Текст книги "История Нины Б."

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

3

Ее звали Мила Блехова, и она была из Праги.

У нее был широкий утиный нос и великолепные зубные протезы, а также самое доброе лицо из всех, встречавшихся в моей жизни. Кто бы ее ни увидел, сразу понимал, что эта женщина никогда в жизни никому не солгала и была не способна совершить подлость. Маленького роста, сутулая, с тугим пучком седых волос, она стояла у открытого окна просторной кухни, рассказывала и одновременно готовила еду – рулетики из говядины.

– Какое несчастье, какое огромное несчастье, господин… – Она натирала сочные, темно-красного цвета куски мяса солью и перцем. Несколько слезинок скатилось по ее морщинистым щекам, и она смахнула их тыльной стороной правой ладони. – Извините, что я никак не могу взять себя в руки, но она для меня ребенок, для меня Нина – как родное дитя.

Я сидел рядом с ней, пил кофе и курил. Несмотря на то, что окно было широко раскрыто, на кухне все еще сильно пахло газом. В темном саду за окном шумел дождь.

– Вы давно знаете госпожу Бруммер? – спросил я.

– Больше тридцати лет, уважаемый. – В этот момент она мазала куски мяса горчицей, ее натруженные, чисто вымытые руки ловко двигались. На левом плече ее фартука виднелись две золотые буквы: «J» и «В». – Я была у Нины няней. Я научила ее ходить, есть ножом и вилкой, расчесывать волосы и читать «Отче наш». Я никогда не отлучалась от нее, даже на один день. Господа брали меня во все свои поездки, я всегда была вместе с моей Нинель. Когда она заболела корью, у нее начался страшный кашель… А потом у нее умерли родители, буквально один за другим, и все это мы переживали вместе, моя бедная маленькая Нинель и я…

В этот момент она отрезала тонкие ломтики от большого куска сала и аккуратно укладывала их на куски мяса, намазанные горчицей. Где-то в доме все также нечетко слышались голоса репортеров и агентов уголовной полиции. – Она настолько красива, уважаемый, просто настоящий ангел. А как она добра! Если она умрет, то и мне будет незачем жить. – Она начала резать лук тонкими кольцами. – Она часть меня, прежде всего из-за того, что нам вдвоем довелось пережить. Нищету в Вене, войну и бомбежки, а потом огромное счастье.

– Огромное счастье?

– Да, с благородным господином, который влюбился в мою Нинель. Потом была свадьба. Много денег. Норковая шуба и бриллианты, дорогой дом… – Слезы катились по дряблым щекам кухарки. В желудке у нее урчало, как будто она выпила слишком много газированной воды. – У меня опять приступ, – сказала она смущенно. – Внезапно ее лицо исказилось от боли. – Всегда, когда я нервничаю, у меня случается приступ. Это от щитовидки. У меня гипертрофия железы. – Она положила колечки лука поверх сала. Послышался тонкий жалобный скулеж. Старый боксер лежал, свернувшись колечком, рядом с плитой и смотрел на нас полуслепыми глазами. – Моя бедная Пуппеле, как это ужасно… – Она поманила собаку. Пес вяло подошел и стал тереться о ее ногу. Мила осторожно заворачивала первую порцию мясного рулета. – Если бы не наша Пуппеле, она бы точно умерла, моя бедная Нина…

– Это почему же?

– Видите ли, сегодня среда, всех нас в этот день отпускают домой, камердинера, прислугу и меня. В два часа Нинель мне сказала: «А не сходить ли тебе в кино?» Но я отказалась, сказав, что лучше прогуляюсь с собакой… – Старый пес опять заскулил. – Мы пошли вниз, к яхт-клубу, а Пуппеле вдруг начала скулить и тянуть поводок в сторону дома… Животное сразу что-то почувствовало… – Первые порции мяса уже были готовы. Мила аккуратно проткнула их алюминиевой спицей. – Я испугалась и побежала к дому, а когда зашла на кухню, то сразу же увидела ее лежащей на полу перед плитой… Все газовые краны были открыты, и она уже почти не дышала. – У нее опять заурчало в животе.

– А как долго вас не было дома?

– Около трех часов.

