Текст книги "Дорога Отчаяния (ЛП)"
Автор книги: Йен Макдональд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
– Они ждут, что ты возглавишь их, Госпожа, – прошептал Вдохновение Кадиллак.
– Я не могу, – прошептала Таасмин Манделла. – Это отвратительно. Мерзость, идолопоклонство…. Это не истинная духовность, не истинная вера… это нужно прекратить.
– Ты их лидер, их духовная владычица, их пастырь, проводник и сознание. Ты должна вести их.
Песнопения достигли уровня исступления. Две с половиной тысячи топающих ног сотрясали землю.
– Нет! Я отказываюсь! Это гнусно! Я не тот Бог, которому они должны поклоняться, я отвергаю их. Я не просила вас идти за мной, я служанка Благословенной Госпожи, а не дамблтонианцев, я дитя Панарха, а не Бедное Чадо Непорочного Изобретения. – Она пыталась проглотить эти слова, но они сами срывались с ее губ, как птицы. – И не твое, Эван Пэ Дамблтон!
Неожиданно она как будто оглохла. Она всмотрелась в живой глаз Вдохновения Кадиллака и увидела такую ненависть, что поперхнулась.
«Неужели он всегда так ненавидел меня?», подумала она, и тут же поняла – да, ненавидел, с того самого момента, как коснулся ее руки в яме у железной дороге, Вдохновение Кадиллак ненавидел ее и завидовал ей, ибо она была истинным сосудом Господа, а не таким, как он – самодельным и самозваным. Он ненавидел ее духовность, ибо сам желал мирского, ряженного в одежды святости. Он завидовал ей, ненавидел ее, каждым своим действием он подчинял ее, разлагал ее и поглощал.
– Как же ты должен меня ненавидеть, – прошептала она.
– Прошу прощения, Госпожа? Я не вполне расслышал. Какое послание дашь ты своему народу? Люди ждут.
Голос его так и сочился лицемерием.
Таасмин Манделла сжала левую руку в кулак. Ее нимб засверкал интенсивным голубым светом.
– Мы враги, Вдохновение Кадиллак, Эван Дамблтон, как бы ты не прозывался – ты враг мой и враг Господа. Это послание я должна дать твоему народу?
Речитатив верующих барабанил ей прямо в душу.
– Да! Нет! Скажи им вот что. Я была избрана святой Катериной и стала ее эмиссаром в мире людей, ибо после семи сотен лет, которые она провела как святая машин, она желает привести людей к Богу. К Богу, а не к фабрике. Скажи это своим верным.
Она спустилась с балкона и удалилась в личные апартаменты. Оказалось, что иметь врага так же приятно, как и иметь друга. После многих бесплодных лет она чувствовала осмысленность и значение своих действий. Она была крестоносцем, бойцом на войне, ангелом с пылающим мечом. Это было приятное чувство. Очень приятное чувство – гораздо более приятное, чем дозволено пророчице Благословенной Госпожи.
41
Каждое утро в одиннадцать часов одиннадцать минут Арни Тенебра вставала на койку, откуда могла рассмотреть все, что располагалось по ту сторону решетки. В порядке удаления: одно апельсиновое дерево в терракотовом горшке, тридцать шесть километров сухих Стампос и одно голубое небо. Ни первое, ни второе, ни третье не менялась ни на йоту, но каждый день, в одиннадцать часов одиннадцать минут, Арни Тенебра стояла на кровати – не потому, что хоть в какой‑то степени интересовалась жизнью за окном, а только из‑за того, что Мигли недвусмысленно запретил ей вставать на кровать (опасаясь, вероятно, что она повесится). Когда он являлся в одиннадцать часов двенадцать минут, чтобы подвергнуть ее унизительному ежедневному реабилитационному сеансу, у нее успевало возникнуть чувство маленькой победы.
– Мисс Тенебра, ааа, прошу вас, не вставайте на кровать. Надзиратели, ааа, этого не одобряют.
Небо голубое. Стампос бурые. Апельсиновое дерево пыльно–зеленое. Теперь можно и спуститься.
– Добро утро, Мигли.
