Текст книги "История Нины Б."

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

23

Зазвенел приглушенный гонг. На маленьком матовом стеклянном табло загорелись буквы и цифры:

РАЗГОВОР 748 / КАБИНА 11

Было около полуночи. Уже полчаса я сидел на длинной скамейке напротив длинной очереди в зале ожидания Дюссельдорфского почтамта. Я заказал срочный разговор с Мальоркой. За это я заплатил тридцать марок и получил маленькую квитанцию с номером 748. Итак, я поднялся и зашел в кабину под номером 11. На скамейке сидели еще двое усталых мужчин. Я снял трубку и услышал голос девушки:

– Ваш заказ на Мальорку – пожалуйста, говорите!

На этот раз связь была ясной и отчетливой. Другой девичий голос произнес:

– Отель «Риц». Кто вам нужен?

– Сеньору Бруммер, пожалуйста.

– Минуточку.

На линии раздались щелчки. Наконец:

– Фрау Бруммер слушает.

Ее было слышно так громко и так четко, как если бы она стояла рядом в кабине.

– Нина!

– Роберт! – я слышал ее дыхание. – Я жду уже столько времени… Я чуть с ума не сошла… Я думала, что-нибудь случилось…

– Что-нибудь как раз случилось. У твоего мужа сердечный приступ, самый тяжелый за всю его жизнь. Он…

– О боже! Он…

– Нет, он жив. В ближайшие два часа его прооперируют.

На это она ничего не ответила. В открытую связь ворвался шум помех. После небольшой паузы я сказал:

– Доктор Цорн запретил мне говорить с тобой об этом. Он хочет сохранить это в тайне. Я дал ему слово, что ничего тебе не скажу.

– Но почему? Почему?

– Это связано с делами твоего мужа. Он вернулся к себе на виллу и обнаружил свой рабочий кабинет разгромленным. Это и послужило причиной сердечного приступа.

– Я сейчас же возвращаюсь домой!

– Исключено!

– Но я боюсь, я очень боюсь! Я хочу быть рядом с тобой, по крайней мере поблизости.

– Это безумие. Никто не должен знать, что я тебя проинформировал. Ты должна остаться, Нина. Я тебе еще позвоню. На днях напишу тебе. Но ты должна остаться!

– Роберт…

– Что?

– Врачи считают, что он выживет?

– Да.

– Но, может быть, они ошибаются… Врачи иногда ошибаются… Ведь у него действительно больное сердце.

– Если что-то случится, я тебе сразу позвоню. Я должен ехать в клинику. Цорн уже там. Он меня отпустил всего на час.

– Роберт, ты еще думаешь об этом?

– Конечно, любимая…

– Я думаю об этом постоянно. Целыми днями. Я с этим засыпаю. И ночами мне снится это.

– Выпей немного. Выпей виски.

– Я делаю это уже весь вечер.

– Выпей еще стакан.

– Здесь идет дождь. Я стою у окна и смотрю на дождь.

– Здесь тоже идет дождь.

– И тоже есть окно – там, откуда ты звонишь?

Я бросил взгляд на стены кабины и маленький аппарат, на котором светящаяся надпись сообщала: «Лимит времени превышен. После окончания разговора подойдите к окошечку». Я сказал:

– Да, здесь есть окно. Я тоже смотрю на дождь.

– Смотри на дождь. Я тоже смотрю на дождь. Дождь – это все, что у нас есть.

– Скоро мы будем вместе навсегда, – сказал я.

– Прощай, Роберт. Созвонимся.

– До завтра, моя дорогая, до завтра.

– Может быть, он умрет…

– Да, – сказал я, – может быть…

Потом я подошел к окошечку, доплатил за разговор и выскочил на улицу. Я надел капюшон, поднял голову – и дождь побежал по моему лицу. Я становился тихим и спокойным, и дождь одаривал меня сотнями звонких маленьких поцелуев, а ведь он шел и на Мальорке тоже. И на Мальорке тоже.

24

Юлиус Мария Бруммер не умер этой ночью. Он вообще не умер, хотя прошло достаточно много времени, пока врачи окончательно не вернули его к жизни.

