Текст книги "Дорога Отчаяния (ЛП)"
Автор книги: Йен Макдональд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
Лимаал Манделла уложил кий для удара, забыв об усталости, сочащейся из каждой мышцы. Помещение снова погрузилось в тишину, как будто этот жест остановил время. Он отвел руку назад тем же прецизионным механическим движением, как и десять тысяч раз до того в течение последних полутора дней. Он улыбнулся сам себе и позволил кию едва коснуться шара. Белый шар покатился по столу и поцеловал черный шар с нежностью влюбленного. Черный вздрогнул и упал в лузу, подобно рушащимся вниз фарфоровым планетоидам из его ночных кошмаров.
31
Покинув Микала Марголиса в соба–баре на разъезде Ишивара, Мария Квинсана нацелила сердце в общем направлении Мудрости и позволила свободе нести ее прочь.
Свобода. Она так долго была пленником чужих желаний, что забыла самый запах свободы. Но свобода обладала и вкусом. На вкус она была как сантиметр бренди из Белладонны на дне стакана, когда вы думаете, что стакан пуст. На вкус она была как лапша соба с мясной подливкой холодным утром, сменившим еще более холодную ночь. На вкус она была так хороша, что после завтрака она встала и пошла прочь от Микала Марголиса, прочь от соба–бара, через улицу, где старики пускали струи бурой конопляной жижи в разбитую латунную плевательницу, к товарняку, дремлющему на запасном пути. Она чувствовала взгляд Микала Марголиса, когда подошла к кабине, в которой в ожидании сигнала бездельничали два машиниста, оба не старше десяти лет.
– Не прокатите? – спросила она. Пока жующие бетель юнцы оглядывали ее с ног до головы, она бросила короткий взгляд через улицу на соба–бар Макмурдо и заметила Микала Марголиса, глядевшего на нее взглядом брошенной собаки.
– Могу задать тебе тот же вопрос, – сказал темно–коричневый машинист, на каске у которого было написано «Арон».
– Конечно. Почему нет? – Мария Квинсана перекатывала во рту свободу, как свернутые листья бетеля. Проституция – мелкая монета по валютному курсу амбиций.
– В таком случае – конечно, почему нет? – машинист Арон распахнул дверь в кабину. Мария Квинсана вскарабкалась наверх и уселась между неожиданно засмущавшимися машинистами. Сигнал сменился, токамаки взревели и поезд вылетел прочь с разъезда Ишивара.
Меняя поезда на рассвете, поджидая попутку на запасном пути Грэнд Транк Роудз с выставленным большим пальцем, подсаживаясь на ночные транспортные дирижабли, Мария Квинсана преследовала призрак свободы через половину мира, пока не поймала его в грузовом тупике вокзала Лесперадо–Главный.
Это был потрепанный, облупленный, неряшливый поезд, годами подвергавшийся действию дивного и чудесного, но Мария Квинсана смогла разобрать надпись, сделанную желто–оранжевой краской: «Странствующая Чатоква и Образовательная Экстраваганца Адама Блэка». Кучка вокзальных бичей толпилась у подножия лестницы, не обладая средствами, потребными для ознакомления с чудесами Адама Блэка. Мария Квинсана не смогла бы объяснить, что в ту ночь заставило ее отправиться туда; может быть, сладкая ностальгия, или некое атавистическое влечение, или стремление разбередить язвы. Она растолкала бичей и вошла в вагон. Адам Блэк слегка посерел и стал немного печальнее, но в остальном не изменился. Марии Квинсане нравилась мысль, что она его знает, а он ее – нет.
– Сколько?
– Пятьдесят сентаво.
– Наличными или натурой. Как всегда.
Адам Блэк разглядывал ее с выражением, появляющемся на лице человека, который пытается что‑то припомнить.
– Благоволите пройти со мной, я покажу вам чудеса моего Зеркального зала.
Он взял Марию Квинсану под руку и повел в затемненный вагон.
