Текст книги "Дорога Отчаяния (ЛП)"
Автор книги: Йен Макдональд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
Таасмин Мандела слышала о чуде в Чернове. Город уцелел, но челнок и находившиеся в нем сто пятьдесят человек испарились при столкновении с землей. Чудо классом повыше могло бы спасти и их тоже, подумала она. Статуя же была исключительно уродливой.
– Дайте ее сюда. – Таасмин Манделла протянула к идолу левую руку. Пульсирующие сгустки света заструились из электрических цепей, пронизывающих ее одежды и скопились вокруг левого запястья. Нимб стал таким ярким, что отбросил тени в самые дальние углы зала аудиенций. Она почувствовала, как волна невинности захлестывает ее: внутренняя гармония восстановилась в самом сердце, и она почувствовала себя освобожденной и прощенной. Металлические ленты, подобные фрагментам печатных плат, выстрелили из ее левой ладони и облекли Ясно Дитятко Черновы в электронный кокон. Собрание верных в благоговейном трепете наблюдала, как грубая деревянная поверхность идола покрывается пленкой схем. Электрические разряды вспыхивали на его конечностях, сияние ядерного синтеза засверкало в очах, а из уст вырвался поток закодированной машинной ахинеи.
Пресуществления древа в машину свершилось. Паломники пали на колени. Некоторые в страхе покинули базилику. Старухи из Черновы принялись бить поклоны, но Таасмин Манделла остановила их.
– Идите и покажите его моему племяннику. Это ответ, которого он ждет. Также передайте ему мое благословение и скажите: Бог на твоей стороне. Вы – не чья‑то собственность. – В приступе священного озорства Таасмин Манделла воздела левую руку, сжав кулак в приветственном жесте Конкордата. Она встала, чтобы все могли увидеть Солидарность Серой Госпожи, затем подобрала полы одежды и сошла с помоста.
– На сегодня аудиенция закончена, – прокричала она своей бионической сенешали. Она заметила, как та сперва смешалась, а затем поспешила с докладом к Вдохновению Кадиллаку. Ей было все равно. Бог вырвался на волю, война была объявлена, она поступила по совести. Война объявлена, и она счастлива, счастлива, счастлива.
– Я тоже не собственность, – заявила она своему отражению в холодной чистой воде садового пруда.
50
Всякий, предъявивший карту Конкордата одному из владельцев «Эмпориума Горячих Закусок и Острых Блюд Манделлы и Даса» получал право на бесплатное питание в чудесной стране вареных сарделек, кебабов на гриле, нутовых оладий, с любовью обжаренных в глубокой сковордке и всевозможных бхаджи, самоса, пакора и прыгунов в мешочек. Для той половины Эмпориума Горячих Закусок и Острых Блюд, которую представлял Манделла, это было жестом братской солидарности; влияние на прибыльность предприятия он оказал разрушительное, но эта половина знала, что у той половина, которую представлял Дас, были где‑то припрятаны целые мешки золотых долларов, запасенных еще в те времена – ныне вызывающие ностальгические воспоминания – когда он был городским мастером на все руки, флибустьером, гундой и бичом, и эти запасы поддержат Эмпориум на плаву, покуда не кончится кризис.
Эмпориум Горячих Закусок и Острых Блюд был примечательным и даже уникальным сооружением. Передняя его часть была раньше рикшей весьма почтенного возраста, которая провалялась три года у Эда за сараем; задняя половина была переделана из камбуза заброшенного лихтера и снабжена раскладывающимися сиденьями, радиоприемником с фоновой музыкой, весело расписанными бумажными фонарями, а также разнообразными святыми иконами, медалями и бумажными молитвенными билетами. Каждое утро до рассвета та половина предприятия, которую представлял Дас, пинками вдыхала в переднюю часть Эмпориума некое подобие астматической жизни и катила по узким улицам, уворачиваясь от кур, коз, детей, лам и грузовиков, пока не попадалось подходящее место для стоянки. Это место почти неизменно обнаруживалось напротив магазина всякой всячины сестер Пентекост, потому что с этого места Дас имел возможность обольстительно улыбаться сестрам, когда они в восемь часов восемь минут являлись открывать лавку – а они, в свою очередь, могли пригласить его выпить мятного чая в самое жаркое время дня. К тому времени, как прибывала та половина предприятия, которую представлял Манделла (эта половина отличалась игольно–острой проницательностью в делах – генетическим даром рационалиста–отца), сосиски уже вовсю поджаривались, а титаны с мятным чаем и кофе наполняли воздух ароматом, а очередь – долгая, как бесплатный завтрак – мяла в руках карты Конкордата.
