Текст книги "Дорога Отчаяния (ЛП)"
Автор книги: Йен Макдональд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
Ливень лил так, как не лил никогда раньше. Красные реки неслись по узким улочкам, маленький, но внушительный водопад обрушивался с утесов, ирригационные каналы в садах превратились в потоки жирной шоколадной глины, несущие вырванные с корнем ростки и овощи. Дождь уничтожал Дорогу Отчаяния.
Никому это не волновало. Это был дождь: дождь! Вода с неба, конец засухи, сжимавшей мертвой хваткой их пустынную землю сто пятьдесят тысяч лет. Люди смотрели на город. Они смотрели на дождь. Он был такой частый, что они едва могли разглядеть сигнальный огонь на вышке релейной связи, венчающей дом доктора Алимантандо. Они смотрели друг на друга – одежды прилипли к телу, волосы – к головам, лица перепачканы красной грязью. Кто‑то засмеялся – неуверенный смешок, который рос и рос и рос, пока не превратился в громой животный хохот. Еще кто‑то присоединился к нему, затем еще и еще, и через минуту смеялись все – чудесным, добрым смехом. Они сбросили одежды и голыми бросились в ливень, чтобы дождь наполнил их глаза и рты и сбегал по щекам, подбородкам, грудям и животам, рукам и ногам. Люди смеялись, кричали и танцевали в разлетающейся красной грязи, а глядя друг на друга, расписанных красных и голых, как ютящиеся под холмами дикари Земли Хансена, они смеялись еще пуще.
Отдельные капли предшествовали дождю; закончился он так же – отдельными каплями. Пришел момент, когда люди поняли, что ясно видят и слышат друг друга за ревом дождя. Потоп замедлился, затем ослабел – и вот уже нет ничего, кроме легкого дождика. Капля за каплей дождь иссякал. Упала последняя капля. Стало так тихо, как было в момент перед Созданием. Вода стекала с черных ромбов солнечных коллекторов. Облака, созданные РОТЭК, были выдоены досуха. Солнце прорвалось сквозь них и разбросало лужицы света по пустыне. Двойная радуга встала двумя ногами на далеких холмах, головой в небеса. Призрачные волокна пара потянулись от земли.
Дождь кончился. Люди снова были просто людьми, мужчинами и женщинами. Стыдясь наготы, они собрали мокрую, грязную одежду. А потом случилась чудо.
– Ох, смотрите! – крикнула Рути Голубая Гора. Она указывала на далекий горизонт. Там происходила мистическая трансформация: на глазах у изумленных жителей Дороги Отчаяния пустыня становилась зеленой. Алхимическая линия приближалась, накрывая дюны, как цунами. За несколько минут зазеленела вся земля – до таких далеких пределов, что только глаз господина Иерихона мог до них дотянуться. Облака рассеялись, солнце сияло в ослепительно синем небе. Люди задержали дыхание. Должно было произойти что‑то невероятное.
Как будто по божественному приказу Великая Пустыня взорвалась цветами. С первым прикосновением солнца после дождя дюны развернулись в пуантилистское полотно красных, синих, желтых и нежно–белых мазков. Ветер колыхал океан лепестков и нес в город аромат сотен миллионов бутонов. Жители Дороге Отчаяния бросились со своих голых каменных утесов в бесконечные цветочные луга. За их спинами брошенный город исходил паром под полуденным солнцем: два часа две минуты.
В сердце пустыни Раэл Манделла заметил, что дождь прекратился. Дети высунулись из‑под плаща, как цыплята. Зеленые ростки под их сандалиями разворачивались, будто часовые пружинки, и бледные стебли качались под легким ветерком.
Цветы пробивались к свету вокруг красной гитары. Раэл Манделла подошел к инструменту и поднял его. Придавленные ею тоненькие белые стебельки тут же начали расправляться.
Красная гитара была мертва. Ее лоснящаяся пластиковая кожа пошла пузырями и потрескалась, лады вылезли, струны почернели, а гриф розового дерева треснул посередине. Сгоревшие встроенные синтезаторы и усилители исходили дымом. Едва Раэл Манделла повернул мертвый инструмент, струны лопнули: аккуратный, окончательный звук. После смерти в красной гитаре проявилась какая‑то чистота. Она выглядела так, будто дождь смыл с нее все грехи.
