Текст книги "Правосудие в Калиновке (СИ)"

Автор книги: Ярослав Зуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Через минуту мы были на холме, у больничных корпусов из стекла и бетона, и я, признаться, вздохнул с облегчением. Черного как смоль и большущего словно паровоз американского джипа нигде не было видно. VIP-гробовозка повышенной проходимости куда-то укатила. Уже нечто, скупой лучик зимнего солнца, пробившийся сквозь осклизлые от снега сугробы туч. Верно говорят, утопающим свойственно хвататься за любую соломинку. Именно это я и делал. Правда, «Газон», в котором я прибыл в Калиновку поутру, тоже, как корова языком слизала. На стоянке у крыльца оставались «Жигули» разных моделей, несколько карет скорой помощи, но вездеход Григория Ханина исчез, испарился, распался на атомы. Сгинул…

– Ну и… – начал прапорщик, когда наш водитель Степан остановил «Волгу» у других машин.

– Обожди, – буркнул Терещенко, делая нам знак выйти. Взглянул мне в лицо. – Может, вы с противоположной стороны здания его оставили?

Я так не думал. Прекрасно помнил, как заглушил двигатель, а затем вылез из высоко задранной кабины, сунув пистолет Репы за ремень брюк.

– Но мы все равно обязаны убедиться, – откликнулся на мои мысли Терещенко. Отправил водителя Степу вокруг здания.

Пока Степан ходил, как говорили в детстве, на разведку, прапорщик, выругавшись в полголоса, поднялся на крыльцо и исчез в дверях. Дожидаясь их возвращения, мы с Терещенко напряженно молчали.

Первым вернулся Степан, уже на ходу развел руками, давая понять – вездеход не материализовался на противоположной стороне здания.

– Может, отогнал кто машину? – предположил Степа, поравнявшись с нами.

– Сейчас Новиков выяснит, – сказал прокурор. Я впервые услышал фамилию прапорщика. – Ты вот что, – добавил Терещенко, потирая висок, – сходи пока, у охранников спроси, впускали ли сегодня на территорию такой грузовик?

Безотказный Степан отправился к будке, видневшийся в отдалении. Мы с Терещенко снова остались ждать, как по мне, это была самая неблагодарная работа. Уж лучше бы мне выпало побегать, выполняя прокурорские поручения, тем более, что сказать-то было абсолютно нечего.

Наконец, в дверях показался прапорщик Новиков. Не один, в компании пенсионного возраста мужчины в затасканном белом халате. Я здорово сомневался, будто вижу врача, скорее, какого-нибудь завгара или завхоза. Предположение подтвердилось, когда они подошли, и незнакомец вежливо поздоровался с Терещенко. Неудивительно, заместитель районного прокурора – не последний человек, как для провинции.

– Завхоз говорит, не было тут с утра никакого грузовика, – буркнул прапорщик. На его хмурой изможденной физиономии было написано: говорил я вам…

– Я с семи утра на рабочем месте, Станислав Казимирович, – поспешил подтвердить завхоз-завгар. – Обязательно обратил бы внимание, если бы такая машина была…

– А переставить ее никто никуда не мог? – не сдавался Терещенко.

– Без моего ведома? – удивился завхоз-завгар. – Нет, Станислав Казимирович. Исключается.

– Водителей опросил? – заместитель прокурора обернулся к прапорщику. – Медсестер? Уборщиц? Врачей, что на дежурстве?

– У кого интересовался, никто зеленого армейского грузовика не помнит.

Прапорщик мельком зыркнул на меня, ну погоди, мол, сочтемся в отделении, читалось на его лице. Вернулся Степан.

– Ну, что? – уже без энтузиазма, предвкушая ответ, осведомился Терещенко.

– У охранников пересменка была в девять утра. Утверждают, такая машина с территории больницы не выезжала…

– И не въезжала? – перебил Терещенко.

– Это неизвестно, – Степа, в который раз, развел руками. – Предыдущую смену надо опрашивать.

– А журнал въезда-выезда где?

– Они журнала не ведут…

– Понятно, – Терещенко закусил губу.

– Не было у нас сегодня такой машины, Станислав Казимирович, – вставил завхоз-завгар.