На шестьдесят шестой день забастовки Раджандра Дас внезапно замер, заворачивая в лепешку сосиску размером с его предплечье для очередного забастовщика.
– Р. Д., – сказал Манделла. – Что ты увидел?
Раджандра Дас автоматически протянул сосиску забастовщику.
– Это он.
– Он? – Каан Манделла огляделся вокруг, но увидел только темноволосого мужчину средних лет, наблюдавшего за ними с другого конца улицы.
– У него хватило наглости вернуться после всего, что он сделал… – Каан Манделла посмотрел еще раз, но тот человек исчез.
– Кто это был?
Раджандра Дас ничего не сказал, но остаток дня пребывал в состоянии злобного напряжения, чрезвычайно для него нехарактерном. Припарковав на ночь Эмпориум Горячих Закусок и Острых Блюд, Раджандра Дас нанес визит господину Иерихону.
– Он вернулся, – сообщил он, а когда господин Иерихон узнал, кто вернулся, он велел Раджандре Дасу собрать остальных Отцов–Основателей, за исключением Доминика Фронтеры, и пока Раджандра Дас собирал Отцов–Основателей, он достал из ящика стола игольный пистолет и сорвал с него шелковые покровы.
В двадцать часов сорок пять минут Микал Марголис, глава службы безопасности проекта «Дорога Отчаяния», собирался принять ванну в своих апартаментах. Предварительная разведка Дороги Отчаяния была завершена, Компания могла атаковать Конкордат и сокрушить его в любой момент, день выдался тяжелый, и все, в чем он сейчас нуждался – это горячая ванна. Он открыл дверь и увидел направленное на него дуло древнего игольного пистолета с отделанной костью рукояткой.
– Не вздумай захлопнуть дверь, – произнес голос, который он успел забыть. – Я могу застрелить тебя и через нее, если потребуется. Идем со мной.
Пока Микал Марголис переодевался, господин Иерихон заметил униформу Компании.
– Я не знал.
– Ну что же, хоть чего‑то ты не знал. Шеф безопасности проекта, ни много ни мало.
Господин Иерихон ничего не сказал, но мысленно добавил еще одно преступление к обвинительному списку. Он провел своего пленника к периметру по переулкам и задним дворам. Нить чистого электрического напряжения соединяла дуло игольника с затылочной впадиной Микала Марголиса.
– Полезай сюда, – сказал господин Иерихон, указывая на открытую заслонку дренажной трубы, о существовании которой Микал Марголис даже не подозревал.
– Как вы меня нашли? – спросил он, когда двое мужчин зашлепали вперед по нечистотам Стальграда.
– С помощью Дамантинового Благочестия, хотя это тебя и не касается.
Но оно напрямую касалось Микала Марголиса, который внезапно понял очень многое о господине Иерихоне. Кроме того, он понял, что даже все навыки фрилансера не позволят ему убежать от своего пленителя. Поэтому он покорно шел за ним, удаляясь от Стальграда и приближаясь к Дороге Отчаяния.
Шемякин суд собрался на складе Раджандры Даса средь ящиков нута, дара Конкордату от Меридианской Ассоциации Уличных Торговцев. Оглядевшись, Микал Марголис узнал Манделл, братьев Галлацелли, Сталиных, Женевьеву Тенебра, держащую шар с призраком мужа – и даже отец и дочь Голубая Гора были здесь. Он содрогнулся. Это было все равно как если бы его судило составленное из привидений жюри. Затем он увидел Персис Оборванку.
– Персис, что все это значит, объясни. – Она смотрела в сторону. Господин Иерихон зачитал формальное обвинение. Затем он спросил обвиняемого, сознается ли тот в своих преступлениях.