От человека, которого звали Дланью, некогда бывшим Королем Двух Миров, остался лишь маленький клок видеоткани костюма.
– Слишком много музыки, – прошептал Раэл Манделла красной гитаре. – На этот раз ты сыграл слишком много.
– Что случилось с Дланью? – спросил Лимаал.
– Куда он ушел? – спросила Таасмин.
– Его поймали злые доктора? – спросила Арни Тенебра.
– Да, его поймали злые доктора, – сказал Раэл Манделла.
– Они запустят в него мертвеца? – спросил Джонни Сталин.
– Я так не думаю, – сказал Раэл Манделла, глядя в небеса. – И скажу тебе, почему. Потому что, сдается мне, тот, кого они поймали – не Длань и не мертвец. Я думаю, он теперь и тот и другой сразу; на вершине музыки они сплавились вместе, как песчинки сплавляются в стекло, и это новое начало для них обоих.
– Как будто заново родиться? – спросила Арни Тенебра.
– В точности как заново родиться. Жаль, что они нашли и забрали его так скоро. Мы не сможем поблагодарить его за дождь. Жаль. Надеюсь, он не держит на нас зла за это. Что ж, дети, пойдемте.
Лимаал Манделла попытался утащить с собой в качестве сувенира красную гитару, но она была слишком тяжела, и отец велел оставить ее здесь, рядом с древним космическим разведчиком. Лимаал Манделла вернулся в мир с пустыми руками.
23
Персис Оборванка вышла замуж за Эда Галлацелли, Луи Галлацелли и Умберто Галлацелли в десять утра, в воскресенье, ранней весной сто двадцать восьмого года. Властью мэра города Доминик Фронтера объявил их полиандрический брак законным и посадил молодоженов на поезд в Меридиан, отправив в медовый месяц под жерлами вулканов. Свадьба стала для него волнующим опытом. Через минуту после отхода поезда он отправился к Мередиту Голубой Горе и попросил руки бесцветной Рути. Мередит Голубая Гора не проявил особой охоты. Доминик Фронтера признался в мистической любви, родившейся в другом измерении, одержимости видением красоты, мучающим его день и ночь, и ударился в слезы.
– Ах, бедненький! Что я могу сделать, чтобы ты опять был счастлив? – спросила невинная Рути, входя в комнату, привлеченная рыданиями.
Когда Доминик Фронтера сказал ей, он заявила:
– Если это все, я согласна.
Вторая счастливая пара, сыгравшая свадьбу в течение каких‑либо нескольких дней, провела медовый месяц среди тысяч изысканных и неповторимых деревенек Фарфоровой Горы.
На дверях Б. А. Р./Отеля появилась табличка. Она гласила:
ЗАКРЫТО НА НЕДЕЛЮ: ОТКРЫТИЕ В ВОСКРЕСЕНИЕ 23ГО В 20 ЧАСОВ, ВЛАДЕЛЬЦЫ: П. ОБОРВАНКА, Э., Л., И У. ГАЛЛАЦЕЛЛИ. Табличку нарисовал Микал Марголис. Закрашивая свое имя и заменяя его именами своих удачливых соперников, он не испытывал ни ревности, ни ненависти, лишь мертвящее ощущение неизбежности, сжимавшейся вокруг него. Он запер дверь и бросил ключ в колодец. Затем он перешел дорогу и постучал в дверь Марии Квинсаны.
Мария Квинсана быстро уяснила ситуацию.
– Мортон, я беру Микала ассистентом в операционную. Правильно?
Мортон Квинсана ничего не сказал, а только выбежал прочь под грохот захлопываемых дверей.
– Что это было? – спросил Микал Марголис.
– Мортон очень привязан ко мне, – сказала Мария Квинсана. – Что ж, ему лишь надо немного привыкнуть к тому, что все немного изменится после того, как ты появился здесь.
