Текст книги "История Нины Б."

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

30

Когда мы приехали домой, она пошла в свою комнату, а я на кухню, где Мила опять пекла яблочный пирог для господина Бруммера. Я наблюдал за ней. Время от времени позвякивал телефон – он позвякивал всегда, когда Нина поднимала в своей комнате телефонную трубку, чтобы набрать нужный номер телефона.

– Моя Нина кого-то обзванивает, – сказала Мила с любовью, и с такой же любовью она принялась укладывать ломтики яблок на тонкое тесто в формочке. – Наверняка она звонит в связи с пресс-конференцией, которая состоится сегодня вечером. Я по радио слышала об этом, в девятнадцать часов, в новостях. Полагают, на ней будет сделано сенсационное обращение. Это замечательно. Я ведь вам говорила, господин Хольден, что нам нечего опасаться за нашего господина. В итоге всегда побеждает добро.

Я ушел в свою комнату, лег на кровать и стал думать, что делать дальше. В 20.00 я ужинал вместе с Милой на кухне. Телефон продолжал позвякивать. Но один раз он зазвонил по-настоящему. У Нины был очень усталый голос:

– Господин Хольден, я прошу вас пока не ложиться. Вполне возможно, что вы мне сегодня еще понадобитесь.

Поэтому я стал играть с Милой в канасту. Поскольку нас, игроков, было всего двое, каждому приходилось держать в руках очень много карт. У меня в голове было очень много посторонних мыслей, и я проигрывал. В 22.00 мы слушали вечерние последние известия. О пресс-конференции диктор ничего не сказал.

– Пока не время, – сказала Мила. – Ну как, господин Хольден, сыграем еще разок?

– Нет, – сказал я, – я хочу выйти подышать свежим воздухом, иначе я засну.

В парке было очень жарко. На озере расквакались лягушки. Небо уже просветлело, и я увидел звезды. Я ходил взад-вперед по гаревой дорожке от виллы до улицы и курил. После грозы воздух был очень чист, я глубоко дышал и чувствовал, что у меня наступает душевное равновесие. Точно так же я чувствовал себя и после вынесения мне приговора, когда наконец-то все определилось.

Наконец-то и здесь все определилось.

Я вернулся в дом и поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж мимо крестьян Брейгеля, деревьев Фрагонара и Сюзанны Тинторетто.

Нина сидела за столиком у окна, подперев голову руками. Телефон стоял перед ней. В комнате горели все люстры, освещая бело-золотую мебель. На Нине была песочного цвета юбка и темно-желтый пуловер. На ее лице без косметики губы казались серыми, а под глазами были синие круги.

– Что вам угодно, господин Хольден?

– Прошу вас не воспринимать мой вопрос как бестактный. Вам удалось достать деньги?

– Всего четыре тысячи. Один человек мне еще должен позвонить. Но ведь пока только половина одиннадцатого. – После небольшой паузы она продолжила: – Я ведь могу просить об этом только своих подруг, а не мужчин. К тому же сумма очень большая. Подружки действительно стараются мне помочь – но у кого есть столько денег? Может быть… – Зазвонил телефон. Она быстро подняла трубку: – Да, Элли? Да… ничего не поделаешь… Да нет, я не сомневаюсь в тебе. Спасибо, что ты хотела мне помочь. Как? Да нет, такой необходимости нет. Всего доброго. – Она положила трубку. – Итак, у меня всего четыре тысячи.

Одно из окон было открыто, лягушки на озере громко квакали, и от ночного ветра колыхались шторы. Я очень четко представил себе дальнейший ход событий и, глядя на золотые листочки роз на обоях, на маленькие уши Нины под светлыми волосами и черную родинку на ее левой щеке, сказал:

– У меня есть остальные деньги.

Она покачала головой.

– Да, – сказал я. – Сейчас вам надо подумать о себе.

– Но это же ваши деньги.

– Мне их дали за грязное дело. Почему бы мне тоже не дать их на грязное дело?

Она молчала.

– Я люблю вас, – сказал я. – И не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось.

– Как вы можете меня любить после всего… после всего, что я натворила?

– Этого я не знаю, – сказал я. – Но я вас люблю.

Она подошла к открытому окну и повернулась ко мне спиной:

– Вначале я надеялась, что вы придете, господин Хольден, и хочу, чтобы вы об этом знали. Когда человек испытывает страх, он становится бессовестным и аморальным, не так ли?.. Я думала, что вы что-либо потребуете за это…

– И вы бы согласились? – спросил я.

– Да, – просто сказала она. – Ибо в таком случае это была бы сделка, и я бы поняла, что вы не любите меня.

