Текст книги "Правосудие в Калиновке (СИ)"
Автор книги: Ярослав Зуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)
Прошло каких-то три, от силы четыре часа, как я напугал друзей пересказом своего кошмара, их реакция немного смутила меня. Правда, никто из нас не был докой по части толкования снов, впрочем, теперь это стало без надобности. Милицейский капитан и его приятели расставили детали на свои места, превратили сон в реальность. У них это вышло с завораживающей простотой…
Мысли оборвались, ринулись наутек, забились по норам испуганными рыбешками, почуявшими приближение барракуды. Из-за угла ближайшего бункера показались бандиты, они возвращались, отряхивая на ходу запылившуюся одежду. Шли за мной, и я совершенно ничего не мог поделать с этим. Мне оставалось только ждать, когда они прикончат меня.
Вы читали Библию? Как образованный человек, я счел своим долгом прочесть эту самую важную христианскую книгу. Что вынес из прочитанного? Не знаю. Не могу сказать. Рецепты, которые давали апостолы две тысячи лет назад, показались мне инструкциями по пользованию метрополитеном, составленными людьми, ни разу в жизни не посещавшими подземку в час-пик, а потому бесполезными или даже опасными для тех, кому взбрело в голову им слепо следовать. Не понимай все буквально, сказал герой какого-то старого фильма. А тогда как прикажете понимать? Подставить вторую щеку, как вам, чтобы в момент замордовали до неузнаваемости? Не творить милостыню перед людьми, дельный совет отечественным политиканам в разгар предвыборной гонки, целиком построенной на подачках обокраденным из награбленного. Не сотворить себе сокровища на земле, ибо, где оно, там и сердце ваше? Да у кого из них оно вообще, скажите на милость, есть, сердце это, в том смысле, что закладывался в Библию? В отличие, кстати, от землицы, которую они растаскали как крысы шкуру издохшего медведя. Сегодня и в озере окунуться проблема: повсюду частная собственность. Отсечь соблазнившую руку? Да весь парламент состоял бы в таком случае из одних ампутантов, без рук, без ног, без глаз и языков. Трудно богатому войти в Царство Небесное? Положим, что так, только на кой оно им сдалось, Царство это, они его построили на Земле, у реки, на экологически безукоризненной территории за высоким забором, с камерами наружного наблюдения и охраной, вооруженной до зубов. Словом, Библия показалась мне оторванной от реальности книгой. О том, что жизнь, какая она есть, в свою очередь оторвана от Библии, я тогда почему-то не подумал. Да и некогда мне было растекаться мыслями по древу, выхаркивая очередной кредит под прямо-таки завораживающие проценты. Хватит работать, пора зарабатывать, было моим лозунгом на тот момент.
По мере того, как приближались бандиты, мои мысли все больше путались, рассудок лихорадило. Я попытался молиться, но обнаружил, что не знаю молитв, да и чего я ждал – появления сияющих ангелов, которые играючи испепелили бы обоих? Тогда почему они не объявились вчера, когда умирал Пугик, а Ольгу насиловали при агонизирующем в конвульсиях муже? Убедившись, что Он не услышит меня, ключей нет, я хотел отползти, но лишь извивался как жук, приколотый к доске булавкой. Заметив мои жалкие потуги, оба палача заржали.
– Вот, бхххх, дает! – воскликнул один из них.
– Что, придурок еххххх? – спросил другой. – Жить хоца, да, бхххх?
Их лица, которые я теперь рассмотрел, были совершенно незнакомыми. Я не видел ни одного из них, ни разу в жизни, это обстоятельство, естественно, никоим образом не мешало им меня убить.
– Пошли, сука, начинается самое интересное, – сказал первый бандит.
– Вот лето пролетело, все осталось позади, но мы-то знаем, знаем, бхххх, лучшее, конечно, впереди… – пропел второй, совсем желторотый парень с немного безумным взглядом слегка скошенных к переносице зрачков.
– Вставай, бхххх, хватит валяться. Не ххх нам делать, тебя, гандона, нести. Давай, Косой, помоги.
Вдвоем они поставили меня на ноги. Косой потянул меня за плечо. Я неловко запрыгал.
– Погоди, Косой, надо ремень разрезать. – Его напарник потянулся за ножом.
