Текст книги "История Нины Б."

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

24

Уже 21.10. Окружной Берлинский автобан. Путаница с въездами и выездами с него. Разные ответвления в сторону Франкфурта-на-Одере, Кюстрина и Потсдама. Предельная скорость движения военных грузовиков – тридцать километров в час. Автобан описал мощную дугу.

За Бабельсбергом появились новые щиты. Прямые стрелки указывали путь в Демократический сектор, согнутые – в Западный сектор Берлина. Огни проносились мимо. Шел сильный дождь. Небо перед нами становилось все светлее и светлее.

Освещенный множеством огней, восточный контрольный пункт между зонами Драйлинден вынырнул сразу из-за поворота. В тот вечер было мало машин, перед окошечками, куда следовало подавать документы, не было ни души. Я опять увидел портреты с цитатами и стихами, и все полицейские были очень приветливы.

В 21.35 мы поехали дальше.

Проехав километр в темноте, мы увидели западный КПП. Это был единственный длинный барак с рампами для загрузки грузовиков посредине автобана. Берлинский полицейский помахал нам рукой. Он записал номер нашей машины и был так же любезен, как и его коллеги на Востоке.

– Через Тепен?

– Через Варту, – ответил я.

В конце рампы стоял черный «Опель-Рекорд». В нем сидели двое мужчин в плащах. Один из них вышел из машины и медленно стал приближаться к нам, держа руки в карманах плаща. Его шляпа была надвинута на глаза.

– Все в порядке, можете ехать дальше, – сказал приветливый западный полицейский. Я слегка нажал на педаль газа. Машина двинулась в направлении мужчины в плаще.

– Это он, – сказал Бруммер радостно. – Видите, как работают деньги?

– Так точно!

Теперь мужчина стоял прямо перед нами. Бруммер опустил стекло на своей стороне.

Мужчина был молод. Он наклонился к машине:

– Юлиус Мария Бруммер?

– Да.

– Из Дюссельдорфа?

– Да.

– Мы вас ждем, господин Бруммер.

– Да.

– Это ваш водитель?

– Да.

– Хорошо. Значит, он сможет доставить машину назад в Дюссельдорф.

– Что это значит? – спросил Бруммер без всякого выражения в голосе.

– Юлиус Мария Бруммер, – медленно произнес молодой человек, – моя фамилия Харт, я офицер криминальной полиции. Вы арестованы согласно ордеру, выданному прокуратурой города Дюссельдорфа.

Дождь барабанил по крыше машины, в темноте мерцало множество огней, красных и белых.

– Когда сегодня в первой половине дня стало известно, что вы выехали из Дюссельдорфа в сторону Берлина, – сказал Харт, – городская прокуратура Дюссельдорфа проинформировала нас по телетайпу и попросила арестовать вас на КПП Берлина, так как есть опасность, что вы скроетесь.

– В чем меня обвиняют? – спокойно спросил Бруммер.

– Речь идет о подделке документов, – ответил Харт, – об основании подставных фирм, о махинациях с валютой, принуждении к преступлению, об уклонении от уплаты налогов. Выходите.

В мятом летнем костюме Бруммер вышел в дождливую ночь. Слабым голосом он спросил:

– Что со мной будет?

– До утра вы останетесь в участке, а затем мы доставим вас самолетом в Дюссельдорф.

– Мне нельзя летать. У меня больное сердце.

– У вас есть соответствующая справка от врача?

– Конечно.

– Тогда мы доставим вас поездом.

Старая собака заскулила.

– Да, Пуппеле, да…

– Животное останется с водителем, – сказал Харт.

Неожиданно Бруммер заорал:

– Собака привыкла ко мне! Нас нельзя разлучать!

– Прошу вас, господин Бруммер! Вас поместят в следственной камере.

– Но водитель не справится с моей собакой! Она от него убежит! Она нападает на людей. Я снимаю с себя всякую ответственность!

– Вы не можете взять собаку с собой в тюрьму.

В темноте передо мной вдруг загорелись и погасли автомобильные фары. Бруммер тоже увидел это. Харт ничего не заметил – он стоял к ним спиной. Спор о собаке продолжался.

– Дайте мне возможность хотя бы доставить собаку назад в Дюссельдорф!