– Зеркала Зеркального зала Адама Блэка – необычные зеркала, они были изготовлены Мастерами–зеркальщиками Мерионедда, отточившими свое искусство до такого совершенства, что их детища отражают не физический образ, но темпоральный. Они отражают хрононы, а не фотоны, временные образы мириадов возможных будущих, лежащих перед вами, которые расходятся во времени, пока наблюдатель изучает их. Они показывают варианты будущего, доступные в узлах ветвления жизненной линии, и мудрый человек сможет заметить их, обдумать и соответственно изменить свою жизнь. – Произнося этот затасканный вздор, Адам Блэк вел Марию Квинсану сквозь дегтярно–черный лабиринт, вызывающий клаустрофобию. Завершив свою речь, он остановился.
Мария Квинсана услышала, как он набирает дыхание, чтобы возвестить:
– Да озарится будущее светом!
Помещение наполнилось пурпурным светом, испускаемым фонарем причудливой формы, висящим у них над головами. В этом странном свете Мария Квинсана увидела себя, отраженную тысячу тысяч тысяч раз в бесконечном зеркальном лабиринте. Образы растворялись, ускользали прочь, едва глаз успевал охватить их, под действием сложного механизма, вращающего зеркала. Мария Квинсана скоро поняла, что хитрость состояла в том, чтобы удерживать образы на периферии зрения, и прибегнув к этой уловке, она смогла разглядеть таинственные намеки на будущую себя: женщину в хаки с МФБС на плече, женщину с пятью детьми, цепляющимися за юбку и свернувшимся в чреве шестым, женщину, величественную и властную в одеяниях судьи, обнаженную женщину на наполненном глицерином матрасе, женщину усталую, женщину радостную, женщину горестную, женщину мертвую – которые мгновенно уносились прочь, словно незнакомцы за стеклом поезда, к своей собственной судьбе. Здесь были лица невоплотившихся амбиций, лица отчаяния, лица надежды и лица, оставившие всякую надежду ради знания, что их нынешний удел – это все, на что они могут рассчитывать: были тут лица смерти, тысячи окровавленных или пепельно–бледных лиц, сожженных до угольной черноты или разрываемых гнойными фурункулами, высушенных возрастом или исполненных того лживого спокойствия, которое смерть дарует самым яростным своим противникам.
– Смерть ждет каждого, – сказала Мария Квинсана. – Покажите мою будущую жизнь.
– В таком случае, взгляните сюда, – сказал Адам Блэк.
Мария Квинсана посмотрела в указанном направлении и успела разглядеть сардонически улыбающуюся фигуру, которая бросила на нее взгляд через плечо и двинулась прочь, скользя от зеркала к зеркалу легкой поступью ягуара. Она шагала, как власть имеющая; так ходят создатели планет, формовщики миров. Именно такой она себя всегда и видела.
– Мне нужна она.
– Тогда идите и возьмите ее.
Мария Квинсана пошла вперед, догоняя будущее, и с каждым шагом в ней, как цветок, распускалась уверенность. Она сорвалась на бег, бег охотницы, и когда зеркала бросились прочь с ее пути, показывая только пустые отражения других зеркал, она увидела, что добыча замедляет свой ход. Сила и власть перетекали из ее образа в нее саму. Мария Квинсана приблизилась к ускользающему изображению на расстояние вытянутой руки.
– Попалась! – объявила она и крепко схватила свой образ за плечо. Со всхлипом ужаса отражение развернулась, и она увидела себя такой, как есть – уверенной, но неуверенной, знающей, но невежественной, рабыней свободы – и поняла, что в какой‑то момент преследования она стала отражением, а то – ею. Образ сжался в точку, рассеялся сияющей пылью, воздух с хлопком заполнил пустоту и Мария Квинсана обнаружила себя у входа в Зеркальный зал.
– Смею надеяться, вы получили искомое, – вежливо произнес Адам Блэк.
– Думаю, да. Ах да, чуть не забыла – вот пятьдесят сентаво.
– Для вас, мадам, бесплатно. С удовлетворенных клиентов плата не взимается. Платят только недовольные. Что ж, они ведь платят всегда, вам не кажется? Однако сейчас, думаю, я вспомнил вас, мадам, ваше лицо мне знакомо; имеете ли вы какое‑то отношение к месту под названием Дорога Отчаяния?