– Лучше горло. – Косой хихикнул.
– Тогда ты этого ххх и поволочешь.
Мои ноги обрели свободу, чтобы я сам пришел на лобное место.
***
– Шевелись, курва! – меня толкнули в спину. Потеряв равновесие, я упал, ударившись головой. Искалеченные руки оставались крепко связанными жгутом.
– Шаткая сволочь…
Меня снова поставили на ноги.
– Не ушибся, бедолага? – осведомился Косой. Я промолчал. От его юродивого хихиканья содрогнулся бы и камень, а же никогда не тянул на героя-подпольщика, плюющегося в физиономии фашистам, даже стоя у фонарного столба с переброшенной через цангу петлей.
За воротами КПП с ржавыми звездами оказались вторые, тоже добротные, немного смещенные относительно первых. Такого рода шлюзы я видел в каком-то фильме, где показывали тюрьму. На воротах я заметил проржавевшую до дыр табличку, на которой прочитал:
СТОЙ! ЗОНА КОНТРОЛЯ!
ПРЕДЪЯВИ ПРОПУСК!
ПРИ ПОПЫТКЕ ПРОХОДА-ПРОЕЗДА БЕЗ ОСТАНОВКИ —
ОГОНЬ НА ПОРАЖЕНИЕ!
На стене справа висела дублирующая табличка и тождественная надпись, сделанная выцветшей нитрокраской. Меня протащили мимо, в нас, естественно, никто не стрелял. Территория базы выглядела не оживленнее лунного кратера. Кое-где на плацу валялись бетонные блоки, наводя на мысли о незавершенном строительстве либо взрыве, с ним покончившем. Остовов брошенных агрегатов, характерных для постапокалиптических картин начала девяностых годов истекшего столетия, видно не было. За девятнадцать лет независимости все, что годилось в переплавку, давно растащили и отправили в мартен.
Мы пересекли открытое пространство и начали взбираться по ступенькам. Я споткнулся, и мы втроем едва не упали.
– Под грабли гляди, тварь! – зарычал Косой.
– О'Кей, О'Кей, – пролепетал я, чувствуя себя бычком, которого волокут на бойню. Да, это было довольно глупо. Мы поднимались на эшафот, а я старался угодить палачам.
Потом мы втиснулись внутрь бункера через полуоткрытую бронированную дверь. Именно бронированную, как в какой-нибудь подводной лодке или на линкоре. За дверью нас ждали сумерки. Каземат не изобиловал окнами, лампы не горели, электричество ушло отсюда вместе с марксистко-ленинской идеологией. С низкого потолка торчали обрывки искромсанных металлорукавов, словно щупальца исполинских окаменевших кальмаров. Коридор был длинным, наши шаги отдавались эхом. Перешагнув высокий порог очередной двери, табличка на которой гласила, что вход строжайше воспрещен всем лицам, не имеющим допуска №2, а нарушителям – грозила репрессиями (какими конкретно, я разобрать не успел), мы очутились в следующем коридоре. Он был еще длиннее предыдущего. Налево и направо отпочковывались комнаты, одни были заперты, двери в другие – распахнуты настежь. Кое-где валялись полуистлевшие бумаги, особенно много макулатуры скопилось в комнате, на которой была прикреплена табличка:
СЕКРЕТНАЯ ЧАСТЬ
У меня даже возникла аллегория с бункером Гитлера в последние дни войны. Правда, нигде не было видно деморализованных генералов Вермахта, с бутылками шнапса в руках, как это принято показывать в фильмах, авторам которых, наверное, виднее, как там оно было, на самом деле. А еще я подумал о заколдованном лабиринте, вот только под рукой не случилось краюхи хлеба, чтобы помечать дорогу скатышами, как делал герой известной сказки. Надежда, что коридор посчастливится пройти в обратном направлении, тоже правда отсутствовала. Мне выписали билет в один конец. Оставалось только запрыгнуть на подножку поезда. Если бы я даже мог упираться, меня бы туда непременно запихнули.