– Но я ничего не требую.

– А это значит, что вы требуете гораздо большего.

– Я бы потребовал, если бы такое можно было потребовать. А так, как сейчас обстоят дела, я могу лишь надеяться.

Она повернулась ко мне, ее глаза опять стали очень темными.

– Нет, – сказала она. – Это для меня невозможно – взять у вас деньги.

31

В 22.30 мы уже были в большом, продуваемом ветром помещении камеры хранения на главном вокзале Дюссельдорфа. На глубоких деревянных полках рядами стояли сотни чемоданов. Пахло дымом. Лица людей были усталыми. Плакал маленький ребенок – он хотел спать. Прислонясь друг к другу, на лавке сидели двое пьяных. Нина стояла рядом со мной, в сером мохеровом пальто и коричневых туфлях без каблуков. Она была без косметики.

В 23.25 появился Тони Ворм. Воротник его мягкого синего пальто был поднят, а шляпа надвинута на лоб.

Когда Нина его увидела, она тихо застонала:

– Я не могу, я не могу…

– Вы должны, – сказал я. – Правда, я не знаю, отдаст ли он мне настоящее письмо.

В это время Ворм подошел к служащему камеры хранения и вручил ему квитанцию на чемодан. Сорок пять минут назад Нина позвонила в пансион и договорилась с Вормом о встрече здесь. Мы видели, как он, получив свой чемодан, тотчас же передал его носильщику. Носильщик исчез. Ворм подошел к нам. На этот раз он не тратил время на лицемерие. Его поезд отправлялся через двадцать минут, и сделка должна была состояться.

– Пошли в ресторан.

Ему никто не ответил.

За огромным носильщиком – а Ворм выбрал самого здорового – мы шли по длинному коридору под железнодорожными путями ко входу в ресторан. Воздух в ресторане был затхлый, пахло дымом, а кроме того, стоял сладковатый запах пива и пищи. За столиками было еще много людей, которых обслуживали усталые официантки. Ворм помахал носильщику:

– Сюда!

Тот сел за столик у входа. За соседним столиком сидел полицейский и пил кока-колу…

Лицо Нины ничего не выражало, глаза были совершенно пустыми. Она не промолвила ни единого слова.

– Где деньги? – спросил Ворм.

– Вы получите их от меня, – ответил я. – Но не двадцать, а десять тысяч, и это предельная сумма.

– Двадцать тысяч. Столько мне предлагает Либлинг. Мне жаль, но мне очень нужны деньги.

– Пятнадцать, – сказал я.

– Нет.

Я повернулся к Нине:

– Пошли.

Мы встали и направились к выходу.

– Согласен, – вполголоса сказал Ворм.

Мы вернулись за столик. Ворм открыл чемодан и вытащил письмо.

– Это оно? – спросил я Нину.

Ворм вытащил листок из конверта и держал и то и другое в руках, как фокусник держит цилиндр и кролика. Нина кивнула. Да, это было именно то письмо, я и сам узнал тонкий, дрожащий почерк Нины на конверте…

Я вытащил из кармана пачку фиолетовых банкнот достоинством в пятьдесят марок, полученных мною от маленького доктора Цорна. Я начал пересчитывать деньги и, прикасаясь к каждой купюре, чувствовал легкий укол в плечи, как будто кто-то втыкал мне в тело иголку, триста таких уколов…

Купюры укладывались в стопки перед красивым мальчиком, который пересчитывал их, беззвучно шевеля губами. Когда я насчитал чуть более двухсот купюр, полицейский, сидевший за соседним столом, произнес:

– Было бы здорово, если бы столько было хоть у одного из нас!

Ворм довольно кивнул ему в знак согласия, а я продолжал считать до трехсот и внимательно наблюдал за лежащим между нами письмом. Мы одновременно схватили их: он – деньги, я – письмо.

– Внимание, – раздался голос из динамика, – скорый поезд в Гамбург с остановками в Дортмунде, Билефельде и Ганновере отправляется через пять минут с тринадцатого пути. Желаем вам приятного путешествия.

Ворм спрятал деньги в карман и встал из-за стола, за ним поднялся и я.

– Сидите, – тихо сказал он и обратился к полицейскому: – Господин вахмистр, вы не подскажете господам, как отсюда добраться до Кройцштрассе?

– С удовольствием, – ответил полицейский и придвинулся к нам.