Мигли на самом деле звали Пракеш Мерчандани–Сингхалон, он был реабилитационным психологом Чепсинитского Регионального Центра Временного Содержания: маленький, мышеобразный, взволнованный, вечно путающийся в своих диктофонах и блокнотах, он мог быть только Мигли.
– Что у нас на сегодня, Мигли?
Он экспериментировал с различными схемами расположения кассет, диктофонов и блокнотов на столе.
– Я, ааа, думаю, мы могли бы, ааа, продолжить с того места, где прервались вчера.
– А где мы прервались?
Эти беседы были пустой тратой государственных денег и времени. Она подозревала, что Мигли думает точно так же, но правила игры должны соблюдаться – записи, мелкая ложь, ложь побольше.
– Первые дни, проведенные вами с Истинными Бойцами Северо–Западной Чертвертьсферы, ааа, сексуальные, ааа, связи с различными членами группы.
Мигли таращился, как сыч, сквозь толстые линзы очков. Арни Тенебра сложила на груди руки и уселась на кровать. Она открыла рот и вранье само по себе полилось наружу.
– Ну, после примерно полугода, которые я провела с Истинными Бойцами – было ничего, но немного скучно – романтика кончилась, и остались только долгие жаркие пыльные рейды на трайках, стоянки по паре дней в разного рода задницах и подключения к телекоммуникационным сетям. Это было бы не так плохо, если бы мы на самом деле записывали музыку. От всей этой езды у меня между ног вскочили волдыри; чего мне хотелось, так это попасть в Подразделение Активных Действий.
– И что же вы предприняли? – Мигли с живостью наклонился вперед. Он, вероятно, уже знал эту историю по записям допросов. Арни Тенебра вытянула руку и царапнула ногтями штукатурку.
– Предложила свое юное тело Пасхалу О'Харе, командиру Бригады Северо–Западной Четвертьсферы за будкой связи в штабном лагере в Обливиэнвилле. Он как раз набирал новобранцев, когда мы туда приехали, и возможность была слишком хороша, чтобы ее упускать. Можете вообразить, какой из него любовник.
Мигли пустил слюну в полном соответствии с учением Павлова. Арни Тенебра была разочарована тем, как легко выпускник Универсуума Ликса глотал всю эту чушь о сексе в хаки. Ничего подобного не происходило никогда, но Мигли, на самом деле, и не интересовался правдой. Она встретила Пасхала О'Хару в Обливиэнвилле и обменяла секреты доктора Алимантандо на место в группе активных действий, а гнусную историю сексуального унижения, пыток, лишений и мук сочинила, чтобы пощекотать нервы Мигли. Будучи реабилитационным психологом, он сам нуждался в лечении, прыщавый дрочила. Она со всеми красочными подробностями описывала трехмесячный курс тренировок, прокручивая тем временем правдивую историю на экране воображения. Несколько месяцев безделья в промерзших лагерях в Горах Экклезиастов, скука, дизентерия, бездействие и игра в прятки с пролетавшими самолетами.
– И что случилось потом? – спросил Мигли, высокомерно чуждый смерти и славе.
– Придержу до завтра, – сказала заключенная Тенебра. – Время вышло.
Мигли глянул на часы и принялся сгребать со стола кассеты, диктофоны, блокноты и ручки.
– Завтра в то же время, Мигли?
– Да, и, ааа… не стойте на кровати.
Однако назавтра, в это же время, он опять застал ее стоящей на кровати, и слабая вспышка его раздражения так позабавила Арни Тенебра, что она закрыла глаза и выдала продолжительную, цветистую фантазию о первом году службы в группе активных действий Армии Родной Земли, полную перестрелок, взрывов, засад, ограблений банков, захватов заложников, убийств и различного рода зверств, и разворачивающуюся в местах со звучными названиями: Гряда Джатна, Долина Горячих Ключей, Равнина Нараманга и Хромиумвилл.