– А джип был? – неожиданно посуровел прокурор, и я понял – он не упустил ни крупицы из моих показаний, просто пока многое держал при себе.

Глаза завгара забегали, как маятник в больших механических часах. Только, пожалуй, быстрее.

– Джип? – переспросил он, бледнея.

– Джип, – кивнул Терещенко, – большой такой, черный «Форд» с номерными знаками серии «ОО».

– Да я как-то…

– Не заметили?.. – услужливо подсказал Терещенко.

– Ага. Точно… именно так, – ухватился за идею завгар. – Не заметил.

– Так, может, вы и грузовик проглядели? – брови прокурора сошлись на переносице.

Я не представлял, чего он добивается от завгара. По всему выходило, Терещенко не верит ни одному, сказанному им слову. Это, конечно, вовсе не значило, что прокурор на моей стороне, и, тем не менее, внушало определенные надежды. Пускай, зыбкие, хлипкие и даже химерные. Я готов был возрадоваться и таким.

– Какие у вас вообще на территории имеются автомобили? – продолжил Терещенко, теперь уже точно голосом следователя, ведущего допрос.

– Вот эти, – завгар повел рукой по кругу.

– Эти я и без вас вижу, – отрезал Терещенко. – На всей территории, я имею в виду. В автохозяйстве.

– Грузовиков нет, – завгар шумно сглотнул.

– Идемте, покажете, – распорядился прокурор.

Наша маленькая процессия двинула мимо корпусов госпиталя к подсобным строениям вдали. Помните, в первый свой визит я обнаружил там даже автономную котельную. Возблагодарил Господа, что послал мне прокурора Станислава Терещенко. Все верно, раз могли позволить себе котельную, то и отдельно расположенные мастерские, скорее всего, существовали. Где-то ведь они ремонтировали свои красно-белые кареты с мигалками, вряд ли, на стороне. Если кому-то, скажем, подручным доктора Афяна, зачем-то понадобился грузовик Григория Ханина, допустим, как составляющая часть доказательной базы, которую было бы не кисло слить в выгребную яму, подобные мастерские могли стать самым подходящим местечком. Грузовик отстоится там пару дней, пока не уляжется кипеж. Пару дней, перед тем, как вездеход угонят в горы и упокоят на самом дне какого-нибудь недоступного ущелья.

***

Скажу сразу, нюх не подвел Терещенко, мастерские оказались приличных размеров цехом, пристроенным к тыльной стене котельной. Внутри, у старенького красно-белого «РАФА», поставленного на колодки, копался работяга с вымазанными машинным маслом руками и носом, синева которого свидетельствовала о пристрастии к алкоголю. Так и есть, он и сейчас был слегка навеселе, судя по облаку перегара, окружившего его, стоило лишь ему открыть рот. Он это и сделал, завидев нашу делегацию. Надо думать, узнал Терещенко. Кроме «РАФА» в цеху стояло еще несколько машин, причем все – с частными номерами. Заваленной на бок «Волге» с универсальным кузовом, судя по свежим сварным швам, латали днище, работа была в самом разгаре. За «Волгой» виднелся серебристый «Фиат Уно» – на завершающей стадии подготовки к полной покраске, иными словами, весь в разводах бледно-желтой шпатлевки. За «Фиатом» дремала бежевая «восьмерка», судя по всему – на ходу. За «восьмеркой» – синяя, как у Игоря, «Вектра», похожая на нашу машину, как одна ягода сливы – на другую. От одного ее вида у меня подкосились ноги.

Всего на мгновение. Знаете, как бывает, когда ночью, по пути в туалет, заметишь собственное отражение, скользнувшее в зеркале. И, спросонья, успеваешь вздрогнуть до того, как соображаешь, что это такое. Едва первый испуг прошел, я понял, это не наша машина. Ведь я видел «Вектру» Пугачева далеко отсюда, в горах, еще на рассвете сегодняшнего дня. Спрашивается, кто бы ее пригнал, если я оставил на хуторе одних покойников. Кроме того, у нашей машины после переворота были помяты правый борт и крыша. Ту, что стояла в гараже, ударили сзади, вероятно, грузовиком, судя по масштабам повреждений.