– Скажи мне, мертва ли моя мать? – спросил в ответ обвиняемый.
– Мертва, – сказал Раэл Манделла–старший.
– Это хорошо. Я бы не пожелал ей присутствовать при этаком.
– Признаешь ли ты свою вину? – спросил господин Иерихон.
– Да по всем пунктам.
И присяжные согласились. Все. Даже Персис. Даже призрак.
– В таком случае вы знаете, что делать, – сказал господин Иерихон и Микал Марголис в первый раз увидел веревку. Когда его вели к самодельному эшафоту, сооруженному из пары складских стремянок, он не ощущал ни ярости, ни ненависти, но лишь безграничное отвращение от того, что человеку, завоевавшему Корпорацию Вифлеем Арес, суждена такая постыдная смерть. Петля легла ему на шею.
– Неужели ты ни в чем не раскаиваешься? – спросила Женевьева Тенебра, скрюченное бледное создание, герметический троглодит. – Не чувствуешь ничего к бедному Гастону?
Это был бедный Гастон? Развратный бездельник.
– Я тогда был молодой, – сказал он. – Обезумевший, запутавшийся. Бывает. – Он взглянул на Персис Оборванку и вытянул перед собой руки. – Смотри, Персис. Не дрожат. – Вигиланты связали эти твердые руки и заспорили, какое отпущение следует произнести над его обреченной душой. Микал Марголис качался на вершине стремянки и чувствовал, как в нем нарастает бешенство. Какой идиотизм!
– Вы закончили? – заорал он.
– Да, благодарю вас, – сказал господин Иерихон. – Вздернуть его.
Раджандра Дас пинком вышиб лестницу из‑под Микала Марголиса. Микал Марголис почувствовал, как железный кулак пытается оторвать его голову от тела, затем услышал щелчок («моя шея, моя шея!»)… и рухнул на солому.
– Чертова веревка! – закричал кто‑то. Микал Марголис перекатился на живот, поднялся на ноги и, выставив голову, по–бычьи атаковал выключатель. Помещение погрузилось во тьму, раздались вопли, а одна из игл господина Иерихона ободрала ему кожу на щеке. Микал Марголис наощупь выбрался на улицу и зигзагами, как перепуганная курица, помчался в направлении решетчатых ворот Стальграда.
– Помогите, помогите, убивают! – вопил он. Сотрудники службы безопасности высыпали из своих будок, наставив на улицу дула винтовок. Господин Иерихон неторопливо прицелился и опустил оружие.
– За пределами радиуса поражения. Мне очень жаль. Слишком много препятствий.
– Ублюдку удалось сбежать! – рыдала Женевьева Тенебра.
– Второй раз! – сказал Раджандра Дас, наблюдая за стражниками, распахнувшими ворота, чтобы впустить беглеца.
– А третьему не бывать, – сказал господин Иерихон. Никто не понял, что он имел в виду.
51
Смысл замечания господина Иерихона прояснился 12 ноября, во вторник, когда Корпорация Вифлеем Арес сокрушила Конкордат.
Операция была проведена безупречно, а иного от Корпорации Вифлеем Арес нельзя было и ожидать. Они точно знали, куда идти и кого брать. Они врывались в дома, пробивались через забаррикадированные комнаты, атаковали гостиницы, бары и конторы. Забор не удержал их, и они ринулись на улицы Дороги Отчаяния на своих черно–золотых броневиках. Воздух разорвали очереди МФБС. Доминик Фронтера и его полицейские были бессильны что‑либо изменить. Черно–золотые налетчики разоружили их и заперли в собственной тюрьме. С прочими, пытавшимися сопротивляться, обошлись менее деликатно. Некоторым прострелили колени или локти. Везунчики отделались пальцами, размозженными прикладами МФБС. Людей вытаскивали из гостиниц и приютов и бросали на колени у стены, руки за голову, а младшие менеджеры, из тех что пьют идиотские напитки из бананов и тапиоки, указывали на организаторов и представителей секций. Некоторых увезли в черно–золотых броневиках. Некоторых отпустили. Особых смутьянов просто прислоняли к этой самой стене и пускали пулю в глаз. Их дочерям, женам, любовницам и матерям оставалось только выть в бессильной ярости. Сотрудники службы безопасности Компании ворвались в пристройку Бара/Отеля Оборванки и арестовали трех из пяти членов комитета и двух ни в чем не замешанных паломников, чтобы сошлось число. Пленников оттащили на задний двор и расстреляли между пивными бочками и ящиками. Затем охранники облили пристройку керосином и подожгли ее.
