Текст книги "История Нины Б."
Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)
31
Справка из банка лежала между нами на письменном столе Цорна.
– Здесь написано, что вчера в банке я снял пять тысяч марок, – сказал я. – Но я не был в банке! – Я перешел на крик. – И не снимал я пять тысяч марок!
– Не кричите! И не волнуйтесь вы так!
– Легко сказать: «не кричите»! Это мои деньги! Этот наглец теперь каждый раз такое будет проделывать! Кто знает, может, он уже опять там!
– Но он же должен знать номер вашего счета!
– Посмотрите сюда, на справку!
– И должен суметь подделать вашу подпись!
– Вы очень остроумны, господин доктор! – кричал я. – Мне все равно, обратится ли в полицию господин Бруммер, если это касается лично его! Но теперь это касается меня, и теперь я требую полицию, я, я, я!
– Ни в коем случае!
– Пойдемте вместе сейчас же в банк! Спросим у служащих, что происходило, как этот тип выглядел, во что был одет, – я желаю знать!
– Об этом не может быть и речи.
– Почему?
– Потому что в банке тут же запросят полицию.
– А кто мне вернет мои деньги?
Он взглянул молча на меня. Потом встал:
– Подождите одну минуточку.
Он вышел из комнаты. Вернулся он через пять минут и был очень нервным.
– Господин Хольден, я сейчас говорил по телефону с господином Бруммером. Мы возместим вам ущерб. Я выпишу вам чек на пять тысяч марок – при условии, что вы будете молчать об этом деле.
– А если это повторится?
– Это не повторится. Мы сейчас едем в банк. Номер вашего счета мы изменим. Отныне все бумаги и чеки будут заверяться двумя подписями – вашей и моей.
Итак, совсем не сложно оказалось сделать так, чтобы Юлиус Мария Бруммер за оздоровительную поездку маленькой Микки Ромберг заплатил немного больше!
Казалось, что эта банковская афера замедлила выздоровление Бруммера, и поэтому он должен был еще оставаться в клинике. В середине января начался сильный снегопад, изо дня в день, из часа в час падали снежинки, земля все больше и больше покрывалась белоснежным одеялом. Движение на железных дорогах срывалось, автобаны на многих трассах стали непроезжими, самолеты бездействовали.
Почтовая связь с Мальоркой временно прервалась, поэтому я чаще говорил с Ниной по телефону. Она чувствовала себя несчастной и была очень раздраженной:
– Я хочу вернуться домой, Роберт. Как долго я еще должна здесь оставаться? Когда я его об этом спрашиваю, он всегда находит отговорку. Это уже чересчур! Мне нужно улететь. Чувствую себя неважно. Я хочу вернуться домой!
– Ты должна еще немного подождать, Нина…
– А смысл? Есть в этом хоть какой-нибудь смысл?
– Пожалуйста, положись на меня.
– Я тебя люблю, Роберт. И полагаюсь на тебя. Но все равно это невыносимо!
Двадцатого февраля Юлиус Мария Бруммер выписался из клиники. Я транспортировал его из клиники домой, завернутого в теплое одеяло. Ему было предписано еще пять дней находиться дома, а после этого врачи разрешили ему прогулки по заснеженному парку – полчаса до обеда и полчаса после обеда. Он похудел, костюм на нем висел, как на огородном пугале. Осторожными шагами пожилого мужчины он безрадостно и неуверенно протаптывал снег. По дороге он тяжело на меня опирался. Мы брели вдоль берега замерзшего озера, когда он сказал:
– Я разговаривал с женой. Она завтра возвращается. Встретим ее в аэропорту.
В сердце у меня кольнуло, но я ответил:
– Конечно, господин Бруммер.
– Я все-таки признался ей по телефону, что со мной было. Поэтому, увидев меня, она не упадет в обморок. Хотя на самом деле она жуткая трусиха. Но я ей сказал, что теперь уже все хорошо. И она успокоилась. Между прочим, Хольден, через два-три дня мы едем в Баден-Баден. Мне надо подлечиться.
32
– Внимание! Самолет Западногерманских авиалиний рейсом из Пальма-де-Мальорки прибывает на посадку, – сообщил бодрый голос из громкоговорителя. Я сидел рядом с Бруммером в ресторане дюссельдорфского аэропорта. Он отказался снять свою шубу, несмотря на то что в помещении было тепло. Ему теперь постоянно было холодно.