Неделю спустя Персис Оборванка вернулась в Дорогу Отчаяния с собственным старым, гордым именем, тремя мужьями и полноразмерным бильярдным столом профессионального уровня, сделанным Макмурдо и Чаном с Лендрайс Роуд. Вся наличная рабочая сила была брошена на разгрузку и доставку стола в Б. А. Р./Отель. Была обещана бесплатная выпивка и дети, которые выплясывали вокруг буксирных тросов и несли кии, разразились криками ура в предвкушении бездонных кружек прохладного лимонада. Когда Персис Оборванка–Галлацелли увидела замки и табличку, она отправилась прямо к Микалу Марголису.
– Тебе не обязательно уходить.
Микал Марголис стерилизовал пару свиных кастраторов. Он обнаружил, что не питает к ней ненависти, хотя рациональная часть его мозга и требовала этого. Произошло неизбежное, а ненавидеть неизбежность так же глупо, как ненавидеть погоду.
– Я решил, что лучше мне уйти, – голос Микала Марголиса был тяжел от концентрированной любви. – Ничего не получилось бы, мы не можем вернуться в прежнее, нет – зная, что ты принадлежишь другим и носишь их ребенка. Ничего не выйдет. Прими мою долю в отеле в качестве свадебного подарка. Надеюсь, он принесет тебе радость. Честное слово. Скажи мне только одно… зачем ты это сделала?
– Что?
– Забеременела от… от братьев Галлацелли, именно от них! Что ты делала в тот день, когда пошел дождь? Вот чего я не понимаю – почему они, ты же видела, как они живут! Как в хлеву… Извини.
– Все нормально. Послушай, я просто свихнулась тогда, мы все свихнулись…
Она помнила, как в тот день, когда пошел дождь, она лежала на спине на ложе из маков, глядя в небо, крутя в пальцах алый цветок и напевая бессмысленный мотивчик, а в это время что‑то двигалось у нее внутри – где‑то в миллионах миллионов миллионов световых лет от нее: умп–вумп, умп–вумп, умп–вумп. Когда пошел дождь, она с удовольствием сбросила одежду и втерла в волосы прекрасную красную грязь; это было здорово, как полет. Ей казалось, что она может вечно падать круглой, беременной дождевой каплей, чтобы взорваться в конце концов женским соком на сухой земле. Она расставила руки, как крылья – уииииии по кругу и по кругу и по кругу, вниз, к цветочным полям, пропеллеры на ее округлых, с сосками, движках отправляли маргаритки, ноготки и маки в полет по двойной дуге. Милостивый боже, она сошла с ума тогда, а разве это случилось не со всеми, и разве этот сумасшедший город, одни и те же лица изо дня в день – недостаточное оправдание временного безумия? Может быть, она зашла немного чересчур далеко: братья Галлацелли никогда не нуждались в излишнем ободрении, но когда ЭдУмбертоЛуи придавил ее к земле, она ведь взлетела!
– Я не знала, что творю; черт, мне казалось, я летаю. – Извинение даже для ей самой не казалось убедительным. После того, как они разошлись, чувство вины Микала Марголиса начало подниматься, как туман. Он должен был убраться отсюда, и поскорее, от этих женщин, толкающих его все ближе к сердечному пределу Роша.
В новом бильярдном зале Б. А. Р./Отеля господин Иерихон катал шары с безупречной легкостью человека, все расчеты за которого производят его Высокие Пращуры. За господином Иерихоном внимательно наблюдал Лимаал Манделла – семь и три четверти года. Когда стол освободился, он взял кий и, воспользовавшись тем, что всеобщее внимание было приковано к пиву и бобовому рагу, выбил серию в сто семь очков. Эд Галлацелли за барной стойкой услышал стук шаров, падающих в лузы, и подошел посмотреть. Он увидел, как Лимаал Манделла, выбивший сто семь очков, выбивает сто пятнадцать.
– Милосердный боже! – тихо воскликнул Эд Галлацелли. Он подошел к мальчику, выставляющему треугольник красных шаров для следующей попытки. – Как ты это сделал?
Лимаал Манделла пожал плечами.
– Просто бью туда, куда нужно.
– Ты хочешь сказать, никогда до этого не брал в руки кий?
– Где бы я мог?
– Милосердный боже!
– Нет, я посмотрел, как играет господин Иерихон, и повторил за ним. Очень хорошая игра, можно полностью контролировать, что происходит. Сплошь углы и скорости. Думаю, в этот раз я смогу выбить больше очков.
