Текст книги "Тощий Мемед"

Автор книги: Яшар Кемаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

XXXIII

Опостылела жизнь Асыму Чавушу.

«Этот езид, Тощий Мемед, как гром, свалился на мою голову. Уйти бы куда-нибудь в другое место, избавиться от нею», – размышлял про себя Асым Чавуш.

Жандармы выбились из сил. «Какой толк в такой мороз каждый божий день ползать по горам?» – роптали они. Завидев что-то напоминающее человеческий след, они целыми днями шли по нему. Разыскивая Тощего Мемеда, жандармы выловили несколько разбойничьих банд.

Целый месяц они топтались у подножия Алидага. Мальчик-пастух, пойманный жандармами, под пыткой признался, что видел Мемеда в горах.

Гору окружили со всех сторон.

Асым Чавуш все еще не мог поверить, что Мемед в такую стужу живет на горе.

Однажды конные жандармы, с трудом пробившись сквозь снежные заносы, донесли ему:

– Мы видели, как Мемед заметал за собою следы. Он шел к горе. Как только увидел нас, убежал. Ни одного выстрела не сделал. Следы он не замел. На них образовалась ледяная корка.

Асым Чавуш обрадовался. Впервые напали на след Мемеда. Он послал за Хромым Али.

– Что прикажешь, Асым Чавуш? – спросил Хромой.

– Найдены следы, – сказал Асым Чавуш.

– По снегу я не могу идти, мне нужна земля.

Крестьяне подтвердили:

– Да, да, Хромой Али не может идти по снегу, снег ослепляет. Он может сбиться.

Асым Чавуш настаивал.

– Если не по следу, он все равно пойдет с нами.

Хромой Али задрожал:

– Ноги твои целовать буду… не бери меня в такой холод.

– Пойдешь с нами! – отрезал Асым Чавуш.

Хромой Али припал к стене и точно окаменел.

Жандармы во главе с Асымом Чавушем направились к Алидагу.

Деревня заволновалась: «Напали на след Тощего Мемеда. Напали на след!»

Взрослые, дети, старики и старухи шли за жандармами. Все остановились у того места, где начинались следы.

Увидев след, Хромой Али растерялся, сердце его учащенно забилось.

– Почему этот сукин сын не потянул за собой куст? – бормотал он себе под нос. – Теперь его найдут. Ясные следы.

Асым Чавуш схватил за руку Хромого и поволок к началу следов.

– Что ты там бормочешь? Это его следы?

– Нет, – сказал Хромой. – Это следы пастуха, да еще месячной давности.

Асым рассвирепел и толкнул Хромого в снег.

– Подлюга! – закричал он. – Хромой негодяй! Ты староста Абди-аги, ешь его хлеб и покрываешь Тощего Мемеда. Все вы такие, как он. Не дал только аллах вам удобного случая.

Асым Чавуш приказал жандармам:

– Идите по следу.

Два дня по колено в снегу жандармы шли по следу. Наконец они добрались до пещеры и окружили се.

Вся деревня была в трауре.

– Нашли… Нашли нашего Мемеда!.. – плакал Хромой Али, позабыв о всякой осторожности.

Мамаша Хюрю кричала:

– И пусть находят! Они узнают, кто такой Мемед. Будь тысяча жандармов, Мемед всех уложит на месте.

Вечером произошла первая стычка.

Жандармы обнаружили дорогу, ведущую к пещере, и вход в нее. Они стали забрасывать вход гранатами. Мемед начал стрелять, чтобы не подпустить их к пещере. Жандармы не отступали. У Хатче начались схватки. Услышав выстрелы, она заплакала.

– Я же говорила! – воскликнула Ираз. – Все из-за куста.

– Да, из-за того, что я не замел следы. Но они все равно нашли бы нас. Видно, Хромой не удержался и повел их по следу. Мне надо было прикончить его. Если будет буран, они и минуты здесь не удержатся. И тогда раньше чем через неделю им сюда не добраться.

Асым Чавуш ласково кричал:

– Мемед, сдавайся, сынок. Теперь ты в ловушке. Ты окружен. Не убежишь. Скоро объявят амнистию. Иди, сдавайся. Я не хочу твоей смерти.

Мемед молчал. Одним выстрелом он раздробил камень, лежавший рядом с Асымом Чавушем.