Снаружи с затянутых серым цветом небес на заснеженное летное поле опускался четырехмоторный самолет. Он приземлился, образовав на снегу черную тень и выбросив вперед шасси с обеих сторон массивных, серебристых, запорошенных снегом крыльев.
День был пасмурный. Пока самолет громадным корпусом прокладывал колею и катился на нас, я вспомнил тот ненастный вечер прошлого лета, когда мы с Ниной сидели здесь же в ожидании Тони Ворма, который так и не появился. Этим же вечером, чуть позже, я первый раз поцеловал Нину. С того времени много всего случилось, слишком много. А сейчас Нина возвращается. Серебристый самолет, который надвигается на меня, приносит ее мне обратно.
А мне ли?
Пока не мне, пока еще не мне. Но теперь немного осталось до того, когда мы сможем быть вместе, ничего не боясь и до самого конца.
– Идемте, – сказал Бруммер, – поддерживайте меня.
Я вел полного мужчину в темных очках через зал прилета до самых перил среднего выхода. Я все время заслонял его, мою жертву, к которой был так крепко привязан, что он не мог ни ходить без моей помощи, ни стоять без моей поддержки. Я передал Бруммеру букет красных роз, который до этого держал сам, чтобы он поднес его, как только появится Нина.
Один за другим через турникеты выходили пассажиры рейса из Пальма-де-Мальорки, они смеялись и веселились. Встречающие махали руками и приветствовали друзей громкими криками. Здесь, у среднего выхода, царила радостная обстановка. И вот появилась Нина. Она была в сером персидском пальто, которое ей на Мальорку отправили посылкой, в черных ботинках на высоких каблуках, без украшений и головного убора. Светлые волосы свободно лежали на черном меховом воротнике. Лицо Нины сильно загорело, а я почувствовал сердцебиение, когда увидел, что она не накрашена, вообще не накрашена.
Этим летом, которое так быстро пролетело и казалось теперь таким далеким, я ей сказал, что мне нравится, когда она без косметики, и что не позволю ей краситься, если мы будем жить вместе. И в день своего возвращения она не накрасилась, что в действительности означало «я люблю тебя».
Бруммер обнял Нину и поцеловал ее в обе щеки. Через его плечо она посмотрела на меня. Ее глаза лихорадочно сверкнули. Тридцать три дня мы не виделись, не прикасались друг к другу. Глаза ее блестели, и я знал, о чем она подумала, потому что я подумал о том же. Кровь ударила мне в висок, каждая клетка моего тела тосковала по ней, по ней, и по ее глазам я увидел, что она чувствует то же самое.
Бруммер поднялся. Он вручил ей красные розы и спросил, как прошел полет.
– Отлично, – ответила она. – Добрый день, господин Хольден!
Я поклонился, держа в руке шоферскую фуражку:
– Добрый день, госпожа. Я рад, что вы снова с нами!
– Я тоже рада, господин Хольден. (Ее глаза, ее глаза!) А все-таки я на вас сердита: вы ни разу не сообщили мне по телефону, что случилось с моим мужем.
– Я ему это категорически запретил, – объяснил Бруммер, борясь с одышкой.
– Несмотря ни на что, это был ваш долг, – серьезно сказала Нина.
Ее глаза. Ее глаза. Ее глаза. Мы открыто смотрели друг на друга, так как она намеренно заговорила прямо со мной, и я мысленно увидел ее такой, какой видел тогда, тем страстным днем: обнаженной. Я чувствовал, как тряслись мои руки, и заслонил ее спиной, чтобы Бруммер ничего не заметил. Наш взгляд задержался. Мне стало жарко. Я перевел дух, когда до меня дошло, что мы оба сделали, Нина и я: этим взглядом мы любили друг друга.
Я услышал, как Бруммер вздохнул. Он пошатнулся, выступив вперед, и покачал головой:
– Это… ничего…
Он с трудом взял себя в руки, и было видно, каким жалким он стал. Губы его посинели.
– …только… чуть-чуть… немного… голова кружится… – он фальшиво улыбнулся Нине. – Волнение… и радость… сходите за… сходите за багажом, Хольден, мы прямо отсюда пойдем в машину.
– Конечно, господин Бруммер, – сказал я. И глазами послал Нине последний поцелуй. Затем пошел к выдаче багажа, взял чемоданы и сумки и притащил их к «Кадиллаку», стоявшему в снегу перед зданием аэропорта. Свет померк, настолько пасмурным был этот день. В воздухе опять кружился снег. Я ехал домой. По дороге Бруммер рассказал Нине о своем намерении через три дня уехать в Баден-Баден. Я теперь все время смотрел на нее внимательно, так как мы не могли любить друг друга через зеркало заднего вида.