Вновь зажглись автомобильные фары, затем еще раз и еще. Здесь нас ждали и другие люди…

25

Они спорили уже довольно долго, но Бруммеру все же удалось добиться своего. Старая собака последовала за ним к черному «Опель-Рекорду». Я перенес туда маленький чемоданчик. Бруммер уже сидел в салоне. Я поставил чемоданчик около его ног.

– Спасибо, Хольден. Снимите комнату в отеле, а завтра утром поезжайте назад. – Он кивнул мне. – И ни о чем не беспокойтесь. Все не так уже плохо. Не забывайте про наш разговор.

– Так точно, господин Бруммер.

– Вам больше нельзя разговаривать, – сказал Харт.

– Спокойной ночи, господин Бруммер, – сказал я.

Дверца захлопнулась, и «Опель» тронулся с места. Я подождал, пока не скрылись в ночи задние огни машины, и, вернувшись назад к «Кадиллаку», сел за баранку и стал ждать. Дождь продолжал барабанить по крыше машины. Время от времени мимо меня проезжали автомобили, прибывшие из советской зоны. Я прождал одиннадцать минут. На двенадцатой минуте какой-то человек, вынырнув из темноты в конце погрузочной рампы, стал приближаться ко мне. На нем были черные вельветовые брюки и коричневая кожаная куртка. Он был похож на человека, занимающегося вольной борьбой, – очень крупный, привыкший наклоняться вперед. Мощный череп прочно сидел на плечах, шеи не было вообще. Коротко подстриженные светлые волосы, глубоко посаженные маленькие водянистые глазки, походка враскачку – это было народное издание Юлиуса Бруммера. Не произнеся ни слова, он открыл дверцу и плюхнулся рядом со мной. Я почувствовал запах кожи и сырой запах его брюк. Я посмотрел на него, и он тоже посмотрел на меня. После долгого молчания он спросил высоким визгливым голосом:

– Вы поедете наконец?

– Куда?

– Да в Берлин, черт подери!

– А вы…

– Да ясно же – я его брат.

– Чей брат?

– Брат Дитриха. Не надо делать вид, что вы удивлены. Все в порядке. Двое наших парней сопроводят этих господ. Бруммера повязали, не так ли?

– Да.

– Его скоро выпустят. Да поезжай же ты наконец, приятель!

Я тронулся с места. Огни остались позади нас. Шуршали «дворники». Гигант представился:

– Моя фамилия Кольб.

– А я думал, что вы брат…

– Я и есть брат.

– Но…

– У нас разные отцы, молодой человек.

Мимо нас проплыл высокий постамент, на котором был установлен покрытый ржавчиной советский танк. Рядом на посту стояли двое мокрых от дождя солдат. Этот памятник неоднократно менял свое местоположение в Берлине: когда я сидел в тюрьме, мне попала в руки статья об этом. Теперь, значит, его установили здесь…

– Много вам потребовалось времени, приятели, слишком много.

– Это из-за тумана.

– Да, конечно, но все-таки очень много! Те приехали за два часа до вас. Вас зовут Хольден? Сидели в тюрьме, да?

– Откуда…

– Брат сказал. По телефону. – Он вздохнул. – Для одного это тюряга, а для другого нечто иное. Вот, взгляните. Вы знаете, что это такое?

– Что?

– Паховая грыжа. Печально. Одно неловкое движение – и привет! А вы знаете, кем я был?

– Кем?

– Вы когда-нибудь слышали об акробатах «Пять Артуров»?

– Да, – соврал я.

– Ну вот! Это был отличный номер, известный во всей Европе. Мы трижды выступали в США. Я был партерным акробатом. Сделал неловкое движение – и грыжа. Грустно все это!

Мы приехали в район Авус. Красные лампочки на высоких антеннах радиостанции РИАС-Берлин мигали под проливным дождем.

– Я не должен жаловаться на судьбу, – сказал Кольб, – ведь у меня есть брат, надежный, как золото. Вы знаете, он меня сейчас поддерживает. И вот теперь он попал точно в десяточку. Я завидую ему. По-настоящему. Все-таки Бог есть. То, что сделал для меня Отто, окупилось.

– Послушайте, Кольб, а куда мы, собственно, едем?

– Куда, куда… Домой. Отдыхать. Вы что, не устали от всего этого?

– Устал, конечно, но…

– Хазенхайде.

– Что это?