– Боюсь, очень давнее и очень дальнее, и сейчас я совсем не та, какой была тогда.
– Это можно сказать о любом из нас, мадам. Что ж, доброго вам вечера, благодарю вас за визит и лишь прошу, если вы не против, рассказать друзьям и родственникам о чудеса Странствующей Чатоквы и Образовательной Экстраваганцы Адама Блэка.
Мария Квинсана пересекла пути, направляясь к залитому светом запасному пути, на котором разводил пары товарняк, на цистернах которого значился пункт назначения: Мудрость. Начинался дождь – мелкий, холодный, колючий дождь. Мария Квинсана думала над тем, что увидела. Она знала теперь, кто она. У нее была цель. Свобода никуда не делась, но теперь это была свобода, наведенная на цель. Она будет искать ответственности, ибо свобода без ответственности ничего не стоит, и к этой двойке ей придется добавить власть, ибо без власти ответственность бессильна. Она должна отправиться в Мудрость и короновать в себе самой троякую свободу.
Подойдя к товарняку, она увидела машиниста, махавшего ей. Она улыбнулась и помахала в ответ.
Две странность этого вечера не укладывались в ее схему. Во–первых, во временных зеркалах совершенно отсутствовало отражение Адама Блэка. Во–вторых, образ, который она настигла и поглотила, двигался в общем направлении Дороги Отчаяния.
32
В тот самый день, как призрак отца открыл ей, что она подменыш, Арни Тенебра отказалась жить под одной крышей с родителями, живыми или мертвыми. Если она Манделла, она будет жить как Манделла, в доме Манделла. Она нашла Дедушку Харана спящим на веранде в окружении саженцев (в последнее время у него проснулась страсть к садоводству, отчасти вызванная неудавшимся отцовством). Он сидел с широко открытым ртом и громко храпел. Арни Тенебра раздавила прямо в этот рот перец чили и, дождавшись, когда жжение и ярость немного поутихнут, присела в реверансе и сказала:
– Господин Манделла, я ваша дочь, Арни.
Вот так она покинула дом Тенебра, перебралась под крышу семьи Манделла и назвалась новым именем, хотя окружающие продолжали звать ее маленькой Арни Тенебра, как привыкли. Она ненавидела их за то, что они звали ее маленькой Арни Тенебра. Ей исполнилось уже девять лет, она была хозяйкой своей судьбы, перемена семьи была признана всеми и она желала, чтобы ее воспринимали серьезно. Разве не она спровоцировала величайший скандал в Дороге Отчаяния со времен убийства ее отца, в результате которого ее мать оказалась в виртуальном изгнании и лишь Сталины с ней общаются, ограничиваясь притом только насмешками и оскорблениями? Она ощущала себя, таким образом, персоной в известной степени значительной, и ненавидела тех, кто смеялся над ее тщеславием.
– Я им покажу, – говорила она зеркалу. – Манделла или Тенебра, я заставлю небеса звенеть от моего имени. Я – важное лицо, вот кто.
Дорога Отчаяния не имела ничего общего с важностью или сотрясающими небо именами. Она была, просто была, и эта самодостаточность бытия бесила Арни Тенебра, которая не могла просто быть, она должна была становиться. Дорога Отчаяния нагоняла на нее скуку. Приемные родители нагоняли на нее скуку. Их уютная любовь приводила ее в ярость; неизменная доброжелательность вызывала отвращение.
– Я освобожусь, – обещала она своему отражению. – Как Лимаал, прославившийся в Белладонне, или даже как Таасмин, которая оказалась достаточно сильной, чтобы вырваться из уз общества и жить одной меж скал, как даман – почему я не могу так же?
Она избегала общества людей, даже слепо любящих ее отца и матери, поскольку знала, что ее считают маленькой прохиндейкой, играющей на нежных чувствах стариков. Она отыскала путь в дом доктора Алимантандо и потратила многие часы на уединенное, безмятежное чтение его томов и заметок, касающихся природы времени и временности в покинутой погодной комнате. Ушли ушли ушли ушли – все интересные и предприимчивые люди уходят из Дороги Отчаяния: а что же Арни Тенебра?