Мое замешательство не ускользнуло от Терещенко. Он, похоже, вообще, все схватывал на лету. Подозвав завгара, заместитель прокурора осведомился, что за техника обслуживается в мастерских, и потребовал предъявить документы. Завгар, с физиономией, разукрасившейся пунцовыми пятнами, сообщил, что толком не знает, и, никаких документов у него, соответственно, нет.

– Как это, не знаете? – изумился Терещенко, полагаю, на этот раз – не совсем неискренне. И это понятно. Ведь ни для кого не секрет, при нынешних куцых официальных зарплатах начальство зачастую смотрит сквозь пальцы на халтурки, которыми балуются подчиненные, лишь бы отстегивали часть доходов. «Вектру», как, впрочем, и другие автомобили, находившиеся в гараже, вполне могли пригнать на ремонт совершенно нормальные, честные люди, которым не по карману обслуживать машину на сертифицированной СТО. Никаких документов при подобном раскладе не спрашивают, отношения, как бы это сказать, строятся исключительно на устных договоренностях. Ни фискальных чеков, ни гарантийных талонов, ни прочей аналогичной лабуды. Терещенко, конечно же, полагалось знать это не хуже меня, ведь не вчера же он на свет появился?

Пока завгар, вибрирующим от волнения языком почти слово в слово повторял вслух мои мысли о внеурочных работах, которыми грешат его подчиненные, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, я, сделав над собой усилие, двинулся к «Опелю». Обошел машину по кругу, и только затем решился – заглянул в салон через опущенное стекло, руки оставались скованными наручниками. Последние сомнения отпали: это была другая «Вектра», она никогда не принадлежала Пугачеву. Вернувшись, сообщил об этом прокурору, чем, кажется, его огорчил. Пораспекав еще немного завгара (для приличия, подумал я, хотя, как знать, быть может, и в надежде выявить другие машины с несладкой судьбой, выпавшей нашей «Вектре» и ее пассажирам), Терещенко направился к выходу. Мы потянулись за ним гуськом.

– А эта дверь куда ведет? – насторожился прокурор, указывая на калитку, проделанную в старых воротах, которыми явно давно не пользовались, судя по куче стального мусора, наваленного перед ними. – А ну-ка, откройте!

– Она не заперта, – поспешил заверить завгар.

Терещенко первым выглянул наружу, за ним в проем шагнул водитель Степан, прапорщик Новиков задержался у порога, пропуская вперед завгара и меня. Я сделал шаг, прищурился. После полумрака мастерских полуденное солнце показалось особенно ярким. Осмотрелся по сторонам и, остолбенел, до крови прокусив губу. Во рту появился противный медный привкус. В желудке образовался вакуум, мышцы ног обратились в вату. Ну, еще бы. Наш с Игорем и Ольгой ночной кошмар – армейский вездеход «ГАЗ-66», на котором покойный теперь Григорий Ханин время от времени выбирался на ночную рыбалку, удить заблудившихся туристов, вроде нас, словно ждал меня. Я сразу узнал машину, хоть она стояла последней, прячась за остовами старого Лаза и двух грузовиков, от которых сохранились одни лишь изглоданные коррозией скелеты. Впрочем, и «Газон», которым ч воспользовался, чтобы добраться в госпиталь, недалеко от них ушел. На нем, как видно, тоже уже давненько не ездили. Более того, похоже, машина побывала в аварии, судя по сплюснутой кабине, кувыркнулась несколько раз. Когда узнавание (я мог поклясться, что это он, поставив на кон и руку, и голову) натолкнулось на этот неоспоримый факт, как было не верить собственным глазам, а они демонстрировали ржавую рухлядь на спущенных скатах, мне сделалось дурно. Утратив над собой контроль, я начал оседать у стены. Стекать по ней, будто приговоренный, расстрелянный взводом солдат. Растянулся бы на асфальте, загаженном пятнами проливавшихся тут годами технических жидкостей, масел, красок и растворителей, если бы не прапорщик, предусмотрительно ухвативший меня за шиворот.

