Текст книги "История Нины Б."

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

20

В холле везде стояли цветы – в вазах и горшках, в больших корзинах и маленьких вазочках. Цветы были от господина Бруммера и еще от каких-то людей. Я отнес багаж наверх, а доктор Цорн сразу же удалился с Ниной:

– Мне надо обсудить с вами неотложные вопросы, уважаемая госпожа.

– Спасибо, господин Хольден, – сказала Нина холодно. – Вы мне пока не нужны.

Я направился на кухню, чтобы попрощаться с Петером Ромбергом, – ему нужно было ехать в редакцию.

Микки закапризничала:

– Папа, пожалуйста, разреши мне побыть здесь еще немного! Я хочу поиграть с господином Хольденом!

– У господина Хольдена есть дела, не надо ему мешать.

– Но он же обещал! Господин Хольден, разве я буду тебе мешать?

– Можете спокойно оставить Микки здесь, – сказал я. – Я действительно ей обещал. Микки может помочь мне помыть машину.

– Вот здорово!

Мила покачала головой:

– Нет, душа моя. Вы знаете, господин Хольден, обычно она у нас такая стеснительная, ни с кем не разговаривает, а вот с вами…

– Да пойдем же, господин Хольден, пойдем мыть машину!

Я вывел из гаража «Кадиллак» и поставил его под большим каштаном. Здесь было прохладнее. «Мерседес» я припарковал на дороге перед входом. Пока я надевал старый рабочий халат, Мила давала Микки соответствующие указания:

– Ты сначала сними хорошее платье, ботинки и носки, иначе ты вся выпачкаешься и твоя мама меня отругает!

Микки не торопясь разделась, оставив только трусики. Ее маленькое тельце было белым, лопатки торчали, а на левом бедре виднелось родимое пятно.

Я разрешил ей поливать «Кадиллак» из шланга. Это явно доставляло ей удовольствие, так как время от времени она «случайно» попадала на меня, и я каждый раз ужасно пугался, махал руками и жаловался на сердце. Микки просто захлебывалась от смеха. Потом, когда мы стали намыливать «Кадиллак», Микки показала степень своей образованности:

– Хольден, спроси меня о каком-нибудь айсберге!

– А при чем здесь айсберг?

– А при том, что у него девять десятых под водой, и только одна над водой. Вот поэтому на них все время и натыкаются корабли!

– Черт возьми!

– Ты можешь спросить меня еще о чем-нибудь. Например, о городах и странах!

– Как называется столица Австрии?

– Вена!

– Отлично.

– Ну давай еще о чем-нибудь, пожалуйста!

– А кем был Адольф Гитлер?

Она грустно посмотрела на меня.

– Ты что, никогда о нем не слышала?

С раздраженностью утомленного вопросами эксперта она ответила:

– Все знать невозможно. – И тут же с любопытством спросила: – Так кем же был Адольф Гитлер?

Да, кем же он был? Я задумался, но ненадолго, так как в следующий момент на улице раздался сильный грохот. Железо ударилось о железо, а на камнях рассыпалось стекло.

– Господи! – удивленно вскрикнула Микки. – Кто это в тебя въехал, господин Хольден?

Мы побежали к воротам парка. В белый «Мерседес» Бруммера врезался синий «БМВ». Своим капотом он въехал прямо в багажник. На улице в такую жару никого не было. Рядом с машинами стояла молодая женщина, точнее, совсем юная девушка, видимо, только что окончившая школу. На ней было красное льняное платье с белым рисунком, красные туфли и красные перчатки. Темные волосы с молодежной стрижкой, очень белая кожа, большой ярко-алый рот – девушка показалась мне красивой, можно было представить, что ее юность прошла в бедности и лишениях. Я подумал, что она должна быть независимой и смелой. Но она, наоборот, выглядела подавленной и расстроенной. Видимо, на нее часто кричали. Ее красота ассоциировалась с красотой из подвала.

Я еще раз взглянул на нее – я не мог поверить своим глазам: она была так молода, не более двадцати, но без всякого сомнения была уже беременна! Она стояла у машины, и у нее явно выпирал живот.