– Насколько больше?
– Что ж, я более–менее разобрался. Максимальный брейк.
– Милосердный боже!
И Лимаал Манделла сделал максимальный брейк – сто сорок семь очков – чем совершенно потряс Эда Галлацелли. Мысли о ставках, пари и выигрышах заклубились у него в голове.
Подходил срок Персис Оборванки. Она все увеличивалась, округлялась и утрачивала аэродинамические свойства, что угнетало ее гораздо больше, чем кто‑либо мог заподозрить. Она стала такой большой и круглой, что мужья отвели ее к Марии Квинсане для повторного освидетельствования. Мария Квинсана, воспользовавшись устройством, предназначенным для осмотра беременных лам, слушала ее почти час и наконец поставила диагноз: близнецы. Город ликовал, Персис Оборванка, страдая, величественно переваливалась по Б. А. Р./Отелю, ливни лили, посевы поднимались. Под руководством Эда Галлацелли Лимаал Манделла превратился в юного хищника, акулу, освобождающую залетных простаков – ученых, геофизиков и патаботаников – от пивных денег. А Микал Марголис по глупости подобрался так близко к сердечному центру масс Марии Квинсаны, что в соответствии с законами эмоциональной динамики вытолкнул Мортона Квинсану во тьму.
Как‑то осенней ночью, колючей от мороза, Раджандра Дас обежал всю Дорогу Отчаяния, стуча в каждую дверь.
– Время пришло, они выходят, – говорил он и спешил дальше, чтобы сообщить новость соседям. – Они выходят, время настало!
– Кто выходит? – спросил господин Иерихон, ловким приемом заломив руку быстроногому Меркурию.
– Близнецы! Двойняшки Персис Оборванки!
В течение пяти минут весь город, за исключением Бабушки и Дедушки Харана, слетелся на бесплатную выпивку в Б. А. Р./Отеле, а в хозяйской спальне Мария Квинсана и Ева Манделла путались друг у друга под ногами, пока Персис Оборванка тужилась и выталкивала и тужилась и выталкивала в мир пару прекрасных сыновей. Как нетрудно было предположить, они оказались полными копиями своих отцов.
– Севриано и Батисто! – объявили братья Галлацелли (старшие). Во время празднования, когда братья Галлацелли (старшие) удалились к матери и братьям Галлацелли (младшим), Раджандра Дас озвучил вопрос, ответ на который интересовал всех, но ни у кого не доставало смелости поставить его ребром.
– Ладно, так кто же из них – отец?
Великий Вопрос заставил гудеть Дорогу Отчаяния, будто рой насекомых. Эд, Умберто или Луи? Персис Оборванка не знала. Братья Галлацелли (старшие) не желали отвечать. Братья Галлацелли (младшие) не могли ответить. Вопрос Раджандры Даса на двадцать четыре часа полностью подчинил себе умы, пока его не сменил вопрос получше. Вопрос был такой: кто размозжил голову Гастона Тенебра, как сырое яйцо, и бросил его труп у железной дороги?
24
Предстоял суд. Это событие в нетерпении предвкушал весь город. Он должен был стать событием года. Возможно, событием всех времен. Он должен был сделать Дорогу Отчаяния настоящим городом, поскольку ни один город не может считаться настоящим, пока кто‑нибудь в нем не умрет, воткнув большую черную булавку в монохромные карты смерти. Это было событие такой исключительной важности, что Доминик Фронтера связался с вышестоящими начальниками по микроволновой связи и договорился о прибытии Ярмарочного суда.
Двумя днями позже черно–золотой поезд перевалил горизонт и свернул на запасной путь, указанный Раджандрой Дасом, временно исполняющим обязанности начальника вокзала. Из поезда сноровисто выгрузилась шумная компания законников в париках, судей, писцов и приставов, которые немедленно кооптировали в жюри присяжных всех жителей старше десяти лет.