Мы миновали нечто, напоминающее шлюз, как в фильмах про подводников или космонавтов. Стены здесь буквально пестрели всевозможными табличками с восклицательными знаками в конце. Они снова твердили о допуске, только теперь – первой степени, попадались знаки, предупреждавшие о радиационной, химической и какой-то еще опасности, насколько я помнил институтский курс ГО. Преодолев все эти преграды без проблем, мы вышли в зал, который по размерам напоминал сборочный цех большого самолетостроительного завода. Нет, нет, я не полагался на зрение, просто в лицо пахнул ветер, которому явно было где разгуляться. От догадки, что под ногами балкон, высящийся над пропастью в Бог знает сколько этажей, я едва не сомлел.
– Не люблю, я, бхххх, это место, – понизил голос Косой. Я был с ним полностью солидарен, только мне не верилось, что меня отпустят, если я ему об этом сообщу.
– А кто его, на ххх, любит? – поддакнул второй бандит. – Тут, бхххх, при Совке такие гешефты крутили, пххххх. Закрытая, бхххх, территория. Зона, – он перевел дух. – Ладно. Хорош пхххххх. Давай, Косой, ххххх осталась.
Подошвы загудели по рифленому металлу. Такого рода настил – не редкость на площадках обслуживания, опоясывающих габаритные технологические установки вроде доменных печей или пылеугольных котлов крупных тепловых станций. Теперь пропасть была совсем рядом, снизу дул сильный, пахнущий смолистыми шпалами ветер вроде тех, что циркулируют по тоннелям метро с приближением поездов. Хотя, какое тут могло быть метро?
Еще несколько гулких стальных переходов, и мы вышли на площадку, напоминающую пирс, далеко вынесенный в океан. Кто-то из моих мучителей, кажется, это был Косой, врезал мне ботинком по ноге. Я упал на колени. Меня толкнули в спину, и я растянулся во весь рост. Со стоном перевалившись на бок, я к своему ужасу увидел Пугика. Мой друг лежал у самого края площадки, у парапета, нелепо вывернув голову. С первого же взгляда стало ясно, что он мертвее мертвого. Его веки были приоткрыты. Глаза казались тусклыми мутными стекляшками. Ужас, терзавший меня до сих пор, перешел в какую-то новую, не поддающуюся описанию стадию. Я был бы рад уползти, но конечности словно парализовало. Я не мог вообще ничего.
Потом меня рывком перевернули на спину. Я инстинктивно зажмурился, предчувствуя конец. В лицо пахнуло запахом кариеса и перебродившего пива. Приоткрыв глаза, я увидел Косого крупным планом.
– Не знаю, крутой, чья баба была с вами в тачке, твоя, твоего кореша, или ваще ваша общая, но нам понравилась. Еххххх, бхххх, как крольчиха. Ее пороли всю ночь во все дыры, а она кричала «еще». Ты, бхххх, понял, о чем базар, мудозвон?! Понял, бхххх, спрашиваю, или нет?!
Не дождавшись ответа, Косой пнул меня ногой. Удар пришелся в печень, но аффект, в котором я пребывал, сыграл роль местной анестезии. Когда вы лежите у трупа старого друга на краю бездны, и сами почти что труп, вас не прошибешь какими-то там дешевыми пинками.
Оставив меня переваривать услышанное, бандиты занялись Пугиком. Они действовали со сноровкой, свидетельствовавшей о том, что он – далеко не первый их клиент. Я даже охнуть не успел, как тело Игоря исчезло за парапетом. Следующим на очереди был я. Я убедился в этом, когда они обернулись ко мне с деловитым видом докеров у открытого трюма сухогруза.
– На счет три! – выкрикнул Косой и заржал. Он упивался моей беспомощностью, как паук парализованной ядом мухой в паутине. Я издал горлом такой жуткий звук, которого от себя не ожидал, но лишь еще больше рассмешил обоих палачей. Им он, похоже, даже понравился. Продолжая посмеиваться, они поволокли меня к бездне.
– ВЕРУЮЩИЙ В МЕНЯ, ДА НЕ УМРЕТ, – неожиданно проговорил я, понятия не имея, откуда взялись эти слова. – А ЕСЛИ И УМРЕТ, ОЖИВЕТ, И ВСЯКИЙ, ЖИВУЩИЙ И ВЕРУЮЩИЙ В МЕНЯ, НЕ УМРЕТ ВОВЕК.
Вероятно, это было из Библии, но вряд ли имело отношение ко мне, ведь я не был верующим, и, вероятно никогда в жизни не видел тех, кто истинно верят.