– Как это случилось? – спросил я.

Девушка не ответила. Она смотрела на меня, и от этого взгляда мне стало нехорошо. Я никогда не видел столько страха в человеческих глазах. Точнее говоря, это был даже не страх. Так что же это было, черт меня подери? Это была трагедия. Я должен был что-то сказать, но в ее глазах я увидел трагедию – вообще все в этой девушке говорило о трагедии.

– Ого! – сказала Микки. – Однако это влетит тебе в копеечку!

Девушка закрыла глаза. Ее губы дрожали. Она крепко держалась за дверцу машины.

– Микки, немедленно иди в парк. Иди домой!

Микки отошла, полная недовольства, и остановилась, прижавшись к ограде парка, чтобы не пропустить ни одного слова из нашего разговора.

Я повернулся к девушке:

– Да успокойтесь же! В конечном итоге, за все заплатит страховая компания.

Она пошатнулась.

– Вам принести воды?

– Спасибо, мне уже лучше. – На ее лице появилась кривая улыбка, отчего оно стало еще трагичнее. – Вы знаете… у меня вдруг закружилась голова и потемнело в глазах – вот так это и произошло. Я…

– Да, – сказал я. – Это я видел. Садитесь пока в машину, а я позвоню в полицию.

В следующий момент она повисла у меня на шее. Она держала меня обеими руками, и я почувствовал на своем лице ее взволнованное дыхание:

– Только не в полицию!

Я попытался высвободиться, но сделать мне это не удалось: паника придала ей огромную силу.

– Только не в полицию!

– Послушайте, я всего лишь водитель, машина мне не принадлежит!

– Господин Хольден! – громко прокричала Микки из-за забора. – Мне позвать тетю Милу?

Девушка разжала руки и сказала:

– «БМВ» тоже мне не принадлежит.

– Ты что, его украла? – с любопытством поинтересовалась Микки.

– Машина принадлежит моему другу.

– А как его зовут?

– Герберт Швертфегер, – прошептала она. Это имя я уже когда-то слышал, но не помнил, где и когда.

– А вас как зовут? Говорите громче!

И громко, чтобы слышала Микки, темноглазая девушка ответила:

– Меня зовут Хильде Лутц. Я живу на Регинаштрассе, тридцать один.

– Паспорт у вас с собой?

Она покачала головой.

– У вас при себе ничего нет?

– Нет. У меня вообще нет водительских прав.

Мы молча смотрели друг на друга.

Не знаю, господин комиссар криминальной полиции Кельман (я пишу все это для Вас и хочу еще раз назвать Вас по фамилии, ибо считаю уместным напомнить, какую цель я преследую, информируя Вас обо всем этом), к какому концу приведет меня эта история. Не знаю, господин комиссар криминальной полиции Кельман из Баден-Бадена, позволяет ли вам Ваша профессия испытывать хоть иногда сострадание к другим людям. Я не знаю также, происходите ли Вы из бедной или из богатой семьи. И не говорите, что это не имеет значения. Тот факт, что эта беременная девушка, Хильде Лутц, наверняка выросла в бедности, именно этот факт, господин комиссар, вызвал у меня сострадание. Бедность, господин комиссар, меня связывала с ней бедность. Богатство разделяет, оно делает человека исключительным. Это я понял на примере господина Бруммера и его красивой высокомерной жены. Богатство вырывает людей из их окружения. Они свободны, но и отделены от бедственной толчеи в автобусах и поездах метро, они отделены от людей благодаря своим великолепным машинам и охраняемым виллам. Может быть, у меня и не появилось бы сострадание, если бы «Мерседес» принадлежал мне, а «БМВ» – Хильде Лутц. Надеюсь, что Вы сможете понять, куда я клоню, господин комиссар. Если Вы этого не поймете, тогда присовокупите и этот мой поступок к длинному перечню моих преступлений.

В результате я сказал Хильде Лутц:

– В какое положение вы меня ставите? Если я не вызову полицию, кто заплатит за ущерб?