Зал заседаний Ярмарочного суда был оборудован в одном из вагонов. Помещение было существенно длиннее и уже, чем обычные судебные присутствия. В одном конце восседал судья со своими книгами, советниками и фляжкой бренди; в другом конце стоял обвиняемый. Публика и жюри созерцали друг друга через центральный проход, и во время перекрестного допроса многие заработали жестокие случаи «теннисной шеи». Достопочтенный судья Дунн занял свое место и открыл заседание суда.
– Сей законно собранный Мобильный суд, действуя в рамках юрисдикции юстициария Северо–Западного Четвертьшария (как установлено Корпорацией Вифлеем Арес) для урегулирования дел и исков при невозможности обращения в Окружные Судейские Коллегии и соответствующие законные органы объявляю открытым. – Его честь Дунн жестоко страдал от геморроя. Его геморроидальные шишки часто оказывали самое серьезное воздействие на исход суда.
– Представители Государства и Компании?
– Мессиры При, Пик и Меддил. – Встали и поклонились трое законников с лицами хорьков.
– Представитель обвиняемого?
– Я, Ваша честь: Луи Галлацелли. – Он встал и поклонился. Персис Оборванка подумала, что он выглядит очень уверенно и сурово в судейском костюме. Луи Галлацелли дрожал, потел и страдал от слишком узких в промежности брюк. Ему еще не доводилось ни надевать этот провонявший нафталином наряд, ни практиковать свое искусство.
– Каково обвинение?
Писец встал и поклонился.
– Оно таково, что ночью тридцать первого Июльгуста господин Гастон Тенебра, житель официально зарегистрированного населенного пункта Дорога Отчаяния, был хладнокровно и преднамеренно убит господином Иосифом Сталиным, жителем Дороги Отчаяния.
Редко в истории юриспруденции попадались обвиняемые, чья виновность была столь же ясна, как виновность господина Сталина. Он был настолько очевидным кандидатом на роль убийцы своего ненавистного соперника Гастона Тенебра, что большинство считало суд пустой тратой времени и денег и с радостью вздернуло бы его на ветряном насосе просто так.
– Мы будем его судить, – заявил Доминик Фронтера. – Все должно быть правильно, по закону. – И добавил: – Сначала суд, потом повешение.
Все улики указывали на господина Сталина, невзирая на его уверения в невиновности. У него был мотив, возможности и совершенно никакого алиби на ту ночь. Он был виновен, как дьявол.
– Что заявляет обвиняемый? – спросил его честь Дунн. Он ощутил первые неблагоприятные признаки в ректальном отверстии. Суд обещал быть непростым.
Луи Галлацелли поднялся, принял правильную юридическую позу и возгласил громким голосом:
– Невиновен.
Порядок был восстановлен через пять минут непрерывной работы судейским молотком.
– Еще одно нарушение порядка – и я прикажу очистить суд, – пригрозил его честь Дунн. – Более того, я не полностью удовлетворен беспристрастностью присяжных, но за отсутствием других кандидатур мы вынуждены продолжать разбирательство с тем жюри, какое есть. Вызвать первого свидетеля.
Раджандра Дас на время слушаний был назначен приставом.
– Вызывается Женевьева Тенебра! – заорал он.
Женевьева Тенебра заняла свидетельскую трибуну и принесла присягу. По мере того, как один свидетель сменял другого, становилось совершенно ясно, что господин Сталин виновен, как преисподняя. Обвинение камня на камне не оставило от его алиби (которое заключалось в том, что он якобы играл в домино с господином Иерихоном) и раскопало все, что касалось давнишней вражды между Сталиными и Тенебра. Они разобрали вопрос ветрового насоса, обслуживающего оба сада, с энергией стервятников, терзающих труп ламы. – Серьезнейшая мотивация! – хором объявили они, триумфально поднимая пальцы. В быстрой последовательности они выложили перед жюри флирт, по слухам случившийся в поезде на Дорогу Отчаяния, зависть, связанную с детьми (здесь Женевьева Тенебра покинула суд) и тысячу и одно проявление ненависти и вражды между семьями. Мессиры При, Пик и Меддил торжествовали. Защита была деморализована. Все указывало на виновность господина Сталина в убийстве его соседа Гастона Тенебра.