В бидонвиле Конкорд, прибежище изгнанников из Стальграда, который раскинулся вдоль забора, черно–золотые стражники расплескали топливо для рикш между пластиковыми и картонными хижинами и подпалили их. Огонь пронесся сквозь лагерь быстрее, чем обитатели смогли покинуть его. В течение нескольких минут Конкорд превратился в пепелище.
Охранники не знали ни пределов, ни здравого смысла. Расшвыряв протестующих Бедных Чад, они опустошили дормитории Города Веры, выстроили всех, кого нашли, и двинулись вдоль строя, выхватывая людей, числящихся в их списках. Святилище Базилики Серой Госпожи было осквернено ворвавшимися вооруженными охранниками, но к тому моменту, когда появилась Таасмин Манделла, Корпорация Вифлеем Арес уже пронеслась сквозь него и умчалась прочь, будто тайфун, оставляющий после себя опустошение и хаос.
Компания неистовствовала в Дороге Отчаяния, не останавливаясь ни перед чем. Гражданская власть была бессильна кому‑либо помочь. Вскоре стало очевидно, что вспышка насилия имеет и другой, более зловещий аспект. Целями атаки были назначены дома и предприятия старожилов Дороги Отчаяния. Когда над Бар/Отелем поднялся столб дыма, контора Землеустроительной Компании Галлацелли–Манделла была разрушена мощным взрывом. Совсем неподалеку, за поворотом, Эмпориум Горячих Закусок и Острых Блюд Манделлы и Даса разнесли на кусочки на глазах у владельцев.
– Надеюсь, вам понравилось, – заорала та половина предприятия, которую представлял Дас. – Очень надеюсь, что понравилось, мать вашу! – Оба партнера отсалютовали вскинутыми кулаками удаляющимся спинам охранников.
– Мы не собственность, – закричал Раджандра Дас. Охранники вернулись и избили партнеров прикладами.
Пятеро сотрудников службы безопасности ворвались в гасиенду Манделла и под предлогом поисков Раэла–младшего перевернули все вверх дном.
– Где он? – потребовали они ответа у безгрешной Санта Екатрины, приставив ей к голове дуло МФБС.
– Его нет дома, – сказала она. От досады и просто для развлечения они перебили всех животных на скотном дворе. Она разнесли мебель в щепки, опрокинули котлы с чечевицей и похлебкой, разбили солнечные коллекторы и уже собрались разорвать на части гобелен Евы Манделлы.
– Я бы на вашем месте этого не делал, – сказал Раэл Манделла–старший со смертельным спокойствием, сжимая охотничье ружье. Охранники только пожали плечами (старый дурак, выжившая из ума развалина) и подняли приклады МФБС. Раэл Манделла испустил вой умирающих животных, перевернутых котлов и разбитых солнечных батарей и бросился между охранниками и ткацким станком. Ракета из МФБС разворотила его грудь, а самого его швырнула на раму гобелена, испятнав неоконченную историю мелодраматическим красным цветом.
В дыму, вони обугленной плоти и среди луж крови тихое вежливое покашливание можно было и не расслышать, однако оно заставило убийц быстро повернуться кругом. Перед ними стоял Лимаал Манделла. В руке он сжимал игольный пистолет господина Иерихона. На лице его застыла ужасная, ужасная улыбка. Еще до того, как их пальцы успели коснуться спусковых крючков, все они были мертвы, и меж глаз у них красовались крохотные отверстия от игл, выпущенных с быстротой и точностью Величайшего Игрока в Снукер в Известной Части Вселенной.