– Иди-ка ты на ххх! – откликнулся Косой, перекатывая меня через край, как чушку. Полетев вниз, я пронзительно завопил. Эхо бездонного колодца подхватило мои отчаянные вопли. В ответ Косой заулюлюкал.
Говорят, будто антилопа, попав в лапы льва, умирает мгновенно от разрыва сердца, и это именно та степень гуманности, на какую способна мать-природа. Не знаю, произошло ли со мной нечто подобное, сознание провалилось в пятки, когда я летел, но не выскользнуло вон, к величайшему моему сожалению. Мой полет длился целую вечность, по крайней мере, время приобрело свойства гуттаперчевого жгута, стало резиновым. Я ждал удара о дно колодца, от которого тело превратится в окровавленный блин, и дождался его, в конце концов.
От шлепка, звонкого, будто лопнуло панорамное окно, у меня заложило уши. Брызги полетели тысячей осколков. Весь правый бок обожгло огнем, дыхание сбилось. Изо рта, только что вопившего во всю глотку, вырвались пузыри. Черная вода сомкнулась надо мной, и я пошел на дно, продолжая болтать ногами, руки-то оставались связанными. Я ждал, что разобьюсь, оказывается, мне было суждено утонуть, захлебнуться в черной словно гудрон воде подземного озера.
***
Я открыл глаза и увидел небо, великолепный бирюзовый купол, разрисованный крошечными перистыми облаками. Их бесконечные стайки погонял ветер, бессмертный, неутомимый пастух. Я попробовал пошевелиться и не смог, ни единая мышца не действовала, при этом нервные волокна, отвечающие за осязание, сохраняли работоспособность. Я ведь каким-то образом ощущал, что подо мной твердый дощатый настил.
Плот? Значит, снова сон? Опять Египет?
Я попытался вспомнить, что было со мной до того, как я уснул, и не смог. Что-то случилось на дороге, что-то нехорошее, я нисколько не сомневался в этом. Но, что именно, не знал. Воспоминания скреблись о переборку, заблокировавшую память, но, она была слишком прочной и плотной, даже смутные контуры за ней, и те оставались неуловимыми.
Оставив бесплодные попытки, скосил глаза, чтобы осмотреться. Как ни странно, это удалось. Какие-то люди склонились надо мной, поразительно, как это я сразу не увидел их лиц периферийным зрением. Наверное, принял за облака из-за причудливых головных уборов, состоявших из перьев, как в старых фильмах про индейцев.
Это и есть индейцы.
Ага, они, никаких сомнений. У кого еще широкие скулы и горбатые носы, черные будто смоль длинные волосы и медный оттенок кожи? Кто, кроме индейцев, таскает грубые, сотканные из шерсти ламы пончо.
По мере того, как зрение постепенно восстанавливалось, я получил возможность убедиться, кое у кого из склонившихся надо мной незнакомцев – европеоидные черты лица. Длинные, ниже плеч, русые, с рыжинкой, волосы и окладистые, густые бороды. Эти люди были в темных рясах с отброшенными за спину капюшонами. Наверное, именно это, последнее обстоятельство, выудило из моей избирательно заблокированной памяти термин – монахи, скорее, католические, хотя, как знать. Стоило лишь этому слову появиться в мозгу, как я сообразил, люди, обступившие меня, поют. Язык незнаком, но мелодия печальна и завораживает. Помост или настил, на котором я распластался, дрогнул. Пришел в движение. Оно было плавным, еле ощутимым. Можно было подумать, плот просто покачивается на мертвой зыби, если бы не плеск, сопровождавший его. Вне сомнений, легко узнаваемый звук производили ноги доброй дюжины людей, неторопливо бредущих по мелководью. Вот тут-то до меня, наконец, дошел нелепый и, одновременно, жуткий смысл происходящего. Да ведь это же погребальный обряд. Люди, шагающие по обе стороны от меня, толкают лодку, в которую уложили покойника. И этот покойник – я. Едва я постиг, участником какой церемонии стал, мне, естественно, захотелось немедленно объясниться с этими людьми, дать понять им, ребята, вы поторопились, я жив. Но, не сумел не то, что пошелохнуться, даже губ – не разлепил. Они остались сомкнутыми, я – недвижим, как Белоснежка в стеклянном гробу, только запеленавшая меня субстанция была куда прозрачней стекла. И, держала меня гораздо крепче. Может, мой гроб, порожденный тошнотворным кошмаром, был силовым полем неизвестной человеку природы? От кого я недавно слышал о силовых полях, и о том, как мало мы знаем об этом загадочном физическом явлении? Имена собеседников, как я не старался, остались за горизонтом сознания, все мои усилия пошли прахом, разбившись о незримый монолит. Зато откуда-то, через брешь, о существовании которой я мог лишь догадываться, выплыло имя. Сначала оно показалось мне странным и абсолютно незнакомым. Виракочи. Где я слышал его, и, опять же, от кого? Бросив ломать голову, прислушался к пению незнакомцев, толкавших лодку. И с изумлением констатировал, что понимаю слова незнакомого языка. Более того, он незаметно становится родным, языком, на котором я говорю и думаю с младенчества:
Плыви за Солнцем, Виракочи,
Злой враг, Дракон, настиг тебя,
Твой путь – Закон – уводит к звездам,
Одна из них – уже твоя.
