Текст книги "История Нины Б."

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

11

Тридцать одна темно-красная роза.

Когда я вошел, они уже успели их упаковать в двойной целлофан. Это был объемистый букет, причем достаточно тяжелый.

– Прежде чем поставить их в вазу, не забудьте подрезать черенки.

– Хорошо.

– Цветы из Голландии. Наилучшего качества. Господин Бруммер будет доволен.

– А счет?

– У господина Бруммера здесь есть счет. Большое спасибо. Всего наилучшего, господин…

Постепенно я познавал жизнь богатых людей. У них есть свои счета. Им давали кредиты, так как они пользовались доверием. Вот в чем разница между бедными и богатыми.

В разгаре жаркого дня я был все в том же синем костюме. Под лучами солнца материал сомнительно блестел, особенно на локтях и коленях. Это бросилось в глаза и продавщице цветочного магазина. Она быстро отвела глаза, как будто они наткнулись на что-то неприятное, например на эпилептика или на блюющего человека. Это был очень дорогой цветочный магазин, и Дюссельдорф тоже был достаточно дорогим городом, а Юлиус Бруммер был одним из самых богатых его граждан. Вспомнив о превосходном «Кадиллаке», я, впрочем, подумал, что вот теперь могу себе позволить купить новый костюм. Кроме того, мне обещали форму…

В больнице Святой Марии на месте вахтера сидела уже другая монашка, и в частном отделении дежурила другая медсестра. Симпатичная ночная сестра, потерявшая своего возлюбленного в небе над Варшавой, исчезла. На ее месте, в душной маленькой комнате для дежурных, сидела пожилая монахиня. Она с серьезным видом рассматривала букет, медленно разворачивая целлофан.

– Прежде чем поставить цветы в воду, надо еще раз надрезать черенки, – сказал я.

Глядя на розы, она отрешенно сказала:

– Каждая стоит не меньше марки пятьдесят.

– Минимум.

– Это грешно. Многие семьи живут на эти деньги целую неделю.

Из пятисот марок, которые мне дал Бруммер, сто семьдесят пять остались у вдовы Майзе. Но имея в кармане даже триста двадцать пять марок, я казался себе близким родственником Бруммера, человеком, бывшим с ним в доле, принадлежащим к господствующему классу. Я кивнул монахине в знак согласия и пошел дальше.

На лестничной клетке я подумал, что надо бы сначала заказать себе серый твидовый костюм, однобортный, может быть, даже с жилетом. С ним я мог бы носить белые рубашки и черные галстуки, черные ботинки и черные носки. Собственно говоря, с серым можно носить практически все. Я…

– Подождите, пожалуйста!

Я обернулся. Ко мне быстрым шагом приближалась пожилая монахиня:

– С вами хочет поговорить госпожа Бруммер.

– Со мной? Почему?

– Этого я не знаю. Она еще не совсем пришла в себя. Но мне приказано доставить вас к ней. Идите за мной.

Итак, я последовал за ней в частное отделение, и монахиня ввела меня в палату Нины Бруммер, громко сказав при этом:

– Госпожа еще слишком слаба. Ей очень плохо, когда она говорит.

После этого она исчезла.

В этой комнате тоже было очень жарко. Голова Нины Бруммер покоилась на вертикально поставленной подушке. На этот раз больная была умыта и причесана, но лицо ее, все еще иссиня-бледное, бескровное и изможденное, выглядело так же, как лицо Маргит, сходство было просто умопомрачительным. Но сияло солнце, я преодолел первый шок и выдержал это.

На одеяле лежала тридцать одна роза. Дрожащими пальцами Нина гладила цветы. Серые губы шевелились. Она говорила, но говорила так тихо, что я ее не понимал. Я подошел к кровати. Она мучительно прошептала:

– Вы… новый… водитель?

– Да, уважаемая госпожа.

Было видно, что дышать ей было еще тяжело. Грудь вздымалась под одеялом. Большие голубые глаза были молочно-стеклянного оттенка, зрачки не удерживались на одном месте. Эта женщина еще не полностью пришла в сознание. Она была жива, но не совсем. Кровопотеря. Слабость. Сердечные средства. Отравление. Нет, эта женщина не знала, что она делала и что говорила. Она запрокинула голову как механическая кукла и пролепетала:

– Помогите…

Я склонился над ней. Когда она открыла рот, я почувствовал запах светильного газа. Мне стало жарко. Мне было плохо.