В то время как его дедушка лежал мертвый на поваленном ткацком станке бабушки, а отец неподвижно стоял, охваченный ужасом и триумфом, рядом с рыдающей матерью, и баюкал в руках игольный пистолет Высоких Фамилий – в это самое время Раэл Манделла–младший в компании Эда, Севриано и Батисто Галлацелли собирался украсть грузовой лихтер Сталелитейной Компании Вифлеем Арес с летного поля позади Стальграда.
Завершив предполетную подготовку, Севриано и Батисто вывели моторы на ходовую мощность и приготовились сбросить балласт.
– Боже милостивый, – пробормотал Эд Галлацелли. Сотрудники службы безопасности в боевой броне приближались через поле к лихтеру. Сидящие в рубке управления обменялись тревожными взглядами. Надо было что‑то предпринять, но что и кому – никто не знал. Эд Галлацелли посмотрел на каждого по очереди.
– Ладно, – сказал он. – Я избавлюсь от них. – Прежде чем кто‑либо успел возразить, он выпрыгнул из люка на бетон.
– И кстати, – закричал он, едва перекрывая нарастающих рев двигателей. – Это был я! Я! Я ваш отец! – А затем, ухмыльнувшись в сторону кабины управления, он помахал на прощание и побежал навстречу приближающимся охранникам. На бегу он рылся в своих объемистых карманах.
– Улыбайтесь, сейчас вылетит птичка! – Он швырнул в воздух механического голубя, который понесся к людям Компании с инфразвуковой песней. Увидев, как охранники согнулись в приступах рвоты и мигрени, он издал кукареканье от восторга перед собственной изобретательностью, раскинул руки и выпустил рой роботов–пчел. Вооруженные лазерными жалами, маленькие машины язвили слабо сопротивляющихся стражников, пока самый рассудительный из них не сбил и пчел, и голубя гиперзвуковой очередью из МФБС.
– Примерьте теперь это, – заорал Эд Галлацелли. Он услышал, как двигатели лихтера взревели, отрывая аппарат от земли, и внезапно, безо всякой причины, почувствовал себя счастливым. Из рукавов у него вырвались струи густого черного дыма. Прежде чем облако окутало его, он оглянулся через плечо, чтобы увидеть, как воздушный корабль набирает высоту и уходит на север, прочь от Стальграда.
Они вырвались.
Он был доволен.
Сдвинув на глаза очки тепловизора, Эд Галлацелли приблизился к охранникам и, совершенно невидимый, принялся бегать вокруг, пиная их по яйцам и задницам, пока не налетел незапланированный порыв ветра и не унес дымовую защиту за горизонт.
– О, черт, – сказал Эд Галлацелли смущенно. – Я сдаюсь. – Он поднял руки. Пальцы судорожно напряглись на спусковых крючках МФБС. – Упс. Прошу прощения. – Он отсалютовал сжатым кулаком. – Да здравствует Конкордат. Аминь! – И тут он захохотал и никак не мог остановиться, потому что тот охранник, который был поумнее, стащил шлем и оказался Микалом Марголисом, и он должен был догадаться об этом, и это была самая лучшая шутка из всех, лучше тех фокусов, которые он приберег в рукаве – а затем командир взвода отдал приказ, двенадцать лазерных лучей ударили в него и не переставали жечь до тех пор, пока его пепел не начал разлетаться, уносимый предательским ветром.
52
После битвы у Желтого Брода Арни Тенебра воздвигла у штабной палатки пирамиду из человеческих голов. Парламентарии были разгромлены, они удирали по рисовым чекам, бросая оружие, шлемы, форму, раненых, в ужасе перед демонами с размалеванными тигриными мордами, мчащимися у них по пятам. Она приказала «ликам смерти», своим лучшим бойцам, отрубить головы у всех – мертвых и раненых – и принести их ей. Пирамида получилась ростом с Арни Тенебра. Она смотрела на оскаленные лица крестьянских парней, водителей рикш, пилотов лихтеров, рудокопов, студентов колледжей, страховых агентов и какое‑то нечистое пламя разгоралось в ней. Этой ночью она раскрасила лицо, придав ему облик птицы смерти, ввела дозу морфина из медицинских запасов – и птица смерти явилась на зов из тьмы, и издавая крики, напоминающие визг пытуемых, поведала ей, что он – Аватара, воплощение Космического Принципа; Опустошительница, Разрушительница, Разравнивательница Миров, Убийца Богов, Непредсказуемая.