Перестрелка усилилась. С обеих сторон сыпались пули.

– Я буду сидеть здесь неделю, месяц, пока у тебя не кончатся патроны, – кричал Асым Чавуш.

Мемед стиснул зубы:

– Знаю. Все будет так, как ты сказал. Но я никого не подпущу сюда. Всех уложу, не сдамся. В пещере вы найдете только мой труп. Понял, Чавуш?

– Мне жаль тебя. Даже если ты убьешь всех нас, все равно придут другие жандармы. А что тебе за выгода? Лучше сдавайся. В этом году будет амнистия.

– Не болтай, Чавуш. На сей раз я убью тебя. Раньше я жалел тебя, теперь не пожалею. Ты выслеживал меня.

Выстрелы заглушили их голоса.

Около Мемеда выросла горка гильз. У него оставалось еще два мешочка с патронами, но он боялся, что этого не хватит. Стрелять приходилось часто.

Ираз занималась Хатче.

– В такой тяжелый день, в такой день!.. – сокрушалась она.

Оставив на мгновение Хатче, Ираз брала винтовку и помогала Мемеду. Она стреляла, пока Хатче снова не начинала стонать. На лице Хатче выступили капельки пота. Она металась по полу.

– Ох, матушка, лучше бы ты не родила меня на свет божий, – плакала она.

– Я погиб, – вдруг закричал Мемед, но тут же прикусил губу.

Услышав крик Мемеда, Хатче бросилась к нему и упала на пол.

– Ты ранен? Я умру.

Подбежала Ираз, расстегнула на Мемеде рубашку.

– Пуля попала в плечо, – сказала она и начала перевязывать рану.

Мемед и раненый не переставал стрелять. Асым Чавуш недоумевал: и откуда у него берутся патроны? Несколько жандармов были ранены. Асым Чавуш уже начал сомневаться в успехе.

Вдруг Хатче продолжительно застонала. Ираз приподняла ее.

– Тужься, тужься, милая, – посоветовала она.

На лице Хатче, покрытом испариной, была написана боль и растерянность. Через несколько секунд раздался плач ребенка. Мемед обернулся. Младенец лежал в луже крови. Лицо Хатче было мертвенно-бледным. Мемед отвернулся. Руки дрожали, винтовка выпадала из рук. Ираз выхватила ее у Мемеда и начала стрелять. Хатче не шевелилась.

Спустя некоторое время Мемед пришел в себя.

– Дай, тетушка, – промолвил он еле слышно, протягивая руку к винтовке.

Ираз вернулась к ребенку, вытерла его и крикнула Мемеду:

– Мальчик!

Горькая улыбка появилась на губах Мемеда.

– Мальчик.

Перестрелка продолжалась до вечера.

Мемед стрелял одной рукой. Ираз заряжала винтовку, а он, положив ложе на камень, стрелял.

– Патроны кончились… – вдруг сказала Ираз.

Мемед и забыл про них. Из груди его вырвался крик.

В отчаянии он уронил голову на винтовку. Затем, сделав над собой усилие, встал и подошел к ребенку. Открыл личико и долго смотрел на него. Потом улыбнулся, подошел к выходу из пещеры, вынул из кармана белый платок и привязал его к стволу винтовки.

– Ираз, – позвал Мемед.

Ираз подняла голову и посмотрела на него сквозь слезы.

– Хатче, – крикнул он. Но Хатче не слышала его. Она была без сознания.

– Слушайте меня. Живым они меня не оставят. Сына назовите Мемедом.

Выйдя из пещеры, Мемед поднял винтовку и закричал:

– Сдаюсь!

Услышав крик Мемеда, Асым Чавуш не поверил своим ушам. Это был крупный мужчина с грузной походкой, большими глазами, толстогубый и с пышными длинными усами.

– Сдаешься? – переспросил он.

– Сдаюсь, – упавшим голосом повторил Мемед. – Ты добился своего.

Повернувшись к жандармам, Асым Чавуш сказал:

– Из укрытий не выходить. Я сам пойду к нему. Он обманывает.

Чавуш подошел к пещере. Он приблизился к Мемеду и взял его за руку.

– Желаю тебе поправиться, Тощий Мемед, – улыбаясь, сказал он.

– Спасибо.