– …должны… мне… помочь…

Естественно, в следующий момент без стука в палату вошла пожилая монахиня. Она подошла к кровати и взяла розы:

– Я уже нашла вазу. – Она пошла назад к двери и резко сказала: – Господин доктор настоятельно потребовал запретить всяческие визиты к фрау Бруммер. Кроме того, он запретил ей говорить. Это очень вредно для нее. – Дверь за ней громко захлопнулась.

Нина Бруммер, запинаясь, произнесла:

– Меня… все… ненавидят… – Из ее перекошенного рта стекала слюна.

В это я поверил сразу. Естественно, здесь ее никто не любил – богатую, избалованную бездельницу, грешницу, которая хотела покончить с собой.

Действительно, здесь ее никто не мог любить.

– …Не могу… никому… доверять. – Голова ее склонилась на плечо. Она громко дышала, она хотела жить.

Газ… Газ, все еще пахло газом…

Я не мог больше выдержать вида этих закатившихся глаз. Я казался себе человеком, подслушивающим сны чужой женщины, ее бред от наркоза.

Я посмотрел на столик у ее кровати. На нем стоял белый телефон. Рядом лежали кое-какие украшения: кольцо, большой, широкий золотой браслет, крошечные часики с блестящими камешками.

– …Никто не должен… знать… в том числе… и Мила… – Ее правая рука скользнула под одеяло и вытащила письмо. Я не шелохнулся. – Возьмите… его…

В больших молочно отсвечивающих глазах отражалось жуткое самопожертвование. – Прошу вас… – Рука, держащая письмо, была протянута в мою сторону.

«Эта женщина не в себе, – подумал я. – Она не в себе, она явно не в себе».

Я взял письмо и прочитал адрес на конверте:

Господину Тони Ворму

Дюссельдорф

Штрессеманштрассе, 31А

Буквы были большие и корявые. Они выглядели на конверте как сложные кружева. Казалось, что их написал выживший из ума, находящийся в горячке человек.

Я положил письмо на одеяло, в небольшое углубление на груди Нины, и покачал головой.

– Он… должен… получить письмо… – Она попыталась приподняться, но бессильно упала на подушку.

Она не понимала, что делает. Она полностью раскрывалась передо мной, рискуя своим браком, своим будущим. Она рисковала всем, находясь под влиянием кардиозола, веритола, ослабевшая и потерявшая много крови. Эта женщина была явно не в себе.

– …Я сделаю… все… что вы… захотите…

Я не мог больше слышать этот скрипучий голос. Я не хотел его слышать. Я покачал головой и показал на телефон. Я не мог говорить – я опять почувствовал запах газа, и тошнота подступила к самому горлу.

– У него… нет… телефона…

Я уже не помню, когда я полюбил Нину Бруммер. Но совершенно точно, что не в то утро. Нельзя влюбиться в незнакомую женщину, одной ногой стоящую в могиле. Это просто невозможно. Но каким-то совершенно непонятным образом Нина Бруммер не была для меня чужой: я знал ее – по-своему – в течение нескольких лет, долгих лет. Мне было знакомо ее лицо, ее кожа, глаза, волосы. Ибо это была кожа Маргит, это были волосы Маргит, это были глаза Маргит. Я реалист, и любая разновидность метафизики мне совершенно чужда. Но мне кажется, что для любящих смерти не существует. Я продолжал любить Маргит, когда убивал ее. Наоборот, я убивал ее потому, что так сильно ее любил. Я не мог смириться с тем, что она меня обманула с другим. А теперь я стоял перед женщиной, которая совершенно необъяснимо была похожа на мою Маргит. В ее лице Маргит ожила вновь. И моя любовь к ней также могла найти продолжение. Может быть, этим и объясняется то, что я сделал: я взял это письмо.

– Ну ладно, – сказал я.

В остекленевших глазах Нины Бруммер появилось выражение безграничного облегчения:

– Дождитесь… ответа.

– Хорошо.