После ухода Мигли, сидя на кровати и играясь с кошачьей колыбелькой из собственных шнурков, она вспоминала, как кровь Хэу Линя, взводного, бежала сквозь ее пальцы на дно стрелковой ячейки на горе Суеверия. Ей вспомнилось, как она, вся покрытая его смертью, высунулась из рыжей грязи и увидела бойцов Милиции Черных Гор, прущих прущих прущих вперед с широко разинутыми ртами. Она помнила свой страх, который вонял, как кровь у нее на руках и заляпанные дерьмом штаны, и от которого она совершенно потеряла рассудок и только бессильно выла, пока не набралась наконец сил поднять МФБС и не стала стрелять визжать стрелять визжать, покуда страх не ушел и все не стихло. Она не хотела повышения. В приказе о награждении было сказано – «За отвагу, проявленную перед лицом превосходящих сил противника», но она‑то знала, что стрелять ее заставил страх. Только через несколько месяцев она узнала, что первый рейд отряда Пасхала О'Хары с новыми полеизлучателями был крайне успешен, и приказом о продвижении он выразил ей свою благодность. Субмайор отряда Второзакония. Играя с колыбелью для кошки в своей камере в Чепсинитском Региональном Центре Временного Содержания, она не смогла припомнить, куда подевала медаль.
На третий день Мигли опять явился со всеми своими кассетами и блокнотами. Арни Тенебра сидела на кровати.
– Сегодня, ааа, окно вас не интересует? – жалкая попытка сарказма.
– То, чего я высматриваю, пока не видно. – Она решила, что сегодня она не скажет ничего, кроме правды. Когда только ты один знаешь, что врешь, ложь не радует. – Сегодня, Мигли, я собираюсь рассказать о нападении на систему наведения в Космобаде. Достаточно пленки? Бумаги хватает? Батарейки с собой? Хочу, чтобы ты ничего не упустил. – Она откинулась к стене, закрыла глаза и начала рассказ.
– Приказ о начале общего наступления поступил от регионального командования во время выборов в планетарное собрание. В битве у Хибары Смита отряд Второзакония потерял командиров сразу нескольких уровней – у нас тогда еще не было полеизлучателей – и я приняла руководство пятой и шестой бригадами. Поскольку мы не получили нового снаряжения, то думали – я думала – что нас бросят на незначительную цель, а именно – на космобадскую систему наведения при посадке. Небесное Колесо разгружают удаленно, поэтому если б нам удалось уничтожить радары наведения, ни один челнок не добрался бы до Белладонны. Мы синхронизировали планы с другими подразделениями сектора и выдвинулись на позиции у Космобада.
Рейд был хорошо спланирован и проведен как по нотам. В двенадцать часов двенадцать минут шестьдесят пять радиомаяков были уничтожены минами, а компьютер системы наведения взломан поисково–ударной программой, приобретенной у Высоких Семей. Все каналы связи земли с орбитой были безнадежно замусорены. Это было красиво – не той красотой, которой отличаются рушащиеся башни и яркие взрывы —а умной красотой хорошо выполненного дела. Командиры взводов доложили об уничтожении всех первичных целей. Арни Тенебра отдала приказ отступить и рассредоточиться. Ее собственная группа – Группа 27 – отступала в направлении Кларксграда и напоролась прямо на первую и вторую роты батальона Новомерионеддских волонтеров, которые в этом районе проводили учения. Перестрелка была короткой и кровавой. Она не помнила, успела ли выстрелить хотя бы раз. Она так оцепенела от идиотизма ситуации – ей ведь даже не пришло в голову убедиться в отсутствии военных в этом регионе – что не могла поднять МФБС. Потери Группы 27 достигли 82% процентов, прежде чем субмайор Тенебра сдалась.
– В следующий раз разведка у меня будет работать, как часы, – сказала субмайор Тенебра.
– Вряд ли, ааа, он будет, этот следующий раз.
– Как бы то ни было. Итак, Группа 27 была уничтожена, а я теперь сижу в Чепсинитском Региональном Центре Временного Содержания, разговариваю с вами, Мигли, и говорю вам, что время на сегодня вышло. Не хотите ли продолжить завтра?
Мигли пожал плечами.
