Текст книги "История Нины Б."

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

8

– Будьте наготове, – сказал Бруммер. Он вышел из машины и направился в сторону виллы, но, сделав пару шагов, обернулся и приказала жене: – Ну иди же, иди!

Нина остановилась рядом со мной и уставилась на меня так, будто видит впервые. Поникнув, она послушно последовала за своим мужем.

Я смотрел им вслед до тех пор, пока они не исчезли из виду, а затем направился в свою комнату, достал бутылку коньяка и сделал отменный глоток, всего один глоток. Я сел у окна и стал ждать. Через полчаса пришел доктор Хильмар Цорн. Я увидел, как они с Бруммером прохаживались по берегу озера. На маленьком адвокате был светло-синий костюм. Его белесые волосы отсвечивали под неяркими лучами осеннего солнца. Время от времени Бруммер останавливался и яростно жестикулировал. Цорн старался его успокоить. Так они прохаживались взад и вперед по берегу озера, ступая по опавшей пестрой листве и уже увядающей траве. Затем они неожиданно сели в машину Цорна и куда-то уехали.

Спустя час у меня зазвонил телефон. Это была Мила:

– Все готово, господин Хольден.

– Сейчас иду.

На кухне старая повариха накрыла стол на нас двоих. Когда я вошел, полуслепая собака начала скулить.

– Тихо, Пуппеле!

Но собака не успокаивалась. Она терлась о мои ноги, скулила и даже слабо лаяла. Собака скулила так, как будто чего-то боялась. В конце концов Мила прогнала ее в парк:

– Ты не даешь нам покоя, что с тобой случилось сегодня? – Она села рядом со мной. – Все мы начинаем здесь чего-то бояться. Напрасно я готовила сегодня для моей Нины: ей нездоровится, и она ничего не ест. И наш господин тоже, у него нет аппетита. Осталось только вам сказать, что и вам плохо!

– Нет, я хочу есть.

– Ну и слава богу, хоть один едок нашелся. Я приготовила клопсы по-кенигсбергски, положите себе побольше. – Она судорожно икнула. – У меня опять изжога. Видите ли, господин Хольден, это ужасное состояние, и как бы я ни любила свою Нину и как бы ни уважала нашего господина, но все эти треволнения в доме заставляют меня иногда подумать: хорошо бы наконец-то быть предоставленной самой себе. Мне не дает покоя базедова болезнь. Ведь здесь уже опять что-то случилось.

– С чего вы это взяли?

– Моя Нина плакала, а господин кричал. Мне они ничего не хотят говорить, и я знаю почему: чтобы я не волновалась. А я все равно очень волнуюсь! А вы что-нибудь знаете?

– Абсолютно ничего.

Мила продолжала вздыхать, глаза ее слезились от боли. Она отставила от себя тарелку:

– Глупо, но мне кажется, что я тоже ничего не могу есть. Господи, как же спокойно, как все мирно здесь было раньше!

Зазвонил телефон.

– Сидите, Мила, я подойду.

Я снял телефонную трубку и сквозь причитания Милы услышал в трубке его голос, этот властный, но в то же время напуганный голос:

– Зайдите ко мне в кабинет.

– Слушаюсь, господин Бруммер.

– Пусть будет так, – сказала Мила, – ваши клопсы вас подождут. Разве это жизнь? Уже нет никакой жизни, никакой!

Между кухней и холлом находился короткий коридор с двумя дверями. Если двери были закрыты, здесь образовывалось безоконное пространство. В тот момент, когда за мной закрылась кухонная дверь, я почувствовал запах духов Нины. В следующий момент она обвила меня руками и прижала свои губы к моим. Видеть ее я не мог, я только чувствовал, ощущал все ее тело. Она целовала меня с большой нежностью.

– Извини меня за вчерашнее, – прошептала она.

У меня было такое чувство, будто подо мной закачался пол. Это было глупо с ее стороны. Ведь в любой момент двери могли открыться. Могла войти Мила, или слуга, или одна из горничных, Бруммер, наконец. Любимый голос Нины раздался из темноты:

– Я так боюсь. Что здесь у нас происходит?

– Я не знаю.

– Когда я тебя увижу?

– Завтра в три у нашего кораблика.