– Большое спасибо, – сказал Ворм. Он поклонился Нине, смотревшей в пол, и направился к выходу. Я не мог последовать за ним и сбить его с ног в темноте, как задумал ранее. Полицейский сидел напротив меня и вежливо объяснял:

– Итак, представьте себе, что пивной бокал – это вокзал, вы выходите из него и попадаете на Вильгельмплац. Затем вы идете вниз до Бисмаркштрассе, проходите по ней три квартала, затем налево…

Ворм уже подошел к выходу. Он здорово это придумал с полицейским. Сверкнули стекла вращающейся двери, и Ворм исчез. А с ним и мои деньги.

32

– Мне надо выпить, – сказала Нина. Мы вышли из здания главного вокзала на опустевшую площадь. Неожиданно Нина качнулась и схватилась за мою руку. – Мне надо немедленно выпить. Мне так плохо… Как только я вспомню о нем, меня сразу тошнит…

– Не думайте о нем…

– Мне надо выпить. Выпив, я устану и смогу уснуть и больше не думать об этом…

Она упала мне на грудь и заплакала. Я крепко держал ее и смотрел поверх ее головы на опустевшую площадь с лужами от дождя, в которых отражался свет фонарей. Она продолжала всхлипывать, но я услышал ее слова:

– Я вам их верну… когда-нибудь я смогу их собрать. Вы все получите назад. Этот подлец, этот подлец…

Мимо нас прошла уличная девица с ярко накрашенными губами. Размахивая сумкой, она погрозила мне пальцем:

– Злой мальчик, не расстраивай свою маленькую маму!

Я прижался губами к волосам Нины и смотрел на широкую площадь. Дождевых луж было еще много. И в них отражался свет уличных фонарей.

33

В ту ночь мы побывали во многих заведениях. И ни в одном – первоклассном. В хороших ресторанах Нину знали. Везде мы заказывали виски, и нигде Нина не могла оставаться долго. Спустя какое-то время она начинала нервничать и хотела уйти.

– Мне здесь не хватает воздуха, давайте уйдем отсюда, – говорила она. Или: – Эта музыка меня раздражает, я не слышу ни одного вашего слова.

Так мы шли с ней через весь город, представляя собой довольно странную пару: она без косметики, в туфлях без каблуков, в пуловере и простой юбке, а я в шоферской униформе. Прохожие пялили на нас глаза, тем более что Нина пару раз принималась плакать. А потом она сказала:

– Хольден, снимите эти буквы.

Я вытащил булавки с золотыми буквами «J» и «В» из отворотов своего пиджака, оставил в машине форменную фуражку, и мы пошли дальше.

В маленьком баре в центре города на столах горели свечи, электрического света не было вовсе. Пианист играл на рояле. А я, в синем пиджаке, белой рубашке и синем галстуке, уже превратился в такого же, как и все, посетителя.

– Здесь уютно, – сказала Нина, – давайте останемся здесь. – Она уже немного выпила, но еще не устала.

В этом баре обслуживали только девушки.

– Виски, пожалуйста, – попросил я.

– Красивая девушка, правда, Хольден?

– Правда.

– Она посмотрела на вас с большим интересом.

– Да нет.

– Да. А она что, не нравится вам?

– Не нравится.

– Ах, Хольден…

Нам принесли виски.

– Вы красивая девушка, – сказала Нина, – А как вас зовут?

– Лили, уважаемая госпожа.

– У вас красивое имя, Лили.

– Спасибо, госпожа, – сказала девушка.

– А не поехать ли нам домой? – спросил я.

Она взяла мою руку:

– Мне так страшно ехать домой. Там я совсем одна в своей комнате. Нет, пока мы не поедем домой. Я не пьяна, правда. Я… я чувствую себя лучше, Хольден. Вы знаете, я даже рада, что так случилось. Я говорю правду. Я… я все еще думала о нем… и меня тянуло к нему. А сейчас все кончено.

– Правда?

– Конечно.

– Я люблю вас.

– Значит, вы все-таки чего-то хотите.

– Да, – сказал я. – Конечно.

– Вы честный.

Я тоже уже немного выпил.

– Мы с вами одно целое, – сказал я. – Придет время, и вы это почувствуете. Нам спешить некуда. И я могу подождать.

– А как долго вы сможете ждать?

– Очень, очень долго. Вас я могу ждать.

– Кругом так много красивых девушек, Хольден. Посмотрите хотя бы на Лили.

– Но я хочу вас.

– Вы с ума сошли. То, о чем мы с вами говорим, просто какой-то идиотизм. – Однако руку она не убрала и неожиданно посмотрела на меня так, что мне стало жарко. – Теперь у вас есть письмо…

Я вытащил его из кармана и сказал:

– Я бы с удовольствием прочел его.

Она покраснела, как юная девушка:

– Нет! – Потом, увидев выражение моего лица, тихо сказала: – Прочтите его.