– Что с ним? – донесся сверху встревоженный голос Терещенко. Я будто упал в темный глубокий колодец, а он звал меня, склонившись к его раструбу.

– Им-им-им, – подхватило эхо, отражаясь от глухих закругленных стен.

– Ну и ну… – протянул водитель Степан.

– Черт его знает, что, – откликнулся прапорщик, каким-то странным образом удерживая меня за шиворот. Как никак, нас разделяла пропасть, судя по голосам, просачивавшимся ко мне с большим трудом

– Может, кого из докторов кликнуть? – предложил завгар – сама услужливость.

– Успеется, – молвил прокурор. – Принесите-ка лучше стакан воды.

Чего-чего, а воды-то на дне колодца, по идее должно было быть завалом – мелькнуло у меня. Мысли разбегались, я не мог поймать ни одну. Я был бессилен объяснить им, что чувствую, как, впрочем, и того, что сталось за три, четыре, даже, пускай все пять часов с грузовиком, доставившим меня в Калиновскую больницу. Если б я только мог, я бы запустил руки под черепную коробку, я бы держал рассудок в ладонях, потому что иначе он рисковал развалиться. Он уже распадался, я это знал.

– Хлебни-ка, парень, – предложил прапорщик, прижимая край грязного граненого стакана к моим шевелящимся губам. Заставил глотнуть. Вода оказалась под стать стакану, мутная, с убойным привкусом металлических окислов. Но, она привела меня в чувство. Я заставил себя разогнуть конечности, оперся ладонью о старую кирпичную кладку мастерских. Камни были шершавыми, я завидовал им, непоколебимым, спаянным раствором, опирающимся на надежный фундамент.

– Зря мы с ним возимся, – бросил прапорщик. – Человек болен. Это же очевидно. Его писульки не стоят ломаного гроша. Кто припадочному поверит? – в голосе Новикова прозвучала горечь, замешанная на крупном разочаровании, как мне показалось. – Короче, Станислав Казимирович, пускай его показания айболиты изучают…

Прокурор невесело вздохнул.

– Да, пожалуй, мы с тобой немного увлеклись, Сережа…

Я почувствовал, сейчас эти двое умоют руки, и я перейду в распоряжение психиатров, попаду в объятия смирительной рубашки, о которой уже говорил. Я решил, что должен попытаться объясниться, пока не поздно. Сказать им правду, даже в том случае, если мое новое откровение переполнит чашу терпения, станет той самой последней каплей, за которой появятся крепыши-санитары.

– Станислав Казимирович… – начал я.

– Слушаю? – Терещенко слегка наклонился ко мне.

– Я знаю, вы мне не верите. Вы думаете, я свихнулся. Но… – Я собрался с мужеством, ожидая любых последствий, – но, я приехал вот на этом грузовике.

Проследив за моей рукой, заместитель районного прокурора несколько раз с силой зачесал наверх волосы. Я понимал его реакцию и его, и всех остальных.

Завгар громко хмыкнул. Водитель Степа покачал головой.

– Я ж предупреждал, Станислав Казимирович, – буркнул прапорщик Новиков, разводя руками. В правой он сжимал граненый стакан, который забрал у меня.

– Я знаю, как это дико и нелепо звучит, но это – та машина! – выпалил я. – Проверьте хотя бы номера! Ольгу опросите, когда окончательно в себя придет. Она, хоть и женщина, тоже должна была их запомнить. Мы же за этим грузовиком долго на буксире болтались. Пока он в степь не свернул…

После этих слов, поверили они им, или нет, мы все подошли к грузовику. Остановились перед изуродованной, скомканной, будто фольга, кабиной. Нечего и говорить, вездеход выглядел совершенно недееспособным. Зеленая краска выгорела и облупилась, искореженный металл побурел во многих местах, кое-где прогнил до дыр, фары были выбиты, как и стекла кабины. Сидения посерели от грязи и пыли, скапливавшийся в салоне из года в год, слой за слоем, наносившимися дождями, ветрами, метелями. Прапорщик Новиков, сделав шаг вперед, выразительно постучал по колесу, спущенному, черт знает, когда. Мощная вездеходная резина растрескалась, будто лунная поверхность, грузовик, а точнее, то что осталось от него, стоял на ободах ржавых, деформированных дисков. Под весом машины они продавили старую резину и, буквально вросли в асфальт.