– Я приду…

В тот же момент она выскользнула из моих рук. Дверь на кухню отворилась и захлопнулась. Я оказался один в темноте. Запах, ее прекрасный запах остался со мной.

Я вошел в холл, посмотрелся в круглое зеркало и вытер с губ следы губной помады. Затем я направился в сторону кабинета Бруммера, постучал в дверь и отворил ее. В кабинете я увидел Бруммера, Цорна и еще шестерых незнакомых мужчин.

9

Эти шестеро были примерно такого же роста и возраста, как и я. Они стояли в ряд у окна. Рабочий кабинет был просторен. Вдоль стен стояли стеллажи с книгами. Бруммер много читал – он очень страдал от навязчивой идеи прослыть невеждой.

У камина стоял письменный стол, а на нем большая фотография Нины. Я впервые попал в это помещение, и, когда увидел это фото, меня пробил легкий озноб. На фотографии Нина была на пляже, в узком темном купальнике. Она кому-то махала рукой и смеялась. Это была та же самая фотография, которую я уже видел в комнате Ворма…

Бруммер и Цорн стояли рядом. Маленький адвокат цеплял ногой бахрому персидского ковра, лежащего на полу. Я поклонился ему в знак приветствия.

– Добрый день, господин Хольден. Встаньте, пожалуйста, вон туда. Между вторым и третьим господами слева.

Я встал, как мне было сказано, а второй и третий господа слева продолжали тупо смотреть вперед, как и все остальные. А доктор Цорн, который сегодня был в серебристой жилетке в клетку нежных оранжевых тонов, подошел к двери, вмонтированной в стену из красного дерева, и пригласил рыжеволосую билетершу. На этот раз она была хорошо одета и очень взволнована. Девушка с трудом удерживалась на слишком высоких каблуках черных туфель. Плотно прилегающий черный шелковый костюм провоцирующе подчеркивал прелести ее фигурки. Пиджачок был коротковат, вырез на груди – слишком большой, а ее рыжие волосы свободно спадали на плечи. Она оглядела на всех нас, стоящих у окна, захихикала и покраснела. И вдруг сказала:

– Да, он здесь.

– Который из них? – спросил Цорн и стал теребить ворот своей рубашки.

Он тоже был взволнован. И слава богу!

– Третий слева, – сказала девушка.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно! Можно мне что-то сказать? Вы знаете, он вел себя по-хамски, но производил хорошее впечатление. Я не думаю, что он может что-то натворить!

– Ну ладно, – сказал Цорн. – Возьмите двадцать марок за ваши труды. И не забивайте этим голову. Все это всего лишь игра, знаете ли.

– Вот как!

– Да, мы заключили пари.

– А-а!

Цорн вручил деньги и мужчинам, причем он сделал это торопливо, брезгливыми движениями. Мне он не дал ничего.

– Благодарю вас, господа. Вы можете уйти. Через холл, затем налево. Ворота парка открыты.

Не попрощавшись, мужчины ушли. Рыжеволосая девушка еще раз с любопытством взглянула на меня и тоже вышла. Бруммер уселся за письменный стол, его коротенькие ножки не доставали до пола. Доктор Цорн сел в кожаное кресло. Я остался стоять у окна.

– Господин Хольден, – сказал адвокат, обрезая кончик сигары, – я п-полагаю, что и вам пришли в голову разные мысли в связи с произошедшим.

Меня обрадовало, что он опять стал заикаться. Я смотрел на фотографию, стоящую на письменном столе, и думал о бархатистых губах, которые только что целовал.

– Да, – ответил я.

– Ну, и каков же ваш в-вывод?

Я повернулся в Бруммеру, болтающему ногами и дергающему свои бесцветные усики:

– Если вы верите пареньку, а не мне, тогда я позволю себе вновь повторить свою просьбу об увольнении, господин Бруммер.

– Это бы вас устроило, – сказал он, ухмыляясь. – Но вы останетесь при мне либо вернетесь в тюрьму.

– В таком случае я подам заявление в полицию.

– На кого?

– На этого паренька. Ибо он врет.

– Я не думаю, что он врет, – сказал Бруммер.

– В таком случае я заявлю на того человека, который позавчера вечером воспользовался вашим «Кадиллаком» и заполнил бак бензином, – на неизвестного.