Ираз, съежившись, сидела в углу. Она казалась еще меньше.

– Все еще не могу поверить, что ты сдался, – сказал Чавуш.

Мемед молча протянул руки, чтобы Асым Чавуш надел на них наручники.

Ираз метнулась к ним.

– Ты думаешь, Мемед сдался? – крикнула она Чавушу.

Она пошла в угол пещеры и приподняла коврик, которым был укрыт ребенок. Он спал.

– Вот кто заставил Мемеда сдаться. А вы хвалитесь и считаете себя мужчинами.

Этого Асым Чавуш не ожидал. Он переводил взгляд с Мемеда на Ираз и Хатче. Улыбка застыла на его губах. Он протянул руку к наручникам.

– Тощий Мемед… – воскликнул он и замолчал.

Мемед и Асым пристально смотрели друг другу в глаза.

– Тощий Мемед, – сказал Асым Чавуш. – Я тебя в плен не возьму.

Он снял с патронташа пять обойм и бросил их на землю.

– Я ухожу, – сказал он. – Стреляй мне вслед.

И с криком бросился бежать.

Мемед выстрелил.

Добравшись до жандармов, Асым Чавуш стал рассказывать:

– Этот бандит разве сдастся? Никогда. Он разыграл эту комедию для того, чтобы убить меня. Помешкай я хоть немного, он убил бы меня. Идет буран. Давайте спустимся вниз, а то все замерзнем.

Уставшие и разочарованные, жандармы начали спускаться, поглядывая на пещеру.

Над Алидагом сгустились тучи. Приближался буран. Закрутились первые снежинки. Снегопад усилился, подул сильный ветер… Вокруг все побелело от снега. Ветер неистово гнал и крутил снежную пыль.

XXXIV

Весть об убийстве Мемеда и о том, что его труп будет доставлен вниз, как только утихнет буран, мгновенно облетела все деревни и касабу. Взоры крестьян из Деирменолука были прикованы к снежной вершине Алидага.

Величественный Алидаг погубил Тощего Мемеда.

Крестьяне попрятались по домам. Ждали возвращения Абди-аги. Он тотчас приедет, как только узнает о гибели Тощего Мемеда.

В деревне Вайвай крестьяне постепенно отвоевывали свою землю у Али Сафы-бея. Коджа Осман помолодел, он был словно пятнадцатилетний юноша.

– Тощий Мемед – мой сокол, – говорил он.

Весть о смерти Тощего Мемеда долетела и до деревни Вайвай. Коджа Осман неподвижно застыл на месте, не в силах произнести ни слова, будто онемел. Слезы текли у него из глаз.

– Ох, мой сокол, – стонал старик. – А какой был герой… Глаза у него огромные. А брови… А руки… Стройный, как кипарис… Ох, мой сокол. Он говорил мне: «Дядя Осман, я приеду к тебе в гости». Не вышло. И жена его была рядом с ним. Что она сейчас делает, бедняжка? Давайте позовем жену Мемеда в нашу деревню, дадим ей землю и будем ее оберегать. Ведь Мемед избавил нас от гяура. Ну а если ее посадят в тюрьму, мы и там будем ей помогать. Согласны?

– Согласны, – хором ответили крестьяне.

Однако страх перед Али Сафой-беем снова начинал мучить их.

Узнав о смерти Мемеда, Абди-aгa бросился к Али Сафе-бею, но не застал его дома.

– Наконец-то с Мемедом покончено, – радостно встретила его жена Али Сафы-бея. – Поздравляю.

– И я тебя поздравляю, дочь моя.

Абди-ага побежал к каймакаму и стал целовать руки и подол его костюма.

– Спаси аллах наше правительство и государство, каймакам бей. Асым Чавуш – настоящий герой, смелый человек. За такого и жизнь не жаль отдать.

– Поздравляю, Абди-ага, – ответил каймакам. – А сколько ты жалоб писал в правительство. Если бы не Али Сафа-бей, ты опозорил бы всю касабу. Спасибо Али Сафе-бею, что он перехватывал твои телеграммы.

У Абди-аги чуть глаза не вылезли на лоб.

– Да, да… не посылал, – улыбаясь, повторил каймакам.

– Ни одной?

– Ни одной. Если бы эти телеграммы дошли до столицы, не миновать нам с тобой виселицы. Ты с ума спятил. Разве можно посылать такие телеграммы в Анкару?