– Мой друг – господин Швертфегер!

– Я даже не знаю, где он живет!

– А мы даже не знаем, твое ли это настоящее имя, Хильде Лутц! – прокричала Микки. Значит, она его запомнила. Тогда я не придал этому значения. А сегодня, когда я пишу эти строки, это означает, что все могло быть иначе, все могло быть по-другому, если бы Микки не запомнила это имя.

– Прошу вас, поедем ко мне на квартиру, – сказала девушка. – Я покажу вам мои документы, и мы позвоним господину Швертфегеру. Он все уладит.

– Я же вам говорю, что это не мой «Мерседес»!

– Умоляю вас! – В ее лице не было ни кровинки.

– Ну хорошо, – сказал я, имея самое доброе намерение помочь этой бедной девушке, господин комиссар Кельман. Читая мои записки дальше, вы очень скоро, так же, как и я, задумаетесь о последствиях добрых намерений.

– Я вам так благодарна! Через полчаса вы опять будете здесь.

– Хорошо. Микки, расскажи тете Миле, что произошло.

– Не уезжай, господин Хольден, я за тебя боюсь!

– Оставайся здесь, тебе нечего бояться.

– Я же не за себя боюсь, а за тебя, господин Хольден! – прокричала она, и ее глаза стали огромными, а ребра тщедушной грудной клетки беспокойно задвигались в ритме взволнованного дыхания. – Останься!

Но я уехал с Хильдой Лутц в направлении улицы Регинаштрассе, 31, уехал в сторону несправедливости, тьмы и ужаса.

21

– Входите, – сказала Хильде Лутц. Она жила в современной новостройке, в квартире-ателье художника, высоко над городскими крышами. Мы поднялись на лифте на девятый этаж и вошли в помещение, которое оказалось необычно просторным. Здесь было очень светло и очень жарко. Современная мебель, софа с пестрыми подушками, рояль. Темный радиоприемник стоял на светлом линолеуме, на котором еще не было ковра. Я увидел несколько книг, две географические карты и абстрактную картину с острыми, агрессивными фигурами.

Это была хорошая, но еще не до конца обставленная квартира. Очевидно, у ее владелицы в середине процесса обустройства закончились деньги, или тот, кто финансировал это, внезапно решил сэкономить. В таких квартирах, как правило, живут юные красивые девушки с беспомощными лицами. У них есть друг, но нет ни денег, ни профессии. Девушки живут любовью и надеждой, а их друг чаще всего женат…

Пока Хильде Лутц копалась в одном из ящиков стола, я вышел на балкон и посмотрел вниз. Маленькие машинки ехали по улице Регинаштрассе. В солнечном небе висел серебристый дирижабль. На его борту было написано «Пейте «Ундерберг».

– Господин Хольден… – Хильде Лутц стояла у рояля. Я услышал, как она скрипнула зубами. – Вы хотели увидеть… один документ. Вот он. – Она что-то положила на рояль. – Я… пойду позвоню моему другу.

После этого она исчезла. Я подошел к роялю. То, что я на нем обнаружил, было фотокопией официального документа.

Я прочел:

От: Начальника полиции безопасности и СД Белоруссии

Кому: Личный штаб рейхсфюрера СС

Протокол № Секретно 102/22/43

Только для офицеров

Минск, 20 июля 1943 г.

Во вторник, 20 июля 1943 г. около 7.00 утра я согласно приказу арестовал 80 евреев, занятых у генерального комиссара Белоруссии, и провел с ними спецоперацию. До этого все лица, имевшие золотые пломбы, были согласно предписанию показаны врачу-специалисту…

Так начинался этот документ на целую машинописную страницу, отпечатанную с одним интервалом. В конце был указан расход патронов: 95 штук. По всей видимости, несколько человек из 80 евреев были убиты не сразу. Под документом стояла подпись:

Герберт Швертфегер, оберштурмбаннфюрер СС.