Луи Галлацелли, осознавший, что не ему тягаться с мессирами При, Пиком и Меддилом, попросил о перерыве в заседании. К его удивлению, судья Дунн согласился. Два мотива двигали его честью. Первый: Ярмарочный суд работал поденно; второй: его анальные страдания достигли такого нестепримого уровня, что еще одного часа на судейской скамье он не вынес бы. Заседание было прервано, все встали и судья Дунн удалился отобедать бараньими отбивным и кларетом и приватно встретиться со склянкой «Противогеморроидального притирания с календулой матушки Ли».
Луи Галлацелли сидел в дальнем углу Б. А. Р./Отеля и рассматривал события дня сквозь бесплатную бутылку бренди из Белладонны.
– Святая матерь, я пролетел.
Он увидел входящего господина Иерихона и заказал пиво. Господин Иерихон ему не нравился. Никому из братьев Галлацелли не нравился господин Иерихон. При нем они чувствовали себя грубыми и неотесанными, больше животными, чем людьми. Но не неприязнь заставила Луи Галлацелли громким голосом окликнуть господина Иерихона, но тот факт, что господин Иерихон отказался давать показания и подтвердить алиби его клиента.
– Какого черта, я хочу знать, какого черта вы не подтвердили алиби Джо? Какого дьявола вы не вышли вперед и не сказали, мы играли в домино в такое‑то время вечером такого‑то числа – и не закрыли дело?
Господин Иерихон пожал плечами.
– Ну, играли вы в домино в ночь убийства или нет?
– Конечно, играли, – сказал господин Иерихон.
– Черт побери, это надо было сказать в суде! Послушайте, я вызову вас повесткой, как ключевого свидетеля защиты, и вы скажете, черт бы вас побрал, что вы в ночь убийства играли в домино!
– Я не выйду свидетельствовать даже по повестке.
– Почему нет, черт возьми? Боитесь, кто‑нибудь вас узнает? Может быть, судья? Боитесь перекрестного допроса?
– Точно. – Прежде чем Луи Галлацелли успел задать какой‑нибудь трудный юридический вопрос, господин Иерихон перешел на конфиденциальный шепот. – Я могу обеспечить тебе все доказательства, не выходя на свидетельскую трибуну.
– О! Как?
– Прошу со мной.
Господин Иерихон отвел поверенного в дом доктора Алимантандо, стоящий в запустении и покрывающийся пылью в течение двух лет, с того дня, как доктор Алимантандо волшебным образом растворился во времени, преследуя мистическое зеленое лицо. В мастерской доктора Алимантандо господин Иерихон сдул пыль с маленького аппарата, похожего на швейную машинку, запутавшуюся в паутине.
– Никто не знает о его существовании, но это вторая модель времянамотчика Алимантандо.
– Да ладно. Уж не хотите ли вы сказать, что вся эта болтовня о путешествиях во времени и зеленых человечках – правда?
– Тебе следует больше общаться с братом. Он помог нам построить его. Доктор Алимантандо оставил указания, как построить модель номер два – на тот случай, если во времени что‑то пойдет не так; тогда бы он погрузился в стазис на пару миллионов лет и приехал сюда, чтобы забрать прибор.
– Очаровательно, – сказал Луи Галлацелли, ни в малой степени не очарованный. – Какое он имеет отношение к нужному мне свидетельству?
– Мы воспользуемся им, чтобы отмотать время назад к ночи убийства и посмотреть, кто на самом деле его совершил.
– Хотите сказать, вы не знаете?
– Конечно, нет. С чего ты взял, что я знаю?
– Я в это не верю.
– Смотри и жди.
Раджандру Даса и Эда Галлацелли вытащили из‑за стола, и все вместе они отправились туда, где обнаружили тело. Ночь была холодная, точно как и ночь убийства. Звезды блестели, как стальные наконечники копий. Купол неба озарялся судорожными вспышками лазеров. Луи Галлацелли хлопал руками, чтобы согреться, и пытался читать гелиограф небес. Его дыхание висело в воздухе большим облаком пара.
– Готовы, ребята?
Господин Иерихон вносил небольшие изменения в настройки генератора поля.
– Готовы. Давайте начнем.
Эд Галлацелли щелкнул переключателем на дистанционной панели и заключил Дорогу Отчаяния в полупрозрачный голубой пузырь.