Абди-ага задумался и вдруг рассмеялся:

– Да, хорошо, что не послали телеграммы. Запятнали бы репутацию касабы. Когда человек выходит из себя, он забывает обо всем на свете. Я не мог примириться с тем, что правительство не в состоянии справиться с каким-то мальчишкой. Не обижайся на меня, каймакам бей.

От каймакама Абди-ага направился к жандармскому начальнику. Абди-ага поблагодарил его и поделился своей радостью, потом спросил, может ли господин начальник сделать подарок Асыму Чавушу. Голову Мемеда Абди-ага просил установить не в касабе, а в деревне перед своим домом. Жандармский начальник пообещал выполнить ею просьбу.

Весть о гибели Мемеда в касабу принес Хромой Али.

– Твой враг приказал долго жить, Абди-ага, – сказал он. – С ним покончено. Чабан рассказал, что собственными глазами видел, как Асым Чавуш отрубил ему голову. Я тотчас побежал сообщить тебе новость.

Сначала Абди-ага не поверил своим ушам, но потом обезумел от радости. Приходившие из гор люди подтверждали слова Хромого.

– Ты не обижайся на Асыма Чавуша, даже если он сделал тебе плохое, – говорил Абди-ага Хромому Али. – Он смелый человек. Он разделался с нашим врагом. А крестьяне, – зло продолжал Абди-ага, – неблагодарные.

В этом году они не дали мне ни зернышка пшеницы. Скоро я поеду в деревню и покажу этим бессовестным, какой у них неурожай! Скажу, рассчитывали на поддержку Тощего Мемеда? Теперь берите его голову! Видели? Я вам покажу неурожай!

Абди-ага взял Хромого за руку:

– Али!

– Что прикажете?

– Ведь в этом году урожай был больше обычного?

– В два раза.

– Как мне наказать крестьян?

– Как вам угодно, мой ага.

Абди нарядился в свой лучший костюм. Надушил четки. Побрился в парикмахерской. От радости он не находил себе места. Наконец он отправился в лавку Мустафы– эфенди из Мараша. Улыбаясь, Абди-ага вошел в лавку.

– Никогда не надо радоваться смерти другого, даже если он враг. Ведь неизвестно, что дальше будет, – оборвал Мустафа-эфенди рассказ Абди-аги.

Абди-ага отправился бродить по базару. Хозяева лавок поздравляли его. Потом Абди сел на лошадь и поехал в деревню.

– Раненый Мемед бежал от Чавуша, – сообщили ему неприятную весть.

– Кто сказал?

– Сам Асым Чавуш.

– Где он теперь?

– Я видел его в Шабаплы.

Абди-ага резко повернул лошадь обратно.

Спешившись во дворе своего дома, Абди-ага поплелся к Фахри-эфенди.

– Пиши, брат. Пиши прямо Исмету-паше. Все объединились, все заодно – и Тощий Мемед, и каймакам, и жандармский начальник. Сколько я тебе ни писал, ни одной телеграммы не отправили. Пиши, так и пиши.

XXXV

– Мой сокол переломал хребет у господ. Али Сафа– бей все шлет людей в горы. Но мой сокол всех их перебьет, – радовался Коджа Осман.

Крестьяне столпились за деревней под большим тутовым деревом.

Стояла золотая осень. Со дня на день начнется листопад.

– Мы отвоевали все наши земли,

– А кто помог?

– Тощий Мемед.

Коджа Осман поднялся.

– Из Анкары приехал Али Саиб-бей[33]33
  Али Саиб-беи – бывший депутат меджлиса от города Урфы. В описываемое время владел двумя поместьями на Чукурове. Известен выступлением в качестве государственного обвинителя на процессе по поводу покушения на Ататюрка. – Прим, автора.


[Закрыть].

Крестьяне насторожились.

– Он будто говорил с Исметом-пашой. Этой осенью в день праздника[34]34
  30 октября – день провозглашения Турции республикой, национальный праздник. – Прим, перев.


[Закрыть] будет объявлена большая амнистия. Через две недели или через месяц Мемед будет свободен. Ведь у него сын родился. Нужно выделить ему землю. Пусть поселится в нашей деревне. Что вы на это скажете?