Желтый Форд, Высота 27, Переправа Элехануа, Амбар Харпера: крылья птицы смерти сметали парламентариев как мякину.
– Мальчики против мужчин, – говорила он своим командирам. – Они превосходят нас сто к одному, и все же мы косим их как рис.
Она знала, что ее офицеры боялись ее. И правильно делали. Она была безумна, она алкала плоти, чтобы возложить ее на алтарь уничтожения, она была богом, демоном, темным ангелом. Думая о ней так, они не слишком отклонялись от истины. Они были совершенно правы. Победа следовала за победой.
– Полеизлучатели делают нас непобедимыми, – объявила она штабу после битвы у Развязки Сакамото. Капитаны и лейтенанты понимали, что она имеет в виду – это она, Арни Тенебра, Опустошительница, сделала их непобедимыми. Она начала опасаться, что и насчет этого они были правы.
Затем, во время битвы у Теценока парламентариям каким‑то образом удалось превратить наступление Тактической группы Армии Родной Земли в отступление. Арни Тенебра это не удивило. Еще утром она чуяла в воздухе запах поражения.
– Кто‑то охотится за мной, – сказала она. Среди ее офицеров начали распространяться сомнения и нерешительность. Арни Тенебра не обращала на это внимания. Как вообще можно сомневаться в чем‑либо в присутствии воплощенной Силы Космической?
И тем не менее на следующем совещании штаба лейтенант Лим Чан спросил:
– Почему мы продолжаем драться, если ничего не можем добиться?
Арни Тенебра не нашла нужным ответить. Позже она приказала отвести лейтенанта Лима Чана глубоко в лес, раздеть, растянуть на веревках между двух деревьев и оставить стихиям и времени.
После битвы у Высоты 66, когда парламентариям удалось взять укрепленные позиции Армии Родной Земли, несмотря на наличие у последних обеспечивающих неуязвимость полеизлучателей и полей невидимости, в штабную палатку Тактической группы неловко вошел мальчишка–фермер с мирным флагом. Арни Тенебра терпеливо выслушала выдвигаемые парламентариями условия сдачи. Затем она задала два вопроса.
– Как тебя зовут?
– Кавалерист Макнаутон Беллью, номер 703286543.
– Кто вами командует?
– Маршал Квинсана, мадам. Маршал Мария Квинсана.
Мария Квинсана. Так–так–так.
Арни Тенебра передумала отправлять свой отказ, написанным на содранной коже кавалериста Макнаутона Беллью, как планировала поначалу. Мальчишку отпустили целым и невредимым у границы зоны боевых действий с приветствием от генерала к генералу в руке и связкой высушенных голов у пояса.
После этого сражения Арни Тенебра стала спокойной и очень опасной. На сцену вышел еще один Космический Принцип. Аватара Мстителя. Удивительно, до какой степени всех людские разногласия и конфликты являлись символическими постановками вышних битв между Силами Космическими, так что любой момент настоящего был не более чем жалким фрагментом прошлого, повторяющимся вновь и вновь. Теперь, когда роли розданы, Götterdämmerung грядет, Трубы Судного дня вот–вот вострубят, и это будет битва Арни Тенебра против Марии Квинсаны: Разрушитель против Мстителя, как всегда было и как пребудет вовеки.
Хребет Донахью, Дхармаштадт, Красный Мост: три сокрушительных поражения за три месяца. Арни Тенебра все больше времени проводила в своей палатке одна, предаваясь сидячей медитации на саму себя. Лейтенанты и капитаны суетились вокруг – жалкие мышки со своими докладами о сдаче, резне, уничтожении. Все это ничего не значило. Человеческие марионетки должны плясать под барабаны богов. Арни Тенебра отбила на грязном полу – лтрамтрамтрамтрам. Она и Мария Квинсана, девушки–барабанщицы, лтрамтрамтрамтрам.