– А теперь мне уже не хочется.

Я поднес письмо к свече, и оно, треща и извиваясь, загорелось желтым пламенем. Я подождал, пока оно полностью сгорело, бросил черный пепел в пепельницу и размельчил его ложечкой от коктейля:

– Никогда больше не пишите писем.

– И вам в том числе?

– Никому. Ибо любой человек может сотворить другому зло.

– У вас в жизни было много женщин?

– Не очень.

– Хольден…

– Да?

– А у меня было довольно много мужчин.

– Давайте выпьем еще?

– Ах, Хольден, вы такой любезный.

– Я влюблен, – сказал я. – И это не игра.

34

Мы остались в баре со свечами.

Пианист спросил, какую песню для нас сыграть. Нина захотела услышать песню из фильма «Мулен Руж» и спросила меня, не потанцую ли я с ней.

– Я очень плохо танцую.

– Я не верю.

– Это правда.

– Пошли, – сказала Нина.

Было уже три часа ночи, и кроме нас в этом баре за столиками сидели всего четыре пары. Единственной танцующей парой оказались мы.

– Вам вообще не надо пользоваться косметикой, – сказал я. – Так вы гораздо красивее. Когда я увидел вас в первый раз, вы были без косметики. И я в вас сразу же влюбился.

– Когда это было?

– Вы об этом ничего не знаете. Вы лежали без сознания в больнице, а я смотрел сквозь стеклянную дверь вашей палаты.

– Нет. – Она была обескуражена.

– Врач как раз делал вам инъекцию длинной иглой прямо в сердце.

– Вы видели меня голой?

– Да.

«Когда бы мы ни целовались, – пел по-английски пианист, – я волнуюсь и восхищаюсь…»

– Наверное, тогда я выглядела ужасно…

– Да, – сказал я. – Это было ужасно.

«…твои губы могут быть близки, но где твое сердце…» – пел пианист, а мы медленно кружились в танце.

– Хольден…

– Да?

– Вы и мою родинку видели?

– Какую родинку?

– Под левой… на левой стороне. Она просто отвратительна. Я старалась сделать все, чтобы удалить ее. Она не меньше, чем мой ноготь на мизинце. Вы не могли не видеть его.

– У меня тоже есть родинка. На левой икре.

– Ах, Хольден!

– Мне кажется, что вам уже лучше.

– Да, может быть. Я… мне надо накрасить губы.

– Не надо, прошу вас.

– Но помада у меня с собой.

– Нет, я не хочу.

– Ваши родители были бедны, не так ли?

– Да.

– И мои тоже, Хольден.

– Я это знаю, – сказал я и неловко наступил ей на ногу. – Извините, я действительно не умею танцевать.

– Это я виновата. Давайте лучше еще выпьем.

35

Мы выпили еще немного, и она спросила меня:

– Вы не удивляетесь, что я не пьянею?

Я кивнул.

– Когда мне плохо, я никогда не пьянею.

– Мне бы хотелось, чтобы вы были чертовски пьяны.

– Ах, Хольден!

В бар вошла пожилая женщина с цветами, и Нина сказала:

– Прошу вас, не надо.

– Надо, – ответил я и купил одну красную розу.

Красивая Лили принесла вазу и, подрезав стебель, поставила цветок в воду.

– А та еще у вас? – спросил я.

Нина засмеялась:

– А вы знаете, где она сейчас? В банковском сейфе. Ведь все мои украшения забрал адвокат!

– Вот видите, вы уже опять смеетесь, – сказал я.

В пять утра бар закрывался. Когда мы вышли на улицу, солнце уже поднялось. Небо было еще очень блеклое, но на улице уже было очень тепло. По дороге к Рейну мы видели продавщиц газет и мальчишек – разносчиков молока. Нина сидела рядом со мной, держа в руке мою розу. Мы опустили стекла в машине с обеих сторон. После грозы воздух был великолепен. Мы долго молчали. Только когда мы подъехали к реке, она сказала:

– Я не хочу домой.

– Вы должны.

– Я не хочу оставаться в одиночестве. Когда я одна, мне лезут в голову разные мысли. Позавтракайте со мной.

– Сейчас?

– Мне пришла в голову одна мысль. Поехали вверх по течению реки. Как-то я видела там небольшой пароходик с рестораном на борту, и там на доске было написано, что он открыт и днем и ночью.

Шоссе во многих местах было еще сырое, со старых деревьев на крышу автомобиля падали капли, а на ветвях уже пели птицы. Через четверть часа мы доехали до пароходика. Он был выкрашен белой краской и имел надстройку с большими витражами, в которой был устроен бар-эспрессо. На корме стояло несколько столиков, покрытых скатертями в пеструю клетку. Стулья были покрашены в красный цвет.