– Этого вы тоже не сделаете, – промямлил Бруммер.

– И кто же может мне помешать это сделать?

– Я. Если вы подадите заявление в полицию, то я тоже подам заявление. Вам это ясно?

Я промолчал.

– Мы убеждены, господин Хольден, – сказал маленький адвокат, – что человеком, попросившим заполнить бак бензином, были именно вы. Но пока не понимаем, почему вы оспариваете этот факт.

– Я был в кино. Девушка меня опознала.

– Да послушайте, вы! Господин Бруммер и я, м-м-мы до этого тоже были в к-кино. – Он опять схватился за свой воротничок. – На дневном с-се-ансе. – Цорн выдыхал огромные облака дыма, куря сигару. – И когда стемнело, я вышел. Через п-полчаса я вернулся. Через выход. Господин Бруммер этого не заметил. Не заметила этого и билетерша. Если вы смогли придумать себе лишь такое алиби, то мне вас искренне жаль.

– А зачем мне вообще было придумывать алиби? Зачем мне надо было подъезжать на машине именно к той заправке, где меня все знают? И зачем мне надо было сознательно ставить себя в такое положение, в котором я сейчас нахожусь?

– Может быть, вам нужна такая ситуация, – сказал доктор Цорн. – Ведь вы же постоянно строите разные планы. Однажды вам вдруг захотелось шантажировать нас. Затем вдруг вы вздумали уволиться. У вас постоянно какие-то новые идеи, господин Хольден, все новые и новые идеи…

Неожиданно они оба рассмеялись, переглядываясь и подмигивая друг другу. Казалось, что у них какая-то веселая тайна, какая-то общая веселенькая задумка.

10

Во второй половине дня я опять поехал на главный вокзал. На этот раз я легко нашел место для парковки. Часы показывали 15.15. Бруммер и Цорн в это время находились в следственной тюрьме. Мне было приказано забрать их оттуда в 18.00. Таким образом, у меня было достаточно времени, чтобы сделать все, что я задумал. Я отправился в камеру хранения, взял чемодан, пошел в кабинку для умывания и опять надел коричневый костюм с зеленым галстуком с черными точками. Чемодан я положил в машину. Затем я взял такси и поехал в северную часть города, по направлению к шоссе Фрауенлобвег. Пока мы ехали, я внимательно следил, нет ли за нами «хвоста», но ничего не обнаружил. Потом я пересел в другое такси и поехал на Артурштрассе. В магазине «Оптика» я купил большие черные очки, а в другом магазине – длинную белую палку, которой пользуются слепые. Палку я попросил запаковать. Взяв третье такси, и поехал в сторону Реклингхаузерштрассе, не забывая следить, не едет ли кто за нами.

На Реклингерштрассе я вышел из машины и подождал, пока она скроется из виду. В подъезде одного из домов я надел черные очки и развернул белую палку. Бумагу я спрятал в карман. Стуча палкой, я неуверенной походкой пошел по каменистой дорожке и завернул за угол на Хаттингерштрассе. Теперь мне надо было перейти через дамбу. Какая-то пожилая дама, взяв меня под руку, помогла мне перейти улицу. На прощанье я сказал ей:

– Да поможет вам Господь.

Время от времени Бруммер оказывал помощь обществам, опекавшим обездоленных. Он помогал больницам, детским домам, а также давал деньги организации, боровшейся с детским церебральным параличом. На Хапттингенштрассе он профинансировал создание оздоровительного центра для слепых. Рядом с подъездом серого, уже годящегося для сноса строения висела табличка, на которой было написано:

ФОНД ЮЛИУСА МАРИИ БРУММЕРА

для слепых и инвалидов по зрению

Второй этаж

Я вошел в подъезд, в котором пахло капустой и дрянным жиром. Где-то плакал ребенок, играло радио, окна в подъезде кое-где еще были заколочены досками. Юлиус Бруммер выбрал для своей попечительской деятельности явно не самое лучшее строение, и при этом не самое чистое. А что в этом такого? Ведь слепые грязь могут только нюхать.

Грязная дверь на втором этаже не запиралась, а из окна грязной прихожей открывался вид на захламленный двор. На стене висела фотография филантропа, под ней была надпись:

Есть только один грех – потерять надежду.