Я присел на стул, стоявший у рояля, прочитал документ еще раз и начал кое-что понимать. Когда я все понял, открылась дверь и в комнату вошел человек лет пятидесяти. Он был коренаст, с красным лицом и чрезвычайно элегантен. Мне редко доводилось встречать более элегантных людей. Светло-коричневые лайковые перчатки, бежевые носки, тропический костюм песочного цвета, кремовая рубашка, шелковый галстук под цвет ботинок – все создавало полную цветовую гармонию. Коротко подстриженные седые волосы были зачесаны назад и аккуратно разделены пробором. Голубыми глазами он смотрел на мир абсолютно без всякого страха. Узкие губы, господин комиссар криминальной полиции Кельман, убедительно свидетельствовали о серьезности этого человека.

Из нагрудного кармана его пиджака выглядывал белый шелковый платочек. С приходом этого господина в комнате повеяло освежающим запахом дорого одеколона. Коренастый, скорее небольшого роста, он держался прямо и независимо. Без всякого сомнения, он был уважаемым бюргером, который так же любил своих классиков, как и они любили своего Баха, – как бокал доброго вина и снежный карнавал. Тихим приятным голосом человек произнес:

– Приветствую вас, господин Хольден.

Я встал:

– Господин Швертфегер, если не ошибаюсь.

Неожиданно он вдруг стал пожимать мне руку, и это ему удалось, так как я почему-то растерялся.

Я взглянул на фотокопию, наверняка сделанную низкорослым доктором Цорном, и еще раз прочитал то место, где говорилось о двухлетнем ребенке, которому размозжили голову о ствол дерева. При этом я вдыхал изысканный запах одеколона, что очень благоприятно воздействовало на меня в страшную жару того полдня.

Я поднял глаза на седого господина:

– Я никогда бы не пришел сюда, если бы предполагал, какую цель преследовала ваша подруга.

– Моя подруга, – ответил он без какого-либо волнения, все тем же ровным, приятным и очень спокойным тоном, – вообще не имела никакой цели. Она просто выполнила мое пожелание.

– Это значит, что она намеренно врезалась в «Мерседес» господина Бруммера? Вы хотите оплатить нанесенный ущерб, или мне обратиться в полицию?

– Само собой разумеется, я все оплачу. Об этом не стоит даже говорить. Это абсолютно неважно.

– Но не для меня. Я полагаю, что все это обойдется в двести или триста марок.

Он положил на рояль три сотенные купюры и спросил:

– Вы воевали?

– Да.

– Где?

– В России, – ответил я. – Однако перестаньте задавать такие вопросы. Иначе меня вырвет.

– Я тоже был в России, – громко сказал он.

– Об этом я только что прочел.

– На войне как на войне, господин Хольден. Я был офицером. И выполнял приказы. Я выполнял их в соответствии с присягой. Или вы считаете, что сегодня, спустя тринадцать лет, я должен позволить этим засранцам, которые не имеют ни малейшего представления о том, как все это было, привлечь меня к ответственности? – Он завелся. – Или, может быть, вы думаете, что мне было легко исполнять такие приказы? Немцы, господин Хольден, созданы не для такого!

– А ребенок, голову которому размозжили о ствол дерева? – спросил я.

– Это сделал пьяный солдат. Я был вынужден давать своим служакам шнапс, иначе они бы вообще ничего не делали! – Он вытер губы носовым платком и поправил галстук. – Но ведь за всем не углядишь. Стоит отвернуться, как тут же насвинячат. Естественно, я этого солдата тут же пристрелил. Но давайте перейдем к делу, господин Хольден!

– Прощайте, – сказал я, но он цепко ухватил меня за рукав:

– Выслушайте меня. Вы именно тот человек, который притащил сюда это дерьмо, – он посмотрел на фотокопию как на отвратительную рептилию, – с Востока.

Я тоже посмотрел на фотокопию документа, потому что лучше смотреть на нее, чем на господина Швертфегера, и прочитал абзац, в котором оберштурмбаннфюрер СС жаловался, что среди восьмидесяти евреев, «к сожалению, преобладающее большинство составляли женщины».