– Сможешь за три дня подготовиться? – спросил он ее.
– Разумеется, – ответила она ему, и даже когда я слышал лишь ее голос, было ясно, как мы любим друг друга. Мы же так долго не виделись и так друг по другу тосковали! Это было понятно по ее взгляду и ее голосу. Когда мы приехали и я помогал Нине вылезти из машины, меня словно ударило током, и я увидел, как ее загорелое лицо вдруг покраснело. Появился надменный слуга и помог мне выгрузить багаж. Вместе с ним мы потащили чемоданы в дом, следуя вплотную за Ниной, которая поднималась по лестнице, медленно покачивая бедрами. Это было последнее, что я увидел перед тем, как мы поехали в Баден-Баден.
В течение трех дней Бруммер не отпускал ее от себя. Ему нужно было тотчас же по возвращении из аэропорта вернуться к постельному режиму, и он настоял на том, чтобы Нина постоянно оставалась рядом с ним. Он был очень слаб, и мне нетрудно было догадаться, что она все это время будет при нем. Я ни разу не чувствовал себя дурно за эти три дня, потому что теперь мы очень быстро должны были уехать.
После обеда, перед нашим отъездом, в камере хранения Центрального вокзала я взял из моего чемодана белую трость для слепых и темные очки и направился к Фонду Юлиуса Марии Бруммера для слепых и инвалидов по зрению.
Слишком накрашенная и в провоцирующем бюстгальтере, Грета Лихт радостно меня приветствовала:
– Давненько вас не было, господин…
– Цорн, – сказал я, прошагав через все грязное бюро, ощупывая тростью плетеные корзины, дверные ручки, мастику для пола.
– Цорн, да, я знаю, у меня хорошая память на имена. Где же вы так долго были, что ни разу не зашли?
– Я должен был уехать, – ответил я, – но потом заболел.
Она схватила мою руку и прижала ее к своей груди, как в прошлый раз, и улыбнулась: ее заячья губа зияла так же, как тогда.
– Вы хотите поупражняться?
– Да, с удовольствием.
Грета Лихт повела меня в соседнее помещение, где пахло дезинфицирующими средствами и работало много слепых. Они вышивали, плели корзины, собирали дверные ручки, а у окна пятеро печатали на стареньких пишущих машинках. Их лица были устремлены к потолку, а рты открыты. Здесь по-прежнему сидел ревнивый господин Зауэр, обманутый женой, который до сих пор должен мне пять марок.
Я с ним поздоровался. Он сказал, что не помнит меня, но может быть, он просто не хочет мне возвращать эти пять марок. Когда Грета Лихт удалилась, я вставил лист бумаги в машинку, которая, как знал только я, была такой старой, что даже специалисты по шрифтам пишущих машинок не установили бы ни одной ее характерной отличительной черты. Я написал следующее письмо:
«Вы не приняли во внимание мое предупреждение. Вы дали повод к тому, что совершилось ужасное преступление против маленькой девочки. В попытке эксперимента я обманул Вашего шофера Хольдена на крупную сумму денег. Он не сделал никакого заявления – без сомнения, под Вашим нажимом. Это значит, что Вы мешаете ему сделать заявление против меня из страха, потому что это может повлиять на следствие против Вас. А в Баден-Бадене Вы умрете.
Я Вас убью в Баден-Бадене.
Ваш шофер окажется за это в тюрьме строгого режима. Ваш шофер, а не я. Потому что мы с Вами незнакомы и у меня нет оснований Вас убивать. Я делаю лишь то, чего требует мой заказчик. А Ваш шофер Вас знает. И у него достаточно оснований Вас убить. Это признает любой суд. Мне очень жаль Вашего шофера, но мне не остается ничего другого. Все зашло слишком далеко. Итак, ждите своей смерти в Баден-Бадене».
Я вынул листок из машинки, вложил его в дешевый конверт и написал на нем имя Юлиуса Бруммера и адрес отеля в Баден-Бадене, в котором он должен был остановиться. Позже, на Центральном вокзале, я отправил письмо. В камере хранения я положил трость и очки в чемодан и поехал домой. Все готово для заключительной сцены драмы, думал я. Но в последнее мгновение все обернулось по-другому.