В один прекрасный день она заметила клубы пыли, катящиеся со стороны пустынных равнин, и еще до того, как они превратились в дюжину вооруженных МФБС мужчин и женщин в хаки верхом на вседорожных трициклах, она знала наверняка, что это приближается ее спасение.
Сперва ее охватило желание спрятаться от него, как испуганную птичку, и потому она держалась позади толпы, когда вооруженные солдаты зачитывали прокламацию, гласящую, что они, Истинные Бойцы Армии Родной Земли Северо–Западной Четвертьсферы, объявляют город временно оккупированным указанной Армией. Она не высовывалась, пока бойцы разъясняли цели Армии Родной Земли: прекращение дальнейшей иммиграции, передача контроля над средствами экологической поддержки от РОТЭК к планетарным властям, выборы региональных автономных парламентов на каждом континенте, защита исконной планетарной культуры, нетронутой упадочностью и вырождением Материнского мира и разгром коррумпированных транспланетных корпораций, высасывающих из земли все соки. Она не присоединилась к протестующим, когда Доминика Фронтеру и трех сотрудников Железных Дорог Вифлеем Арес увели и заключили под домашний арест на время оккупации, и не выказала никаких чувств, когда обезумевшая Рути Фронтера, заливаясь слезами, каталась по земле перед домом, в котором заперли арестованных.
Вместо этого она спряталась под зонтичным деревом и наблюдала, как партизаны облепили дом доктора Алимантандо и что‑то делали с вышкой микроволновой связи. Она разглядела логотип на ящиках радиооборудования и внезапно поняла, что это за оккупация.
– Свинг–радио, – пробормотала она про себя, обводя буквы на ящиках кончиками пальцев. – Свинг–радио.
Свинг–радио было музыкальным вампиром. В некоторых городах за прослушивание Свинг–радио полагались штраф, пятнадцать суток общественных работ, конфискация радиоприемника или даже публичное бичевание. Это была музыка подрывных элементов, террористов и анархистов, рыщущих по захолустью на своих трайках–вседорожниках в поисках микроволновых вышек, к которым бы они подключали свои нелегальные передатчики, чтобы передавать подрывную, террористичную, анархическую музыку подросткам в переулках, пустых спортзалах, на задних сидениях рикш, в закрытых барах, заколоченных сараях, и Арни Тенебра/Манделла тоже слушала могучий звук новой музыки в два часа две минуты ночи, под одеялом. Это была самая лучшая музыка в мире, она поджигала ноги, чувак, она заставляла плясать, чувак, она заставляла девочек задирать юбки или спускать все остальное, мальчиков делать сальто и обратно сальто и крутиться на полу, бетоне и утоптанной бурой земле: наглая, скверная, подпольная музыка Дхармаджита Сингха, Хэмилтона Боханнона, Бадди Меркса и самого Короля свинга, Человека, Пробившего Ткань Времен – Гленна Миллера – и его оркестра. Это была подпольная музыка из прокуренных подвалов глубоко под Белладонной, чердачных студий с названиями вроде «Американский патруль», «Желтый пес» или «Зут Мани»: это была музыка, пугающая твою мамочку, это было Свинг–радио и она была вне закона.
Она была незаконна, поскольку являлась пропагандой, хотя и не несла политического содержания. Это была подрывная деятельность посредством наслаждения. Это была шедевр пропагандистского искусства, и на его успешность указывал хотя бы тот факт, что полмиллиона подростков каждый день насвистывали его знаменитые позывные, и столько же родителей обнаруживало, что напевают их, даже не знаю, что это такое. От рисовых чек Великого Окса до башен Мудрости, от фавел Радости до пастбищ Вуламагонга ровно в двенадцать часов подростки настраивали свои приемники на частоту Кайф 881 – и сегодня эти знаменитые позывные будут греметь над всей планетой отсюда, из Дороги Отчаяния.
– Кайф 881, – сказала Арни Тенебра. – Здесь, в Дороге Отчаяния. – Это было то же самое, как если бы Бог прислал своих ангелов петь и плясать перед ней.