Юлиус М. Бруммер

Я подумал: как жалко, что слепые не могут видеть лица Юлиуса Марии Бруммера и прочесть его изречение.

Я прошел в следующее помещение, которое было таким же грязным, как и первое, и где на стене тоже висела фотография Бруммера, на этот раз без цитаты. В комнате стоял стол, пара стульев и пишущая машинка. На полу валялись банки с мастикой для пола, плетеные корзины и сандалии, всякое белье, одеяла и прочие вещи, которые изготавливали и продавали слепые. За пишущей машинкой сидела юная девушка в белой блузке и черной юбке с широким золотым поясом. Бюстгальтер так мощно поддерживал ее бюст, что грудь смотрелась как выдвинутый вперед военный бастион. Молния юбки на бедрах едва не лопалась. На лице было много косметики, как на танцовщице ночного кабаре, даже ресницы и те были наклеены, а ногти на руках покрыты золотым лаком. Ее губы пылали.

«Для кого же такая красота? – подумал я. – Для тех, кто работает здесь, наверху?»

О стекла закрытых окон билось несколько толстых мух, и казалось, что девушке они совершенно не мешают. Стуча своей палкой, я подошел поближе к девушке, смиренно поздоровался с ней, и она ответила на мое приветствие бодрым «Добро пожаловать!» Вдруг я заметил, что у нее был очень заметная верхняя заячья губа. «Слепые этого тоже не видят, – подумалось мне. – Так вот почему…»

– Меня зовут Цорн, – сказал я не без издевки, – Хильмар Цорн. Я недавно живу в Дюссельдорфе, в Берлине, откуда я родом, я занимался на курсах машинописи. Я слышал, что и у вас есть такие курсы.

– Да, есть, – ответила девушка.

Она подошла ко мне, взяла мою руку и крепко пожала ее. Ее глаза блестели. Ей было не больше двадцати пяти, и от нее очень сильно пахло духами.

– Я полагаю, что вы член общества слепых, господин Цорн?

– Разумеется.

– А сколько вам лет, господин Цорн?

Только теперь она наконец-то отпустила мою руку, но осталась стоять вплотную ко мне.

– Сорок четыре.

– Вы хотите сразу записаться?

– Сначала разрешите мне поинтересоваться: как здесь работают?

– Вы женаты, господин Цорн?

– Нет.

– Здесь много неженатых мужчин, – сказала девушка. – Кстати, меня зовут Лихт. Грета Лихт.

– Очень приятно. Вы давно здесь работаете, фрау Лихт?

– Фройляйн, – поправила она меня. – Я работаю здесь со дня открытия, а до этого я работала на киностудии. Я оттуда уволилась – парни там очень наглые. А здесь все мужчины очень вежливые. – Она повисла на мне и прижала мою руку к себе. – Мне очень нравятся вежливые мужчины, правда, а грубиянам лучше отваливать. Пойдемте, я отведу вас в зал для занятий.

– Вам здесь не одиноко?

– Ничуть! Вы знаете, какие истории мне здесь приходится выслушивать! И я говорю все это вам не для того, чтобы понравиться… Вы знаете, если я когда-нибудь выйду замуж, то, по всей вероятности, за слепого. И не из-за его пенсии, нет! Но слепые… они совершенно другие! Верные. И внимательные. Настоящие джентльмены!

В соседней комнате было много столов, все окна были закрыты, пахло дезинфекцией. Здесь работали пятнадцать слепых. Несколько человек плели циновки и делали дверные защелки, другие вязали. Вдоль окна стояло пять старых пишущих машинок, за ними сидели ученики – с поднятыми к потолку лицами и полуоткрытыми ртами. Трое были в темных очках. Грета подвела меня к свободной машинке, усадила в кресло и, ведя моей рукой, показала, где находится бумага.

– Преподавательница уже ушла. Задания она дает каждый день. Иногда по памяти или сама придумывает диктант, а иногда даже заставляет писать сочинения. У нас вы можете научиться и другим занятиям. Хотите, я вам сейчас подиктую?

– Нет-нет, спасибо. Я хочу лишь потренироваться. Хочу убедиться, что я еще кое-что могу.