33
Улицы Шварцвальда были расчищены, но в лесах снегу было еще по колено. Проходя мимо кормушки, мы видели оленя и косулю. Звери были такие голодные, что приходили к кормушке уже светлым днем. Как-то на обочине мы увидели много совсем маленьких косуль, которые в судорогах почти обессилели и постоянно падали. В Баден-Бадене было очень тихо. Многие отели были закрыты, улицы обезлюдели. Машин тоже было очень мало. Я ехал вдоль по Лихтенталераллее, мимо казино, вверх по течению реки Ооз. Здесь, у котловины, было теплее, чем в Дюссельдорфе, и гораздо меньше снега. Казалось, что уже скоро здесь наступит весна.
Отель, в котором Бруммер забронировал номер, стоял вдали от улицы, в большом парке. Я остановил машину перед входом, гостиничный бой поспешил к нам, чтобы позаботиться о багаже. Я припарковал машину на площади перед парком и заторопился обратно, в холл отеля: если Бруммер получил мое письмо, я хотел видеть его реакцию.
Я успел как раз вовремя – но он никак не отреагировал.
Он распечатал дешевый конверт, развернул письмо и пробежал глазами текст. Но на этот раз на его румяном лице не дрогнул ни один мускул, дыхание ни на миг не участилось, а глаза оставались невидимыми за темными очками. Но, уже шагая вслед за Ниной к лифту, он обратился к портье:
– Немедленно соедините меня с Дюссельдорфом! – и назвал номер телефона маленького доктора Цорна.
– Одну минуту, господин президент! – крикнул портье во фраке и с золотыми петлицами на лацкане куртки. Я не знаю почему, но в Баден-Бадене все называли Юлиуса Бруммера «господин президент». Может быть, так принято на курортах. Я громко откашлялся. У двери лифта, которую для него придерживал бой, Бруммер обернулся, как будто только что про меня вспомнил:
– А, Хольден! Да-да. Сейчас вы мне не нужны. Вы живете в отеле «Колокольный звон». Отдохните немного, если хотите. Явитесь ко мне в семнадцать часов.
– Слушаюсь, господин Бруммер.
Я поклонился Нине, которая уже стояла в лифте.
Она сказала:
– До свидания!
Бруммер бросил на меня быстрый взгляд:
– Что? Ах да. Итак, до полудня, Хольден.
Бой закрыл дверь, и лифт с гудением заскользил наверх. Я взял свой чемодан, остававшийся в холле, и пошел через заснеженный парк обратно на улицу и дальше, вдоль по улице, до отеля «Колокольный звон». Здесь для меня был забронирована комната на втором этаже, окно которой выходило на тихий парк.
Это была большая, старомодно обставленная комната. Весь дом был старомодным и темным, он принадлежал двум старым дамам, которые, будучи на пенсии, управляли им неофициально. Когда я получал ключи от комнаты и от ворот дома, портье не было, и, казалось, никто не заботился о том, когда и кому принимать посетителей.
Я разделся и принял ванну. Потом я лежал в халате на большой кровати в старонемецком стиле, курил и размышлял. Я был твердо убежден, что теперь Бруммер поручит своему адвокату проинформировать полицию. К письму с угрозой смерти он не мог отнестись спокойно. Полицейское расследование шло так, как я и хотел. Оно создавало больше сложностей для моих действий, но и делало мою позицию менее уязвимой. Мне было нужно полицейское расследование. Хотя о странных событиях последнего времени полиция должна была узнать прежде, чем Бруммер будет убит, чтобы на этом временном промежутке она уже привыкла к мысли, что по Германии бродит мужчина, который выглядит так же, как я.
Через полчаса из-за облаков выглянуло солнце, и в моей комнате стало очень светло. На крыше начал таять снег, и я услышал звон капели. От шума я утомился. Я закрыл глаза и заснул, и мне приснилась Нина. Во сне она меня поцеловала. Внезапно я проснулся – и она была здесь и целовала меня наяву, а ее руки лежали на моих плечах.
– Нина!
– Тише, – прошептала она, – тише, мой любимый…
Ее волосы упали на мое лицо. Она продолжала меня целовать, я вдыхал запах ее духов и аромат ее кожи. Я крепко обнял ее. На ней были черная костюмная юбка и белая шелковая блузка. Меховое пальто лежало на ковре перед дверью.
Нина положила голову мне на грудь. Снаружи светило солнце, капель все падала и падала с крыши на чей-то деревянный балкон, а сквозь золотистые волосы Нины я видел кусочек голубого неба.
– Я не могу этого вынести, – шептала она, – я должна… я уже почти сошла с ума…
– Тебя кто-нибудь видел?