– Эй! – Крупная молодая женщина махала ей многофункциональным боевым средством. – Нечего крутиться рядом с нашим барахлом, малыш.
Арни Тенебра метнулся обратно под защиту зонтичного дерева и до ужина наблюдала за работой солдат. Этой ночью она слушала Свинг–радио с двух часов двух минут ночи, накрывшись одеялом, чтобы не услышали приемные родители. Пока играла и играла и играла сумасшедшая, скверная музыка, слезы отчаяния бежали у нее по щекам.
Оказался среди солдат такой инженер Чандрасекар, деревенский парень из Великого Окса не слишком старше ее, который улыбнулся ей на следующее утро, когда она дергала морковь в саду. Арни Тенебра улыбнулась в ответ и нагнулась пониже, чтобы он мог заглянуть ей под комбинезон. После полудня инженер Чандрасекар подошел поболтать и попытался ее потрогать, но Арни Тенебра была слегка напугана силами, которые пробудила в этом мальчике–солдате и пресекла его щенячьи приставания. Однако тем же вечером она отправилась к деревянной хижине, которую Истинные Бойцы использовали как студию вещания, и спросила младшего лейтенанта Чандрасекара. Когда он появился в дверях, Арни Тенебра сверкнула ослепительной белозубой улыбкой и распахнула блузу, гордо демонстрируя ему свои девятилетние груди, засиявщие в свете лунокольца, будто купола храма.
Потом они лежали в полосах небесного света, пробивавшегося через ставни. Арни Тенебра включила радио и сказала:
– Возьми меня с собой.
Инженер Чандрасекар неуверенно постукивал ногой в такт большого свинга.
– Это не так просто.
– Это тоже. Ты должен будешь отправиться к новой вышке через пару дней. Просто возьми меня с собой.
– Мы – секретная, высокомобильная группа, мы не может вот так брать с собой всех, кто только захочет. Ты просишь слишком большого доверия.
– Я только что отдала тебе все доверие, сколько вообще есть у женщины. Разве ты не можешь чуть–чуть поверить мне в ответ?
– А как насчет твоей идеологической зрелости?
– Ты имеешь в виду эту тему «закройте небо»? Конечно, я знаю все факты. Послушай‑ка. – Арни Тенебра приподнялась, уселась на механика Чандрасекара верхом и принялась перечислять пункты идеологии, загибая липкие пальцы. – Вот смотри. Один Парусник Президиума может вместить полтора миллиона колонистов, и когда они прибывают, им нужны дома, фермы, еда, вода и работа. И если десять таких судов прибывает каждый год, это означает пятнадцать миллионов людей, что в пять раз больше, чем население Меридиана – каждый год. И если это будет продолжаться сотню лет, то будет означать триста таких городов, тысячу Парусников, полтора миллиарда человек, и откуда же взять еду, воду, работу, дома, фабрики и фермы для всех этих людей? Вот почему нужна Армия Родной Земли – чтобы хранить землю для собственного народа и не пускать сюда алчных типов, которые собираются отобрать у нас наш чудесный мир и забить его своими гнусными телами. Все правильно?
– Если упрощенно.
– Вот, я знаю принципы. Значит, я с вами?
– Нет…
Арни Тенебра взвизгнула от досады и ударила механика Чандрасекара в грудь. Дедушка Харан стукнул в стену и крикнул, чтобы она сделала радио потише.
– Я хочу к вам!
– Это не мне решать.
– Слушай, я могу такое, ты просто не поверишь.
– Уже поверил, вишенка.
– Я не это имею в виду. Я говорю про оружие, про такие штуки, которые сделают вас неуязвимыми. Вот слушай, раньше, много лет назад, здесь жил один старик. Он открыл это место, и рассказывают, что он встретил зеленого человека и отправился за ним сквозь время, хотя эту часть я толком не знаю. Но его дом прямо вон там, рядом с вашими передатчиками, и в нем полно идей всяких штук, которые ты не можешь даже представить.
– Что я, например, не могу представить?
– Например, звуковые бластеры, индукторы электромагнитногравитационного поля, которые можно использовать и для защиты, и для нападения, и даже для того, чтобы отключать гравитацию в небольшом радиусе, а еще светоотражающие поля, которые делают почти невидимым.