Им потребовалось на это десять дней. Десять дней Юлиус Бруммер висел между жизнью и смертью. За эти десять дней я написал Нине десять писем, и она написала мне десять писем: «Господину Роберту Холдену, Дюссельдорф, почтамт, до востребования». Три раза я ей звонил. Я говорил ей то же самое. Что я ее люблю. И еще: «Его состояние не изменилось. Не лучше, но и не хуже. Не изменилось».

– Вчера я совершила ужасное. Я молилась, чтобы он умер.

– Я все время об этом молюсь.

Однако наша молитва не была услышана. На одиннадцатый день я вынужден был сообщить Нине: «По сведениям врачей, кризис миновал. Опасности для жизни нет. Еще долгое время ему нужно для отдыха, но он поправляется».

Этой ночью я напился. Я сидел в своей комнате у окна и смотрел на другую сторону, на темную виллу. Этой ночью был сильный ливень, и я пил очень много. Наконец я заснул в своем кресле. Когда я проснулся, было уже светло, но дождь все еще шел.

Затем я был приглашен к доктору Цорну. Маленький адвокат выглядел неважно, покашливал, дергал воротник, речь его была невнятна. С чувством безрадостного удовлетворения я подумал, что этой осенью все мы погубили друг друга.

– Господин Хольден, я разговаривал сегодня с господином Бруммером. Всего пять минут. Пройдет еще какое-то вре-время, прежде чем вы сможете с ним разговаривать. Поэтому он просил меня передать вам привет.

– Да?

– Он просит у вас прощения за то, что наговорил вам тогда, после разгрома. Он очень волновался.

– Означает ли это, что он наконец-то мне поверил?

– Да, это можно так понимать. Мы… – адвокат устроился поудобнее, долго дергал свой воротник, обдумывая каждое слово, прежде чем высказаться, – …мы должны признаться, что есть человек, очень похожий на вас. Противники господина Бруммера решили его этим человеком террор-рор-рор… («Черт возьми!» – подумал я.) …ризировать.

Это что – очередной театр? Или это искренне? Правду говорит этот маленький адвокат или лжет, как он уже однажды мне солгал? Кто мне может сказать?

– Вы не хотите сделать какое-нибудь открытое заявление против этого человека? – спросил я.

– Нет.

– Почему же?

– Дело против господина Бруммера еще не завершено. Представляете, какой будет скандал, если мы сделаем заявление! Когда об этом узнает пресса! Эта братия только того и ждет. Нет, никаких заявлений, ни по какому поводу! Сначала надо приостановить дело. И только после мы должны идти в полицию, не раньше, – доктор Цорн погладил свою светлую шевелюру «а-ля Герхард Гауптман». – Поэтому господин Бруммер признателен вам, что вы храните молчание по поводу последних происшествий. Особенно он волнуется за свою жену.

– Фрау Бруммер сейчас на Мальорке.

Он взглянул на меня без всякого выражения:

– Может быть, она вам напишет. Или как-нибудь вам позвонит.

– Мне?

– Чтобы узнать, что происходит дома. В этом случае господин Бруммер просит вас сказать его жене, что дома все в порядке.

– Не кажется ли вам, – сказал я, – что фрау Бруммер что-нибудь заподозрит, поскольку так долго не слышала своего мужа?

– Но она его слышала!

– Разве?

– Он же ей может писать! Сначала будет диктовать письма. Кроме того, он ей может все время звонить. Господин Хольден, те-телефон у него возле кровати!

25

– Дюссельдорф, заказывали Мальорку? Пожалуйста, говорите.

– Алло!.. Алло!.. Отель «Риц».

– Сеньору Бруммер, пожалуйста.

– Минуточку.

– Фрау Бруммер слушает.

– Нина!

– Роберт! Я так ждала твоего звонка!

– Я не мог раньше зайти на почту. Я был у Цорна, он…

– Муж звонил сегодня после обеда.

Я молчал.

– Ты меня понял? Муж звонил.

– Этого следовало ожидать.