– Милосердный боже! – воскликнул его брат. Эд Галлацелли взглянул на него. Это было его выражение.
– Он должен работать по–другому, – заметил Раджандра Дас без всякой нужды. – Сделайте что‑нибудь, пока никто не заметил.
– Пытаюсь, пытаюсь, – сказал Эд Галлацелли, замерзшими пальцами ковыряясь в настройках.
– Думаю, мы недооценили проблему темпоральной инверсии, – размышлял вслух господин Иерихон.
– Ох, это что еще? – сказал законник Луи.
– Энтропийный градиент электромагнитногравитационного поля, – сказал Эд Галлацелли.
– Нет, что вот это такое? – Нечто, напоминающее миниатюрный шторм, обрушилось на верхний сектор пузыря, извергая слабенькие, совершенны неэффективные голубые молнии.
Три инженера уставились на странное явление.
– Милосердный боже! – сказал Эд Галлацелли.
– Я думаю, это привидение, – сказал Раджандра Дас. Облако энтропийной эктоплазмы свернулось в прозрачную голубую копию Гастона Тенебра. Его голова была вывернута под невозможным углом, а сам он, казалось, кипел от плохо сдерживаемой ярости. Возможно, ярость была вызвана тем обстоятельством, что он был абсолютно гол. Предметы одежды, очевидно, не могли последовать за своим хозяином на ту сторону могилы – даже в виде белых покровов, в которые общественное воображение благопристойно наряжает своих призраков.
– С виду он совершенно чокнутый, – сказал Раджандра Дас.
– Ты бы тоже чокнулся, если б тебя убили, – сказал Луи.
– Привидений не существует, – твердо сказал господин Иерихон.
– Ах, не существует? – одновременно воскликнули остальные трое.
– Это времязависимый набор личных энграмм, голографически записанных в локальную пространственную стресс–матрицу.
– Черта с два, – сказал Раджандра Дас. – Это привидение.
– Н глаз не отличишь, – согласился господин Иерихон.
– Ладно. Итак, у нас есть главный свидетель. Поиграйтесь с этой штуковиной и попробуйте его поймать. Я собираюсь представить завтра суду призрак жертвы убийства, чтобы он дал показания от собственного имени. – Шесть рук протянулись к панели управления генератора поля. Господин Иерихон шлепками отогнал прочь менее ловкие пальцы и занялся верньерами. Голубой пузырь сократился в два раза, рассекая пополам ветряной насос и отрезая треть общественной солнечной фермы.
– И еще раз, – сказал Луи Галлацелли, выстраивая в уме стратегию допроса. Он войдет в историю юриспруденции. Он будет первым адвокатом в истории, подвергшим призрак перекрестному допросу. Пузырь сжался еще раз. Призрак, находившийся теперь менее чем в ста метрах от своих пленителей, сердито посмотрел на них и ударил в стену узилища игрушечной молнией.
– Надеюсь, он не станет применять к нам эту штуку, – сказал Раджандра Дас. Призрак заметался в верхней точке сферы, бурля от невыразимой ярости.
– Хватайте его, – сказал Луи Галлацелли, бессознательно принимая судебную позу. В его мыслях дело было уже выиграно. Имя Галлацелли передавали из уст в уста повсюду, где творилась несправедливость и нарушались права человека.
Электромагнитногравитационное поле переменной энтропии было теперь не более метра в диаметре. Привидение, сплющенное в неловкий узел эктоплазмы, беззвучно артикулировал богохульства, которые господин Иерихон, будучи искусным чтецом по губам, счел шокирующими и совершенно неподобающими для того, кто, предположительно, находился в непосредственной близости от Панарха. Луи Галлацелли попытался провести предварительный допрос, но ярость неблагодарного призрака была такова, то Раджандре Дасу пришлось сократить поле до мучительных пятнадцати сантиметров и оставить привидение в таком виде до утра, чтобы оно научилось проявлять должное уважение к суду. На ночь времянамотчик (модель два) и пойманный фантом были размещены в Б. А. Р./Отеле. Умберто Галлацелли в течение нескольких часов развлекался, плюясь в силовое поле и демонстрируя призраку свою обширную коллекцию фотографий женщин, занимающихся или собирающихся заняться сексом сами с собой, другими женщинами, различными сельскохозяйственными животными и мужчинами с огромными членами.