– Позвоните… мне…

Дверь распахнулась настежь.

– Если вы тотчас же не выйдите из палаты, я позову доктора, – сказала монахиня.

Голова Нины качнулась в сторону, она закрыла глаза.

– Я уже ухожу, – сказал я.

12

Дом 31А на улице Штрессеманштрассе был довольно старый. Он стоял между двумя кривыми деревьями, серый и мрачный. По всей видимости, его построили где-то в начале века. Массивные кариатиды поддерживали балкон над входом. Около ворот стояла бледная девушка в очках с толстыми стеклами. На ней было черное платье и черная шляпа, по форме напоминающая торт. Двумя руками девушка держала журналы.

– Бог жив, – сказала она.

– Что-то случилось?

– Его царствие снизошло на нас. Свидетели Иеговы проповедуют во всем мире. – Она подняла журналы повыше, и я прочел название – «Сторожевая вышка».

– Сколько? – спросил я.

– Вы не должны покупать, если не хотите, – сказала девушка. Она ободряюще улыбнулась: – Нас ожидает Страшный суд. Злые сгинут на этом суде, а свидетели Иеговы и все, кто ценит справедливость, так же, как и вы, будут спасены, как когда-то Ной и его семья спаслись от Великого потопа. Оставшиеся в живых сделают Землю в новом Божьем мире своим достоянием. Так сказано в писаниях апостолов Петра и Матфея.

Я дал девушке одну марку, и она вручила мне экземпляр журнала, сказав, что он стоит всего пятьдесят пфеннигов.

– Все в порядке, – ответил я и вошел в сумрачный, холодный подъезд. На одной из стен была укреплена доска со звонками и фамилиями жильцов. Таковых оказалось шестеро: четверо на первом и двое на втором. Я прочитал:

ТОНИ ВОРМ

музыкант

Он жил на втором этаже. На входной двери был глазок, и после того как я позвонил, в нем появился глаз человека.

Это меня в некотором роде испугало, ибо я не слышал шагов за дверью. Глаз невозмутимо продолжал меня разглядывать.

Человек, которому принадлежал глаз, спросил невидимым ртом:

– Что вам нужно?

– У меня письмо для господина Ворма. Вы господин Ворм?

– Да. – Он говорил невнятно и был либо простужен, либо просто пьян.

– Тогда откройте мне.

– Бросьте письмо в почтовый ящик.

– Я должен дождаться ответа.

– В почтовый ящик. Бросьте письмо в ящик.

Я покачал головой. Глаз злобно продолжал меня изучать. Раздраженный голос произнес:

– Тогда оставьте все как есть.

– Вам письмо от фрау Бруммер.

Дверь мгновенно распахнулась. В проеме возник молодой человек лет двадцати пяти. На нем был темно-синий блестящий халат в мелкий серебристый рисунок.

Это был очень симпатичный молодой человек. Он оказался не простужен, а чрезвычайно пьян. Его большие черные глаза блестели. Взлохмаченные волосы свисали на бледный потный лоб. Чувственный рот с полными губами был приоткрыт. У него были на удивление длинные шелковистые ресницы и выразительные тонкие пальцы. Он оказался действительно привлекательным парнем, с широкими плечами и узкими бедрами. Он стоял босиком. Именно поэтому я не услышал его шагов. Ворм прислонился к стене:

– Вы из полиции?

– Нет. – Я прошел мимо него внутрь квартиры, думая о голубоглазой Нине и о ее пышном белом теле. Темноволосый Тони с шелковистыми ресницами. Бледнолицая Нина. Красивая пара. Им явно было что сказать друг другу. А также и написать…

Жалюзи на окнах гостиной были опущены. В комнате горел электрический свет. Пахло коньяком и сигаретным дымом. На открытом рояле валялись листы нотной бумаги, рубашка, брюки и галстук. Рядом висела полка с большим количеством книг и журналов, стоявших в полнейшем беспорядке. Около широкой кровати разместился низенький столик и три стула. Я заметил мятую постель и на столике четыре утренние газеты. Между газетами стояла полупустая бутылка бренди «Асбах Уральт» и коньячная рюмка. Все пепельницы были полны окурков.