Этой ночью субмайор Тенебра лежала под звездным светом, порезанном решеткой на ломтики, и крутила в пальцах обрывок шнурка. В лучах звезд она размышляла о страхе и ненависти. С того самого утра, когда она покинула Дорогу Отчаяния на заднем сидении трицикла инженера Чандрасекара, не проходило ни дня, чтобы она не проснулась в страхе и в страхе легла спать. Страх был воздухом, которым она дышала. Страх налетал сильными или слабыми порывами – сводящий кишки ужас в окопе с Хуэ Лином, жизнь которого утекала у нее сквозь пальцы, или легкое опасение, вызываемого гулом пролетающего самолета. Она накручивала на пальцы шнурок – виток и виток и виток и еще виток – и боялась. Страх. Или она владеет страхом – или страх страх владеет ею.
Пальцы ее замерли, прервав танец. Мысль поразила ее непреложной ясностью божественного откровения. Священное сияние озарило все ее существо. До этого самого момента страх владел ею, страх служил причиной ее ошибок, провалов, ненависти и смертей. С этого мгновения, в которое она лежит на тюремной койке с намотанным на пальцы шнурком, она будет использовать страх. Она будет использовать его, потому что страшится одержимости страхом. Она станет более ужасной, более жестокой, более отвратительной, более успешной, чем любой другой командир Армии Родной Земли: ее имя станет проклятием страха и ненависти. Еще не родившихся детей будут пугать ее именем, а умирающие будут умирать с ним на устах, потому что или она владеет страхом, или страх владеет ею.
Она долго лежала без сна в порезанном на квадраты луче света, размышляя.
На четвертый день, в двенадцать минут двенадцатого, Группа 19 отряда Второзакония Армии Родной Земли взяла штурмом Чепсинитский Региональный Центр Временного Содержания, перебила охрану, выпустила заключенных и освободила субмайора Арни Тенебра. Когда она бежала прочь, навьюченная тяжелым рюкзаком полеизлучателя, у нее на пути возник низкорослый очкастый юноша, похожий на мутноглазого филина и вооруженный огромным длинноствольным реактивным пистолетом Пресни, которым он явно не умел пользоваться.
– Стой, ааа, где стоишь, не, ааа, двигайся, ты, ааа, арестована.
– Ох, Мигли, не будь идиотом, Мигли, – сказала Арни Тенебра и разнесла ему голову. Группа 19 подожгла Чепсинитский Региональный Центр Временного Содержания и двинулась прочь по унылым бурным Стампос под унылыми бурыми хвостами дыма.
42
Казалось, их просто умыкнули ночью: люди, вагончики, большие желтые машины – все исчезло. Той ночью разразилась буря, страшнее которой никто не мог припомнить, и братья лежали в постелях, сладко дрожа от ужаса. Молнии отбрасывали на стены огромные синие тени, а гром гремел так оглушительно и такими долгими раскатами, словно он был здесь, прямо в комнате, под кроватью. Они не помнили, как заснули, но все–же как‑то заснули, потому что следующее, что они помнили, была их мать, раздергивающая шторы, чтобы впустить удивительно яркое солнце, какое бывает только после страшных бурь – все кругом такое чистое, такое умытое и светлое, как только что из прачечной. Прямо из постелей они запрыгнули в одежду, успев при этом позавтракать, и вылетели в отстиранное утро.
– Как‑то тихо, да? – сказал Каан. Для тех, чьи уши за месяцы и годы круглосуточного строительства привыкли к грохоту, тишина была пугающим ощущением.
– Я не слышу, чтобы кто‑то работал, – сказал Раэл–младший. – Почему они не работают? – Братья поспешили к тайному ходу, который они прокопали под сетчатым забором, чтобы добраться до самой лучшей площадке для игр из когда‑либо придуманных – строительной. Они стояли у сетки и смотрели на полное отсутствие чего бы то ни было.
– Все ушли! – закричал Каан. Не осталось ни единого грейдера, ни одной бетономешалки, ни одного башенного крана или вагончика–бытовки, не осталось бараков, кантин и клубов, исчезли сварщики, каменщики и стропальщики, и даже прорабов, начальников участков, мастеров и крановщиков – и тех не было видно. Как будто бы буря засосала их в бездну неба, чтобы никогда не возвращать обратно. Раэл–младший и его младший брат пролезли под забором и ворвались в новый и совершенно пустой мир.