– Чепуха какая-то, – по лицу завгара скользнула бледная улыбка.

Терещенко посоветовал ему умолкнуть. Зайдя сбоку, и, при этом, сохраняя дистанцию, будто этот стальной мертвец мог очнуться от многолетней дремы и, играючи, задавить меня, прочел маркировку на деформированном скате: 1200 Р18 К-70. Цифры и буквы практически истерлись, тем не менее, я они совпадали с теми, что я видел позавчера, на холме, дожидаясь своей очереди у ворот заброшенного секретного объекта КГБ. Только те смотрелись гораздо новее, рельефнее, не вынуждали меня прищуриваться.

Терещенко взглянул на массивный, с двумя клыками бампер «Газона», выступающий вперед, как нижняя челюсть у бульдога. От номерного знака, который некогда был тут прикручен, оставался один лишь еле уловимый след.

– И какой же у той, вашей машины, был номерной знак?

– 12-67 КРЯ, – сообщил я без запинки, надеясь, если цифры и вылетели из у Ольги из головы, то забавную комбинацию букв она должна была запомнить. «Кря Кря», кажется, сказал я ей в салоне, рассчитывая хоть немного отвлечь от мрачных мыслей. Правда, она тогда не поддержала моего шутливого тона, молча отвернулась к окну.

– Вы уверены, Журавлев?

– Уверен, – сказал я, сопроводив слова кивком. – Я их в своих показаниях записал, помните?

Терещенко покусал губу. Безотказный водитель Степа молча обогнул грузовик, направляясь к заднему откидному борту. А, когда выглянул из-за него через мгновение, ответ без труда читался на его ошеломленной физиономии. Прапорщик, выругавшись, поспешил к нему, выругался еще раз, крепче, виртуознее. Компанию им составил завгар. Мы с Терещенко подошли Краска, как и следовало ожидать, поблекла, смылась, исчезла в тысячах трещинок, усеявших ветхие доски, из которых был сколочен откидной борт. Тем не менее, буквы и цифры, некогда нанесенные через трафарет, оставались вполне читабельными.

12-67 КРЯ

– 12-67 КРЯ, – одними губами повторил Степа

Я на одну секунду, показавшуюся тошнотворной вечностью, снова почувствовал себя в кабине «Вектры», сидящим на переднем пассажирском сидении.

– Твою мать! – сквозь зубы процедил прапорщик Новиков. – Слушайте, это еще ничего не доказывает…

– В какой машине они разбились?! – резко спросил прокурор.

– Кто?! – Новиков наморщил лоб.

– Ты знаешь, о ком я говорю, – изменившимся голосом сказал Терещенко.

Новиков разинул рот, закрыл, снова разинул.

– В какой?! – повторил заместитель районного прокурора.

– Точно в такой, – облизнув губы, молвил прапорщик. – В шестьдесят шестом «Газоне», – на последнем слове связки подвели Новикова, и он закашлялся.

Разбились… – про себя повторил я, цепенея.

– Кому принадлежит грузовик? – Терещенко обернулся к завгару.

Тот изобразил недоумение:

– Эта рухлядь?

– Он ведь не всегда был рухлядью? – заместитель прокурора закусил губу. Было совершенно очевидно, он уже не рад, что все это затеял.

– Гаражу, я думаю…

– Думаете?! – взвился Терещенко.

– Да этот металлолом, сколько себя помню, тут стоит, Станислав Казимирович. Его еще при царе Горохе списали, на переплавку сдать – руки не дошли.

– Где ваша бухгалтерия? – спросил Терещенко.