– Пусть поселится, – хором закричали крестьяне. – Милости просим. И земля наша его будет. Ведь он герой!

Коджа Осман выделил Мемеду сто дёнюмов лучшей земли. Эта земля принадлежала одинокой вдове Эше. Крестьяне собрали денег и купили у нее землю. Потом вспахали ее и засеяли пшеницей. Коджа Осман взял в руку горсть мягкой земли. Она, словно вода, текла между пальцами.

– Теперь я могу умереть спокойно. Али Саиб-бей не станет лгать. Будет амнистия. Ведь он близок к Исмету-паше.

В касабе царило смятение. Али Сафа-бей не давал покоя ни каймакаму, ни жандармскому начальнику. Он винил их за разболтанность жандармов. В Анкару посыпались телеграммы. Каймакаму было приказано выловить разбойников. Жандармов возглавил сам капитан. Жандармы надоели крестьянам горных деревень.

Тощий Мемед нигде не мог найти укрытия. Голодный, с ребенком на руках, он скитался по горам. Несколько раз он попадался в ловушку капитана Фарука, но спасался из нее. И все благодаря Керимоглу. Керимоглу доставал Мемеду патроны, хлеб и деньги. Деньги, которые собирали крестьяне деревни Вайвай, тоже передавались через Керимоглу. Керимоглу, как и Коджа Осман, с нетерпением ждал амнистии.

Но жители Деирменолука, да и всех деревень на равнине Дикенли, не были довольны. Они знали, что принесет им амнистия: как только Тощий Мемед спустится с гор, в деревню вернется Абди-aгa. Крестьяне были встревожены. «Что такое амнистия? – размышляли они. – Настоящий разбойник должен оставаться в горах. Будь мы на месте Мемеда, мы не спустились бы вниз. Ведь он станет обыкновенным крестьянином, как и мы, а что в этом хорошего? А так все его боятся».

XXXVI

– Ты слышал, Мемед? – спросил Хромой Али.

– Нет, не слышал, – улыбнулся Мемед.

– Что же ты? Хорош…

– Клянусь аллахом.

– Тогда слушай.

– Говори быстрей.

– Помнишь, я приводил к тебе Коджу Османа в долину Чичекли? Али Саиб-бей приехал из Анкары и сказал, что в день праздника будет объявлена амнистия. Узнав об этом, Коджа Осман собрал крестьян, и они решили пригласить тебя жить в их деревне. Крестьяне одобрили мысль Коджи Османа и просят тебя приехать. Тебе купили участок земли в сто дёнюмоз. Сам Коджа выбрал его. Они и дом строят тебе. Коджа Осман уверен, что Али Саиб-бен не врет. «Пусть бережет себя, – сказал Коджа. – Передай ему: известие об амнистии я сам привезу моему соколу». А как твои дела?

– Мне нет житья от капитана. Он бросил всех разбойников и преследует только меня, – сказал Мемед. – Уже десять раз натыкался на него. Теперь, пан или пропал, убью его при первой же встрече.

– Ты брось это: ведь будет амнистия.

– А я решил убить.

– Не делай этого. Потерпи немного.

Хромой ушел.

Услышав об амнистии, Хатче по ночам не смыкала глаз ОТ радости.

Земля в Алаяре – красная, как кровь, как разрезанный арбуз.

Вот уже третий день беглецы скрывались в Алаяре. И хотя капитан Фарук ястребом кружился над их головой, они были счастливы и пели песни. Мальчика назвали Мемедом.

Маленький Мемед слышал в эти дни прекрасные колыбельные песни. Хатче играла с ним, высоко подбрасывая его на руках.

– Тетушка Ираз, – говорила Хатче, – ты только погляди на дела аллаха. Мы просили тридцать дёнюмов, а аллах послал нам сто, да еще дом.

Хатче дурачилась, шутила, как ребенок.

– Ох, Мемед, скоро будет амнистия, – говорила она Мемеду. – У нас есть земля и дом. Почему ты не радуешься? Да улыбнись же!

Мемед только горько усмехался.

На рассвете капитан Фарук с жандармами окружил их.

– Эй, Тощий Мемед! Я не Асым Чавуш, – кричал капитан. – Одумайся!