Ты спас Очаг, ты сделал много,
Когда низвергнут был во Мрак,
Весь Мир, по воле злого Бога…
Пускай лежит теперь дорога
Твоя – в Двенадцати Мирах
Куда закрыты двери смертным,
С тех пор, как рухнули Врата
И замолчали пирамиды,
Пески легли в садах Исиды…
Пирамиды?! — пронеслось у меня, а перед глазами встала величественная картина плато в Гизе с птичьего полета, знакомая всем и каждому, у кого только есть телевизор или интернет.
Как же они могут замолчать? — мелькнуло следом. – Ведь они и так – не особенно-то разговорчивы…
Что же до садов Исиды, то они навеяли мне совсем иное – прекрасное женское лицо в обрамлении локонов цвета напоенного солнечным светом песка, укладывавшегося бесчисленными столетиями вокруг пирамид, которые, как оказалось, некогда, в незапамятные эпохи, не были такими молчаливыми, как ныне…
Порок и жуть в чертоге каждом,
И звери рвут сердца на части…
Зияют бездны за порогом,
Вещают судьи – лживым Богом.
Дымятся древние Врата,
Скрижаль златая – заперта…
Молчат в долине пирамиды,
Лежат пески – в садах Исиды.
Но тот, в ком Дух благого Бога,
Минует, не страшась, чертоги,
Взойдет за Солнцем на Востоке
Его Звезда…
Морская пена, Морская пена,
Ты к нам вернешься,
Так предначертано.
Постепенно пение начало стихать, я сообразил, отмель, по которой шли провожавшие меня люди, закончилась, глубоководье преградило им дорогу. Путь, в который они меня отправили, только начинался. Я не имел ни малейшего представления, чего мне ждать теперь? Появления чертогов, за которыми поджидают Жуть и Звери, разрывающие сердца? Какие судьи, какой лживый Бог, которого они упоминали весьма недвусмысленно? Впрочем, чего уж там? Я ведь не имел ни малейшего представления о том, кем был при жизни Виракочи, которого с песней проводили в последний путь. И, вообще, каким образом он мог умереть, если я был жив, раз сохранял способность мыслить вместо него? А, если я был им, так почему ни черта не помнил? И, какого беса певцы уложили меня в погребальную лодку живьем? Что за фокусы?
Тем временем, небо над головой, по-прежнему усыпанное облачками– барашками, принялось потихоньку алеть, сквозь кудряшки облаков проступила позолота, превратившая их в настоящее золотое руно. Еле слышно плескались волны, нежно тычась в борта ладьи, в которой я лежал, будто волчата в логове под боком у матери. Не происходило ровным счетом ничего. Только где-то далеко, на пороге слышимости, перекликались чайки. Потом я уснул под плавное, баюкающее покачивание. Прямо во сне, как вам это нравится?