Она призвала все оставшиеся силы, менее двух дивизий, и отступила с ними в самое сердце таинственного Леса Хрисии, чтобы подготовиться к последней битве.
53
Здесь стояла стена. Сложенная насухую из древнего серого камня, высотой по грудь, она не выглядела слишком значительной. Тем не менее, это была весьма важная стена. Как это всегда бывает со стенами, значение ей придавало то, что располагалось по обе ее стороны; неважно, защищала ли эта стена, ограждала или просто разделяла. По одну сторону от стены лежало картофельное поле, затянутое утренним туманом, сырое и холодное, как гнилой клубень. На поле стоял транспортный дирижабль БА 3627С Сталелитейной Компании Вифлеем Арес «Свет с востока» – двигатели заглушены, салон пуст, люки распахнуты, холодный туман завивается вокруг посадочных лап и втекает внутрь. По другую сторону стены высился Лес Хрисии, Чаща Госпожи, старейшее из всех мест юности мира, в котором святая Катерина собственными своими стальными манипуляторами посадила Древо Мирового Начала. Деревья прижимались к стене, склонялись над ее верхушкой, мрачные и неподвижные, как камни. Их ветви тянулись к картофельному полю, в некоторых местах корни разрушили старую каменную стену, однако преграда устояла, ибо граница между лесом и полем была древнее обозначающей ее стены. Это была необычная стена, построенная для того, чтобы удержать мир за пределами леса.
Это обстоятельство казалось весьма важным трем мужчинам с рюкзаками, пробиравшимся по опушке. Первые шаги прочь от стены в сторону леса превратили их в лиц без гражданства и состояния; изгнанников. Они слышали, как заложенные ими взрывные устройства уничтожили лихтер – деревья странным образом приглушили грохот – и были довольны тем, что теперь не смогли бы вернуться домой, даже если бы захотели. Над картофельным полем обвиняющим перстом поднялся столб дыма.
В первые часы они то и дело натыкались на признаки человеческого присутствия: костровища, полусгнившие шкуры животных, неопрятные кучи ржавых консервных банок, но чем дальше они уходили от стены, тем меньше их становилось. Здесь туман, клубящийся в сырых ложбинах и оврагах, казалось, отклонял солнечные лучи, да и само солнце стало далеким и слабым, бессильным проникнуть сквозь лиственный полог. Лес льнул сам к себе, погруженный корнями в великое снотворчество, а трое мужчин осторожно пробирались между деревьями, каждое из которых было ровесником мира. Здесь не пели птицы, не тявкали лисы, не рыкали ягуары, не ворчали вомбаты: даже голоса людей не могли вторгнуться в сновидения леса.
Изгнанники остановились на ночевку под огромным буком, возраст которого превосходил воспоминания любого человека. Неправдоподобно высоко и далеко на изузоренном листьями небе мерцало лунокольцо, костерок казался таким крохотным, что отдавал нелепой бравадой; он был способен только выманить мрачных тварей из глубин чащи к границам тьмы. Раэл Манделла–младший сидел на страже и удерживал тьму на расстоянии, читая тетрадь, которую на прощание отдал ему отец.
– Возьми ее, – сказал отец. – Она твоя, делай с ней, что хочешь. Можешь ее читать, можешь жечь или вытирать ей задницу. Я отдаю ее тебя как плату за все бесполезные потраченные годы.
Страницу за страницей покрывали таинственные математические выражение, записанные изящным почерком отца. Это было переложение рабочих тетрадей доктора Алимантандо, труд его жизни. Для Раэла–младшего они не значили ничего. Он засунул их обратно в рюкзак и сидел, глядя во тьму, пока Севриано Галлацелли не сменил его.
Этой ночью беглецам снился не–сон, опустошающий анти–сон, который высасывал символы и аллегории грезящего ума, оставляя только изнуряюще черное ничто, которые заполняет обычно пустые глазницы черепа.