– И этого времени хватило, чтобы…

– Она еще проглотила веронал. Целых двенадцать таблеток.

– А сколько лет госпоже Бруммер?

– Тридцать четыре. – Она свернула еще один кусочек мяса, бросив сало бедному псу. Он хотел его поймать, но промахнулся.

– Почему она это сделала? – спросил я.

– Не знаю. Этого никто не знает.

– Они жили с мужем счастливо?

– Лучше не бывает. Он носил мою Нинель на руках. Денег достаточно, забот у нее не было никаких. Я не понимаю, я не в состоянии это осознать…

Дверь отворилась, и вошел полицейский, который смотрел мой паспорт:

– Кофе еще остался, бабуля?

– Сколько вашей душе угодно. Кофейник стоит вон там. Возьмите сахар и молоко…

– Мы только что связались по телефону с больницей, – приветливо сказал он, наливая полную чашку. – Господин Бруммер возвращается домой.

– А госпожа? – Губы старой женщины задрожали. – Что с ней?

– Врачи пытаются ее спасти при помощи специальной камеры с кислородом и кардиозола. Это для сердца.

– Боже милостивый! Только бы она выжила!

– Главное, чтобы она ночь продержалась, – сказал полицейский и вышел в холл.

Собака, словно все поняв, опять начала скулить. Мила, с трудом присев на негнущихся ногах, погладила ее по животу. Она заговорила с ней на своем родном, богатом согласными звуками языке, но Пуппеле продолжала скулить, а на кухне все еще стоял запах газа.

4

За прошедшие полчаса Мила приготовила ужин. Уже была готова красная капуста и картошка.

Зазвонил телефон.

Старая женщина быстро сняла трубку маленького белого аппарата, висевшего на кафельной стене рядом с дверью:

– Слушаю вас. – Она слушала и делала трудные глотательные движения, прижав руку к отдававшему болью желудку. – Все поняла, достопочтенный господин. Сейчас пойду накрывать на стол.

Все это длилось довольно долго. Мне очень хотелось уйти, но я не знал куда.

Вернуться в комнату, которую я снимал, с одной маркой и тридцатью одним пфеннигом в кармане не отваживался. Единственная моя надежда была связана с Юлиусом Бруммером. Я продолжал цепляться за эту надежду.

Мила уже давно поняла, как обстоят мои дела.

– Здесь еще водитель, – доложила она. – Вы приказали ему прийти, уважаемый господин. Он уже давно ждет. – Она мне приветливо кивнула и вновь прильнула к трубке. – Хорошо, я скажу ему. – Она повесила трубку и заспешила к столу, где принялась устанавливать на поднос посуду и столовые приборы. – Вы можете пойти вместе со мной.

– Мне бы не хотелось мешать господину Бруммеру во время еды.

– У нас другие порядки, а по средам тем более. Слуг в этот день нет, и прислуживаю я… Пиво надо не забыть.

Она достала из холодильника две бутылки и поставила их на поднос. Затем она нагрузила поднос посудой с едой и понесла его к лифту, связывающему кухню со столовой. Мила нажала на одну из кнопок, и лифт шумно пошел вверх. Старая кухарка сняла фартук, и мы вышли из кухни. Спотыкаясь, за нами последовала старая собака.

В холле уже никого не было. Кто-то прикрыл окна и входную дверь. Полицейские и репортеры исчезли, оставив свидетельства своего пребывания в виде множества грязных следов на ковре, полных окурков пепельниц, а также пустых кофейных чашек. В холле было холодно, от дождя он наполнился сыростью.

По лестнице мы поднялись на первый этаж. Под скрип деревянных ступеней я рассматривал темные картины, висевшие на стенах. Я немного разбирался в живописи – несколько лет назад я имел дело с картинами. Было очень похоже, что «Крестьяне» Брейгеля – оригинал. Рядом висела копия «Сюзанны» Тинторетто. Бородатые старцы сладострастно поглядывали на молодую девушку с крутыми бедрами и высокой грудью, стыдливо смотревшую в сторону небольшого пруда…

Полуслепая собака плелась за нами по коридору, в который выходило множество дверей.