– Боже правый.
– Я знаю, что они там, я видела их. Значит, договорились. Если все это тебе нужно, тебе придется взять меня с собой. Ну что, я с вами или нет?
– Мы уезжаем завтра на рассвете. Если ты хочешь поехать, будь здесь.
– Можешь на собственную задницу поспорить, я здесь буду. А теперь одевайся и иди скажи своему начальнику, что идет Арни Манделла.
Арни Тенебра верила, что платить надо ровно столько, сколь вещь для стоит. Вот почему она сочла незнакомое и не очень приятное ощущение между ляжек достойной платой за возможность сидеть за спиной инженера Чандрасекара, когда трайки Истинных Бойцов с ревом рванули в предрассветное сияние. Она прижалась к нему покрепче и почувствовала, как ветер пустыни обжег щеки и попытался сдернуть с ее плеча тубус с документами.
– Нет–нет, – сказала она ветру, – это мое. С этими бумагами я смогу заставить небеса звенеть от моего имени. Она взглянула на знак Армии Родной Земли, пришпиленный к ее песочному комбинезону и почувствовала внутри разгорающееся пламя восторга.
Горизонт лопнул под напором солнца и мир затопили свет и формы. Арни Тенебра обернулась к Дороге Отчаяния – беспорядочной груде янтаря, красной глины и сияющего серебра. Ничто не могло выглядеть более уныло и бессмысленно, и осознание того, что она покидает это место, наполнило Арни Тенебра яростным ликованием. Она поймала птицу спасения, спела ей, приручила ее и свернула ей шею. Вот ее награда: дорога в изгнание на заднем сиденье бунтарского трицикла, в компании романтических революционеров. Это был кульминационный момент унылой, бессмысленной жизни Арни Тенебра.
33
Несмотря на нимб на левом запястье и владычество над всеми тварями механическими, Таасмин Манделла находила состояние святости довольно скучным. Ее угнетала необходимость проводить долгие часы в маленьком храме, пристроенном отцом к и без того хаотично разросшемуся дому: снаружи сияло солнце и зеленели деревья, а она сидела внутри, в полутьме, принимая молитвенные списки от пожилых вдов (мужья которых были самым натуральным образом мертвы; время от времени ее занимала мысль, где сейчас ее новообретенная тетка, покинувшая Дорогу Отчаяния с оборванными бунтарями) или возлагая исцеляющую левую руку на сломанные радиоприемники, автосажалки, движки моторикш и водяные насосы.
Когда одна благочестивая старушка выходила, уступая место другой, столб желтого солнечного света бил в дверь, и Таасмин Манделле страстно хотелось вернуться к жизни ящерицы, чтобы нежиться на горячих красных камнях в наготе и духовности и никому не быть обязанной, кроме одного лишь Бога Панарха. Однако Благословенная Госпожа возложила на нее святой обет.
– Мой мир меняется, – сказала маленькая коротко подстриженная женщина–мальчик в видеокостюме. – Семьсот лет я была святой от машин и только от машин, ибо кроме машин не было здесь никого, и ими я формировала этот мир, превращая его в место, приятное человеку. Теперь же, когда человек пришел, мои связи требуется переопределить. Люди сделали меня своим богом: я не просила об этом и еще меньше того желала, но став им, я должна нести всю ответственность. Посему я призвала избранных смертных; если ты простишь мне это выражение, но он само просится на уста – чтобы служить моими агентами на земле. У меня нет других голосов, чтобы говорить с людьми – кроме голосов человеческих. Сим я даю тебе свой пророческий голос и свою власть над механизмами: этот нимб – и сияние тут же окружило ее левую руку – знак твоего призвания. Это псевдоорганическое информационно–резонансное поле, дарующее владычество над машинами. Пользуйся им мудро и во благо, ибо когда‑нибудь ты будешь призвана для отчета о своем служении.