***
Меня разбудила стужа, сковавшая ноги. Холод пронзал кожу и мышцы до костного мозга, ставшего тверже сливочного масла из морозильника. Кажется, на закуску мне даже приснилась прорубь, в которую я провалился и замерз, как один из героев «Северных рассказов» Джека Лондона. Или это плот, на котором лежал Виракочи, вмерз в окаменевшее по мановению волшебной палочки озеро. Только что оно было ласковым и теплым, и вот уже застыло, как Юкон на Клондайке, потому что ударил лютый мороз, поразил земной шар в макушку, и небо теплых широт мигом обернулось безжалостным космическим вакуумом, где одним звездам тепло. Горят они, такое дело. Застонав, я осмелился открыть глаза, чтобы обнаружить, что почти ослеп, кругом темно и сыро, будто в трюме затонувшего полвека назад сухогруза. Мои ноги действительно покоились в воде, примерно по колени. Правда, ко мне вернулась способность двигаться. Я обнаружил это, попробовав отползти повыше, в сухое место. Маневр удался не без труда, конечности слушались не лучше протезов, но, хотя бы что-то. Все же лучше, чем совсем ничего.
Кое-как справившись, сбросил кроссовки. Принялся машинально растирать икры и стопы руками, пока под кожей не задвигались биллионы иголок, предвестники восстанавливающегося кровообращения.
Занимаясь ногами, я совершенно упустил из виду руки. Между тем, обе работали безукоризненно. Сначала это не вызвало у меня никакой тревоги, ведь так естественно – массировать руками затекшие мышцы, чего уж проще. Только при одном условии: если они, руки, то есть, не изувечены. Помню, как ахнул, мигом вспомнив о травмах, полученных накануне в поле, как замер, ожидая, когда ураганная боль пронзит меня, как покрылся липким потом и его спутницей, гусиной кожей. Но, ничего такого не случилось.
– Как же так?! – пролепетал я, не зная, стоит ли радоваться чудесному исцелению. Осторожно вложил одну ладонь в другую. Сжал. Я все еще туго соображал. События вчерашней, кошмарной ночи (если, конечно, она была вчерашней, в чем я пока здорово сомневался) только вызревали в ячейках памяти, будто черно-белые фотографии в кювете с проявителем. Вероятно, именно ожидание боли от травм стало чем-то вроде катализатора, активизировало серое вещество, и картинки стали одна за другой обретать резкость, выстраиваясь в хронологическом порядке. Я увидел нас троих, перепуганных, растерянных, в салоне «Вектры», которую тащил за собой грузовик с тусклыми фарами, смотревшими в разные стороны, и смешными буквами номерного знака, выстроившимися в название детского шампуня «Кря Кря». Затем мы очутились среди темных холмов, Ольга безуспешно пыталась дозвониться в милицию, но та преспокойно обошлась без ее звонка. Как это говорят в детективных сериалах, на пульте районного отделения прозвучал тревожный сигнал? Так вот, в нашем случае – не прозвучал. Потом заметно посветлело, настало утро нового дня, но, не для всех. Ольга пропала, мы с Пугиком оказались на балконе над пропастью, он был мертв, я еще нет, легко поправимое дело, согласитесь. Нас обоих столкнули в бездонную шахту, зачем-то вырытую шахтерами или военными, одного за другим. Я ухнул в воду и пошел ко дну, выблевывая пузыри, летевшие обратно, к поверхности.
Ты, парень, выжил только чудом, — подумал я, машинально сжимая и разжимая пальцы, которым ни при каких условиях не полагалось вот так вот, свободно, как по маслу ходить в суставах. Одной моей руке крепко досталось, когда «Вектра» легла на крышу. Вторая отказала, когда милицейский капитан прострелил ее из своего пистолета. Теперь же обе работали. Это, последнее чудо, не находило никакого вразумительного объяснения.
Быть может, я видел сон?
Ага, даже целых два…
Господи, как же мне понравилась эта идея на счет сна, а точнее снов, в первом из которых мы с друзьями стали жертвами дорожных разбойников, а во втором фигурировали индейцы, распевавшие погребальные гимны своему усопшему вождю Виракочи. Или, своим богам, чтобы проявили милость и к нему, и к ним. Этот, последний сон, скажу вам честно, внушал оптимизм. Еще бы, он-то ни при каких раскладах не мог даже близко считаться реальностью. Какие такие, спрашивается, индейцы в Крыму? Тут и с озерами-то негусто, если не принимать в учет Сиваш, но Гнилое море, это все же, не Титикака. Что же до краснокожих, то их здесь вообще отродясь не водилось. Разве что в семидесятых годах минувшего столетия, когда какая-нибудь союзная киностудия, вроде Одесс– или Ленфильма, снимала в предгорьях отечественные экранизации романов Фенимора Купера или Майна Рида. По всему выходило, что я оставался в «Морском берегу», где дрых без задних ног. На худой конец, снова отключился в машине. Следовательно, стоило мне проснуться…
Ухватившись за спасительную версию, как за пеньковый канат, я попробовал подтянуться на нем, вскарабкаться чуть выше, подальше от мрачной поверхности, над которой плавал, клубясь, желтый туман безумия. Но, воображаемая веревочная лестница немедленно дала слабину. Это был заведомо ложный путь.