– Так называется улица в районе Нойкельн. Пансион «Роза».

– Но послушайте…

– А чего бы вы хотели? Это американский сектор. Телефон в комнате. И это очень важно.

– Почему?

– А потому, что я должен буду вам позвонить и сказать, где забрать папку со всеми делами.

Перед нами замаячили новые огни. Район Авус заканчивался. Мы прибыли в другой район – Шарлоттенбург.

– А вы уверены, что достанете эту папку? – спросил я.

– Да быть такого не может, чтобы я не достал какую-то папку!

– Вот как!

– Да, так! Все абсолютно надежно. Правда, есть одна маленькая сложность. Один из трех парней пристегнул ее к руке металлической цепью. На цепи есть замок, мы видели. И насколько мне известно, ключ от этого замка находится у другого.

– И как же…

– Послушайте, вы что, хотите меня обидеть? У меня паховая грыжа не на кулаках. Я специалист в этих делах. Видите эту дурацкую вышку с антенной? Так вот, когда я вижу ее огни, я становлюсь по-настоящему сентиментальным. Это правда! Я повидал мир, но такого нет нигде! Мне кажется, что сейчас я говорю так, будто я родился в Берлине, а не в Дрездене. Или я не прав?

– Конечно, вы правы.

– Брат здесь не выдержал. Здесь для него слишком тихо. Он же официант, вы знаете. А официант любит торжество, суету, веселое настроение. Но мне этого не надо! Да взгляните же вы на эти огни! Там наверху есть ресторан. Правда, я сам в нем никогда не был. Но говорят, что там просто здорово!

26

В пансионе «Роза» у меня была маленькая комнатка, такая же, как и у вдовы Майзе в Дюссельдорфе. Обставлена она была точно так же, без намека на вкус. Но она не была сырая, и у кровати действительно стоял телефон. На полке лежали Библия, справочник для любителей домашних животных и три французских журнала – «Регаль», «Сенсатион» и «Табу». В «Регале» были фотографии с голыми девицами, в «Сенсатион» – с голыми парнями, а в «Табу» – и то и другое.

Я прилег на кровать и стал листать журналы. Я прочел, что домашние кролики очень плодовиты. В период с марта по октябрь они приносят каждые пять недель от четырех до двенадцати крольчат, которые уже через шесть месяцев сами могут давать приплод, несмотря на то, что в настоящих взрослых кроликов они превращаются лишь через год.

Потом я стал искать в Ветхом Завете историю о Ное и о Всемирном потопе, но к этому времени я уже так устал, что ничего не нашел.

Я уже спал, забыв выключить свет, когда в половине третьего ночи меня разбудил телефонный звонок:

– Хольден?

– Да.

– Говорит Кольб. – В его тонком голосе кастрата звучало удовлетворение. – Я вас разбудил, приятель?

– Да.

– Ну и отлично. Все в шоколаде. В шесть тридцать в аэропорту «Темпельхоф». В ресторане. Не опаздывайте. Там вы получите эту штуку.

– Она уже у вас?

– Послушайте, быстро только кошки родятся. Пока господин еще лежит в постели и спит.

– Но…

– Почему вы такой нетерпеливый? Вы что, баварец?

– Точно.

– Я так и думал! Я ведь вам уже сказал – встречаемся в ресторане аэропорта. Спокойно закажите там чашечку кофе. А я туда приду. И он тоже туда придет. Он летит в семь. А это значит, что он купил билет на семь часов. Здороваться со мной вам совсем не обязательно. Когда я пойду в туалет, вы расплатитесь и подгоните машину к входу в аэропорт. Усекли?

– А если вы не пойдете в туалет?

– Поверьте, я обязательно туда пойду.

Утром светило солнце. Все было точно так же, как и за день до этого. Я поехал в сторону аэропорта. В ресторане я заказал чашку кофе. Внизу, на летном поле, подкатывали серебристые лайнеры. Их заправляли горючим, голос из динамика информировал об отлетах. Я видел, как пассажиры шли к самолетам. Ресторан постепенно заполнялся людьми.

В 6.25 появился Кольб. Теперь на нем был синий двубортный костюм в тонкую белую полоску и открытая белая рубашка. Он уселся рядом с выходом, сделав вид, что не знает меня. Я делал то же самое, и мы оба пили кофе.