Я на ощупь вставил лист бумаги в машинку. Грета положила руку мне на плечо и сказала, обращаясь к слепому, сидящему рядом со мной:

– Господин Зауэр, позаботьтесь немного о господине Цорне.

Слепой, которого звали Зауэр, был седым человеком моего возраста. Он ответил:

– Будет сделано, фройляйн Грета. – И продолжил печатать.

Девушка с заячьей губой ушла. Проходя по комнате, она положила руки на плечи еще двум мужчинам, а те обратили к ней свои лица, и их мертвые глаза засветились.

Я начал печатать. Я делал кое-какие ошибки, строчки были кривые. Сначала я напечатал алфавит в обратную сторону, а потом цифры от 1 до 10. Потом я напечатал «Отче наш». Мне досталась очень древняя машинка. Да, Юлиус Бруммер вложил в это дело явно не все свое состояние! Я посмотрел направо и прочел текст, который печатал господин Зауэр: «В чем состоит счастье человека? – Это был заголовок. Я стал читать дальше: – Счастье человека состоит в том, чтобы у него был другой человек, любящий его. Я люблю свою жену. Моя жена изменяет мне. Я знаю это уже несколько недель. Я поехал за ней и слышал, что она говорила другому мужчине. На все это ушло много денег, но она этого не заметила, и я теперь знаю, что меня моя жена обманывает…»

Он уже очень хорошо печатал, этот господин Зауэр.

Я вытащил свой листок из машинки и вставил новый, и пока слепые плели корзины и писали сочинения о человеческом счастье, я печатал на плохой бумаге Фонда Юлиуса Бруммера: «Теперь Вы знаете, что я существую. Я выгляжу так же, как Ваш шофер. Это плохо и для Вас, и для него. Если Вы не сделаете того, чего я от Вас потребую, я убью Вас. В тюрьму за это попадет Ваш шофер. Именно он, а не я. Мы с Вами не знакомы, и у меня нет причины убивать Вас. Я делаю лишь то, чего требуют от меня мои заказчики. Ваш шофер знает Вас. И у него более чем достаточно причин, чтобы Вас убить. И это признает любой суд.

Я смог вывести Ваш «Кадиллак» из гаража и под видом Вашего шофера заполнить бензобак на заправочной станции, не заплатив за это ни гроша. Я смогу сотворить и не такое. Либо Вы будете следовать моим указаниям, либо умрете. Мои заказчики хотят видеть Вас в тюрьме. Они постараются убедить репортера Ромберга отдать им фотографии. Пока они отложат на время выполнение этой задачи. Я убью Вас, если вы не сделаете того, чего я потребую. А в тюрьме окажется Ваш шофер».

На дешевом зеленом конверте, который я купил по дороге, я написал адрес.

– А вы здорово печатаете! – сказал господин Зауэр.

– Да, ничего.

– Скажите, пожалуйста, не смогли бы вы одолжить мне пять марок? Я отдам, честное слово.

Я промолчал.

– Прошу вас. Я задолжал шоферу такси. И пока я с ним не расплачусь, он не будет меня возить. А мне очень важно, чтобы сегодня вечером он меня отвез!

11

На это был потрачен целый час. Я еще немного попечатал и оставил свои попытки добиться успеха в машинописи.

– Он и у вас выпросил деньги? – спросила девушка с заячьей губой.

– Кто? – спросил я.

– Господин Зауэр. Он у всех просит деньги.

– Я дал ему пять марок.

– Вот она обрадуется! Иным женщинам так везет! Эту старуху вам следовало бы увидеть! Она старше его, толстая и противная. Он просит денег на такси, чтобы следить за ней. Шофер рассказывает ему, с кем и где она встречается. А потом он плачет у меня на плече. – Она подошла ко мне и опять взяла мою руку. – А вы вернетесь?

– Конечно, вернусь!

– Буду очень рада, – ответила Грета Лихт и прижала мою руку к своей груди.

На лестничной площадке я снял темные очки и тщательно завернул палку в бумагу. На улице Хаттингерштрассе я поймал такси и направился на вокзал. Здесь я опять переоделся, положил в чемодан очки и палку и опять сдал его в камеру хранения.