– Он… он разговаривал, как будто из бюро! Как будто он здоров и бодр. Он говорил, как любит меня… он не мог почти ни о чем беседовать, я слышала его тяжелое дыхание, он задыхался… Но когда я его спросила, не болен ли он, он ответил, что просто связь плохая и, кроме того, что он запыхался, быстро пробежавшись вверх по лестнице. Роберт, позвони мне завтра! Он же теперь будет звонить каждый день – так он сказал! Я схожу с ума! Я этого не вынесу – его голос, твой голос…

– Мне больше не надо звонить?

– Нет, что ты! Пожалуйста! Но это не может так долго продолжаться!.. Все становится только хуже…

– Любимая, еще немного… потерпи еще немного…

– Ты же что-то задумывал! У меня нервы уже на пределе… Скажи, ты что-нибудь собираешься делать?

– Кое-что я делаю. Все когда-нибудь кончается. До скорого!

26

Шлирзее, 5 декабря

Дорогой господин Хольден!

Наконец-то, с опозданием, собралась Вам написать. Я хорошо поработала над обустройством, и теперь мне осталось лишь обжиться. Но даже господин Готтхольмзедер сказал, что так чисто и так уютно у него в доме не было никогда!

Мы с ним очень хорошо понимаем друг друга, и ему нравится моя еда. За это он достает мне дрова для печки и затапливает ее. На первых порах мы иногда по вечерам ходили в дешевый кинотеатрик, но – только представьте! – недавно этот чудесный милый господин подарил мне телевизор! Я была так тронута, что чуть не разрыдалась! Это действительно человек-душа. Я молюсь за него каждый день, чтобы он действительно нашел свое счастье.

Теперь мы все вечера проводим перед телевизором. А еще мы купили пару кроликов. Господин Готтхольмзедер построил для них сарай.

От нашего господина и моей Нинель я получила письма. Оба пишут, что у них все хорошо. А как поживаете Вы, господин Хольден? Ох, как часто я тоскую по Дюссельдорфу и по всем вам! Но здесь я тоже счастлива и очень вам за это признательна.

Думаю посетить Вас на Рождество. У нас очень холодно, а у вас тоже? Наверху в горах лежит сверкающий снег. Пишите мне, пожалуйста, господин Хольден, и всего Вам наилучшего!

С сердечным приветом,

Ваша Эмилия Блехова.

27

За день до Рождества меня пригласил Бруммер. Он лежал в аристократической частной клинике. Его огромная палата была окрашена в приглушенные тона, напоминая домашнюю спальню, и обставлена мебелью в античном стиле. Он сидел на кровати и, когда я вошел, мягким взглядом посмотрел мне в глаза.

Лицо у господина Бруммера было цвета грязного известняка. Под тусклыми глазами – черные мешки. Дряблые щеки свисали, как у хомяка, из-под обескровленных губ виднелись желтые мышиные зубы. Красно-золотистая полосатая пижама была расстегнута на груди, обнажив обвисшую белую грудь, поросшую светлыми волосами.

Около кровати стоял большой стол. На нем лежали папки с документами, письма, книги, два телефона, радио и магнитофон. Было позднее послеобеденное время. Снаружи порывистый ветер тряс сучья голых деревьев. Смеркалось. У окна стоял большой адвентский венок [7]7
  Венок из сосновых или еловых веток, украшенный четырьмя свечами, один из символов Рождества в Германии. – Прим. перев.


[Закрыть]с четырьмя толстыми свечами.

Бруммер нежно произнес:

– Хольден, я очень рад снова видеть вас.

– Добрый день, господин Бруммер.

– Доктор Цорн передал вам, что я прошу у вас прощения?

– Конечно, господин Бруммер.

– Вы прощаете меня?

– Конечно, господин Бруммер.

– Мне это очень приятно. Нет, правда, Хольден, может быть, вы не можете этого понять, но когда вот так, как я, стоишь на краю могилы, после хочется жить в мире со всеми человеческими собратьями, дарить и получать доверие, любовь и добро. – Теперь он говорил все тише, слегка поющим голосом: – Завтра Рождество, Хольден, праздник мира. Зажгите свечи на адвентском венке. Поглядим же на теплое пламя и найдем успокоение в этот час.

Итак, я подошел к окну, зажег толстые желтые свечи и сел на кровать. Опустив руки, Бруммер смотрел на венок. Его лысина блестела, он тяжело дышал. Массивная грудь беспокойно вздымалась.