Третью дверь Мила отворила. Это была просторная столовая. На шелковых обоях в серебряных и светло-зеленых тонах были изображены листья и вьющиеся растения. На окнах висели тяжелые темно-красные гардины. В центре стоял старинный стол в окружении дюжины антикварных стульев. Низкие буфеты у стен были украшены ажурной резьбой. В отличие от холла здесь было очень тепло. Я смотрел, как Мила сервировала торцевую часть огромного стола, покрытого тяжелой камчатной скатертью. Она поставила серебряный канделябр, зажгла семь свечей и погасила люстру. Помещение погрузилось в теплый полумрак. Старая кухарка открыла стенную панель, прикрывавшую лифт. Неся блюда с едой к столу, она сказала:

– Раньше столовая была внизу. Там у нас сейчас переговорная комната. Лифт тоже новый. Пока еда окажется на столе, она уже успевает остыть…

Старый боксер хрипло залаял и поплелся ко второй двери, которая сразу отворилась. Вошел незнакомый мужчина. Пламя семи свечей озарило черный двубортный костюм, белую рубашку и серебристый галстук. Человек был совершенно лысый, очень большого роста и очень толстый. При всей своей тучности он почти грациозно передвигался на своих маленьких ножках в изящных туфлях. Он вплыл в столовую наподобие огромного воздушного шара, который, ударившись о пол, тотчас же должен был устремиться ввысь.

У мужчины был круглый череп, низкий лоб и здоровый, розоватый цвет лица. Маленькие водянистые глазки были прикрыты жирными веками, над женственным ртом топорщились пшеничного цвета усы. Собака жалобно заскулила. Толстый великан погладил ее:

– Да, Пуппеле, да… – Он выпрямился. – Господин Хольден? Добрый вечер, я Бруммер. – Рука у него была маленькая и мягкая. – Извините, что заставил вас так долго ждать. Вы уже, наверное, знаете, что здесь произошло.

Он говорил быстро и производил впечатление владеющего собой сильного человека. На вид ему было лет сорок пять.

– Господин Бруммер, – сказал я, – позвольте выразить вам мое искреннее участие. Вряд ли это удачный момент для моего визита. Может быть, мне прийти завтра?

Юлиус Бруммер покачал головой. Я заметил, что он беспрерывно двигает челюстью, – у него во рту была жвачка. Все сказанное мной он пропустил мимо ушей и спросил:

– Вы голодны, господин Хольден?

Я кивнул. От голода у меня уже кружилась голова.

– Еще один прибор, Мила.

– Слушаюсь, мой господин.

– Не нужно делать кислую мину, господин Хольден. Чем мы поможем моей жене, если откажемся от еды? Больше, чем меня, это дело не касается никого. Я люблю свою жену. Мы были счастливы, не так ли, Мила?

– Еще бы, мой господин… – Старая кухарка мучительно сглотнула, сервируя второй прибор. Бруммер подошел к ней и прижал к себе ее седую голову. – Почему она это сделала? Почему?

– Этого никто не знает, Мила. – Его голос звучал тепло. – Меня к ней еще не пускают. Но я выясню, что произошло, поверь мне!

– А вдруг она умрет, мой господин, вдруг наша Нина умрет?

Он властно покачал головой, что означало: она не умрет.

От этого его движения головой исходила необъяснимая сила. Мила заворожено смотрела на него. Этот человек был для нее воплощением силы и спокойствия.

– Я приготовила для вас шпигованную говядину с красной капустой, – с трудом проговорила она.

– С салом?

– Вы просили с салом.

Он поднял крышку блюда для мяса:

– Четыре штуки?

– Я по ошибке сделала еще две для госпожи…

– Ну да ладно, к тому же у нас сейчас господин Хольден.

– Я глупая старая баба, мой господин.

– Добрая Мила, ты лучше всех, – сказал Юлиус Бруммер.

Это был тот самый Юлиус Бруммер, смерть которого, соблюдая все меры предосторожности, я стал готовить сегодня, когда, спустя три четверти часа, начал писать эти строки: я ненавижу его сильнее, чем кто-либо еще на этом свете может ненавидеть другого человека…

5

– Вот лучшее пиво в мире. Я имею в виду «Пльзеньское». – Тыльной стороной ладони он вытер пену с губ. Наконец-то мы остались с ним вдвоем. – Разлито на пивоварне. Мне поставляют его ящиками. Видите на этикетке серп и молот? Прямо из Праги. Красные тоже могут варить пиво.