– Только девушка снаружи, в коридоре. Я спросила ее, где твоя комната…
– Что за легкомыслие!
– Мне все равно, Роберт, мне все равно, я умираю, потому что больше ни разу не смогу быть с тобой наедине…
– Где твой муж?
– В отеле. Его обследует курортный врач. Это продлится около часа. – Она прижалась ко мне, и я почувствовал ее тело.
– Дверь…
– Я уже совсем отключилась, – прошептала Нина, и это было как когда-то давным-давно у Рейна, под старыми деревьями.
Тогда я и не подозревал, что это должно было произойти в последний раз – на долгое-долгое время.
34
На следующее утро в Баден-Баден прибыл доктор Хильмар Цорн, я его встретил на вокзале Ооз. С Цорном прибыли два серьезных господина. Неброско одетые, оба выглядели внушительно и интеллигентно. Доктор Цорн познакомил нас. Одного господина звали Юнг, другого – Эльфин. Кто они и зачем приехали в Баден-Баден, доктор Цорн не сказал. По дороге в отель он также не обмолвился ни единым словом. По приезде Цорн сообщил Бруммеру о своем прибытии, сел с обоими незнакомцами в лифт и поехал наверх. Меня он попросил подождать в холле.
Без сомнения, это служащие криминальной полиции, думал я, прохаживаясь взад-вперед по холлу; все идет так, как я и ожидал. В этот день было очень тепло, снег быстро таял, его белый покров в некоторых местах парка сильно поредел. Через десять минут меня позвали к Бруммеру. Его апартаменты находились на третьем этаже, он принял нас в большом красном салоне. Нина тоже была здесь. Когда я вошел, она сидела у окна в хрупком креслице в стиле рококо, слегка наклонив голову. На ней был серый фланелевый костюм и черные туфли. Ее глаза сверкали, и я знал, что она думала о вчерашнем, как и я. Она была бледна и серьезна.
– Хольден, – сказал Бруммер, сидя в черном, отделанном золотой тканью утреннем халате перед холодным камином, – я знаю, что вы уже познакомились с обоими господами.
– Конечно, – сказал я, посмотрев на мужчин, которые сидели на диване рядом с Цорном, – серьезные, интеллигентные, бдительные.
– Эти господа – криминальные служащие, – сказал Бруммер. – То есть они бывшие криминальные служащие. Теперь они занимаются частной детективной практикой. (Я ужаснулся, надеясь, что никто этого не заметит.) Доктор Цорн давно знает этих господ. Они пользуются нашим доверием и останутся с нами.
– Останутся с нами, – по-идиотски повторил я, чтобы не обнаружилось, как я смутился. Я должен был выиграть время. Я должен был все продумать. Итак, Бруммер опять не объяснился с полицией. Пока еще не объяснился, пока еще…
– Вам будет интересно узнать, Хольден, что наш незнакомый друг снова написал мне. Он угрожает мне убийством – здесь, в Баден-Бадене. Вы понимаете, что мне необходима охрана.
– А полиция…
– Да перестаньте вы со своей полицией, будь она трижды проклята! – сказал он громко и яростно. – Я не хочу больше вас слушать. Вы прекрасно знаете, почему я не иду в полицию. Кроме того, оба господина могут сделать для меня значительно больше. Для полиции я – один случай из многих. Для господ – индивидуальный клиент.
Я промолчал.
– Господа будут жить здесь, в отеле, сказал Цорн. – Отныне ни господин Бруммер, ни фрау Бруммер не сделают ни шагу без их сопровождения.
Я вздохнул.
– В чем дело? – быстро спросил Бруммер.
– Простите?
– Вы что-то сказали?
– Я только откашлялся.
– Ну хорошо. Можете идти, Хольден. Сегодня вы мне больше не нужны.
35
Следующие четыре недели были сущим адом.
На протяжении этого времени я не мог ни одной минуты говорить наедине с Ниной или смотреть на нее. Когда я ее видел, ее всегда сопровождал один из детективов. Они ходили с ней на прогулку, за покупками, в игральный зал. В конце концов у меня сложилось впечатление, что за Нину они беспокоятся больше, чем за Бруммера, хотя на самом деле предполагать это было смешно. Просто они серьезно относились к своим обязанностям.