Они осторожно прокрались по тенистым улицам между колоссальными контрофорсами сталеконверторов. Из пугали редкие крики пустынных птиц и собственные искаженные отражения в путанице металлических труб. Когда стало ясно, что фабрика совершенно пуста, мальчишки воспряли духом.
– Йихиии! – завопил Каан Манделла в сложенные рупором ладони.
– ЙИХИИ ЙИхи Йихии йихиии, – отозвалось эхо от отстойников и рудных конвейеров.
– Посмотри сюда! – закричал Раэл–младший. У подножия громоздящихся в небо трубопроводов и дымовых труб стояли, аккуратно припаркованные, две сотни самосвалов. Мальчишки, ловкие, как обезьяны, вскарабкались на ярко–желтые грузовики и излазили их все, повисая на ручках дверей и лесенках, скатываясь в кузова, в каждом из которых легко поместилась бы вся гасиенда Манделла. Бьющая ключом энергия погнала их от грузовиков к пандусам и мостикам, на которых можно было играть в опасные трехмерные игры, болтаясь между трубами и каналами системы фильтрации руды. Повиснув на одной руке над зияющим жерлом бункера погрузчика, Каан Манделла издал восторженный вопль.
– Раэл! Ух ты! Гляди! Поезда!
Гимнастические джунгли химического производства были немедленно покинуты ради ожидающих их двенадцати поездов. Пытливые исследователи никогда прежде таких не видели – каждый был больше километра в длину и прицеплен к двум локомотивам Железнодорожной Компании Вифлеем Арес класса 88, соединенных тандемом. Ощущение дремлющей мощи, излучаемое заглушенными токамаками, повергло мальчиков в благоговейное молчание. Раэл–младший коснулся ладонью бока одного из этих титанов.
– Холодный, – сказал он. – Выключен.
У него была книга про поезда, дедушка подарил на семь лет.
– «Эдмунд Ги», «Андреев крест», «Неукротимый», – читал имена черно–золотых левиафанов Каан Манделла. – Что будет, если один внезапно заведется?
Раэл–младший вообразил, как реакторы с ревом оживают, и это так напугало его, что он заставил Каана оставить спящих гигантов в покое и повел его в другую часть комплекса, до которой они еще ни разу не добирались во время своих нелегальных посещений игровой площадки.
– Как будто это другая Дорога Отчаяния, – сказал Каан.
– Дорога Отчаяния, какой она должна быть, – сказал Раэл–младший. Они оказались на краю маленького, но совершенно настоящего города с население в шесть тысяч обитателей, или, лучше сказать, рассчитанного на шесть тысяч обитателей, поскольку он был пуст, как склеп. Это был весьма упорядоченный город: белые саманные дома с красными черепичными крышами (ибо некоторые вещи настолько священны, что даже Корпорации Вифлеем Арес не под силу их изменить) выстроились вдоль широких улиц, которые расходились от центральной площади, как спицы от ступицы колеса. В конце каждой улицы, где она соединялась с кольцевой дорогой, находились полицейский участок Компании, школа Компании, культурно–спортивный центр Компании и депо Компании с маленькими электрическими трициклами.
– Эй! Смотри, какие! – орал Каан, нарезая круг за кругом на трехколесном багги. – Давай, обгони меня!
Раэл–младший принял вызов, ударом ноги завел трицикл и они помчались по пустым улицам Стальграда мимо пустых домов, пустых магазинов, пустых школ, клубов, чайных, врачебных кабинетов и церквей – пустых пустых пустых, как глазницы черепа; они вопили как оглашенные и поднимали клубы красной пыли, пробравшейся даже в это стерильное место.
В ступице колеса располагался круглый парк под названием «Сады Индустриального Феодализма», выведенным на воротах. Когда мальчики устали от гонок, они сбросили пыльную пропотевшую одежду и бросились в декоративное озеро, а потом улеглись загорать на аккуратно подстриженной лужайке.
– Слушай, как здорово! – сказал Раэл–младший.
– Когда люди приедут, как ты думаешь? – спросил Каан.
– Да мне все равно, лишь бы не сегодня. Я мог бы тут всю жизнь провести, – сказал Раэл–младший, потягиваясь, как кот под невинным светом солнца.