– У меня было время обо всем подумать, Хольден. Этот разгром – предупреждение, которое я не могу игнорировать. Что мне эта вся чертова контора? И кто знает, сколько лет еще мне отпущено? Вот видите! Нет-нет, когда я отсюда выйду, я не буду больше ни за что бороться. Денег у меня достаточно. Мне ничего не надо. Вкалывать до седьмого пота должны другие. А мы будем путешествовать, Хольден, много путешествовать. Я куплю дом на Ривьере. Всегда, когда здесь будет портиться погода, мы будем туда уезжать.

– Да, но как быть с тем человеком, который похож на меня?

– Можете не волноваться. Мы его поймаем и заявим о нем. Надо только подождать, когда следствие против меня закончится.

– А как долго это протянется?

– Вы что, боитесь этого человека?

– Да, – сказал я.

– Не бойтесь. Когда боишься, все так и случается. А я ничего не боюсь. Вообще ничего. Возьмите этот конверт, Хольден. В нем деньги. Это рождественские подарки вам и другим сотрудникам. Поздравьте их всех от моего имени. Организуйте им пару прекрасных дней. Через вас я передаю всем мои наилучшие пожелания.

– Спасибо.

– Как поживает моя старая Пуппеле?

– Хорошо, господин Бруммер.

– У моей жены тоже все хорошо. Она попросила вас поздравить.

– Спасибо.

– Я говорил с ней по телефону. Сказал, что неважно себя чувствую и боюсь ехать к ней. Она сразу все поняла. Хотела приехать сама. Но я ее отговорил. Мужчина, которому нездоровится, – для жены дополнительная нагрузка. Она все сразу поняла. Удивительная женщина, не правда ли?

– Конечно, господин Бруммер, удивительная женщина.

– А теперь вам надо идти, мне нельзя много разговаривать. Приятного праздника, Хольден!

– И вам тоже, господин Бруммер, счастливого Рождества! – сказал я.

Я положил конверт в карман, пожал Бруммеру руку и пошел по длинному коридору большого башенного здания к выходу. «Кадиллак» стоял под фонарем. Я сел на водительское сиденье и захлопнул дверцу. И тут же сзади услышал голос.

– Добрый вечер, господин Хольден! – сказал следователь Лофтинг.

28

Высокий и стройный, он сидел в салоне позади меня. Свет от фонаря снаружи падал на его бледное лицо с печальными глазами, которые сегодня выглядели еще печальнее, чем обычно.

– Как вы оказались в машине?

– Я звонил вам домой, и мне сказали, что вы поехали навестить Бруммера. Вот я сюда и приехал. На улице было холодно, а ваша машина была не заперта.

– Что вам угодно?

– Я хочу вам кое-что показать.

– У меня нет времени.

– Это очень важно.

– Важно – для кого?

– Для вас. Хотите поехать со мной?

– Куда?

– В другую больницу, – ответил он.

– Что?

– Поехали. Я покажу вам дорогу.

Мы тронулись с места, и он руководил мной, пока мы ехали через весь город, а через четверть часа мы остановились перед старой невзрачной больницей, которая мне была незнакома.

– Я пройду вперед, – сказал доктор Лофтинг, после того как обменялся короткими фразами с медсестрой. Потом мы долго плелись по белому коридору. Когда мы повернули за угол, я услышал много детских голосов. Где-то поблизости пели дети: «Тихая ночь, священная ночь…»

– Это здесь, – сказал печальный следователь с лицом ночного рабочего. Он открыл дверь, пропуская меня вперед.

Комната за дверью была маленькой. Окно выходило на освещенную сторону. Около него стояла кровать, на которую падал свет голубой ночной лампы. В кровати лежала малышка Микки Ромберг. Ее голова была перевязана, а вся верхняя часть туловища загипсована. На губах у Микки запеклась кровь. Крошечная, она лежала словно мертвая, были видны только рот, нос и закрытые глаза. Дышала она неровно. Мне стало так дурно, что показалось, что меня вот-вот стошнит, и я подошел к окну и глубоко вдохнул туманный, влажный вечерний воздух.