Он продолжал говорить:

– Прошло уже тринадцать лет. Да, мы нагрешили. Но мы все восстановили. И вдруг появляется вот такая свинья, которая хочет тебя уничтожить!

– Поговорите с доктором Цорном. Полагаю, что это он прислал вам фотокопию. Я к этому не имею никакого отношения.

– Имеете, еще как имеете! Позвольте мне вам рассказать. Так что, это должно продолжаться вечно – я имею в виду ненависть и отмщение? Может быть, стоит наконец покончить со всем этим? Я думаю, что уже давно пора, что настало время подвести черту под прошлым.

– Доктор Цорн, – сказал я, – вот с кем вам надо разговаривать. Я не тот человек.

– Господин Хольден, я уж не говорю о том, что я создал процветающее промышленное предприятие, причем потом и кровью: за десять тяжелейших лет я воссоздал его из пепла и развалин! Нет, об этом никто и слова не сказал! Никто и слова не сказал о том, что я даю работу и хлеб четырем сотням служащих. Ни слова не говорят и о моей семье…

– Ах вот как! У вас есть семья?

– Моя жена умерла, – ответил он, – но у меня много родственников, о которых я забочусь. У меня два взрослых сына. Один студент юридического факультета, а другой уже врач. Но и о них ничего, ничего.

Я внимательно слушал, с напряжением ожидая, когда он сформулирует свою мысль.

– Господин Хольден, ваш работодатель – спекулянт, место которому за решеткой. Он причинил мне ущерб на сумму в полмиллиона марок. Другим он навредил еще больше. Он не сдержал своего слова, ложью и обманом он получил преимущество в нашем общем бизнесе. Давайте будем исходить из фактов! Господину Бруммеру место в тюрьме! И разве это позволительно – взывать к справедливости, когда ты сам несправедливо обращаешься с другими!

– А чего вы так волнуетесь? Ведь вы же сами взываете к справедливости.

– Ну и что же происходит? А вот что: он атакует нас этими документами. Он хочет, чтобы я замолчал, чтобы отказался от своего обвинения, чтобы я сдался. Вы же нормальный человек, господин Хольден. Ну посудите сами: разве это порядочно? Вот здесь стою я, – он показал левой рукой в сторону, – человек, не сделавший ничего иного, кроме исполнения своего долга и приказов, за которые мне пришлось отвечать перед своей совестью. А вот здесь стоит господин Бруммер, – он махнул правой рукой, – подлый обманщик; шантажист каких мало; настоящая свинья, и мне нетрудно повторить это еще раз – настоящая свинья. И при этом вы еще раздумываете, чью сторону вам принять?

– Я не раздумываю. Я на стороне господина Бруммера.

Он сунул руки в карманы брюк, посмотрел на меня и начал насвистывать. Я молчал. Напоследок он сказал:

– Ну хорошо. – Он вытащил из нагрудного кармана пиджака маленький листок бумаги и положил его на рояль рядом с фотокопией. – Это чек на сумму сто тысяч марок. Здесь не хватает лишь моей подписи. Мне не известно, сколько вы получаете у господина Бруммера. Но я уверен, что столько он вам не платит. Достаньте мне оригинал этого письма, и я подпишу чек. Да проснитесь же вы!

– Я не смогу достать оригинал. Он находится в сейфе банка.

– За сто тысяч можно его найти. А может, вы шутите? Я не возражаю, если вы с адвокатом поделите эту сумму на двоих. Делайте что хотите. Я требую, чтобы вы приняли решение сегодня вечером. Хильде вам позвонит. Это все. – Теперь он говорил быстро и жестко, как человек, ни в чем не испытывающий сомнений. – Слово «нет» я не буду рассматривать как ваш ответ.

Я сразу представил себе, как он разговаривал тогда в Минске.

– Послушайте…

– До свидания, – сказал он и вышел. Я остался в комнате один.

Чек без его подписи лежал рядом с фотокопией, на которой была его подпись. На чеке я прочел слова «сто тысяч», а на фотокопии – слово «спецоперация». Затем я прочел: « Прошу выплатить с моего счета»и «преобладающее большинство составляли женщины». В комнату вошла Хильде Лутц, и мы посмотрели друг на друга.