Теперь все это казалось сном. Девушки из маленьких городков не встречаются со святыми. Девушек из маленьких городков, которые уходят, свихнувшись, в Великую Пустыню, не доставляют домой на луче света из летающего Голубого Плимута. Они умирают в пустыне и превращаются в груду костей и ошметки кожи. Девушки из маленьких городков не обретают власти над машинами и нимбов на левых запястьях. Девушки из маленьких городков не бывают пророками.
Все так. Благословенная Катерина («Бога ради, зови меня Катя – и никогда никому не позволяй называть тебя иначе, чем ты выбрала сама») не требовала от нее каких‑то особых добродетелей, кроме мудрости и честности. Но пророческая миссия Таасмин Манделлы должна включать в себя нечто большее, чем сидение в пропахшей благовониями комнате и сотворение быстрорастворимых чудес для суеверных бабулек из придорожных городов.
Репортеры тоже были не подарок. Она еще не видела журнала, потому что родители прятали от нее предварительные экземпляры, но была уверена, что когда он попадет в новостные киоски мира, пилигримы выстроятся в очередь до самого Меридиана. Ей никогда не видать солнечного света.
И потому она восстала.
– Если я им нужна, они меня найдут.
– Но Таасмин, дорогая, у тебя есть обязанности, – раскудахталась мать.
– «Пользуйся им мудро и во благо, ибо когда‑нибудь ты будешь призвана дать отчета о своем служении» – вот все, что она сказала. Ни слова об обязанностях.
– Она? Так ты называешься Нашу Госпожу из Тарсиса?
– Так. И еще Катя.
Пророчица Таасмин стала обедать в Б. А. Р./Отеле, ложилась вздремнуть под звуки радио во время сиесты, сажала бобы в отцовском саду и белила стены, и без того белые. Если требовалось чудо, исцеление или молитва, она творила их там, где оказывалась – в отеле, на веранде, в поле, у стены. Когда верующие требовали слишком многого, он уходила в покойный сада Дедушки Харана и, выбрав укромное место среди деревьев, сбрасывала одежды, чтобы испытать простую радость простого бытия.
Как‑то летним утром на границе города появился старик. Левый глаз, левая нога и левая рука у него были механическими. Он одолжил заступ у Сталиных, чья вендетта в отсутствие заслуживающего внимания противника выродилась в заурядную супружескую вражду, и выкопал большую яму в земле рядом с железной дорогой. Весь день и всю ночь он ходил и ходил и ходил кругами по дну этой ямы под разнообразные комментарии изумленных жителей Дороги Отчаяния, и продолжал ходить на следующее утро, когда Таасмин Манделла пришла поглазеть на диковинного чужака. Увидев ее, старик остановился, пристально и жестко посмотрел на нее и спросил:
– Что ж, ты ли – Она?
– А кто спрашивает?
– Вдохновение Кадиллак, прежде Эван П. Дамблтон из Хиронделля; бедное чадо Непорочного Изобретения.
Таасмин Манделла не совсем поняла, кого касалось последнее замечание – его или ее.
– Ты серьезно?
– Смертельно серьезно. Я читал о тебе в журналах, юная женщина, и должен наверное узнать, ты ли – Она?
– Что ж, возможно.
– Не подашь ли мне руку?
Таасмин протянула левую руку. Она сжала металлическую ладонь Вдохновения Кадиллака, и голубой огонь вспыхнул на его металлических членах, а из искусственного глаза посыпались искры.
– Ты – это Она, ошибки нет, – объявил он.
Двумя днями позже к Дороге Отчаяния подошел поезд. Локомотивов, подобных этому, никто никогда не видел. Это была лязгающая, дребезжащая, шипящая старая тряхомудия, котлы которой грозили взорваться при каждом движении тяговых дышел. Она тянула пять ветхих вагонов в сопровождении целой эскадрильи молельных летучих змеев и дирижаблей, увешанных сверху донизу религиозными флагами, лозунгами, эмблемами и прочим священным барахлом всех видов и размеров. Вагоны ломились от пассажиров. Они хлынули из дверей и окон как будто под давлением невидимого поршня, под руководством Вдохновения Кадиллака разобрали вагоны и локомотив на части и воздвигли из этих фрагментов целый бидонвиль – палатки, развалюхи и берлоги. Несмотря на развитую ими бешеную активность, наблюдатели не упустили из виду тот факт, что всех прибывших объединяла общая черта – у каждого была хотя бы одна механическая часть тела.