25
Судья Дунн пребывал в чрезвычайно дурном расположении духа. Местная вода вызвала у него понос, что в сочетании с геморроем создавало ощущение, будто он испражняется языками пламени. Завтрак подали скудный и холодный, по радио он узнал, что его скаковая лошадь упала и сломала шею на Десятикилометровке Моронгайских Равнин, а теперь еще, как выясняется, не хватает двух присяжных. Он послал пристава, этого оборванного бездельника Раджандру Даса, обыскать город, и когда их отсутствие подтвердилось, распорядился продолжать суд с восемью присяжными. Он сделал мысленную пометку добавить пеню за это распоряжение – пятнадцать золотых долларов – к уже довольно существенному счету. А теперь еще этот адвокатишка, нелепый полуграмотный мужлан с раздутым самомнением, самым серьезным образом предлагает вызвать ключевого свидетеля на этой, заключительной стадии разбирательства.
– Как зовут этого ключевого свидетеля?
Луи Галлацелли прочистил горло.
– Призрак Гастона Тенебра.
Мессиры При, Пик и Меддил мгновенно вскочили на ноги. Женевьева Тенебра потеряла сознание и была унесена из зала. Судья Дунн вздохнул. Он снова ощутил зуд. Советники спорили. Обвиняемый поглощал завтрак из поджаренного хлеба и кофе. Через час присяжные, зрители и свидетели покинули суд, чтобы поработать на полях. Аргументы выдвигались и парировались, судья Дунн подавлял невыносимое желание вставить указательный палец в задницу и ковыряться там, пока кровь не потечет. Прошло два часа. Видя, что этому не будет конца, если не вмешаться, судья Дунн грохнул молотком и объявил: – Призрак может дать показания.
Раджандра Дас обежал поля и дома Дороги Отчаяния и созвал присяжных, свидетелей и зрителей. По–прежнему не были и следа двух пропавших присяжных: Микала Марголиса и Марии Квинсаны.
– Вызовите призрака Гастона Тенебра.
Ловцы привидений обменялись триумфальными жестами. Эд Галлацелли вкатил тележку с времянамотчиком второй модели и проверил звуковые преобразователи, которые он смонтировал по краю пузыря.
– Вы меня слышите? – пискнул призрак. Приведенная в чувство Женевьева Тенебра опять упала в обморок. Голос фантома не без помех, но вполне разборчиво доносился из радиоусилителя Эда Галлацелли.
– Итак, господин Тенебра – или, скорее, покойный господин Тенебра – убил ли вас этот человек, обвиняемый, в ночь тридцать первого июльгуста примерно в двадцать минут никакого часа?
Призрак крутанул веселое сальто в своем голубом хрустальном шаре.
– В прошлом у нас с Джо были разногласия, я первый это признаю; но теперь, когда я нахожусь в непосредственной близости к Панарху, все они забыты и прощены. Нет. Это не он меня убил. Он этого не делал.
– Кто, в таком случае, сделал это?
Женевьева Тенебра очнулась, чтобы услышать, как ее муж называет имя своего убийцы.
– Это был Микал Марголис. Он убил меня.
В поднявшемся шуме Женевьева Тенебра в третьий раз лишилась чувств, Бабушка торжествующим голосом завопила: – Я говорила вам, он был нехороший человек, этот мой сынок, – а судья Дунн ударил молотком с таким остервенением, что у него головка отлетела.
– Если подобное повторится, – прогремел он, – Я привлеку вас всех за оскорбление суда!
После того, как порядок был восстановлен, призрак Гастона Тенебра развернул перед всеми присутствующими гнусную историю измены, пылкой страсти, жестокой смерти и тайной трехсторонней связи между Гастоном Тенебра, Микалом Марголисом и Марией Квинсаной.
– Полагаю, я не должен был так поступать, – пищал фантом, – но я все еще считал себя мужчиной, не лишенным привлекательности: я хотел убедиться, что не утратил хватку в амурных делах и принялся флиртовать с Марией Квинсаной, поскольку она прекрасная, прекрасная женщина.