***

Они потратили еще с час, как минимум, поднимая старые, прибитые толстым слоем пыли книги учета всевозможных материальных ценностей, числившихся на балансе больницы чуть ли не со времен Леонида Брежнева. Две женщины позднего бальзаковского возраста, встретив наше вторжение со смирением, выработанным у славян еще баскаками, копошились среди образовавшихся завалов, изо всех сил стараясь угодить заместителю районного прокурора. Прапорщик и завгар помогали, как и чем могли, были, что называется, на подхвате. Терещенко, расчихавшись, а затем и раскашлявшись (вообще говоря, чихали все, но прокурор – гораздо громче остальных, наверное, он был аллергиком), вышел в коридор, звонить. Я сидел в уголке на стуле, как овощ из знаменитого романа Кена Кизи. Никто не обращал на меня ровно никакого внимания, я никому не мешал. Пребывал в прострации после фразы, брошенной Терещенко по телефону кому-то из подчиненных. Говорила мне бабушка – не подслушивай чужих разговоров. Но, не затыкать же уши. Заместитель районного прокурора пытался выяснить у невидимого собеседника, куда подевалась машина Ханина, после того, как последний погиб. Кажется, сообщил абоненту номер уголовного дела или что-то такое, не поручусь, с минуту слушал ответ, а затем, вспылив, заорал, что ему наплевать, сколько с тех пор минуло лет, десять или даже все двадцать пять. Меня эта фраза скосила, что за ней прорисовывается, я и думать, не смел.

Тем временем, раскопки в бухгалтерии принесли кое-какие плоды. Группа археологов под руководством главного бухгалтера клиники добыла из-под бюрократических завалов артефакт. Пожелтевший от времени машинописный лист формата А-4, глиняную табличку шумеров местного значения, никак не меньше. Из документа явствовало, что грузовой автомобиль марки «ГАЗ-66», 1982 года выпуска, номер кузова такой-то, государственный номерной знак 12-67 КРЯ, передан районной больнице решением Калиновского исполнительного комитета совета народных депутатов Крымской автономной области от 3 марта 1997 года. То бишь, двенадцать лет назад…

– Ни Репы, ни Ханина уже не было в… – заикнулся, было, Новиков, и поник, когда прокурор грозно шикнул на него. Фраза осталась недосказанной, впрочем, в уточнении не было особой нужды. Этот сегмент головоломки мы собирали вместе, так какие уж там секреты от товарищей? Они с Терещенко не без оснований полагали меня полным психом, параноиком и кем угодно еще. Людей или нелюдей, напавших на нас с Ольгой и Игорем позапрошлой ночью, похоже, давненько не было среди живых. Вот те на, как вам такая вот новость? От них остался один грузовик, так и тот стал грудой металлолома на бурых, вросших в старый асфальт ободах. Правда, мертвое чудовище, гниющее на заднем дворе больницы, пару дней назад каким-то образом ожило, сорвалось с цепи, натворило новых бед, и, как ни в чем не бывало, вернулось в берлогу, корчить из себя мертвечину. То есть, именно я его и вернул, подогнал на парковочную площадку под госпиталем. Да, друзья, части ребуса встали на место, такие как есть, и мне оставалось лишь смириться с этим, то есть, расписаться в своем безумии. Эй, кто-нибудь, вколите мне парочку препаратов в вену, учреждение здравоохранения тут у вас или нет?

Окажись на месте Станислава Терещенко кто угодно еще, любой другой прокурорский работник на выбор, он бы не долго думал, тем более, что и везти меня далеко не требовалось. Доставить с этажа на этаж, всего и делов. Но, Терещенко вылепили из иного теста, он не искал легких путей. Они ему, в результате, и не выпадали.

– Звони в ГАИ, Сергей, – буркнул он Новикову. – Я хочу знать, где ездила эта машина с восемьдесят седьмого года по девяносто седьмой. И – кто на ней ездил? Давай, шевелись, время не ждет.

Прапорщик взял под козырек. Пока он исполнял поручение, Терещенко связался сначала с мэрией, явившейся на смену советскому исполкому, а затем и с архивом республиканской прокуратуры, куда за давностью лет передали дело, потребовавшееся ему позарез. Оба, и Терещенко, и Новиков, истратили на переговоры еще с полчаса. Выкурили по пачке сигарет (гоняли водителя Степу в ближайший табачный ларек, пополнять запасы), сломали несколько копий с невидимыми и неведомыми мне абонентами, но, в конце концов, на удивление, докопались до истины, удостоверились в том, в чем я и без того нисколько не сомневался. «Газон», обнаруженный нами на заднем дворе мастерских, действительно, некогда принадлежал охотничьему хозяйству, егерем которого трудился Григорий Ханин, рецидивист, ранее судимый за убийство. Именно эта машина фигурировала в деле о ДТП двенадцатилетней давности. После ликвидации зверофермы, она оказалась в собственности городских властей. Последние, с барского плеча, передали ее районной больнице, после того, естественно, как само дело было закрыто. Как только смысл открытия дошел до обоих следопытов, прапорщик взялся за голову (надо полагать, закружилась). Терещенко буркнув – твою ж мать, выронил изо рта тлеющий окурок, а затем, спохватившись, размазал его ногой по паркету.