Он разрезал в своей тарелке мясо на две части и половинку бросил старому боксеру, стоявшему около него. Кусок упал на ковер. Пуская слюну, пес принялся за еду.

– Бедная Пуппеле уже ничего не видит. – Бруммер облизал свои жирные пальцы. – Когда она второй раз ощенилась, она облысела. Но для нас это не важно. Мы тебя любим, Пуппеле.

– Сколько ей лет? – спросил я.

– Одиннадцать или двенадцать, точно не помню. Я нашел ее зимой сорок пятого в развалинах дома, полуживую. – Он бросил на ковер еще один кусок мяса. – Мила будет ругаться за то, что мы все пачкаем, Пуппеле… – Было ясно, что он любил старого пса. Неожиданно Бруммер сказал: – Я не хочу, чтобы у вас сложилось ложное впечатление, Хольден.

– Ложное впечатление?

– Да. Оттого что я не говорю о своей жене. Я просто не могу. Когда я думаю о ней, то просто теряю голову. Почти все против меня.

Я посмотрел на свою тарелку. На ней были выгравированы буквы «J» и «В». Такая же гравировка была на ножах и вилках.

– Вы не любопытны?

– Не особенно, – сказал я.

– Вот и отлично. Возьмите картошку и капусту. Отличная капуста, верно? Видите ли, Хольден, я задавил человека. – Я положил себе еще красной капусты. – Неприятная ситуация. Он плохо слышал. Выбежал мне прямо под колеса. Я уже ничего не смог сделать, правда! Но я ехал с вечеринки, где выпил три или четыре порции мартини. Ну, может, пять. Но я был абсолютно трезв. – Я ел красную капусту, картошку, и шпигованную говядину. – Было много шума, приехали патрульные машины. У меня взяли кровь на тестирование и обнаружили в ней алкоголь. Отобрали права ко всем чертям и сказали, что если застукают за рулем, то у меня будут большие неприятности. Именно так. Не повезло мне, правда?

– Да, не повезло, – ответил я.

– Вот поэтому мне и нужен водитель. Тот, который у меня был, вдруг стал дерзить. Симпатичный такой пидер. Его шантажировали мальчики, а он попытался шантажировать меня. Ну, я его и выгнал. Я никому не позволю себя шантажировать, Хольден.

– Я не голубой.

– Да вы и не похожи. Так что с вами случилось?

– Простите?

– Что с вами произошло?

– У меня все в порядке, господин Бруммер.

– Да бросьте!

Я положил нож и вилку на тарелку.

– Ну расскажите же!

Я молчал.

– На мое объявление я получил семнадцать предложений. – Он поковырял указательным пальцем в зубах и, оставшись недовольным результатом этой процедуры, продолжил есть. Потом он сказал: – Ваше предложение запомнилось мне. А знаете почему?

– Почему, господин Бруммер?

– Оно было написано так жалобно, с такой услужливостью, почти с мольбой. Вы богобоязненны, Хольден?

Я молчал.

– Служили в СС?

– Нет.

– В партии состояли?

– Нет.

– Вы не хотите говорить, – констатировал он и снова начал ковырять в зубах. Пламя свечей дрожало. Собака скулила. Мне показалось, что здесь у меня нет никаких шансов. Маленькие глазки Юлиуса Бруммера превратились в щелочки. – У меня в Дюссельдорфе много врагов, Хольден. Но у меня и много друзей. В том числе и в полиции. Что вы сказали?

– Я ничего не сказал, господин Бруммер.

– У меня есть друзья, например, в службе идентификации. Фамилия начальника этой службы Рем. Он добрый малый. Выполняет все мои просьбы. Дает справки по всем вопросам. Хорошо иметь таких друзей, как вы считаете?

– Конечно, господин Бруммер.

– Надо бы ему позвонить. Как ваше имя, Хольден?

– Роберт.

