Текст книги "Салават-батыр (СИ)"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

XIV

Проводив Николая Рычкова в Оренбург, Салават сразу же уехал на тебеневку, чтобы проверить перезимовавший гурт. На обратном пути он то и дело останавливался, чтобы полюбоваться оживающей природой. Заставившая себя ждать весна наступала стремительно. Под жаркими лучами солнца освобождалась и покрывалась нежной зеленью земля. Возвращавшиеся из теплых краев птицы, суетясь и крича, вили гнезда.

Одну из елей облюбовали воробьи, перелетавшие с чириканьем с одной ветки на другую. На стоящей возле самой дороги сосне устроился пестрый дятел. Постучав длинным клювом по высохшей ветке, он издал клик и упорхнул в ту сторону, откуда доносилось воронье карканье.

«Эх, не удалось показать Николаю тетеревиные и глухариные игры!» – пожалел Салават.

Вернувшись домой, молодой отец подхватил на руки сыночка и, растормошив его, стал играть, заставляя его подпрыгивать у себя на коленях и при этом приговаривая:

– Хатес, хатес, хатес ток, ты мой маленький сынок…

В это время появился Юлай.

– Улым, худые вести из Ырымбура.

Салават замер, уставившись на отца.

– Какие вести?

– Ко мне один человек из Ырымбура заезжал, про большую заваруху в Яицком городке рассказывал. Генерал Траубенберг, тот самый, с которым я в прошлом году за калмыками гонялся, велел казаков схватить за то, что народ баламутили. Но по дороге в Ырымбур их отбили. Тамошние казаки собрались после этого и стали генералу свои требования высказывать. А тот ни в какую. Прождали казаки дня три. Пока ждали, на улицах да на берегу костры жгли, чай распивали. Потом взяли иконы, кресты и к генералу всей толпой повалили. А тот стал палить в них из пушек. Много людей полегло, остальные разбежались в разные стороны. Но нашелся один смельчак, не испугался и с криком бросился, размахивая шашкой, против пушек. А за ним – остальные казаки. Генерала и еще кое-кого в куски изрубили, а тех казаков, что за него были, в зиндан заперли. Не поздоровилось тамошнему атаману Тамбовцеву и старшинам. Казаки их закололи, а после пошли богатых грабить.

– Страшное дело! И когда это случилось? – поежившись, спросил с волнением выслушавший рассказ отца Салават.

– В этом году, в январе.

– И что?.. Теперь нас пошлют на расправу с яицкими казаками?

– Да нет, такого приказа от губернатора Рейнсдорпа пока что не поступало. Сказывают, будто Абей-батша[57]57
  Так башкиры называли Екатерину II.


[Закрыть] велела из Москвы генерала Фреймана послать. Не сегодня завтра он уже должен в Яицком городке быть.

– Значит, прольется кровь.

– Много крови, – вздохнув, сказал Юлай. – Хоть бы башкортов в покое оставили. Гренадеры пощады не ведают!

– Навряд ли, атай. Если бы губернатор на нас рассчитывал, то не стал бы подмогу из Москвы требовать. Не верит он башкортам, – заключил Салават, нахмурив брови.

– Как знать, улым, как знать… – задумчиво произнес Юлай. – Пускай уж нас не впутывают, храни нас Аллах. Яицкие казаки, видать, тоже не сидят сложа руки. Одних гонцов они к Абей-батше послали, во всем своего атамана да генерала Траубенберга винят. А других – к казахскому хану. Просят помочь, когда Фрейман нагрянет.

– Если казахи согласятся, может и нам вмешаться? Надо же когда-нибудь начинать… – сказал Салават.

– Погоди, улым, не горячись, – прервал его отец. – Мы ведь еще не все знаем. Может, мне в Ырымбур съездить?

– Я и сам могу туда сгонять, атай. Заодно кой-какую обновку для детишек прикуплю да племянникам гостинцев привезу.

– Что ж, поезжай, коли так, – согласился отец.

* * *

Приехав в Оренбург, Салават первым делом разузнал, где проживает академик Рычков и, не откладывая, направился к его одноэтажному кирпичному дому, располагавшемуся в самом центре города.

На его стук вышла русоволосая женщина в длинном сером платье с кружевным воротничком.

– Вам кого? – спросила она, и узнав, что перед ней Салават, мило улыбнулась. – A-а, добро пожаловать, проходите.

– Благодарствую.

Впустив его в просторную переднюю, женщина представилась:

– А меня Аленой Денисьевной величают. Я – жена Петра Ивановича.

Сказав это, она постучала в одну из дверей и крикнула:

– Петруша, выгляни-ка. К тебе гость пожаловал.

Рычков вышел в полутемный коридор и, приглядевшись, узнал Салавата.

– Ба-а, кого я вижу! – радостно воскликнул он, бросаясь к нему с объятиями. – Дорогой мой!..