Так протекал день за днем. Становилось все теплее. Снег быстро растаял, весна в этом году наступила рано. Я возил Бруммера и Нину через Шварцвальд на воды Херренальба, на другую сторону Вильдбада. Куда бы они ни ехали – с ними ехал один из детективов. В сравнении с этими четырьмя неделями в Баден-Бадене времена Мальорки были раем. Тогда, по крайней мере, Нина могла мне писать, а я мог ей звонить. Теперь это было невозможно. Детективы разрушили всякую связь между нами. Мы могли смотреть друг на друга только издали, находясь в постоянном страхе быть пойманными.
Я чувствовал, что мои нервы на пределе. Скорей бы все прошло, я не мог больше этого вынести. Бруммер чувствовал себя заметно лучше. Он был рад, что, когда чувствовал себя совсем хорошо, должен был совершать прогулки, как сказал ему врач, долгие прогулки по лесу. Он знал Баден-Баден, он знал все леса в окрестностях и все дороги в них.
Была там одна дорога, которая вела по краю пропасти к маленькой пещере. Дорога была такой узкой, что по ней к пещере мог пройти только один человек. Здесь и должно было все случиться. Во время лесных прогулок я не должен был сопровождать Бруммера, и у меня было время, чтобы начать действовать.
Было ясно, что Бруммер устроит себе эту прогулку к пещере сразу, как только достаточно хорошо себя почувствует: все, кто бывали в Баден-Бадене, хоть однажды ходили к этой пещере, да и сам Бруммер тоже говорил об этом.
Так прошел март. В Баден-Бадене было уже очень тепло. Пологие лесистые склоны впитывали силу молодого солнца и крепко стояли на темной плодородной земле. Почти невозможно было представить, что здесь четыре недели назад лежал глубокий снег.
В полдень 6 апреля 1957 года я вез Бруммера и детектива Эльфина на вокзал Ооз. Бруммер ожидал визита, я не знал чьего. Мы прохаживались взад-вперед по крытому перрону в ожидании скорого поезда из Дюссельдорфа, который опаздывал на четверть часа.
Когда поезд наконец прибыл, я увидел, кто приехал к Бруммеру с визитом. Он спустился по ступенькам вагона первого класса на брусчатую мостовую платформы – коренастый, краснолицый и элегантный, как всегда. Он был в темно-сером однобортном костюме, в белых носках, в голубых кожаных ботинках, в белой рубашке с шелковым галстуком в серебристо-розовую полоску. Как обычно, от Герберта Швертфегера, в 1957 году крупного промышленника в Дюссельдорфе, а в 1943-м – оберштурмбаннфюрера СС в Минске, пахло свежим одеколоном.
Он пожал руку своему новому союзнику Бруммеру и подчеркнуто посмотрел ему в глаза. Мне коротко кивнул. Эльфину сделал строгий поклон. Пружинистой походкой он пошел вдоль по перрону рядом с Бруммером, а я следом за ним нес его чемодан и думал: зачем он приехал? Зачем он приехал?
Ответ на этот вопрос я получил сразу, как только мы все сели в «Кадиллак» и машина тронулась с места. Бруммер и Швертфегер сели сзади, а детектив Эльфин с безучастным лицом – рядом со мной.
– Между прочим… к вашему сведению, – сказал Бруммер со смехом, – Эльфин под правой подмышкой носит заряженный револьвер.
– Револьвер? – услышал я голос Швертфегера.
– Да, он детектив. Мне понадобились телохранители. Вы удивлены? Я познакомлю вас еще с одним господином, который меня охраняет. Потому что мне угрожают.
– Кто?
– Я вам расскажу. Я вам все расскажу.
– Послушайте, если вам угрожают, я бы на вашем месте заявил в полицию!
– Нет – до тех пор, пока длится следствие. А пока мы обойдемся этими двумя господами.
– Ну-ну, – услышал я крепкий, командирский голос Швертфегера. – Сдается мне, что вы нашли пожизненную должность, господин Эльфин.
Детектив натянуто улыбнулся.
Я услышал неуверенный голос Бруммера:
– Как же так? Вы же писали мне, что все идет хорошо. Я думал…
– Я тоже думал. Заблуждение, мой дорогой. Лофтинг создает новые сложности.
– А следствие?
– О прекращении в обозримом будущем не может быть и речи. В отеле я вам сразу дам подробный отчет.
О прекращении в обозримом будущем не может быть и речи.
Теперь я знал, зачем приехал господин Швертфегер. Теперь я знал и кое-что другое, а именно: теперь я сам должен сделать заявление, и тогда ничто – ни письма, ни пещера, ни пропасть – не должно пропасть даром. Настало ожидание конца. Я долго медлил. Теперь с медлительностью покончено.