В 6.40 в ресторан вошел мужчина. В правой руке у него был толстый портфель из свиной кожи, пристегнутый к запястью металлической цепочкой. Высокий, стройный, в черных роговых очках, он был похож на ученого. Светловолосый официант принял у него заказ в 6.42. Бывший партерный акробат группы «Артуры» читал газету «Тагесшпигель».

– Внимание! – раздался голос из динамика. – Начинается посадка в самолет, рейс пятьсот сорок шесть, авиакомпании «Эйр Франс», вылетающий в Мюнхен. Желаем вам приятного полета.

В 6.48 блондинистый официант принес мужчине в роговых очках чашку кофе. Официант оказался очень неловким. У самого столика он споткнулся, кофейник опрокинулся, и его содержимое вылилось прямо на серый фланелевый костюм мужчины в роговых очках.

Возник небольшой скандал. Мужчина в роговых очках стал громко возмущаться. Официант извинился. В дело вмешались другие посетители ресторана и поддержали мужчину в роговых очках, сказав, что официант действительно работает спустя рукава.

Мужчина в роговых очках попытался отчистить свой костюм с помощью носового платка. Но это ему не удалось, так как у него была свободна только левая рука. Неловкий официант порекомендовал воспользоваться туалетной комнатой. Рассвирепев от произошедшего, мужчина встал и вышел из ресторана. После его ухода поднялся Кольб. Я вышел вслед за ним…

Туалеты были расположены слева от входа в ресторан. Когда я проходил мимо мужского туалета, я услышал отвратительный скрежет, раздававшийся из-за закрытой двери. Я прошел через вестибюль для пассажиров в сторону выхода и направился к стоянке автомобилей за своей машиной. Огромная полусфера радара аэропорта медленно вращалась в утреннем воздухе…

Как только я подкатил «Кадиллак» к стеклянной двери аэропорта, появился Кольб. В руке он держал портфель из свиной кожи. Он сел ко мне в машину, и я тронулся с места. Теперь портфель лежал между нами. Его металлическая цепочка была порвана, а на ее звеньях были следы крови.

– Вы можете высадить меня на Курфюрстендамм, – сказал Кольб, вытирая руки грязным носовым платком, – они тоже были слегка запачканы кровью. – Вам ведь все равно ехать через Курфюрстендамм, раз вы направляетесь в сторону автобана, а мне как раз надо в собес.

– Куда?

– Да в собес, получить пособие.

– Не слишком ли сейчас рано?

– Ничего, так я буду в очереди первым. Ждать я привык. Обычно я читаю газету. А как вы относитесь к этому Хрущеву, приятель?

Так, за разговором, я довез его почти до конца длинной улицы Курфюрстендамм. Здесь он со мной распрощался:

– Вы доставили мне удовольствие, Хольден. Мне очень приятно, что я обслужил вас без сучка без задоринки. Постарайтесь как можно быстрее выехать из города. А потом уже можете ехать не торопясь.

– Никаких проблем.

– Передайте привет господину Бруммеру. Я всегда к его услугам.

– Обязательно передам.

– А скажите… – его заинтересованный взгляд остановился на пакете со сластями, все еще лежащем в салоне, – в пакете ведь шоколад, верно?

– Верно.

– А что вы будете с ним делать?

– Ничего.

– Вы не отдадите его мне? У меня двое мальчишек. Они просто помешаны на шоколаде. Полагаю, что господин Бруммер не будет возражать.

– Конечно нет, – сказал я, и он взял из салона пакет. Какое-то время я его еще видел в зеркале заднего вида. Он стоял с пакетом у кромки дороги и выглядел очень довольным.

Я постарался как можно быстрее выбраться из Берлина. На границе между зонами по-прежнему все было тихо. Контроль прошел без неожиданностей. Я доехал до заброшенной стоянки в районе Брюкка, остановился и достал лежащий под моим креслом портфель.

В то утро на стоянке было еще тихо. Вдали паслись коровы. Я обратил внимание на ветряную мельницу с медленно вращающимися крыльями.

Открыв дверцу машины, я высунул ноги наружу. В портфеле я обнаружил фотографии и документы, а также письма и фотокопии документов с подписями нотариусов. Я просмотрел фотографии, прочитал все письма и все документы, в том числе и фотокопии.