По маленькой лесенке мы поднялись на борт и сели так, чтобы на нас падали солнечные лучи. Открылся один из люков, и в нем показался пожилой человек. Он был во всем белом: в белой рубашке, белом фартуке, белых брюках, при этом и волосы у него были седые. Сверкнув очками в стальной оправе, он приветливо нам улыбался:

– Доброе утро, господа.

Он подошел, оглядел на нас и констатировал:

– Влюбленные, которым некуда деться. Это мне знакомо. Надо вам создать хорошие условия.

Он не дал нам вставить ни одного слова, а завтрак предложил сам:

– Возьмите кофе, масло, хлеб и по глазунье из трех яиц с ветчиной. А до этого апельсиновый сок. Это вам полезно, уважаемая госпожа. Последуйте совету старого человека – утром надо заложить основу.

После этого он исчез в люке, и мы услышали, как он гремит внизу на кухне.

– Он похож на Хемингуэя, – сказал я.

– Вы читали его книги?

– Все.

– «Праздник, который всегда с тобой», – сказали мы в один голос.

Я спросил:

– А вам нравятся истории о любви?

– Да, – тихо ответила она. – Очень. – И быстро отвела глаза и посмотрела на воду.

Река превратилась в монолитный серебристый поток. Мимо нас проплыл буксир с тремя баржами. Мы слышали монотонный звук его двигателя и видели черный дым, наискосок поднимавшийся к небу. Чайки летели низко над водой. Они медленно шевелили крыльями и смотрелись очень элегантно. Наш пароходик тихо покачивался на волнах, поднятых буксиром. Заскрипели швартовы. Я положил свою руку на руку Нины, и так мы сидели до тех пор, пока старый кок не принес нам завтрак. Мы пили отличный кофе, а яичница с ветчиной шипела на маленьких медных сковородках. На нашем столе стояли бокалы с очень холодным апельсиновым соком, теплый черный хлеб с тмином, а кубики масла были покрыты капельками воды… Мы с большим аппетитом завтракали, смотрели друг на друга и улыбались. К нам подошел старый кок и из кофейника налил нам еще по чашечке кофе. Он нам тоже улыбался.

– Вы здесь один? – спросила Нина.

– У меня есть двое работников. Но они приходят сюда по вечерам. А ночью я здесь один.

– А где же вы спите?

– Я сплю мало, не более получаса или около того. После Дрездена я больше не могу спать.

– Вы пережили бомбардировку?

– Да. Вот с тех пор я и остался один. Вся моя семья погибла. А мне повезло. Только после этого я уже не могу спать. Поэтому я и купил этот старый пароходик. Хороший пароходик. А ночью сюда приходят интересные люди. Я воду очень люблю и думаю, что если опять все заполыхает – как знать…

Он ушел – приветливый, небритый, одинокий.

– Хольден…

– Да?

– А как дальше будут складываться наши отношения?

– Я не знаю.

– Но это же безумие… ведь все это просто какое-то безумие…

– У вас такая нежная кожа. Если мы когда-нибудь будем жить вместе, то я запрещу вам вообще пользоваться косметикой.

Около шести утра мы вернулись домой.

На ступеньках перед дверью виллы лежала утренняя газета. Мы прочли крупный заголовок:

СЕНСАЦИОННЫЙ ПОВОРОТ В ДЕЛЕ БРУММЕРА:

Герберт Швертфегер разоблачил подлый сговор

36

14 сентября.

– Господин Хольден, говорит Цорн. Ссылаюсь на нашу последнюю договоренность. Тогда я вас кое о чем попросил, вы не забыли?

– Я помню.

– За это время все уладилось так, как я и хотел. Господин, о котором я вам рассказывал, одумался.

– Это меня радует.

– Пока мне не ясно, что произошло, но нам важен лишь конечный результат, не так ли? Поручение, которое я вам дал, вы можете считать выполненным.

– Ну и хорошо.

– И еще: завтра вы получите указание навестить доктора Лофтинга.

– А кто это?

– Следователь. Последние события его, естественно, обескуражили. Он намерен задать вам ряд вопросов.

– Я понял.

– Хорошо. Вы должны давать правдивые ответы на его вопросы, господин Хольден.

– Разумеется.

– Вы должны ему рассказать, что знаете, все, что вам известно. Вы меня правильно понимаете?

– Я вас правильно понял, господин доктор. Я должен рассказать следователю все, что мне известно.