– Какие будут наши действия? – спустя пару минут спросил прапорщик. Ему было хорошо, не он играл первую скрипку.

– Пошли отсюда, – фыркнул Терещенко, хватая меня под руку. – Эй, Степа, давай помоги.

Втроем они вытащили меня на свежий воздух, позабыв попрощаться с пораженными бухгалтерами, те так и стояли, разинув рты. Наше отступление из больницы дезорганизованностью немного напоминало бегство остатков наполеоновских полчищ из России. В вестибюле, который мы проскочили, не оглядываясь, на одном дыхании, кто-то из персонала, очутившись поблизости, попробовал заступить нам дорогу, сказав, что человека в подобном моему состоянии, следовало бы оставить на попечение врачей. Терещенко энергично отмахнулся:

– С дороги!

В салоне «Волги», куда мы буквально ввалились, предупредительный водитель Степа предложил мне хлебнуть кофейку. Я осушил залпом пластиковую чашку от термоса, за ней вторую, и мне стало немного лучше. Удостоверившись в этом, Терещенко распорядился:

– Поехали.

– Куда ехать-то, Станислав Казимирович? – уточнил Степа.

– Пока – прямо вперед…

Мы тронулись. Заместитель Калиновского прокурора обернулся ко мне, перегнувшись через переднее сидение.

– Как себя чувствуете, Журавлев?

– Бывало и получше, но жить можно, – я попытался улыбнуться, но, не вышло.

– Сможете найти место, где совершили наезд на мотоцикл капитана Репы?

– Но, – начал я, подумав, как же это возможно, если капитан Репа, насколько я понял, скончался задолго до того, как был раздавлен моим грузовиком. Который, в свою очередь, уже лет десять, как превратился в нетранспортабельную руину.

– Никаких «но»! – отмахнулся прокурор, – Все «но», какие только есть, давайте отложим до возвращения в мой служебный кабинет.

– Хорошо, – промямлил я. Мне только и оставалось, что радоваться его поразительному долготерпению и педантизму. Он, похоже, искренне хотел во всем разобраться. И, в отличие от меня, пока не утратил надежду, что преуспеет на этом поприще.

– Вот и договорились, – кивнул Терещенко, оборачиваясь к водителю. – Давай, Степаныч, погоняй, пока не стемнело.

Я покосился на бортовые часы, вмонтированные по центру торпеды. Стрелки показывали без четверти шесть, следовательно, рабочий день подходил к концу. Или, даже уже подошел. Впрочем, он ведь у прокуроров ненормированный. Ну, а подозреваемых, как известно, вообще никто не спрашивает. Мне казалось, он начался на рассвете в позапрошлом веке и закончится, когда минует тысяча лет.

Как только Калиновка осталась позади, а прямо по курсу замаячило шоссе с указателем, тем самым, что мы проскочили ночью с Ольгой и Игорем, я, спохватившись, напомнил им о водителе скорой, оставленным связанным в лесопосадке. Не помнил, упомянул ли об этом факте на бумаге. Я не хотел, чтобы его ночью задрали какие-нибудь хищники, одичавшие собаки или, скажем, росомахи. От кого-то слышал, что они еще попадаются в Крыму.

– Не о чем беспокоиться, Сергей Николаевич, – почти весело откликнулся Терещенко, – он уже сидит.

– Где сидит? – не понял я.

– Как это, где? Где ему и полагается, как подозреваемому в целом ряде преступлений. В камере…

Я затаил дыхание, потом не выдержал:

– Значит, вы мне поверили?!