«Все спят, не спит лишь обвенчанная первосвященная пара», – пели поблизости детские голоса. Дурнота прошла. Я обернулся.

Доктор Лофтинг тихо сказал:

– Она пока не проснется. Ей сделали укол.

– А что… что случилось?

– Ее сбила машина.

– Когда?

– Сегодня после обеда. Она была на рождественском празднике. Мать хотела за ней зайти: с недавнего времени ребенка стали провожать и забирать обратно. А вы знаете почему, господин Хольден?

Я молчал.

– Вы знаете почему?

– Да.

– Мать опоздала из-за анонимного звонка, задержавшего ее дома. Свидетели показали, что малышка ждала ее на обочине тротуара, когда ее сбил черный «Мерседес», заехавший на тротуар двумя колесами. Свидетели сообщили, что в «Мерседесе» сидели трое мужчин. Ребенка отбросило по воздуху на десять метров. А машина даже не остановилась.

– А номер машины?

– Машина была без номеров, господин Хольден, – сказал доктор Лофтинг.

«Христос – Спаситель наш, Христос – Спаситель наш…» – пели в унисон детские голоса, переходя на вторую строфу.

– Ей очень плохо? – спросил я Лофтинга и с волнением посмотрел на спящего ребенка, который, крошечный и потерянный, лежал на гигантской кровати, освещаемый невероятным, сказочно-голубым светом.

– Сотрясение мозга, ушибы, переломы ребер, но опасности для жизни нет. Вы знаете малышку?

– Да.

– И родителей тоже?

– Да, тоже.

– Господин Хольден, вы верите, что это рядовой несчастный случай?

Я промолчал.

– Вам не кажется, что существует связь между этой катастрофой и господином Бруммером?

Я промолчал.

– Желаете ли вы наконец побеседовать, господин Хольден? Не хотите ли вы наконец рассказать все, что вам известно?

Я промолчал, взглянув на маленькую бедняжку Микки.

– Вы не желаете разговаривать?

– Мне нечего сказать.

– Вы лжец.

– Называйте меня как угодно.

– Я называю вас подлым лжецом и подлым трусом.

– Как вам угодно, – сказал я, – любыми словами, мне все равно.

Я взглянул на него и заметил, что его большие темные глаза были полны слез. Вздрогнув, он сказал:

– И все же вы не будете торжествовать, несмотря ни на что, не будете. Прощайте, господин Хольден, спите спокойно, если вы еще в состоянии это делать. И отмечайте веселый праздник.

Он быстро вышел из комнаты.

Я сел на край кровати, взглянул на Микки и услышал ее слабое дыхание, услышал, что она стонет, и увидел на ее губах запекшуюся кровь. Где-то поблизости дети пели старую песню про тихую священную ночь.

29

– Господин Хольден?

– Да.

– Говорит Цорн. Я только что узнал, что доктор Лофтинг возил вас к малышке Микки Ромберг.

– Да.

– Это ужасная катастрофа, да еще прямо на Рождество!

– Да.

– Вы очень расстроились?

– Да.

– Доктор Лофтинг воспользовался вашим волнением, чтобы получить от вас информацию?

– Да.

– Вы дали ему какую-нибудь ин-ин-ин-формацию?

– Нет.

– Это хорошо. Полчаса назад у меня был господин Ромберг, отец ребенка.

– Что… что он хотел?

– Он принес мне фотографию, господин Хольден, и негатив. Вы знаете, о какой фотографии идет речь?

– Да.

– Господин Ромберг высказал странное предположение, что несчастье с его ребенком произошло отчасти из-за фотографии. Я попытался его в этом разубедить. Но теперь он не хочет держать у себя эту фотографию. Он… он произвел очень удручающее впечатление. Надеется, что малышка вскоре поправится. Он попросил передать в больницу цветы и игрушки. Вы меня слышите?

– Слышу.

– Я желаю вам счастливого Рождества, господин Хольден, благословенного праздника!

30

Я ничего не рассказал Нине про несчастье с Микки, когда говорил с ней по телефону в очередной раз, ничего не написал ей и в своем следующем письме. Я попытался навестить малышку, но дежурный перед входом в больницу покачал головой:

– К сожалению, это невозможно.