Свет лампы резал глаза, в то время как из щелей жалюзи пробивались лучи яркого солнца.

Я сел на неприбранную постель, и взгляд мой наткнулся на фотографию Нины Бруммер, висевшую на стене. Фотография была большая: Нина Бруммер на пляже, в черном купальнике, улыбающаяся и приветливо машущая рукой. Она смотрелась очень привлекательно. На фото она была гораздо привлекательнее, чем в данный момент.

Молодой человек покачиваясь подошел ко мне. Я протянул ему письмо, и он, кряхтя плюхнувшись в одно из трех кресел, вскрыл конверт. Руки его дрожали так сильно, что конверт упал. Он поднял его и углубился в чтение письма.

Переворачивая страничку, он застонал и дрожащей рукой провел по коротко стриженным волосам. Потом он выпил. Видимо, жажда мучила его уже в течение нескольких часов. Я посмотрел на лежащие на столике газеты и насчитал в заголовках статей четыре слова «Нина», три – «попытка самоубийства» и столько же – «странная история». Потом я заметил, что молодой человек дочитал письмо до конца и уставился на меня, направив в мою сторону свой указательный палец:

– Кто вы?

– Водитель господина Бруммера.

Ворм откинулся на спинку кресла и повторил:

– Водитель господина Бруммера… – Он закрыл глаза. – Похоже, она сошла с ума… Где она передала вам это письмо?

– В больнице. Я ваш друг. Вы можете положиться на меня. У меня нет никакого интереса что-либо кому-либо рассказывать о ваших отношениях.

– О каких отношениях? – Он сделал попытку встать. – Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Да бросьте, господин Ворм!

– Идите вон! – буквально пролаял он и вновь попытался подняться, но не смог и упал в кресло. Халат распахнулся, и я еще раз смог убедиться, что он отлично сложен.

Я направился к двери. За стеной послышался шум воды, сливаемой в унитазе.

– Эй вы!

Я обернулся. Мне стало его жалко. Такой симпатичный парень. Да, Нину можно было понять.

С большим трудом он встал на ноги и покачиваясь направился в мою сторону, но не дошел и плюхнулся во вращающееся кресло перед роялем. Его локти грохнулись на клавиши, вызвав какофонию высоких и низких звуков. Он начал валиться на бок, но я успел поддержать его, не дав упасть на пол.

– Я не могу этого сделать, поймите меня! – сказал он.

– Ну что ж, не делайте.

– Что она там задумала? – Он вновь поднялся. Облокотившись спиной на рояль, он мог стоять довольно устойчиво. От него несло коньяком. Это было утро, полное различных запахов. – Об этом пишут все газеты… Полиция проводит расследование… Что будет, если они все узнают? Чтобы работать, я должен быть спокоен. У меня хорошая работа. Вы знаете бар «Эден»?

– Нет.

– У меня действительно хорошая работа. Меня только что приняли. Я должен подумать и о себе. Посмотрите на эту квартиру… на мебель… на книги… Все это я приобрел на собственные деньги. Именно на свои собственные деньги… Я… на конкурсе получил приз… от консерватории. – Он в бессилии хлопнул по стопке нотных листов… – Моя рапсодия! На две трети она уже готова. На будущий год я хотел купить «Фольксваген». Я же ей говорил, что никогда не смогу на ней жениться… я ей никогда не врал… Зачем же сейчас она это делает? Зачем?

Я пожал плечами.

– Бруммер убьет меня, если узнает об этом! Что значит «смыться»? Я вас спрашиваю: куда мне бежать?

– Об этом надо спрашивать не меня, – ответил я.

Он хлопнул ладонью по письму:

– «Эйр Франс»! Заказать билет в Париж! Заказать немедленно! Что за глупость?! Она же лежит в больнице! Как она оттуда выйдет?

– Об этом надо спрашивать не меня, – повторил я.

– А что мы будем делать в Париже? По-французски я не говорю. Денег у меня нет. У нее тоже. – Он схватил меня за лацканы пиджака. – А почему, собственно, она пыталась уйти из жизни?

– Не надо, – сказал я.

– Что?

– Не надо меня хватать. Я этого не люблю.

Он убрал руки:

– Случилось что-то ужасное, чего она не смогла пережить?