На главпочтамте я отправил письмо Бруммеру. Часы показывали 17.45. Я поехал к следственной тюрьме. Десять минут седьмого появился маленький доктор Цорн:

– У нас здесь дел минимум на два часа. Отправляйтесь домой.

Тогда мне в голову еще не пришла мысль, что и другим людям тоже нужно алиби.

– Спокойной ночи, доктор, – сказал я и поехал в сторону Рейна.

У ворот парка виллы стояла женщина. Свет фар скользнул по ней, и мое сердце яростно застучало. Я остановился. Нина Бруммер едва переводила дыхание:

– Слава богу, я жду вас уже целую вечность!

– Что-то случилось?

– Микки…

– Что с ней? – спросил я, оцепенев.

– Нам надо к Ромбергам. Микки пропала.

12

С Рейна накатывался туман, воздух был сырой, а небо темным. Я ехал медленно, и деревья на Цецилиеналлее поодиночке выплывали из темноты, освещенные фарами машины. Нина начала рассказывать:

– Ромберг позвонил Миле. У малышки школа заканчивается в час. В три родители начали ее разыскивать. Моя бедная Мила! Она так разволновалась, что была вынуждена прилечь. Сейчас у нее врач.

Я потянул руль налево, и машина почти беззвучно поехала в западном направлении вдоль парковой аллеи.

– Роберт…

– Да?

– А мой… муж может иметь к этому какое-то отношение?

Я кивнул:

– Ты помнишь тот день, когда вернулась из клиники? Вот тогда-то Ромберг и сделал ту фотографию, на которой все мы. Именно за ней и гоняется твой муж.

– А почему?

– Потому что подружка господина Швертфегера выпрыгнула из окна… Это была та девушка, которая врезалась в мой «Мерседес», и Микки все это видела. Микки даже заполнила ее имя – Хильде Лутц. Этой фотографией и показаниями Микки Ромберг может доказать взаимосвязь между Лутц, твоим мужем и господином Швертфегером.

– И ты полагаешь, что он… что он хочет шантажировать Ромберга жизнью его ребенка?

– Я знаю это.

Она прижала руки к вискам и застонала:

– Ты виноват в этом… ты виноват… это ты привез ему документы!

Я нажала на тормоз. Нину качнуло вперед. Она ударилась лбом о стекло и тихо вскрикнула. Я пытался ее подхватить, но она уже выскользнула из машины. Я пошел за ней в сторону новостройки, где жили Ромберги. На лифте мы поднялись на четвертый этаж. Нина позвонила. За дверью послышались шаги, и она распахнулась настежь. На пороге стояла Карла Ромберг – бледная, со сбившимися на лоб волосами. Она была без очков. Полные слез карие глаза покраснели. За ее спиной я увидел пустую постель Микки и на ней пеструю кучу разных игрушечных зверей, кошек и обезьян, мартышек и собак.

Фрау Ромберг смотрела на нас и молчала. Одну руку она прижала ко рту.

– Есть какие-нибудь новости? – спросила Нина.

Карла Ромберг покачала головой.

– Можно войти?

– Кто там? – раздался голос Петера Ромберга из его кабинета. Сразу же после этого на пороге появился и он сам. В его лице не были ни кровинки, даже веснушки побелели. Волосы были взлохмачены и стояли ежиком. В его голосе слышалась явная ненависть: – Карла, закрой дверь.

Она попыталась это сделать, но я поставил ногу между дверью и стенкой:

– Простите, но мне надо вам кое-что сказать.

От ярости Ромберг почти задохнулся:

– Уйдите все!

– Но, ради бога, мы же не виноваты, что Микки пропала! – крикнула Нина.

Репортер указал на меня:

– Спросите его, кто в этом виноват! Извините, фрау Бруммер, мне вас очень жаль. Вы всегда хорошо относились к нам.

Из кабинета Ромберга раздался голос диктора полицейской волны:

– Дюссель-семь… Дюссель-семь… немедленно отправляйтесь на улицу Хайзештрассе. Пьяная драка. Дюссель-семь…

– Ромберг, – сказал я, – да будьте же благоразумны. Вы что, намерены ждать, пока они убьют вашу дочь?

Карла Ромберг вскрикнула.