Мемед не отвечал. Он уже знал, как вырваться из рук жандармов, и беспорядочно стрелял. С наступлением ночи надо было прорваться сквозь кольцо и бежать. Ираз стреляла лучше опытного разбойника. Она одна в течение трех дней могла бы сдерживать жандармов. Капитан Фарук рассвирепел. Один мужчина, женщина и ребенок – черт знает что!

– Ты не уйдешь от меня! – кричал он Мемеду.

Мемед решил убить капитана. Он подкрался как можно ближе к жандармам. Впервые Мемед был так неосторожен.

– Я погибла, – услышал он вдруг позади себя голос Хатче.

Мемед замер на месте. Мгновение – и он забросал жандармов гранатами.

Потом вернулся назад и подбежал к Хатче. Она лежала без всяких признаков жизни. На лице ее застыла улыбка, рядом лежал ребенок.

Мемед словно обезумел. Он начал беспрерывно стрелять и бросать гранаты. Ему помогала Ираз.

Капитан был ранен. Жандармы не выдержали и стали отступать.

Ираз рыдала над телом Хатче. На лице у нее было написано такое же отчаяние, как тогда, когда ее впервые втолкнули в тюремную камеру.

Мемед сидел, положив винтовку на колени, и горько плакал. Ираз подняла голову. Высоко в небе летела стая журавлей.

Кровь Хатче оросила красную землю Алаяра.

Заплакал ребенок. Мемед поднял его и прижал к груди.

Пытаясь успокоить малыша, он ходил и пел колыбельную песню.

– Я пойду в эту деревню, попрошу, чтобы похоронили Хатче, – прервала его Ираз.

Ираз ушла. А Мемед долго еще стоял с ребенком на руках и неподвижным взглядом смотрел на Хатче.

Услышав о несчастье, сбежались крестьяне – все, от мала до велика.

– Ох, несчастная Хатче…

Мемед отозвал в сторону старосту и дал ему деньги.

– Похороните мою Хатче со всеми почестями.

Он снова подошел к Хатче и долго смотрел на нее.

– Пошли, тетушка Ираз, – сказал он, словно очнувшись, и, взяв ребенка, направился к горе. Ираз пошла вслед за ним.

На вершине горы была пещера.

Мемед и Ираз присели на камень. С деревьев падали осенние листья. Пела какая-то птица. С противоположной скалы взлетел белый голубь. На пне притаилась ящерица. Спавший на руках у Мемеда ребенок проснулся и заплакал…

Ираз тронула руку Мемеда и посмотрела ему в глаза.

– Мемед, – сказала она, – я хочу поговорить с тобой.

Мемед молчал.

– Отдай мне ребенка, я пойду с ним в деревни Антепа. Ведь здесь, в горах, он умрет с голоду… Я больше не буду мстить за моего Рызу. Мемед заменит мне моего сына. Дай мне его. Я выращу мальчика.

Мемед медленно протянул ребенка Ираз. Она прижала его к груди.

– Мой Рыза! Мой Рыза!

Одной рукой Ираз сняла с себя патронташи и положила их на землю.

– Счастливо тебе, Тощий Мемед, – сказала она.

Мемед взял ее за руку. Ребенок перестал плакать. Мемед долго-долго смотрел на его личико.

– Пусть он будет счастлив, – произнес он.

XXXVII

Небольшая, приземистая лошадь гнедой масти стояла у дома Коджи Османа. Продолговатый, как яйцо, круп, свисающий до земли хвост. Блестящие, грустные глаза – красивые, как у девушки. Острые уши. Белое пятно на лбу. Зачесанная на правую сторону гриса. На бегу эта грива приподнимается и напоминает пастуший рожок. Лошадь изредка ржала и нетерпеливо била копытом землю, ожидая хозяина.

Погладив лошадь по гриве, Коджа Осман сказал:

– Ты достойна моего сокола.

– Достойна, – согласились с ним крестьяне.

Коджа Осман сел на лошадь и сказал, обращаясь к крестьянам:

– Я вернусь с Мемедом денька через два. Позовите барабанщиков из Эндела. Крестьяне деревни Вайвай торжественно встретят Тощего Мемеда в касабе. Все разбойники идут пешком, а наш Тощий Мемед должен спуститься с гор на арабском скакуне.

Коджа Осман пришпорил лошадь и поскакал к горам Тавра, тонувшим в голубой дымке.