Если мне все приснилось, то где я, спрашивается, сейчас?
Во сне….
Во сне? Во сне, мать твою?!
Ну да, в третьем по счету сне, а что такого?
Я топнул ногой. Звук вышел гулким. Подземелье казалось безразмерным, было где разгуляться эху, и до тошноты реалистичным.
Конечно же, во сне…
Человеку свойственно искать системы координат, точки опоры, без которых любая дорога – блуждание наобум по трясине, с риском угодить в пропасти шизофрении буквально на каждом шагу.
– Где ты такие сны видел, с эхом и бетонным полом?! – Я снова топнул. – Где, а?!!
– А-а-аааа, – откликнулось подземелье.
Покачиваясь, как пьянчуга, перевернулся, встал на колени, грешник, никогда не считавший себя грешником, собравшийся покаяться, но не представляющий толком, как. Мне стало страшно, так страшно, как ни разу в жизни. Вчерашние события не представлялись сном, сегодняшнее подземелье – тем паче. Если что и подходило на роль видений, разве что индейцы с озера Титикака. Что же до всего остального…
Следовательно ?
Ты умер…
Жуткая в своей простоте, а потому убийственно правдоподобная догадка поразила меня, как торпеда цель. Я замер, оглушенный, постигнув истинное положение вещей. Я захотел провалиться под землю, только это уже случилось.
Эти два слова объясняли все. Подлежащее и сказуемое. Вроде тех, какие на днях мы проходили с Юлькой, перелистывая учебник. Мы определили дочку в приличный частный лицей, девизом которого было ленинское «учиться, учиться и учиться», хоть, конечно, никто не распространялся, кому принадлежит эта крылатая фраза, ведь самого Ленина из истории вычеркнули. О задании на лето к стыду, вспомнили только в конце июля. Я бы так и не хватился, если б не жена, самая ответственная из нас троих. Пару дней назад Светлана взялась за голову:
– Первое сентября на носу, а ты и в ус себе не дуешь! – напустилась она на дочку. – И ты хорош, Сергей, тоже мне, отец называется…
Теперь эти члены предложения, черт бы их побрал, вылезли наружу, чтобы я понял – первое сентября – НИКОГДА НЕ НАСТУПИТ. По крайней мере, для меня. Я никогда больше не увижу дочь. Ни как она пойдет во второй класс, ни как будет взрослеть, не увижу ни ее выпускного бала, ни свадьбы. Никогда не обниму жену, не прижмусь щекой к ее щеке, чтобы почувствовать тепло и услыхать обыкновенное ее: «уйди, колючий». На самом деле она никогда не хотела, чтобы я уходил, и вот я ушел, вопреки ее желанию. Правда, она каким-то образом предчувствовала это, ведь сказала мне, что я не вернусь.
Мне кажется, ты никогда не вернешься, – испуганно молвила в моей голове Светлана.
Так и вышло…
Я затаил дыхание, в ожидании картинок прошедшей жизни, о которых любят рассказывать специалисты по изучению посмертного опыта. Теперь я был на той, темной стороне Пограничья, и мог либо подтвердить, либо опровергнуть их слова. Но, никаких картинок мне не показали. Только невыносимое, убийственное отчаяние навалилось на меня тысячетонным грузом. Не помню, ждал ли появления светящегося эскалатора, посредством которого герой Патрика Свейзи вознесся на Небеса в «Привидении», вряд ли. Да и кто сказал, что меня ждали там, на Небе. Ничего радикально плохого я, правда, никогда не делал. Но и ничем хорошим, если на чистоту, похвастать тоже не мог.