– Я ведь вам говорил: не касайтесь этой темы. Вы же хотели сжечь эту проклятую фотографию и все забыть. Почему вы этого не сделали?

Он резко ответил:

– Подлости, в которой вы не принимаете участие, не существует – так, по-вашему?

– Я хочу помочь вам! Отдайте мне это фото…

– …и тогда они вернут мне мою Микки? Именно так я все себе и представлял!

– Вы несчастный идиот! Тогда отдайте эту фотографию следователю! Сделайте с ней хоть что-нибудь!

– Будьте уверены, кое-что я с ней обязательно сделаю. Этим займется моя газета, когда мы соберем достаточно материала. Следователь! Это в ваших интересах! Мы уже передали материал одному следователю – ну и что из этого? Господин Бруммер на свободе, он честный, достойный гражданин! – Он прошептал: – Если мы все это выложим, это прочтут миллионы порядочных людей в нашей стране – и вот тогда-то мы посмотрим, что случится с вашим шефом. Впрочем, и с вами тоже!

– А как же Микки? Что с ней за это время может случиться? Неужели вам это сраное фото важнее жизни вашего ребенка?

Он вплотную подошел ко мне:

– Если с ее головы упадет хоть один волосок, то вас сможет спасти только Господь Бог!

– Глупая болтовня! Тогда будет уже поздно!

– А мы считали вас своим другом…

– Я им и остался!

– …вы отъявленный негодяй, завравшийся подлец!

– Господин Ромберг! – закричала Нина.

Распахнулась дверь соседской квартиры. На пороге появился толстый мужчина в подтяжках:

– У вас проблемы, господин Ромберг? Что это за люди? Может, вызвать полицию?

– Вызовите, пожалуйста, – сказал репортер. – Прошу вас, вызовите полицию!

Я схватил Нину за руку и потащил ее вниз по лестнице. Я услышал, как толстый спросил:

– Кто они такие?

– Крысы, – донесся до нас голос Ромберга.

После этого обе двери захлопнулись.

Я не выпускал руку Нины, пока мы не добрались до «Кадиллака». На улице не было ни души. Осенний ветер гнал сухую листву через дамбу.

– У тебя есть сигарета?

Мы закурили.

– В это виноват не только ты, – сказала она. – Я виновата точно так же.

– Глупости.

– Нет, не глупости. Если совершается преступление, то виноват не только тот, кто его совершил, но и тот, кто равнодушно взирал на все это.

– Это всего лишь фраза. Он силен, а мы слабы. У него куча денег.

– Я, я одна во всем этом виновата! Я должна был воспрепятствовать этому уже тогда. Без документов у него не было бы власти. Вот тогда-то его точно бы осудили. А сегодня он над нами просто смеется. Сегодня уже слишком поздно. – Потом она замолчала, и я слышал, как свистит ночной ветер и шуршит сухая листва. Внезапно она прошептала: – Роберт…

– Да?

– Я думаю, что я тебя полюбила.

– Ах, Нина…

– Я говорю серьезно. Сначала я терпеть тебя не могла. А потом стала тебя бояться. А сейчас… когда ты меня сейчас касаешься, то это… такого со мной еще никогда не было. Теперь я тебя люблю.

– А за что?

– За то, что ты сказал, что ты в этом виноват. За то, что позволил Ромбергу тебя почти оскорбить. Ты не так умен, как он, не так нахрапист. У него есть преимущества перед нами. Ты не такой мужественный, Роберт.

– Да, – сказал я, – я не очень смелый человек.

Она обняла меня и нежно поцеловала в щеку.

Я спросил:

– А вдруг нас кто-нибудь увидит?

– Ты трус, – ответила она, – ты самый настоящий трус. – И она поцеловала меня в губы. – Я не знаю, что еще случится, но когда все кончится, и ты опять обретешь свободу, и я тоже стану свободной, я обещаю тебе, как перед Богом: я буду тебе верной женой.

Она продолжала меня целовать, а я смотрел сквозь ее светлые волосы на пустынную улицу, и мне припомнилось начало одного стихотворения, прочитанного мною в тюрьме, давно, много лет назад: «Трус, возьмись за руку другого труса…»

Внезапно я выпрямился.