Не привыкший к такому обращению посторонних Салават невольно отстранился, но тут же протянул вперед обе руки.

– Как поживаете, Петр Иванович?

– Слава Богу, – ответил Рычков и вдруг поморщился, когда Салават пожал ему руку.

– Ой, ой, не жмите так сильно…

– Простите, Петр Иванович! – сконфузился тот.

– Теперь-то уж нетрудно поверить в то, что Салават-батыр медведя кинжалом заколол! – сказал он, переглядываясь с женой.

Пригласив гостя в свой кабинет, Рычков предложил ему массивное кожаное кресло.

– Прошу вас, присядьте!

– Рэхмэт!

– Как поживают отец-мать, жены, детишки и другие родственники?

– Слава Аллаху, пока все живы-здоровы, – ответил Салават и сообщил, что приехал на базар за покупками.

– Хорошо, очень хорошо…

Пока они перебрасывались с Рычковым первыми фразами, Салават успел заметить, что во внешности шестидесятилетнего ученого произошли изменения. Его карие глаза потускнели и казались грустными. Количество оспинок-щербинок вокруг носа как будто бы прибавилось. Зачесанные назад длинные волосы стали такими же седыми, как и его парик, в котором он появлялся на людях. Из-за опущенных плеч и сутулости он уже не казался таким высоким.

– А вот и наш Коленька! – обрадовался Рычков внезапному появлению младшего сына.

Николай прошествовал прямо к Салавату. Тепло поздоровавшись с ним, он вопросительно взглянул на отца.

– Папенька, вы мне позволите увести от вас нашего гостя?

– Разумеется, – кивнул Петр Иванович и прошел за свой письменный стол.

Покинув кабинет, Салават почувствовал себя более непринужденно.

– Как у вас просторно и красиво! Одна комната, я думаю, величиной с избу будет, – не скрывал он своего восхищения.

– Его губернатор Рейнсдорп для своей службы за казенный счет отстроил. Позже он переехал вместе со своей канцелярией в двухэтажное здание напротив, а этот дом отцу отдал, когда наша семья сюда из Спасского перебралась, – объяснил Николай.

– Неужто губернатор такой щедрый? – поразился Салават.

– За чужой счет легко быть щедрым! – усмехнулся тот. – Свой собственный дом он ни за что не подарил бы. Не такой народ, эти немцы.

– Как, разве губернатор немец? – еще больше удивился Салават.

– Ну да, немец, – подтвердил Николай и с иронией добавил: – Добрейшей души человек… Попробуй-ка сунься к нему, когда он не в духе. Вон когда яицкие казаки взбунтовались, так он, как бы помягче выразиться, перестарался малость. А расхлебывать все уже ныне покойному генералу Траубенбергу пришлось.

– Кому-кому? – не поверил своим ушам Салават. – Тому самому генералу, который в казаков из пушек стрелял?

– Вот как? Значит, и ты о нем слыхал? – в свою очередь удивился Николай. – А ведь я знавал его. В прошлом году, весной, когда волжские калмыки с семьями в киргиз-кайсацкие степи подались, в погоню за ними генерал-майора Траубенберга отрядили…

– Мне отец про него рассказывал. Он ведь тоже в тот поход ходил, – заметил Салават.

Николай растерянно посмотрел на него, словно пытаясь что-то вспомнить, и, махнув рукой, промолвил:

– Ну да, конечно… Кстати, в корпусе генерала Траубенберга мой старший брат Андрей состоял, подполковник. Потом и я к ним присоединился. Академик Паллас поручил мне киргиз-кайсацкие степи изучить. Посчитал, что с войском надежнее будет…

Он не успел докончить, так как Алена Денисьевна пригласила всех за стол.

После ужина Николай повел Салавата осматривать город, рассказывая ему по дороге о том, что произошло в Яицком городке после январских событий.

Как оказалось, направленному Военной коллегией из Москвы трехтысячному корпусу генерал-майора Фреймана удалось в начале июня разбить казачье войско на реке Янбулат. Отвоевав и заняв Яицкий городок, Фрейман учинил над пленными расправу. Предприняв целый ряд неотложных мер по наведению порядка, он переправил большую часть повстанцев в Оренбург, где ими занялась специальная следственная комиссия. В итоге шестнадцать из главных зачинщиков были наказаны кнутом и, клейменые, с вырезанными ноздрями, отправлены на Нерчинские рудники. Около сорока казаков после битья кнутом сосланы вместе с их семьями в разные места на поселение. Кого-то определили на русско-турецкую войну, остальных главарей разжаловали в солдаты. Имущество виновных конфисковано с целью возмещения причиненных ими убытков. Кроме того, казаков принудили к непосильным денежным штрафам. После подавления бунта жизнь в Яицком городке круто переменилась.

Беседуя, приятели прошли вдоль пятикилометрового крепостного вала мимо дюжины бастионов. Молодой Рычков сообщил, что высота вала достигала местами двенадцати футов[58]58
  Один фут был равен в России 30,48 см.