Следующим утром трое мужчин двинулись сквозь храм света, кровлю которого поддерживали дубовые колонны. Столбы зеленого солнечного сияния проникали сквозь лиственный полог, мерцая и пульсируя, словно зеленые речные воды, когда ветви шевелились на ветру, но ни единый звук могучего волнения древесного океана не достигал земли. Даже шаги путников проглатывались толстым слоем опавших листьев. В полдень Севриано Галлацелли обнаружил вертолет–разведчик, застрявший в ветвях. Члены команды свисали из открытых люков, мертвые уже так долго, что местные бессловесные сороки успели выклевать им глаза, а на языках вырос изумрудный мох. Маленькое отверстие, прямое, как карандаш, проходило сквозь фонарь кабины, пилота и главный двигатель.
– Лазеры, – сказал Севриано Галлацелли. Произнеся эту краткую эпитафию над жертвами старой трагедии, трое мужчин продолжили путь к сердцу леса. После этого и до конца дня никто не произнес ни слова. В следующие часы они миновали множество примет войны и насилия: обрывки парашютного шелка, мягко трепещущие на ветвях вяза, скелет, через ухмылку которого пророс папоротник, круги гари в истоптанном травяном покрове полян, трупы с разнокалиберным оружием, висящие в развилках ветвей. Ближе к вечеру они наткнулись на самое мрачное мементо мори: обрубленный сук, воткнутый в землю, с насаженными на ветки человеческими головами – глазницы пусты, губы объедены ласками, кожа превратилась в лохмотья.
Ночью деревья обступили костер и снова высосали из беглецов все сны.
На следующее утро путь пролегал через местность, исковерканную войной. Здесь шел серьезный бой. Деревья разнесло в сияющие белизной щепки, земля была взрыта и разворочена воронками и окопами. Над землей висело тяжелое ощущение недавней борьбы: они увидели обгоревший остов одноместного аэробайка без всяких признаков пилота, фотография красивой женщины в рамочке и с подписью «С любовью, Жанель» в левом нижнем углу, просека, проложенная двухместным истребителем, обрамленная валами из грязи и листвы. Раэл Манделла–младший подобрал фотографию красивой женщины и засунул в нагрудный карман. Он чувствовал, что ему нужен друг.
Даже в самом центре разрушения мощь Чащи Госпожи была велика. Как будто пытаясь изгнать неприятные воспоминания, плети жимолости и ломоноса спешили спрятать останки боевых машин, а юный орляк поднимался, чтобы укутать павших в узорный зеленый саван. Батисто Галлацелли нашел работающую военную радиостанцию рядом с телом убитого радиста. Парню вряд ли было больше девяти. Путники перекусили под аккомпанемент шоу Джимми Вона. Солнце озаряло их, поздняя росы сверкала на листьях травы и огромное спокойствие накрыло опустошенное поле битвы, надвигаясь откуда‑то с востока.
Раэл Манделла–младший оставил фотографию красивой женщины мертвому радисту. Радист выглядел так, словно еще больше нуждался в друзьях.
Вскоре после полудня они достигли границы разоренных войной мест и углубились в потаенное сердце Хрисии. Здесь колоссальные секвойи вздымались на сто, двести, триста метров – город тихих красных башен и широких бульваров, устланных хвоей. Трое путешественников в такой близости от сердца леса и легендарного Древа Мирового Начала, так далеко от схватки Сил должны были бы чувствовать радость, однако ощущение ужаса с каждым шагом и каждой минутой давило на них все сильнее. Среди пышного великолепия секвой оно ощущалось как отрава, яд, напитавший воздух, почву и деревья и копящийся в путниках высасывающими сны ночами. Они двигались осторожно, навострив глаза и уши, недоверчивые как коты. Они не смогли бы сказать – почему. Пульсация двигателей воздушного судна, долетевшая откуда‑то издалека, с востока, заставила их броситься под укрытия могучих корней. Капля за каплей из них уходило все человеческое, капля за каплей наполнял их дух леса – ужасный, отравленный, нечистый, нечеловеческий дух. Они перешли на трусцу, на бег, не зная, почему и куда они бегут – никто не преследовал их, помимо тьмы, засевшей в глубине их сердец. Они убегали от страха, бежали от ужаса, ломились, потеряв рассудок, через куманику и папоротник, ручьи и овраги, бежали, бежали, бежали, чтобы освободиться из этой хватки, но не могли, ибо сами были этим ужасом.