Внезапно я заметил, что на ее коже уже не было желтых пигментных пятен. Она села на стул и сказала:

– Он уехал.

«Прошу выплатить с моего счета…»

– Мне приказано позвонить вам. Сегодня в семь вечера.

«Сто тысяч марок». «С моего счета».

«Прошу выплатить».

– Я уже на шестом месяце. Я ничего не знала о его прошлом. Клянусь, ничего.

– Сколько вам лет?

– Девятнадцать. Он увел меня из бара-эспрессо. Он всегда хорошо ко мне относился.

– А почему же он на вас не женится?

– Он стесняется. Он боится своих взрослых сыновей, всей своей семьи. Он ведь старше меня на тридцать лет. Поэтому я была очень счастлива, когда узнала, что я беременна… он просто с ума сходит по детям… Он мне всегда говорил, что, если я буду беременна, он женится на мне.

– Он никогда на вас не женится, – сказал я.

Она заплакала:

– Он не женится на мне лишь в том случае, если вы засадите его за решетку.

– Да он и так никогда на вас не женится!

– Женится, женится! Он мне обещал! Он очень любит детей!

Головой о ствол дерева. Бедная Хильде Лутц, разве она была в этом виновата?

– Вы должны сделать так, чтобы он не попал за решетку, господин Хольден! Я просто умоляю вас, умоляю! Возьмите деньги!

– Вы должны подумать о себе, фройляйн Лутц. Теперь вы о нем кое-что знаете. Пусть он вам хорошенько заплатит. И немедленно сматывайтесь от него!

– Вы полагаете, я должна его шантажировать?

– Эти люди всегда шантажируют друг друга. И если вы этого не сделаете – с ребенком в животе, не замужем, без всяческой поддержки, – можно предположить, что вы сумасшедшая. Немедленно сматывайтесь отсюда, и поскорее!

– Не смейте так говорить! – Она дрожала. – Я люблю этого человека! Меня не интересует, что он сделал! Я… я люблю его больше жизни…

Расход патронов: 95 штук.

22

Я сидел на кухне и ел то, что приготовила мне Мила. Старая кухарка только что присоединилась ко мне, чтобы вместе поужинать после того, как она подала ужин Нине Бруммер. Нина ела одна на втором этаже. С тех пор как она вернулась, из больницы, она старательно избегала меня и Милу.

Без одной минуты семь зазвонил телефон.

– Только я присела, – проворчала Мила. Она встала и пошла к белому телефону, висевшему около двери. В последнее время она ходила с трудом и жаловалась, что у нее сильно отекают ноги.

– Пожалуйста. Да, он здесь, уважаемая госпожа. – Она поманила меня рукой. – Минуточку.

Телефон на вилле Бруммера был устроен довольно сложно. Если кто-то звонил с улицы, то сначала звонил основной телефон на втором этаже, который можно было отключить от розетки и перенести в любую другую комнату. С этого аппарата можно было соединить звонившего с другим аппаратом, например на кухне. Я направился к двери, поднял трубку и услышал холодный голос Нины:

– Господин Хольден, вас просит к телефону какая-то дама, не пожелавшая назвать своего имени.

– Извините, что помешали вам, уважаемая госпожа, – сказал я, но она ничего не ответила. На линии послышался щелчок, после чего я услышал тихий унылый голос, которого я так опасался:

– Добрый вечер, господин Хольден. Вы меня узнали?

– Узнал. К сожалению, я должен вам сказать «нет».

Тишина. На линии были слышны какие-то помехи.

– А… а что же мне теперь делать?

– То, что я вам рекомендовал.

– А ребенок? Будьте же милосердны!

– Я вешаю трубку.

– Умоляю вас, не вешайте…

Я повесил белую трубку на белый аппарат и вернулся к столу. Еда вдруг утратила свой вкус. Даже пиво было безвкусным. Мила посмотрела на меня и вдруг тихо засмеялась. Она обернулась к старой собаке, сидевшей рядом с ней, и сказала:

– Как тебе нравится, Пуппеле, – он не пробыл у нас и двух недель, а уже начал кружить девушкам голову!