– Не имею ни малейшего понятия.

– Но она же пишет об этом.

– Это ваши проблемы.

– Почему мои? Она же замужем!

С фотографии на нас обоих взирала Нина Бруммер, полнотелая блондинка, соблазнительная и желанная, – однако, видимо, недостаточно соблазнительная и недостаточно желанная.

– Я ничем не могу ей помочь… – Ворм поплелся назад к столу и наполнил бокал, пролив при этом коньяк. – Я не хочу иметь с этим ничего общего. Я всегда ей говорил, что для меня работа важнее всего! – Он воскликнул это со странной гордостью. – Я никогда не брал у нее денег! И ни одного подарка! Я почти на десять лет моложе ее! – Его голос сорвался. – Между нами была совершенно ясная договоренность… с того самого дня, когда она заговорила со мной.

– Она сама с вами заговорила?

– Конечно. В баре «Эден»… – Он провел рукой по губам. – Она такая приятная. Такая красивая. Она великолепна. Мы… изумительно провели с ней время, поверьте… – Он опять хлопнул по стопке нотной бумаги. – Но вот это! Уже готово две трети! Я ей никогда не устраивал сцен!

– Господин Ворм, я должен идти.

– Скажите ей, что я не могу. Пусть она мне больше не пишет. Она должна успокоиться. Тогда мы снова сможем встречаться. Позже. Я желаю ей всего наилучшего.

– Вы отказываетесь бронировать места на Париж?

– Да! И писать ей я тоже не буду. И звонить.

– О'кей, – сказал я. – Кончайте пьянствовать и попробуйте поспать.

– Я не могу спать… У вас не должно сложиться обо мне превратного мнения… вы мне понравились… даже очень… То, что она сделала, просто ужасно… Но чем я могу ей помочь, если она мне не говорит, зачем она все это сделала? Из-за чего-то ужасного! А что было таким ужасным?

– Этого я тоже не знаю, – сказал я, направляясь к двери.

Выйдя из темного подъезда на залитую солнцем улицу, я услышал приветливый голос:

– Добрый день, уважаемый.

– Добрый день.

– Бог жив, – сказала свидетельница Иеговы. Она все еще стояла на солнце, выполняя возложенную на нее миссию.

– Конечно, конечно, – сказал я, двигаясь к черному «Кадиллаку», – мы об этом уже говорили.

– Ах, извините меня, – девушка улыбнулась.

Эта улыбка мне еще вспомнится…

13

Построенное из стекла, бетона и стали, блестящее и прозрачное, высотой в девять этажей, офисное здание Бруммера было расположено в самом центре Дюссельдорфа. На крыше возвышались антенные мачты. Стеклянные двери на входе открывались автоматически, когда к ним кто-то приближался: срабатывали селеновые датчики. Над порталом были прикреплены две позолоченные буквы высотой в один метр каждая…

В огромном фойе работали кондиционеры. В фонтане журчала вода. В бассейне фонтана плавали маленькие рыбки. Лампочки освещали их то красным, то зеленым, то синим светом. Стены были приглушенного желтого и серого цвета. Взад и вперед сновали озабоченные люди, среди них я заметил много красивых девушек.

В фойе было три лифта. Перед ними стояли служащие в синей униформе. На обшлагах у всех были золотые буквы…

На широкой стене холла можно было рассмотреть пестрые мозаичные панно: крестьяне, работающие в поле, шахтеры, добывающие уголь, женщины, собирающие виноград, каменщики, возводящие стену, летчики, сидящие в кабинах самолетов, ученые, склонившиеся над своими фолиантами и ретортами; матросы, стоящие за штурвалами кораблей, пересекающих стилизованный океан. Над всем этим золотом светились слова:

МОЕ ПОЛЕ – ЭТО ВЕСЬ МИР

Под ними за стойкой из красного дерева сидели шестеро служащих, трое мужчин и три девушки. Все они были в синей униформе с золотыми буквами.

Когда я подошел поближе, мне улыбнулась рыжеволосая девушка.

– Я должен забрать господина Бруммера, я его водитель.

Рыжеволосая созвонилась с секретаршей и передала мене телефонную трубку. Я услышал голос Бруммера:

– Все в порядке, Хольден?

