с другими, то получит от меня! Я его отколочу скалкой!

– Мила! – сказал он смущенно.

– Ах, господин Хольден, вам непременно надо познакомиться с его женой Карлой и его ребенком. От Микки я просто без ума…

– Мне очень приятно с вами познакомиться, господин Ромберг!

– Мне тоже, – он улыбнулся. – Вот ключ.

Я положил ключ в карман.

– Знаете, – просто сказал он, – сначала я думал, что господин Бруммер просто спекулянт. Но на всем белом свете есть только один человек, которому я доверяю, – это Мила. А Мила вот уже в течение многих лет говорит, что господин Бруммер самый лучший и самый порядочный человек на свете!

– И она права, – ответил я.

– Вы должны обязательно как-нибудь навестить нас, господин Хольден.

– С удовольствием, господин Ромберг!

– У нас пока нет приличных ковров, и мебель для кухни мы одолжили у знакомых. Возможно, моя жена будет стесняться, вы ведь знаете, каковы женщины, но я полагаю, что квартира сейчас выглядит хорошо, правда, Мила?

– Просто великолепно, мой дорогой!

– Я покажу вам фотографии.

– Хотя он и мой племянник, но я могу с чистой совестью утверждать, что у него просто великолепные фотографии!

– Знаете ли, господин Хольден, всеми этими кровавыми преступлениями и полицейской тематикой я занимаюсь только потому, что нам надо на что-то жить. Когда я стану независимым, я буду заниматься чем-нибудь более интересным.

– А что вас интересует, господин Ромберг?

– Животные!

– Вы хотите фотографировать животных?

– И писать о них! – Он опять улыбнулся. – Я считаю, что животные гораздо интереснее людей!

– Вам надо посмотреть его фотографии, господин Хольден, – сказала Мила. – Самые прекрасные из всех, что я видела в жизни, – это снимки пеликанов! Когда-нибудь, благодаря своим снимкам, мой Бутцель станет очень известным! О боже, у меня опять началась икота!