Медленно всходило солнце, и становилось теплее. Время от времени мимо меня проезжали автомобили. Коровы, наклонив головы к земле, поедали траву.

Прочитав все документы и просмотрев все фотографии, я спрятал их в портфель и, опять засунув его под сиденье, поехал дальше. Солнце находилось слева от меня. Я включил радио. Радиостанция «Дойчландзендер» передавала утренний концерт. Мне вспомнились слова Бруммера: «Тот, кто владеет этой папкой, – самый могущественный человек в городе, а может быть, и во всей стране». Я не знал, насколько могуществен был самый могущественный человек в городе и во всей стране. Однако папка, о которой говорил Юлиус Бруммер, теперь находилась под моим сиденьем. Портфель слегка скользил вправо-влево, позвякивая металлической цепью. Все это время я думал о своей матери…

Самым любимым днем моей матери всегда была суббота, а самое любимое время – полдень. У нас была бедная семья, было много долгов. Но раз в неделю на лице у матери появлялось радостное выражение, и она говорила: «Роберт, дорогой, наконец-то мы можем быть спокойны, хотя бы до утра понедельника! В это время не может прийти судебный исполнитель, ни сегодня после обеда, ни завтра никто не сможет отключить ток. Вот почему суббота для меня самый прекрасный день недели!» Я спрашивал: «А почему не воскресенье, мама?» Она отвечала: «В воскресенье, дорогуша, я опять думаю о наступающем понедельнике. А в субботу впереди еще целый день!»

Эта логика с детства так запечатлелась в моем мозгу, что я сохранил ее на всю жизнь. Она была всегда со мной. Это объясняется еще и тем, что я всю жизнь боялся – пусть уже и не представителя службы газоснабжения, снимающего показания газового счетчика, и не электрика, занимавшегося примерно тем же. Но, повзрослев, я стал бояться черных сил, и если, скажем, я уже не боялся долгов, то стал бояться людей, так как люди могли сделать, и делали, зло.

23 августа 1956 года, когда Юлиус Бруммер ехал на своем «Кадиллаке» через советскую зону оккупации Германии в сторону Запада, тоже была суббота, и я, проезжая скудный ландшафт земли Бранденбург – кратчайший маршрут до западного КПП Хельмштедт, – все время думал о своей матери.

Солнце поднималось все выше и выше; тени от кривых сосен на грязно-желтом песке становились короче, а я думал о том, что это было особенное воскресенье – такое воскресенье, после которого просто не стало понедельников. Да, нет, это означало другое – конец всех понедельников и страха перед ними.

Я не знаю, знакомо ли вам ощущение власти. До 23 августа 1956 года я никогда в жизни не обладал какой-либо значимой властью. И никто из всех, кого я знал, не был могущественным. Именно поэтому я постоянно пытался представить себе, что ощущают люди, облеченные властью, например крупные дельцы шоу-бизнеса, миллионеры и крупные военачальники.

Власть, которой я отныне обладал, не была в прямом смысле этого слова моей властью, но все же я был полон решимости получить от нее сполна – правда, действуя тихо и незаметно. Я мог бы при необходимости обойтись и без Юлиуса Бруммера, но ему уже никак не обойтись без меня. Можно было предположить, что он сноб и не захотел бы делиться своими тайнами со своим шофером. Но он не производил такого впечатления. Он произвел впечатление вполне демократичного человека.

Нет, не думаю, что вам знакомо это чувство – ощущение власти в своих руках, уважаемый господин Кельман, комиссар криминальной полиции города Баден-Баден, для которого, собственно говоря, я все это и пишу. Не действительная власть. Не настоящая власть, а власть такого рода, которая 23 августа прошлого года покоилась в виде документов и фотографий под моим сиденьем. Это ошеломляющее ощущение, господин комиссар. Я уверен, что вы такого никогда не испытывали, точно так же, как и моя бедная мать, о которой я думал тогда, 23 августа, проезжая Магдебург, Айхенбарлебен и КПП Хельмштедт между оккупационными зонами, о которой я думал по пути на Запад в тогдашний субботний полдень, который так любила моя мама…

Часть II

1

Порыв ветра взвил юбку Нины Бруммер в тот момент, когда она выходила из такси, и я увидел красивые ноги. Ее белокурые волосы разлохматились. От слабости она откинулась назад и прислонилась к борту машины. Водитель выскочил из такси и поддержал ее. Потом он достал из багажника вещи Нины: канадскую шубку из натуральной норки и маленький черный саквояж для драгоценностей. Больше ничего не было. Шофер понес вещи в стеклянный вестибюль аэропорта «Дюссельдорф-Лохаузен».