– Так точно. Слуга уже упаковал ваш чемодан. Рубашки, белье. Черный костюм.

– Хорошо.

– Собака уже в машине. Кухарка приготовила бутерброды.

– Через пять минут я буду внизу.

– Понял, господин Бруммер.

Я передал трубку рыжеволосой девушке, и она положила ее на аппарат. У нее было хорошее настроение. У всех людей в холле было хорошее настроение, потому что в помещении было прохладно. Я спросил:

– А что это, собственно, за контора?

Девушка взглянула на меня.

– Я новенький и вожу господина Бруммера сегодня первый день, – пояснил я, улыбнувшись.

– Экспорт, – сказала рыжеволосая и тоже улыбнулась в ответ.

– А что мы экспортируем?

– Многое. Древесину и сталь. Станки и синтетические материалы.

– А куда?

– По всему миру.

– Гм…

– Что вы сказали?

– Нет, ничего, – ответил я. – Разрешите мне еще раз позвонить. По личному делу.

– Телефон-автомат вон там.

Я направился к противоположной стене, где было установлено шесть телефонных будок. Над ними висело шестеро часов, показывавших время в Дюссельдорфе и в других странах мира. В Дюссельдорфе было без двух минут одиннадцать. В Москве – без двух минут час. В Нью-Йорке – без двух минут пять. В Рио-де-Жанейро – без двух минут семь. Я вошел в кабинку, раскрыл телефонную книгу и нашел нужный телефонный номер.

– Больница Святой Марии. Слушаю.

– Соедините меня с фрау Бруммер.

– К сожалению, я не имею на это права.

Я так и думал. Я думал, что могут сказать и «Доктор Шустер запретил, так как пациентка еще слишком слаба. Ей нельзя говорить».

Я сказал:

– Говорит Бруммер. Немедленно соедините меня с женой, или мне придется пожаловаться на вас!

– Прошу прощения, господин Бруммер. Я действую, как мне приказано. Я не могла предположить…

– Дайте мне жену, – сказал я, – пожалуйста!

Затем я услышал издалека голос Нины Бруммер:

– Да?..

– Говорит водитель…

– Я поняла… Ну что?

И почему я не сказал ей тогда всю правду? Зачем я обманул Нину Бруммер? Из сострадания? Или это уже была любовь? Это просто смешно. Этого не могло быть, так как этого не могло быть вообще. Нет. Это ведь была моя Маргит. Все та же Маргит, которую я любил. Я обнадеживающе лгал Нине Бруммер именно из-за Маргит.

– Господин Ворм сделает то, о чем вы просили. Он просил только немного подождать.

– Подождать?

– У него была полиция.

Голос в трубке замолчал.

– Ему удалось успокоить полицейских. Но в данный момент он ничего не может предпринять, чтобы не привлекать к себе внимание.

– Да… да… – Послышался удушливый кашель.

– Поэтому он вам не будет звонить.

Опять молчание в трубке.

Сквозь стеклянную дверцу кабинки я увидел Юлиуса Бруммера, выходящего из одного из трех лифтов. Он направился к стойке с секретарями. Рыжеволосая указала на меня. Я сказал в трубку:

– Еще я должен вам передать, что он вас любит. – Это была всего лишь сострадательная ложь, и ничего больше. Через два-три дня эта женщина уже поправится настолько, что я смогу ей все рассказать. Я продолжал врать: – Он все время думает о вас.

Бруммер направился к моей будке и помахал мне. Я кивнул.

– Вам надо потерпеть. Немного потерпеть.

– Спасибо, – проскрипел слабый голос.

– До свидания, – сказал я, повесил трубку и вышел из кабинки.

На Бруммере был уже летний бежевый костюм, желтые сандалии и открытая желтая рубашка.

– Вам пришлось быстро распрощаться со своей девушкой?

Я кивнул.

– Красивая брюнетка?

– Красивая блондинка, – ответил я.

Он захихикал.

А в Москве уже было четыре минуты второго. В Рио-де-Жанейро – четыре минуты восьмого.

В Дюссельдорфе было четыре минуты двенадцатого и стояла сильная жара.