– Думаешь, будешь работать здесь, когда вырастешь?
– Может и да. А может и нет. Не думал, кем я стану. А ты?
– Я хочу быть богатым, знаменитым, иметь огромный дом, какой у нас был в Белладонне, бассейн, лихтер, и чтобы меня все знали, как раньше па.
– Ха. Семь лет, и точно знает, что ему надо. И как ты собираешься все это получить?
– Я войду в долю к Раджандре Дасу.
– К этому бичу! Да он ничего не умеет.
– Мы собираемся открыть закусочную, а когда заработаем на ней кучу денег, откроем другую, потом еще одну, и еще, и я буду богатый и знаменитый, вот увидишь!
Раэл–младший перекатился на спину, удивляясь, как это его маленький брат распланировал всю свою жизнь, а он сам не хотел ничего – только, может быть, порхать как мотылек на тайных ветрах пустыни.
– Слушай, – сказал Каан и сел в тревоге. – Похоже на лихтеры.
Раэл–младший навострил уши и на самом пределе слышимости уловил пульсацию двигателей.
– Идут сюда. Может, везут людей.
– Ох нет, может, везут людей, – сказал Каан, тороплива натягиваю грязную одежду. Первый ЛТА проплыл над стальными шпилями города. – Пошли отсюда. – Братья промчались по пустынным улицам, наполнившимся гудением воздушных судов, плывущих у них над головами одно за другим, одно за другим, одно за другим. Раэл–младший бежал, одним глазом поглядывая в небо.
– Их, должно быть, сотни. – В голосе его мешались изумление и благоговение.
– Беги давай, – сказал Каан, проклятый прагматизмом.
– Нет, я хочу посмотреть, что будет. – Раэл–младший взобрался по нескольким стальным лестницам на вершину колонны каталитического конвертора. Каан, замешкавшись лишь на мгновение, последовал за ним. Он, разумеется, был прагматиком, но прагматиком любопытным. С мостков на самом верху колонны стал очевиден план операции. Лихтеры занимали позицию, имеющую форму огромного диска с центром в Дороге Отчаяния.
– Ох, да тут их тысячи, – сказал Каан, исправляя оценку брата. Воздушные корабли продолжали идти у них над головам. Лихтеры проходили над городом еще полчаса, прежде чем построение было завершено. В небе было черным–черно от них, в черноте сверкали золотые опознавательные огни – индустриальная буря, готовая обрушиться на Дорогу Отчаяния. Летательные суда были повсюду, куда только достигали зоркие глаза мальчишек. Мрачная неподвижность лихтеров пугала их. Они знали о могуществе Корпорации Вифлеем Арес, но способность затмевать небо вызывала благоговейный трепет.
Потом будто бы прозвучало заклинание.
Все дирижабли, одновременно, повсюду, распахнули грузовые отсеки и испустили потоки оранжевого дыма.
– Газы! – взвизгнули братья в ужасе, но оранжевый дым не расплывался, как газ, но висел, как колышущиеся занавески, вокруг Дороги Отчаяния. Он висел несколько секунд, а затем необычайно быстро опустился на землю.
– Хитро придумано, – сказал Раэл–младший. – Они использовали пропеллеры, чтобы создать нисходящий поток.
– Я хочу домой, – отозвался мальчик с большими планами на будущее.
– Шшш. Это же интересно. – Через минуту после открытия грузовых отсеков облако превратилось в толстый слой оранжевой дряни на красной поверхности Великой Пустыни.
– Я хочу домой, мне страшно, – повторял мальчик, который собирался стать богатым и знаменитым. Раэл–младший разглядывал дюны и высокие сухие плато, но видел только, как лихтеры один за другим покидают формацию.
– Я видел достаточно. Можем идти.
Дома они застали па в необычно приподнятом настроении.
– Идите сюда и взгляните на это, – сказал он, ведя сыновей на маисовое поле. – Что скажете? Раэл–младший вспомнил кристалл сульфата меди, который он вырастил в школе, но эта штука была полметра в длину и имела тускло–черный цвет с налетом ржавчины. Кроме того, она росла из середины маисового поля, чего не стал бы делать ни один кристалл сульфата меди. Лимаал Манделла изрек с ноткой гордости в голосе:
– Думаю, можно закопать его в качестве сувенира.