– Невозможно?

– Мне строго предписано родителями и полицией никого к ребенку не пускать.

– Можно, по крайней мере, узнать, как ей сейчас?

– Получше, – сказал он.

Выйдя на улицу, я встретил Петера Ромберга и его жену. Я поприветствовал их, но они молча прошли мимо. Его взгляд был неподвижен, а Карла посмотрела на меня, стеклышки ее очков сверкнули, и я увидел за ними слезы, брызнувшие из ее глаз. На ее лице лежала печать отчаяния, покорности судьбе и чудовищного бессилия. В 1938 году в Вене я видел еврейку, мывшую раствором соляной кислоты улицу, по которой шагали ухмыляющиеся «арийцы». Фрау Ромберг выглядела сейчас так же, как та еврейка. Еще была одна женщина, в Берлине, она во время воздушной тревоги в переполненном убежище родила ребенка на глазах у двухсот людей. В России так выглядели крестьянки, когда стояли перед своими сожженными избами. У Карлы был такой же взгляд, как и у тех женщин. В глазах Петера Ромберга по-прежнему горела ненависть, и я это чувствовал, хотя он на меня даже не взглянул. Он ненавидел меня так сильно, что не мог меня больше видеть.

Теперь я ежедневно звонил в больницу и справлялся о самочувствии Микки. Ей становилось лучше.

– Она такая маленькая и нежная! После выписки ей надо бы отдохнуть где-нибудь на теплом юге. Но, по крайней мере, не в сопровождении матери. Думаю, что у этой семьи мало денег, – сказал мне дежурный по телефону.

В этот день я зашел в свой банк. Когда Бруммер находился в предварительном заключении, он разрешил мне открыть счет. Я тогда это сделал. И вот сегодня я подошел к окошечку одного из многочисленных банковских служащих.

– Доброе утро, – сказал я. – Я хотел бы снять со своего счета пять тысяч марок.

Служащий достал блокнот с чеками и выписал чек на пять тысяч марок, спросив:

– Номер вашего счета?

Я ответил:

– Тридцать семь восемнадцать семь четыре.

Он записал номер счета и протянул мне блокнот:

– Распишитесь, пожалуйста.

Я расписался: «Роберт Хольден». Я расписался не так, как обычно, но не слишком по-другому. Моя нынешняя роспись была очень похожа на мою обычную. Служащий вырвал чек из блокнота, к задней стороне чека приклеил половину контрольной квитанции, другую половину он вручил мне. Обе половины имели одни и те же контрольные цифры: 56745. Я поблагодарил и прошел в другую сторону зала, где другой служащий оформлял выдачу и прием вкладов. Перед ним было большое табло, на котором все время появлялись новые контрольные цифры. Когда чеки приходили к нему из бухгалтерии, кассир нажимал в своей кабине на кнопку и подзывал клиента с контрольными цифрами на его квитанции, соответствующими цифрам на табло. Я ждал шесть минут, пока на табло не загорелся мой номер:

56745 / КАССА 5

Я подошел к пятой кассе и улыбнулся кассиру. Кассир улыбнулся мне и спросил:

– Сколько?

– Пять тысяч.

– Какими купюрами вы желаете?

– Сотенными.

Он выдал мне пятьдесят стомарочных купюр, я положил деньги в карман и покинул зал. При этом я забыл, что часом раньше переоделся в душевой Центрального вокзала. Сейчас на мне был дешевый черный костюм с белыми пуговицами, который у меня был для подобных целей. Я вернулся на вокзал, переоделся и опять сдал свой чемодан. Затем я поехал на почтамт и оформил перевод на пять тысяч марок. Получатель – Петер Ромберг. Я написал вымышленное имя отправителя, номер несуществующего дома, улицу, которой не было.

На следующий день я получил из банка справку, из которой следовало, что я лично снял со своего счета пять тысяч марок. Потом я позвонил доктору Цорну и сказал ему, что мне надо с ним срочно поговорить.

– У меня много дел… Нельзя ли завтра?

– Нет, мне нужно сейчас же!

– С вами случилось что-то серьезное?

– Разумеется!

– Приезжайте сейчас, – сказал он.