Терещенко неопределенно хмыкнул. Степа, включив левый поворотник, пошел на обгон автобуса. Вечером дорога оказалась не столь безлюдной, как ночью.

– Видите ли, Сергей Николаевич, – молвил Терещенко, как только мы завершили маневр, – в том, что касается преступной деятельности Афяна и его приспешников – у нас есть веские основания доверять вашим показаниям.

– Какие?

– Какие, не ваше дело, – отрезал заместитель районного прокурора. – Есть, и точка. А вот ваши россказни о встречи с группой Репы и Ханина сводят ценность ваших обвинений в адрес Афяна к нулю.

– Потому, что Репа умер?

– Давно умер, – глухо сказал прокурор. – Настолько давно, что я бы вообще не стал с вами возиться, если бы не удостоверение и пистолет. ПМ, изъятый у вас Новиковым, был табельным оружием капитана…

Я давно подозревал, что рано или поздно услышу нечто подобное, потому приступ паники, навестившей меня, оказался не столь масштабным, как следовало ожидать. Дорого бы дал, чтоб потереть виски, бесполезное, но уже вошедшее в привычку действие, да руки оставались скованными наручниками. Попытался переключиться на другое. Воспользовавшись моментом, спросил, о каких приспешниках Афяна он говорит, не о двух ли бандитах, что я оглушил, а то и убил утром в кабинете доктора. Терещенко, кряхтя, полез в карман брюк, вытянул полупустую, жеванную желтую пачку с верблюдом на этикетке, закурил. Я терпеливо ждал. Когда уже разуверился, что получу ответ, он заговорил.

– Видите ли, Журавлев, какая штука… Афян показывает, что когда вы сегодня на него набросились, он был один.

– Один?! – я не поверил своим ушам. – Невероятно!

– Невероятно, – холодно подтвердил заместитель Калиновского прокурора.

– Кроме Афяна, там еще была медсестра. Толстая такая. Широкая. Глафира Ивановна, если не ошибаюсь.

– Не ошибаешься, – заверил меня прапорщик Новиков. – Ты ж себя за ее племянника выдавал.

– Не я, а Афян выдавал меня за ее племянника, – довелось вносить ясность мне.

– Без разницы, – фыркнул прапорщик. – Не видела она сегодня утром ни тебя, ни посетителей, которых ты описал.

– Да она их связывала липкой лентой…

Терещенко промолчал. Прапорщик отделался невыразимо желчной ухмылкой, не так скептической, как язвительной и злой.

– Вы мне снова не верите? Хотите сказать – и те двое, тоже призраки? В том смысле, что числятся умершими…

Терещенко, приспустив стекло, выбросил наружу окурок.

– Нет, Журавлев, отчего же. Эти, как вы выразились, двое, которых вы, по вашим словам, избивали, а затем скрутили по рукам и ногам, абсолютно живые, более того, весьма уважаемые люди.

Я даже не знал, радоваться ли мне этой новости или, напротив, огорчаться. Не сдержав эмоций, осведомился у него, настолько ли они уважаемые, что могут позволить себе организовывать охоту на людей.

Ухмылка сползла с физиономии прапорщика. Терещенко вставил в рот новую сигарету. Она оказалась надломанной и отказалась гореть.

– Это все слова, Журавлев, – вздохнул он. – Голословные обвинения. Пожалуй, потянут на злостную клевету. Если станете упорствовать, конечно…

– Все вопросы к Афяну, – парировал я. – Это он так сказал. Вы же прослушали запись.

– Афян, Сергей Николаевич, вам завтра в глаза плюнет и расскажет, что действовал в состоянии аффекта. Или, что возвел на себя напраслину, поскольку вам хотелось ее услышать. Что вы его вынудили их оговорить, наконец. Вот он и оклеветал достойных людей. Чего не скажешь, когда на мушке держат…

– Вы этих отпетых бандитов достойными людьми называете?!

– С этими бандитами, Журавлев, министры полагают за честь поручкаться, – устало заметил прокурор. – Только они, заметьте, далеко не до каждого министра нисходят. Одним жмут, другим раздают подзатыльники. Это вам так, не для протокола…