Он подошел к телефонному аппарату, стоявшему на одном из старинных комодов.

– Роберт Хольден, прекрасно, а дата рождения?

– Седьмого апреля шестнадцатого года.

– Место рождения?

Я молчал. Он начал набирать номер телефона:

– Паспорт при вас?

– Да.

– Дайте сюда.

Я не пошевелился. По какой бы дороге я ни шел, она всегда приводила в тупик.

– Давайте же, Хольден, выкладывайте паспорт!

В тишине я слышал, что набранный номер свободен: в трубке монотонно раздавались гудки. Я сказал:

– Положите трубку, господин Бруммер. Я сидел в тюрьме.

– Вот видите. Сколько?

Я начал врать. Мое прошлое должно исчезнуть, свою вину я уже искупил. Я уехал из Мюнхена, чтобы наконец-то покончить со своим прошлым. Мюнхен был далеко, поэтому я соврал:

– Два года.

– Когда освободились? – Он положил трубку на аппарат.

– Четыре месяца назад.

– За что сидели?

Я врал и с отчаянием видел, что он мне не верит:

– Ложное банкротство. Я торговал тканями.

– Правда?

– Правда, – соврал я.

В тот день я много наврал Юлиусу Марии Бруммеру.

Я отсидел в тюрьме не два года, а девять лет, и не за ложное банкротство, а за убийство. Я убил свою жену Маргит, которую любил больше всего на свете.

У меня никогда не было магазина «Ткани» в Мюнхене. Я торговал антиквариатом, был экспертом произведений искусства. У меня был хороший магазин на улице Театинерштрассе.

Когда началась война, у нас была счастливая семья. Где бы я ни был – Польша, Франция, Африка, Россия, – везде мне снилась моя жена, только она одна. Я жил только ради нее, я ненавидел войну, военную форму и обязанность убивать.

После войны, в конце 1946-го, я вернулся домой. Это была долгая война, и я потерял на ней больше, чем другие.

Когда я вошел, она лежала голая в постели с каким-то парнем. И вот тогда я сделал это. Я ударил ее. Из раны на лбу, которую нанес мне тот парень, перед тем как убежать, кровь заливала мне глаза, и я видел все через липкую, плотную красную пелену. Я бил ее и слышал, как она кричала до тех пор, пока соседи меня от нее не оттащили. Она умерла в ту же ночь, моя Маргит, любовь моя. И убил ее я.

Суд принял во внимание смягчающие обстоятельства, мне дали двенадцать лет. После девяти лет отсидки меня помиловали.

Я уехал из Мюнхена, чтобы забыть Маргит, мое прошлое, абсолютно все. Я все потерял – жену, антикварный магазин, дом. И сейчас я хотел начать все заново. Именно поэтому я и врал Юлиусу Марии Бруммеру.

Он молча смотрел на меня.

Я встал в полной уверенности, что сейчас он прогонит меня. Кто же возьмет на работу водителем бывшего зэка? Я должен был предвидеть, что мне не повезет и на этот раз. Мне уже никогда не повезет. С таким прошлым – стопроцентно.

– Почему вы встали, Хольден?

– Чтобы попрощаться, господин Бруммер.

– Сядьте. Четыреста плюс питание и проживание. Согласны?

Я покачал головой.

Он неправильно расценил этот жест моей растерянности:

– Мало?

Я кивнул. У меня кружилась голова.

– Ну, тогда пятьсот. Но сразу вам скажу – работы будет много, я постоянно в разъездах: Гамбург, Мюнхен, Берлин, Париж и Рим. Я боюсь летать.

– Вы меня берете, несмотря на мое прошлое?

– Именно поэтому. Такие люди, как вы, привязчивы. Есть еще вопросы, Хольден?

– Да. Вы не могли бы заплатить мне за месяц вперед в качестве аванса? У меня долги.

Он вытащил из заднего кармана брюк пачку банкнот, послюнявил большой палец и, отсчитав десять купюр по пятьдесят марок, положил их на стол. Мой затылок покрылся испариной, во рту пересохло. Фиолетовые купюры лежали полукругом на столе, как радуга после грозы. Я чувствовал, что Бруммер с любопытством наблюдает за мной. Я поднял глаза.