Вскоре прибыла официальная делегация, возглавляемая Домиником Фронтерой и тремя новоназначенными констеблями, которых он запросил в Меридиане на случай повторного набега Армии Родной Земли.
– Что за чертовщину вы тут устроили?
– Мы прибыли, чтобы служить пророчице Благословенной Госпожи, – сказал Вдохновение Кадиллак, а кибоги–строители, как по команде, преклонили колена.
– Мы Бедные чада Непорочного Изобретения, – продолжал Вдохновение Кадиллак, – ранее известные как дамблтонианцы. Мы следуем примеру святой Катерины, примеру умерщвления плоти путем замены грешных биологических частей чистыми, духовными и механическими. Мы верим в духовность механического, в тотальное пресуществление плоти в металл, а также в равные права для машин. Увы, наша приверженность этому последнему принципу привела к изгнанию из Экуменического Анклава Христадельфии: поджоги фабрик были неумышленными, мы познали прискорбное непонимание и тяжкие обиды. Однако из разных источников – духовных и мирских – мы узнали о молодой женщине, которую Госпожа благословила даром пророчества, и мы прибыли, повинуясь ангельскому видению, чтобы служить ей и через нее достигнуть совершенного умерщвления плоти. – Когда Вдохновение Кадиллак завершил свою речь, появилась Таасмин Манделла, чья медитация была прервана растущим шумом. Когда она появилась у бидонвиля и в поле зрения его оборванных обитателей, Бедные Чада Непорочного Изобретения подняли крик.
– Это Она! Она! Она – та самая! – И все без исключения дамблтонианцы попадали ниц.
– Благословенное дитя, – сказал Вдохновение Кадиллак, улыбаясь отвратительной улыбкой, – узри же свое стадо. Как мы можем служить тебе?
Таасмин Манделла взглянула на металлические конечности, металлические головы, металлические сердца, раскрытые стальные уста, пластиковые глаза. Это было отвратительно. Она закричала:
– Нет! Мне не нужно ваше служение! Я не хочу быть вашей пророчицей, вашей хозяйкой, вы не нужны мне! Возвращайтесь туда, откуда пришли, оставьте меня в покое! – Она бросилась прочь от разъяренных верующих, за пограничные скалы в свое старое убежище.
– Они не нужны мне, ты слышишь? – кричала она в стену пещеры. – Мне не нужны их отвратительные металлические тела, мне от них тошно, я не хочу, чтобы они служили мне, поклонялись мне, имели со мной что‑то общее!
Она вскинула руки над головой и освободила всю свою священную силу. Воздух засветился голубым, скала с ворчанием содрогнулась, а Таасмин Манделла всаживала молнию за молнией в потолок пещеры. Через некоторое время она истощилась и, свернувшись в клубок на каменном полу, стала размышлять о силе, свободе и ответственности. Перед ее мысленным взором представли Бедные Чада Непорочного Изобретения. Она увидела их металлические руки, металлические ноги, металлические плечи, их стальные глаза, их оловянные подбородки, их железные уши, их располовиненные лица, выглядывающие из уродливых кривых лачуг. Она почувствовала жалость. Они были такими жалкими. Бедные, безнадежные идиоты, несчастные дети. Она укажет им лучший путь. Она приведет их к самоуважению.
Через четыре дня, проведенных в размышлениях в пещере, Таасмин Манделла проголодалась и вернулась в Дорогу Отчаяния, чтобы съесть тарелку баранины с чили в Б. А. Р./Отеле. Ее нимб сиял столь ярко, что никто не мог смотреть на него. Она обнаружила, что город кишит строительными рабочими в прочных желтых касках, управлявшими большими желтыми бульдозерами и большими желтыми экскаваторами. Большие желтые транспортные дирижабли опускали на землю двадцатитонные связки предварительно напряженных стальных балок, большие желтые поезда разгружали предварительно смешанный бетон и строительный песок в маленькие желтые бункеры.