В день национального праздника была объявлена амнистия. Разбойники спускались с гор и сдавали оружие. Они толпились во дворе жандармского управления…

Известие об амнистии принес Мемеду Джаббар. Старые друзья крепко обнялись. Потом долго сидели рядом и молчали. Наконец Джаббар поднялся и сказал:

– Я сдаюсь.

Мемед ничего не ответил.

В Деирменолук он вошел в полдень. Лицо у него почернело, глаза запали, лоб прорезали глубокие морщины. Он был суров, как скала. Глаза стали как будто меньше и казались более доверчивыми. Первый раз Мемед входил в деревню в таком подавленном настроении. Он покачивался, как пьяный, и едва не потерял сознания. Женщины с волнением и страхом смотрели на него через приоткрытые двери. Следом за ним, на некотором отдалении, плелись крестьянские ребятишки.

О том, что в деревню пришел Тощий Мемед, рассказали Хюрю. Услышав эту новость, Хюрю выскочила па улицу и, догнав Мемеда на площади, ухватила его за ворот рубашки.

– Мемед! – исступленно закричала она. – Ты отдал им на съедение Хатче и теперь идешь сдаваться? Вернется Абди и, как паша, будет восседать в деревне. Ты решил сдаться? Да ты баба! Ведь в этом году впервые на равнине Дикенли никто не голодал. Только в этом году люди наелись досыта хлеба. Опять хочешь прислать на нашу погибель Абди-агу? Куда ты идешь, Тощий Мемед? Сдаваться?

Вся деревня собралась на площади.

– У тебя сердце женщины, Мемед. Погляди, сколько людей смотрят на тебя. Пойдешь сдаваться? Пошлешь нам снова Абди-агу? Останки дорогой Доне перевернутся в могиле. И красавицы Хатче…

Мемед был бледен. Его била дрожь. Он стоял неподвижно, понурив голову. Вдруг Хюрю быстро отпустила Мемеда.

– Иди сдавайся, баба! Ведь объявлена амнистия, – бросила она ему в лицо.

В это время на площадь влетел на лошади Коджа Осман.

– Тощий Мемед, мой сокол, – крикнул он и, пробравшись сквозь толпу, бросился Мемеду на шею. – Сокол мой, твой дом уже готов. Поле твое я засеял. А эту лошадь тебе купили крестьяне. Наша деревня встретит тебя с музыкой, не как других разбойников. Пусть лопнут от злости Али Сафа-бей и Абди-ага. Садись на эту лошадь и поезжай.

Огромная толпа на площади зашевелилась, загудела. Послышались недовольные возгласы.

– Проклятый старик!.. Чтоб ты ослеп, старик!..

Мемед взял уздечку из рук Коджи Османа, вскочил на лошадь и подъехал к Хромому Али, который стоял позади всех. Крестьяне повернули головы в его сторону.

Мемед сделал Хромому знак идти впереди него. Хромой Али беспрекословно повиновался. Мемед пришпорил лошадь и скрылся в облаке пыли.

Толпа замерла. Люди словно онемели. Казалось, никакая сила не смогла бы заставить их нарушить это молчание.

У Соколиного утеса Мемед спешился и привязал лошадь к чинару. Золотисто-желтые с красными прожилками листья чинара устилали всю землю. Возле чинара их было так много, что они наполовину скрывали его ствол. Вокруг источника все было зеленым. Яркая, прозрачная зелень…

Мемед сел на камень и обхватил голову руками.

Хромой Али еле догнал его. Тяжело дыша, он опустился рядом с Мемедом, вытер со лба пот.

– Умираю от усталости, – сказал он, – вздохнуть не могу…

Мемед медленно поднял голову, в глазах его снова появился злой огонек. В голове мелькнул блеск желтой латуни…

– Братец Али, как ты думаешь, будет он ночью дома? Застану я его?

– Застанешь. От страха он по ночам не выходит на улицу.

– А ну-ка расскажи хорошенько, где находится его Дом.