– Вы пьете, Хольден?

– Нет.

– Это главное условие. А как насчет баб?

– Бывает.

– Можете приступить к работе немедленно?

– Конечно.

Зазвонил телефон. Бруммер вразвалку направился к аппарату и снял трубку:

– Слушаю!

Потом он молча слушал, голос на том конце провода нечетко доносился и до меня. Я собрал банкноты. Старая собака подползла на брюхе к своему хозяину. По оконным ставням хлестал дождь.

– Я еду, – сказал Бруммер. Он положил трубку на аппарат и провел рукой по лбу. Собака взвыла. – Вы должны немедленно доставить меня в больницу. Моя жена при смерти.

6

В гараже стояли три машины: «Мерседес», «БМВ» и черно-красный «Кадиллак». Мы взяли «Кадиллак». Между нами лежала собака и поскуливала. Ее слюна стекала тонкой струйкой на кожу сиденья.

– Быстрее!

Он смотрел вперед сквозь дождь, его нижняя челюсть работала как мельница. Пахло мятой. Я нажал на газ. Стрелка спидометра дошла до сотни. Мы мчались вдоль Рейна на юг, в сторону центра города.

– Быстрее, черт побери! – сказал Юлиус Бруммер. Сто десять, сто двадцать, сто двадцать пять. Дворники носились по стеклу с сумасшедшей скоростью, на сыром шоссе машину повело.

– Смотрите не наложите в штаны, Хольден, «Кадиллак» запросто держит такую скорость. Он влетел мне в копеечку!

Путь до больницы Святой Марии я проделал за семь минут. Машина еще не успела остановиться перед воротами, как Бруммер уже выскочил из нее. Собака последовала за ним. Вращающиеся входные двери пришли в движение, и они оба исчезли из глаз.

Я медленно съехал вниз к дороге и припарковал машину на пару метров ниже, под старым каштаном. Здесь было темно. Дождь барабанил по крыше. Я включил радиоприемник…

– …Двадцать два часа, радиостанция «Вестдойчер рундфунк» передает последние известия. Лондон. Состоялось заседание Комитета по разоружению ООН. В целях обеспечения взаимной безопасности на основе мировой системы воздушного и наземного контроля от внезапного нападения представитель США Штассен от имени Великобритании, Франции и Канады, а также с согласия правительств Норвегии и Дании выдвинул СССР следующее новое предложение: все районы Заполярья в СССР, Канаде, на Аляске, в Гренландии и Норвегии, а также вся территория Канады, США и Советского Союза западнее ста сорока градусов западной долготы…

На улице не было ни души. Дождь не прекращался. Левую руку я держал в кармане куртки, где лежали десять купюр по пятьдесят марок…

– …восточнее ста шестидесяти градусов восточной долготы и севернее пятидесяти градусов северной широты, а также остальная часть Аляски и полуострова Камчатка, включая Алеутские острова и Курилы, также будут находиться в зоне контроля…

Пятьсот марок. За комнату заплачено. Работа у хозяина, не задающего вопросов. В городе, где меня никто не знает…

– …а также европейская зона контроля между десятью градусами западной долготы и шестьюдесятью градусами восточной долготы, а также сорока градусами южной широты, пролегающая западнее Англии, по району Средиземного моря и вдоль Урала…

Почему Нина Бруммер, богатая, избалованная женщина, решила покончить с собой?

– …западноевропейские государства, включая ФРГ, почти всю Италию, Францию, Англию, Ирландию, Португалию и большую часть Греции…

Этого никто не может понять. Даже Мила Блехова. Интересно, как выглядит эта Нина Бруммер?

– …а также часть Турции общей площадью три с половиной миллиона квадратных километров составляют инспекционную зону. Для этого Советскому Союзу надлежит…

Бруммер богатый человек. По всей видимости, он спекулянт.

– …свою спутниковую систему и свою территорию вплоть до Урала…

А может быть, мне не стоило брать деньги?

– …с территорий в семь миллионов квадратных километров…

Почему Нина Бруммер решила отравиться?

– …предоставить для инспекционного контроля и…

Не умерла ли она уже?

А потом я заснул…