– Что это такое?
– Вы что, радио не слушали? – Это кристалл железного ферротропа! Ребята, мы с вами живем в самом центре самой большой в мире бактериологически активной зоны! – Они не могли понять, чем их отец так доволен. – Если вы возьмете бинокли и отправитесь на утесы, вы увидите эти штуки, растущие из песка по всей пустыне до самого горизонта. Кристаллические ферротропы! Вот как Корпорация Вифлеем Арес вытянет из песка все железа – с помощью бактерий, крохотных живых существ, которые едят бесполезную ржавчину и испражняются вот такими штуковинами. Умно? Блестяще! Это делается впервые – здесь, в Дороге Отчаяния! Никогда раньше такого не было. Мы первые!
– А что это такое вывалилось из лихтеров? – спросил Каан. Раэл–младший тычком заставил его замолчать, прежде чем он проболтался об экспедиции в Стальград, но па был слишком ослеплен сиянием технологии, чтобы замечать такие мелочи.
– Споры микробов. Вот что это было – споры микробов. Но знаете, что самое удивительное? Эта… зараза – я думаю, можно так ее назвать – поражает только ржавчину, только и исключительно оксид железа. Ничего больше не трогает: можно идти по пустыне километры и километры и километры – и не будет никакого вреда. Вифлеем Арес распылили эти споры на двадцать километров во все стороны отсюда. Я слышал, как один строитель сказал, прежде чем они уехали – богатейшее месторождение на всей планете.
– А этот как тут оказался? – Раэл–младший наклонился, чтобы рассмотреть инопланетную тварь, устроившуюся в кукурузе.
– Должно быть, железо было глубоко под почвой. Какие‑то споры занесло сюда и они принялись за ржавчину. Да что там, у Эда Галлацелли такие растут прямо из крыши сарая.
– Ого! Можно пойти посмотреть? – спросил Каан.
– Конечно, – сказал Па. – Я тоже пойду. Возьмем бинокли и залезем на утесы. Все уже там, любуются представлением. Идешь, Раэл–младший?
Раэл–младший не пошел. Он ушел в дом, читать книгу про поезда, а когда отец, брат, мать, дедушка и бабушка вернулись, полные впечатлений от зрелища громоздящихся кристаллов, прущих из песка, вырастающих, вырастающих, вырастающих до десяти, двадцати, пятидесяти метров, прежде чем рухнуть под собственным весом, он притворился, что играет с кошкой, но на самом деле он ненавидел их – отца, брата, мать, бабушку, дедушку, потому что не знал, как ненавидеть пилотов и проектировщиков, так сокрушительно изменивших его вселенную. Он не понимал, откуда взялась эта ненависть, почему он чувствует себя уничтоженным, опустошенным и подавленным. Он попытался рассказать об этом брату, матери, даже витающему в облаках отцу, но они не понимали, что он имеет в виду – никто из них, даже мудрая Ева Манделла с мудрыми руками старой ткачихи. Единственным человеком во всей Дороге Отчаяния, кто мог бы понять душевную боль Раэла–младшего, была его тетушка Таасмин, которая одна знала, что значит проклятие непостижимой мистической судьбы.
43
Сирены взвыли в шесть часов шесть минут.
Они ревели, как ангельские трубы. Они ревели, как летние шторма ревут в вышках насосов и в красной черепице. Они ревели как Глас Судного дня, как лопающиеся небеса, как дыхание Панарха, вдыхающего жизнь в безжизненную материю.
В шесть часов шесть минут сирены взорвали воздух пустыни, и все двери на всех улицах нового города одновременно распахнулись, выпустив людей – людей со всех континентов мира и из‑за его пределов, из Метрополиса, всегда бегущего задом наперед, чтобы поспеть за сами собой, люди с кишащего плотью Материнского мира; все они шли лить сталь для железных дорог и сельхозтехники, ткацких станков и рикш, мостов и зданий юной, энергичной планеты, все покидали дома, чтобы лить сталь для могущественной Сталелитейной Компании Вифлеем Арес: рабочие торопились на фабрики, приток соединялся с притоком, образовывая целую реку голов, рук и сердец, затопившую улицы Стальграда. Младшие руководители в прекрасно подогнанных бумажных костюмах, только что извлеченных из автоматов, проносились мимо на электрических трициклах, дети плелись в школы и детские сады, лавочники и продавцы кооперативных магазинов поднимали жалюзи и выставляли на веранды стулья, показывая всем, что они открылись.