Я молча ел.

– Он, конечно, симпатичный мужчина, верно, Пуппеле? – смеясь, продолжала Мила. – И осанка у него отличная! Да, дорогуша, если бы я была помоложе, то и сама положила бы на него глаз. – Она окончательно развеселилась и в знак симпатии похлопала меня по руке.

Телефон около двери зазвонил снова. На этот раз я сразу же подошел сам. Голос Нины звучал уже резче:

– Вам звонит дама, господин Хольден.

– Уважаемая госпожа, я…

Но в трубке опять послышался тоненький, отчаявшийся голосок:

– Не вешайте трубку, господин Хольден. Прошу вас! Я с ним говорила. Если все упирается в сумму…

– Нет, – громко сказал я. – Нет, нет, нет! Ничего не получится, поймите же вы наконец. Я ничего не могу сделать, вы слышите меня – не могу! И больше никогда сюда не звоните. – Я повесил трубку. На лбу у меня опять выступил пот. Если это будет продолжаться…

– Это совсем молоденькая девушка, правда? – поинтересовалась Мила с любопытством старой женщины.

– Что? Да. Ей девятнадцать.

– Просто невозможно представить, как они ныне вешаются на шею мужчинам! – Мила бросила собаке кусок мяса, отпила пива и вытерла губы тыльной стороной ладони. – В юности, насколько я помню, я тоже была несносной. Мы часто проводили вечера на берегу Влтавы… да, господин Хольден, но так я себя никогда не вела! Она же вас просто домогается! А все потому, что после войны стало очень мало мужчин.

Телефон зазвонил в третий раз. Я поднял трубку.

– Господин Хольден?

– Да, госпожа?

– Поднимитесь наверх в мою комнату.

– Иду, госпожа.

– Теперь у вас еще будут неприятности с Ниной, – посочувствовала Мила. – Это уже из ряда вон, что себе позволяют эти девицы!

Я надел коричневый пиджак и повязал галстук.

Комната Нины располагалась в восточном флигеле виллы. Она была обставлена бело-золотистой мебелью в стиле ампир – столы и стулья на тонких гнутых ножках, секретер у окна и узкий шкаф. Большую часть комнаты занимала широкая французская кровать. Обои также были с белыми и золотыми полосами. Вторая приоткрытая дверь вела в огромную ванную. Люстра горела, хотя было еще не совсем темно, за окном под напором вечернего ветра колыхались темные кроны деревьев.

Нина сидела перед большим зеркалом. На ней был черный шелковый пеньюар и такие же тапочки. Ее волосы блестели от электрического света. Пока мы разговаривали, она трижды меняла позу, перекладывая ногу за ногу. При этом она ни разу не повернула голову в мою сторону. Я стоял около двери, а она говорила в зеркало перед собой. Крайне раздраженная, она делала все, чтобы эта сцена меня унизила. На столике перед зеркалом между флакончиками духов, пудреницами и щетками для волос стоял белый телефонный аппарат.

Когда я вошел, он опять зазвонил.

Глядя в зеркало, Нина сказала:

– Это уже в четвертый раз. Когда дама позвонила в третий раз, я ей сказала, что это не ваш телефон, Хольден.

Телефон продолжал звонить.

– Так что вы можете сказать, Хольден?

– Снимите и сразу же положите трубку.

Она так и сделала. Наконец-то в комнате наступила тишина. Нина положила ногу на ногу. Я смотрел в зеркало: по лицу Нины я видел, что она хочет мне насолить.

– Вам звонят по личному делу?

– Нет.

– Я так и думала.

Ее глаза стали совсем темными, я видел в зеркале, как они темнели, и из-за этого у меня вдруг появилось непреодолимое желание подойти к Нине, сорвать с нее шелковый пеньюар и повалить на кровать. Но я, разумеется, остался стоять у двери, продолжая отвечать на ее вопросы.