– Что с тобой? – испуганно спросила она. Потом и она увидела то, что увидел я: маленькую черноволосую девочку в красном плаще, со школьным рюкзаком за плечами, едва живую, бессильно бредущую вниз по улице, пригибаясь под порывами ветра.

Нина выскочила из машины, а я опустил стекло дверцы, чтобы слышать, о чем они говорят.

– Микки! – Нина склонилась над девочкой. – Что же ты вытворяешь! Где ты болталась все это время?

– А кто сидит в машине?

– Господин Хольден.

– Я его не люблю.

– Почему?

– Потому что он врет.

– Микки, где ты была все это время?

– У школы стояли двое мужчин. Я их спросила, который час, чтобы знать, могу ли я еще погулять с подружкой. Но было уже много времени. Они сказали, что подвезут меня до моего дома в их красивой машине.

– Микки, разве ты не знаешь, что нельзя никуда ездить с незнакомыми людьми!

– Но ведь было уже так поздно! Ну, я и поехала. А потом машина сломалась. И нам пришлось ждать.

– Где?

– В одном большом доме. Я не знаю где. Мне дали лимонаду и цветные журналы.

– А твои родители? Ты о них не подумала?

– Конечно, подумала. Но эти мужчины сказали, что они позвонили нам домой. А они что, тетя, на самом деле не позвонили?

– Нет, Микки, не позвонили!

– Вот этого я понять не могу. Они были такие приятные. Они подарили мне воздушные шарики… а когда они везли меня домой, один из них позвонил моему папе из телефонной будки на углу. Я это сама видела!

– Немедленно едем домой!

– А куда же еще!

Нина отвезла ее домой, а затем вернулась ко мне.

– Я должна заявить на своего мужа в полицию!

– Это просто смешно. – Я нажал на газ.

– Он убьет ребенка. Он ни перед чем не остановится! Звонок из телефонной будки… Ты представляешь себе, что они сказали Ромбергу? Если он не вернет фото, Микки исчезнет, и на этот раз уже навсегда!

– А ты можешь доказать, что твой муж имеет к этому какое-то отношение? Он уже несколько часов сидит в кабинете следователя!

– Но мы не можем допустить, чтобы совершилось убийство!

– Никакого убийства не будет. Ромберг отдаст им это фото. Он же не идиот, – ответил я и сам не поверил своим словам, как, впрочем, и Нина.

Началась буря. Ветер гудел в кронах деревьев на Цецилиеналлее, на реке появилась рябь. Пестрые листья исполняли какой-то замысловатый танец.

У виллы припарковался какой-то автомобиль. Я поехал в гараж. Нина осталась в машине. Она вышла лишь тогда, когда вышел я. В гараже было темно. Я обнял ее. Ее щека прижималась к моей, мы крепко держались друг за друга, прислушиваясь к шуму бури на улице и к скрипу старой ветки.

– Завтра в три у кораблика, – прошептала она. – Ему опять надо в суд, и у тебя будет время. Я возьму такси.

– Я приеду.

– Я буду думать об этом, Роберт… Все это время, до завтра, до трех часов дня, я буду думать об этом. Все время.

– Я тоже.

– Не смотри больше на мои окна.

– Но мне это нужно.

– Когда… когда свет гаснет, думай обо мне, – прошептала она. – А я буду думать о тебе все время.

Я поцеловал ей руку.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– Потому что я трус?

– Спокойной ночи, трус… – И она быстрыми шагами пошла в сторону парка. Я последовал за ней. И в тот самый момент, когда я намеревался закрыть гаражную дверь, я услышал голос доктора Цорна:

– Добрый вечер, уважаемая госпожа.

Он стоял на каменистой тропинке метрах в пяти от меня, маленький тощий силуэт.

– Мы услышали, что приехала машина, и господин Бруммер попросил меня выйти вам навстречу. Он хотел бы поговорить с вами. – Цорн направил указательный палец в мою сторону. – И с вами, господин Хольден.

Я запер машину, и мы втроем направились в сторону виллы. По дороге мне удалось погладить руку Нины. Доктор Цорн произнес:

– Ожидается ухудшение погоды.

Ему никто не ответил.

– Что вы сказали, досточтимая госпожа?

– Я ничего не сказала, господин доктор.

– О, прошу прощения, в такую бурю почти ничего не слышно…