Неуверенной походкой Нина последовала за ним. Порывы ветра едва не сбивали ее с ног. На ней был узкий черно-белый костюм, высокие черные ботинки и черные перчатки. На бледном лице бросались в глаза ярко накрашенные губы.

Я припарковал «Кадиллак» чуть поодаль от входа в вестибюль. Я был уверен, что ждать Нину мне придется гораздо дольше, но она приехала уже через пятнадцать минут.

Часы показывали 18.35. Было 27 августа 1956 года. Я вернулся из Берлина четыре дня назад. За это время произошло много разных событий. На голове у меня была толстая повязка. Под левым глазом все еще стоял здоровенный синяк, а грудь болела так, как это бывает после операции. Много событий произошло в эти четыре дня, я еще вкратце расскажу об этом.

Нина Бруммер исчезла в здании аэропорта. Я вышел из машины и последовал за ней. Порывы ветра с каждой минутой становились все сильнее. Скрываясь за черными разрозненными тучами, напоминающими горную гряду, садилось солнце. Небо окрасилось сернисто-желтым, медно-зеленым, фиолетовым и ярко-красным цветом. Под порывами ветра дребезжали придорожные щиты, обрывки газет облепили мне ноги. В воздухе вихрем носилась пыль. Я прихрамывал – нога еще болела от полученных ударов.

В вестибюле аэропорта горело множество неоновых ламп. Их свет смешивался со светом заходящего солнца, падавшим сквозь огромные стеклянные окна, и это создавало безжизненную, холодную атмосферу. Света было много – но ни вещи, ни люди не отбрасывали тени. Голос из динамиков, звучавший как из царства мертвых, отдавался эхом в вестибюле:

– Господин Энгельзинг, только что прибывший из Вены, подойдите, пожалуйста, к стойке информации.

Люди в холле приглушенно разговаривали. За окнами на улице ветер гонял тучи пыли. Я зашел за газетный киоск и стал наблюдать за Ниной Бруммер. Она стояла около стойки оформления билетов компании «Эйр Франс». Ее имя вносили в списки пассажиров. Оформив билет, она получила посадочный талон. Над стойкой на цепи висела латунная доска с информацией:

Ближайший вылет: 20 часов,

Рейс № 541 в Париж

Нина сидела в вестибюле в напряженном ожидании. Я знал, кого она ждет. Но ждала она напрасно…

– Внимание, – вновь раздался голос из динамиков, сопровождающийся таким шумом, что казалось, будто кто-то шагает по опавшим листьям. – Самолет авиакомпании «Пан Америкэн» прибыл рейсом двести тридцать один из Гамбурга. Прибывшие пассажиры выходят из коридора номер четыре.

Я посмотрел в сторону летного поля. Четырехмоторный самолет, вздымая пыль, остановился перед контрольно-диспетчерской вышкой. Пропеллеры перестали вращаться. Под порывами сильного ветра механики катили к самолету трап. Нина взяла свою шубу и саквояж с драгоценностями и пошла по широкой лестнице на второй этаж в сторону ресторана. Я медленно последовал за ней…

Ресторан был пуст.

Заходящее солнце еще рисовало на одной из стен свои фантастические картины: ярко-красные и сернисто-желтые. Нина села за один из столиков у окна. Свет падал на ее волосы, и они отливали золотом. Я остановился у входа и стал наблюдать за ней. Сначала она сидела в полном одиночестве. Затем появился официант и принял у нее заказ. Ожидая заказ, она смотрела вниз на площадку перед диспетчерской вышкой. Борясь с порывами ветра, пассажиры шли от совершившего посадку самолета в сторону здания аэропорта, а к самолету уже подъехали бензовозы с топливом. Механики вытащили металлические шланги и потащили их к бензобакам. Машины и люди, бензовозы и трапы на летном поле – все превратилось в серые силуэты. Я подошел к Нине Бруммер и сказал:

– Добрый вечер.