Может быть, это ад?! — подумал я, озираясь с опаской, в ожидании, когда появятся чудовища, описанные Данте Алигьери. По счастью, они тоже пока не спешили.
***
Ноги постепенно возобновили работоспособность. Стоять на месте, ожидая неизвестно чего, было невыносимо, и я побрел вдоль берега. Я прошлепал метров сорок, прежде чем нашел Пугика. Мой друг лежал у самой кромки воды, я узнал его сразу, хоть было темно. Его руки и ноги были нелепо вывернуты, кожа казалась белее алебастра. Естественно, он был мертв. Собрав мужество, я склонился над телом, изувеченным падением и рекой, которая тоже потрудилась, пока волокла его вниз по течению. Зрелище было невыносимым. Я отвернулся, отступив несколько шагов.
Значит, я все-таки-жив, — мелькнуло в голове, и я почувствовал, как щеки, вопреки всему ужасу моего положения, заливает пунцовая краска стыда. Все верно, ведь я испытал определенное облегчение, сообразив, никакого ада, для тебя – еще не все потеряно. Впрочем, смущение длилось недолго, предстояло определиться, как быть с телом Игоря.
Оставлять его здесь никак не годилось, но я не мог заставить себя даже притронуться к нему. Стыдно сказать, но в какой-то момент я вообще перестал думать о нем, поскольку мог беспокоиться исключительно о себе. Для него все было кончено, для меня, как выяснилось, нет. Я не знал, можно ли увидеть мертвеца в Чистилище, наверное, все же нельзя. Тела остаются в земле, которой их предают, это души, как говорят, бессмертны. Следовательно, я находился на бренной земле, точнее, под ней, и пока не утратил шанса выбраться на поверхность.
Пообещав себе вернуться за Игорем, я двинулся дальше.
Наверное, я брел не меньше часа, прежде чем немного развиднелось. Или просто глаза постепенно адаптировались к темноте, и я наловчился вполне сносно ориентироваться во мраке. Другого объяснения у меня на тот момент не возникло. Мне ни разу не довелось пользоваться армейским прибором ночного видения, теперь же необходимость в нем отпала, я приобрел поистине кошачье зрение. Это было противоестественно, но происходило на самом деле, хотелось мне того, или нет. Я решил не заморачиваться на сей счет. Разум и без того балансировал буквально на грани, было глупо подталкивать его в пропасть.
Чуть позже стало еще светлее, причем, удивительные метаморфозы, случившиеся со зрением, были тут уже точно ни при чем, поскольку подземная река привела меня в грандиозный грот. Задрав голову с риском вывернуть шею, я не сумел разглядеть сводов. Свет, похоже, солнечный, но рассеянный, многократно отраженный, проникал откуда-то сверху. Стены, чудовищной высоты, образовывали усеченный конус, словно несколько египетских пирамид обступили меня, склонились надо мной. Или, напротив, пирамида была одна, полая изнутри, и я, стоя в самом центре ее основания, безуспешно пытался увидеть крохотный лючок наверху. Сколько весили массивные блоки, уложенные в стены? Сотню тысяч тонн? Миллион? Десять миллионов? Накатила клаустрофобия, какой я не испытывал никогда прежде (впрочем, неудивительно, ведь ничего похожего со мной ни разу в жизни не случалось). Приступ заставил колени подогнуться, я присел на корточки, судорожно сжимая виски. К счастью, отвратительное ощущение похороненного заживо, как в жутковатом одноименном фильме, вскоре прошло. Утерев холодный пот, щипавший глаза, я снова попробовал осмотреть исполинское помещение, на которое набрел, и сообразил: аналогия с пирамидами появилась не на ровном месте. Гладкие, тщательно отполированные глыбы титанической кладки усеивали какие-то надписи, похожие то ли на древнеегипетские иероглифы, то ли на скандинавские руны. Я не лингвист, не археолог и не историк, мне было сложно судить. Много выше, метрах в десяти-пятнадцати от пола виднелись мастерски выполненные барельефы, изображавшие воинов в доспехах, гораздо больше напоминавших скафандры астронавтов. По крайней мере, у меня возникла именно такая ассоциация. Воины сражались с существами, напоминавшими помесь динозавров с крокодилами, посылая в них лучи из оружия, смахивающего на бластеры.