– Тюрьму ты знаешь. Справа от нее – жандармское управление. Чуть подальше, в конце улицы одиноко стоит двухэтажный дом с высокой, как минарет, трубой. Кругом все дома одноэтажные. Дом Абди-аги сразу узнаешь. Абди спит обычно в той комнате, окна которой выходят на запад. Спит он в комнате один. Большая дверь на первом этаже запирается на щеколду. В двери есть щель. Через нее кинжалом приподнимешь щеколду…

Не говоря ни слова, Мемед подошел к лошади. Отвязав уздечку, он вскочил на лошадь и помчался во весь опор в касабу. Лошадь, как ветер, летела по равнине.

Мемед пришел в себя, только когда услышал внизу шум водяной мельницы. Натянув поводья, он остановил лошадь и прислушался. Теперь он поехал шагом, зарядил на ходу винтовку и револьвер.

У мельничных колес лошадь вздрогнула, испугавшись страшного шума падающей воды, и понеслась вперед. Мемед пришпорил лошадь и вскоре был в касабе. Галопом пролетел он через базар. В кофейнях еще горел яркий свет. Несколько засидевшихся посетителей удивленно взглянули на всадника. Но он не произвел на них особого впечатления. Теперь, после амнистии, можно было часто встретить на улице вооруженного человека.

А Мемед даже и не заметил их. Он поднялся по улице возле мечети и увидел с левой стороны дом с высокой трубой.

Мемед соскочил с лошади, завел ее во двор и привязал к тутовому дереву. Подойдя к двери, он открыл кинжалом щеколду и вошел в дом. На втором этаже горел свет. Шагая через три ступеньки, Мемед вбежал по лестнице наверх. Увидев его, женщины и дети подняли дикий крик.

Но Мемед, не обращая на них внимания, влетел в комнату Абди-аги.

– Что за шум? Что случилось? – потягиваясь, спросил заспанный Абди-ага.

Мемед схватил его за руки и затряс.

– Aгa! Aгa! Это я пришел, Ага!

Абди-ага смотрел на Мемеда и не верил своим глазам. Он обмер.

Крики за дверью не прекращались.

Мемед направил дуло винтовки в грудь Абди-аги и три раза выстрелил. От выстрелов погасла лампа.

Мемед стрелой вылетел из дома и вскочил на лошадь.

В это время жандармы, извещенные о случившемся, уже начали обстреливать дом.

Мемед мчался к горам Тавр. Вслед ему градом сыпались пули.

На рассвете он был в родной деревне. Лошадь почернела от пота; грудь у нее опускалась и поднималась, как кузнечный мех.

Струйки пота текли по лицу Мемеда, волосы слиплись.

Солнце уже поднялось над горизонтом. Длинные тени тянулись к западу. Взмыленная лошадь лоснилась под лучами солнца. Мемед ехал с гордо поднятой головой. Дети, молодые парни и взрослые крестьяне окружили его тесным кольцом. Все молчали. Было так тихо, что слышалось только дыхание людей. Сотни глаз были устремлены на Мемеда. Казалось, эти люди дали зарок молчать.

Но вот всадник очнулся, лошадь сделала несколько шагов и остановилась. Мемед поднял голову и обвел глазами толпу.

Хюрю, бледная, высохшая, огромными глазами уставилась на Мемеда, ожидая, что он скажет.

Лошадь нетерпеливо била копытами землю.

– Мамаша Хюрю, – закричал Мемед. – Свершилось. Прости меня…

Мемед не договорил. Круто повернув лошадь, он поскакал к Алидагу. Черной тучей вылетел он из деревни и скрылся из глаз…

Было время пахоты. Крестьяне пяти деревень равнины Дикепли собрались вместе. Девушки надели самые красивые платья. Женщины накинули на головы белые, как сакыз, платки. Загремели барабаны… Начался большой праздник. Даже Дурмуш Али, позабыв о том, что все тело у него болит после побоев, пустился в пляс. Утром следующего дня крестьяне отправились к зарослям колючек и подожгли их.

О Тощем Мемеде с тех пор никто ничего не слышал. Он исчез бесследно.

Каждый год перед началом пахоты крестьяне равнины Дикенли выходят в поле, поджигают колючки, и начинается веселый праздник. Три дня и три ночи алчные языки пламени мечутся по равнине. Трещит охваченная огнем Дикенли. В эти дни над Алидагом вспыхивает огромное зарево, ярко освещая его седую вершину.

Яшар Кемаль

Тощий Мемед

Роман. Перевод с турецкого Г. Александрова и М. Керимова

Издательство иностранной литературы. Москва, 1959