В ее огромных синих глазах отразился страх. Нина была бледна и красива. Она пристально посмотрела на меня и отрывисто произнесла:

– Добрый вечер.

Я вдруг почувствовал себя так, как будто мне только что сделали укол.

– Вы меня не узнаете?

Ее бескровные ладони сжались в маленькие кулачки.

– Я… нет… Кто вы?

Я промолчал, так как вернулся официант и поставил на стол бокал с коньяком. Прежде чем уйти, он с любопытством посмотрел на меня. Нина прошептала:

– Вы… из полиции?

– Я ваш новый водитель.

– Ох! – Кулачки упали на колени. Она хорошо владела собой, лишь дрожащие ноздри выдавали ее состояние. – Извините, господин…

– …Хольден.

– Господин Хольден. У вас повязка. Вы попали в аварию?

– В определенном смысле – да.

– Что произошло? – Не дождавшись моего ответа, она задала новый вопрос: – А как вы попали сюда?

– Я знал, что встречу вас здесь.

– Каким образом? Этого никто не мог знать… я… я тайно покинула больницу…

– Мне это известно.

– Но откуда, откуда?

– Я знаю все, – сказал я и сел за столик. В ресторане зажглись неоновые светильники, а на взлетно-посадочной полосе стали видны красные, синие и белые огоньки. Горизонт на западе быстро становился пепельно-черным. Черные лохматые тучи все быстрее мчались по небу новой ночи.

Глаза у Нины запали, под ними были синие круги. Но даже несмотря на слабость и страх, ее бледное лицо было прекрасно. Я вспомнил слова старой кухарки-чешки: «Она как ангел, она ангел во плоти. При виде ее все приходят в волнение».

– Говорите, – прошептала женщина. Звякнув золотыми браслетами на запястье, она поднесла бокал к губам, но не удержала его и пролила половину содержимого на белую скатерть.

– Хорошо, я… я отдам вам один браслет…

– Мне не нужно никакого браслета.

– …или дам вам денег…

– Мне не нужны деньги.

– Тогда… что же?

– Я хочу, чтобы вы пошли со мной, – сказал я.

– Это безумие! – Она беспомощно рассмеялась. Дневной свет на улице на пару секунд внезапно стал цвета морской воды. – Куда я должна с вами пойти?

– Домой, – сказал я. – Или назад в больницу. Мы сумеем там объясниться. Через час вы будете лежать в своей постели. И никто ничего не узнает.

Она обхватила голову обеими руками и застонала – она была не в силах что-либо понять.

– А почему вы хотите, чтобы я осталась здесь? Вы говорите, что вам все известно. Значит, вы знаете, что я хочу убежать от мужа… и почему…

– С тех пор как мы впервые с вами увиделись, произошло многое. Ваш муж… сидит в тюрьме. Пока еще сидит.

Она оглянулась и повторила:

– Пока?..

– Ему осталось сидеть недолго. И вы не можете улететь в Париж. Это просто безумие. Я… я… – Внезапно я лишился дара речи, так как представил ее голой, увидел ее прекрасное белое тело, которое всеми фибрами желало того, кто сегодня к ней не пришел. – Я не разрешаю вам лететь в Париж!

– Да вы просто сошли с ума! Что это значит – «не разрешаю»? Вы же наш шофер!

– Господин Ворм не придет.

В ее прекрасных глазах появились слезы, и я почувствовал сострадание к ней, а страстное желание вдруг улетучилось.

– Он… не… придет?

– Нет.

– Я вам не верю! Я послала ему его билет. Я с ним договорилась. Наш самолет вылетает лишь через час…

Я положил кое-что на стол.

– Что это?

– Вы знаете, что это, – сказал я.

Маленький голубой конверт лежал между нами на столе. Мы оба смотрели на него.

– Это его билет? – прошептала она.

– Да.

– Как он у вас оказался? – Ее охватила паника. – С ним что-то случилось?

– Нет.

– Тогда откуда у вас билет?

– Вы можете выслушать меня, уважаемая госпожа? Вы можете меня спокойно выслушать? Я должен вам кое-что рассказать.

Она закусила губу. Кивнув в знак согласия, она посмотрела на меня.

– Пять дней назад ваш муж был арестован в Берлине, – начал я. – Вам это известно.

– Да.

– Четыре дня назад, в субботу, около восемнадцати часов я вернулся в Дюссельдорф…