По сигналу сирен двести желтых грузовиков зашевелились, как сонные собаки, и выползли из своих гаражей. На кристаллоносных дюнах дрегляйны и шагающие экскаваторы перешли от молитвенного стояния к кормежке. С грохотом и ревом двадцать четыре черно–золотых откатчика класса 88 разожгли токамаки и застучали по стыкам рельс к главной магистрали.
С криком сирен из сотен трубы вырвались клубы дыма: облачка, потом кольца, потом непрерывные черные, белые, оранжевые столбы, поднимающиеся в яркие небеса бабьего лета. Конвейеры застучали, придя в движение, горны запылали, раскаленные добела графитовые электроды опустились в кипящие чаны жидкого жара, набрали скорость дробилки, а в самом сердце комплекса, за стенами из бетона, звука, стали, свинца и магнитных полей, плазменный джинн вырвался из своей бутылки и вдохнул в город магическую мощь.
Под крик сирен охранники в черно–золотой форме с черно–золотыми погонами на плечах широко распахнули сетчатые ворота, выпустив наружу двести грузовиков, понесшихся через Дорогу Отчаяния к рудным полям.
Под крик сирен Бедные Чада Непорочного Изобретения высыпали из своих картонных и пластиковых лачуг, окружающих базилику, и повалили по улицам старой Дороги Отчаяния к воротам, распевая псалмы и мантры, чтобы успеть осыпать молельными конфетти колеса грузовиков, каждое из которых было размером с дом. Охранники улыбались и приветственно махали руками, водители в клетчатых рубахах мигали фарами и давили на гудки. Бедные Чада, обряженные в лохмотья, плясали для них и пели. Молельные воздушные змеи извлекались из пластиковых мешков и взмывали в потоках утреннего ветра, привязанные к сетке ограды: славным было празднование первого дня Явления Стального Мессии! Грузовики грохотали мимо: пятьдесят, сто, две сотни. Рев моторов заглушал гимны верующих, крутящиеся колеса забрасывали их красной пылью. Рассвет разгорался, заливая геометрические формы фабрик, бросая прекрасные индустриальные тени сквозь забор на танцующих Бедных Чад. Прожекторы гасли по мере того, как вступал в свои права день.
Под крик сирен проснулись Севриано и Батисто Галлацелли – это был их десятый день рождения. Стукнуло десять лет. Ура–ура. День совершеннолетия, день зрелости, день, в котором оставляют радости юности: торчание на перекрестках, кукурузное пиво, солнечное сияние и музыка из радиоприемника Б. А. Р./Отеля, девчонки, чтобы радовать глаз, карманы, чтобы обчищать, карты, чтобы делать ставки, шутки, чтобы обмениваться, парни, чтобы драться, полицейские, чтобы хамить, случайные понюшки дыма от горящей конопли из сада господина Иерихона, танцы в субботние вечера в клубе строителей, куда иногда приезжали Знаменитые Группы из Больших Городов, такие, как Бадди Меркс или Хэмилтон Боханнон, а однажды – даже сам легендарный Король Свинга Гленн Миллер и его Оркестр – и порой они играли новую музыку, которую можно было услышать на Свинг–радио: самбу, сальсу, и все такое прочее. Ах, эти субботние вечера! Отсчет времени начинался в воскресное утро, когда двери клуба закрывались, и заканчивался в двенадцать минут двенадцатого в следующую субботу, когда они открывались. Наряды, прически, косметика, важный вид, выпивка и блевотина, а иногда, под завершение особенно удачной ночи, призовой трах на стоянке рикш за танцевальным залом. Все это ушло. Все ушло, выброшено вон, ибо завыли сирены и братьям Галлацелли (совершенно неотличимым друг от друга, как горошины из одного стручка или дни тюремного срока), исполнилось десять.