– Это та самая девушка, которая въехала сегодня в полдень в наш «Мерседес», не так ли?

– Именно так, уважаемая госпожа…

– Что ей от вас нужно?

Я молчал, смотрел на ее ноги и вдыхал запах ее духов.

– Ради бога, – холодно сказала она, – не подумайте, что меня интересует ваша личная жизнь. Но у меня такое ощущение, что речь идет о чем-то большем, нежели ваша личная жизнь. Почему вы меня не проинформировали, Хольден? Разве вы не понимаете, что мне неприятно, когда мой водитель вмешивается в мои личные дела, в личные дела моего мужа и…

– Я не вмешиваюсь, – сказал я, разозлившись, – это меня вмешивают.

Телефон зазвонил опять.

– Понимаю, – сказала Нина. Она подняла и сразу же опустила трубку. – Сколько еще это будет продолжаться?

– Не знаю. Надеюсь, что не очень долго.

– Я требую, чтобы вы мне немедленно рассказали все, что сегодня произошло!

– Я уже сказал вам, госпожа, что господин Швертфегер дал мне на ремонт машины триста марок.

– Но ведь это не все!

– Сожалею. Но я был у доктора Цорна, и он запретил мне рассказывать вам больше того, что я вам уже рассказал.

Она закрыла глаза. И медленно, слишком медленно опять сменила положение ног. Такой разозленной я ее никогда не видел. Ее губы дрожали, а грудь вздымалась от волнения. – Значит, он вам запретил, так?

– Да.

– Значит, он мне не доверяет.

– Не мне об этом судить. Советую вам лично поговорить с господином доктором.

Телефон опять зазвонил.

– Это невыносимо, – сквозь зубы процедила Нина. Она опять сняла и положила трубку, и аппарат умолк. Это было так просто. Точно так же просто заставить бедняжку прекратить мольбы о помощи, даже очень просто. – Хольден, – Нина тяжело дышала, – вы мой служащий, и я вам плачу. Вам это понятно?

– Понятно, уважаемая госпожа.

– В таком случае я приказываю вам рассказать мне о том, что сегодня произошло. Забудьте про адвоката!

– Я не могу это сделать.

– Нет, можете – я ведь плачу и адвокату.

– Ему платит господин Бруммер, – сказал я. – А адвокат платит мне. Очень сожалею, госпожа. Прошу вас не расспрашивать меня больше. Для вашей же безопасности будет лучше, чтобы вы ничего не знали.

Мы посмотрели друг на друга в зеркало. Наконец она сказала:

– Ну хорошо. Я думала, что мы уживемся с вами, Хольден. Несмотря на то, что сделала я и что сделали вы. Но вы этого не хотите. Хорошо, я это приму к сведению. Отныне я считаю вас своим врагом…

– Мне очень жаль.

– Не перебивайте меня. И вообще, я настоятельно прошу вас говорить лишь тогда, когда я предоставлю вам слово. Я понимаю, что это ваше первое место работы и вы еще не научились вести себя, как подобает хорошему водителю, но в конечном итоге вам придется этому научиться. И не смотрите на меня так. Я запрещаю вам так на меня смотреть! Выведите машину из гаража. Через полчаса я поеду в город. Вы поняли? Так почему же вы не шевелитесь? Вы что, не видите, что мне надо переодеться? Вы сошли с ума, Хольден? Довожу до вашего сведения, что я не потерплю вашу наглость. Меня абсолютно не волнует, что вы обо мне знаете. Я тоже кое-что знаю о вас, и это очень заинтересовало бы моего мужа. Что же вы замолчали? Итак, через полчаса. Вот что, Хольден…

– Слушаю вас, госпожа.

– Прошу вас ходить в вашей личной одежде в свободное от работы время. В остальное время вам надлежит носить исключительно форму водителя. Я настаиваю на этом.

«Надо подойти к ней, сорвать с нее пеньюар и повалить на кровать», – подумал я. И ответил:

– Так точно, достопочтенная госпожа.

Однако телефон больше не звонил. И это было уже кое-что.