[Закрыть], а то и более.

Салават заметил, что в Оренбурге достаточно много церквей, а дома – не только деревянные, но и каменные. В них располагались самые разные губернские и городские службы, конторы. Внутри города находился четырехугольный каменный гостиный двор, при котором действовал ежедневный базар. А работавший с лета до поздней осени известный всем Меновой двор располагался примерно в двух верстах от города за Яиком. Туда-то как раз и отправился Салават на следующий день, чтобы понабраться свежих новостей, послушать, что говорят о потрясших его событиях в народе.

Внешне в городе было вроде бы спокойно, но что-то все равно настораживало. Так и казалось, что покой этот мнимый, сродни затишью перед бурей. Жаждая разузнать как можно больше, Салават едва ли не до самого конца базарного дня проторчал на рынке, слоняясь по рядам и, переходя от одной лавки к другой, прислушивался к разным разговорам, внимательно ко всему присматривался. Перед самым закрытием он натолкнулся в уединенном месте на пожилого казака с пышной окладистой бородой и пристал к нему с расспросами. Тот с опаской осмотрелся по сторонам и торопливо перекрестился.

– То ли еще будет, мил человек! Так ли еще мы их тряхнем! – проговорил он вполголоса, и пока Салават собирался с мыслями по поводу услышанного, незаметно улизнул, затерявшись в толпе расходящегося базарного люда.

Часть II

I

Получив приказ графа Чернышева[59]59
  Захар Григорьевич Чернышев – президент Военной коллегии.


[Закрыть] о принятии срочных мер для поимки бежавшего в июне 1773 года из казанской тюрьмы донского казака Емельяна Пугачева, выдающего себя за бывшего императора Российского Петра Федоровича Третьего, губернатор Оренбургского края Иван Андреевич Рейнсдорп метал громы и молнии:

– Unsinn! Чушь! Какой безумец до такого додумался – себя Петром Третьим объявить, в то время как покойного государя нет в живых аж с шестьдесят второго года! На кого оный рассчитывал? И неужто граф Чернышев всерьез полагает, будто кто-то поверит в сей бред?! Нет у нас беглого казака по имени Емелька Пугачев. Нет и быть не может! – решительно заявил он, с размаху поставив подпись под текстом ответного письма для Военной коллегии. Не откладывая, он отправил его с курьером в Петербург.

А тем временем Пугачев привел свой полутысячный отряд к Яицкому городку и, убедившись в неприступности хорошо укрепленной со времени подавления мятежа крепости, двинулся дальше вверх по Яику. Назначенный еще генералом Фрейманом комендант Симонов, не отважившись преследовать его своими силами, надумал просить помощи у Рейнсдорпа. Но прямой связи с Оренбургом уже не было.

Овладев без боя несколькими укреплениями и пополнив свой отряд за счет добровольцев, самозванец дошел двадцать первого сентября до Илецкого городка, жители которого, ослушавшись своего атамана, встретили его со всеми почестями. Расправившись с непокорным начальством, приняв новое пополнение и прихватив с собой пушки, Пугачев нацелился на Рассыпную.

В самый разгар этих событий к Рейнсдорпу явился, ни свет ни заря, секретарь губернской канцелярии. Пренебрегая этикетом, Чучалов прошел прямо в его опочивальню.

– Ваше превосходительство, проснитесь, ради Бога! Дело не терпит отлагательств, – попытался растормошить он губернатора.

Ничего не соображая спросонья, потревоженный генерал с трудом разомкнул заплывшие веки, приподнялся на локтях и заорал:

– Donnerwetter![60]60
  Черт побери! (Гром и молния!) (нем.).


[Закрыть] Не морочьте мне голову. Какие еще могут быть дела в столь ранний час?! Дела днем делаются! Пожар, что ли, где случился?..

– Пострашнее пожара, Ваше превосходительство! – дрожащим голосом ответил секретарь.

Поняв, что произошло что-то из ряда вон выходящее, губернатор резко поднялся и, спустив ноги на пол, уселся на краю кровати.

– Говорите, я вас слушаю, – упавшим голосом произнес он.

– Тот самый донской казак, что себя за царя Петра выдает, сбежав из казанской тюрьмы, успел в наши края пробраться и местных казаков взбаламутить…

– Ах, оставьте, я этому не верю! – в досаде отмахнулся Рейнсдорп и обхватил обеими руками разламывающуюся от боли голову.

– Весьма сожалею, Ваше превосходительство, но это правда. Уж вы мне поверьте, – умоляющим тоном произнес Чучалов. – Казаки под началом Пугачева Будоринский форпост захватили, у Яицкого городка побывали и даже Илецкий взять успели…

– Urn Gottes willen![61]61
  Боже мой! Какой ужас! (нем.).


[Закрыть] И откуда у вас такие сведения?

– От офицера, прибывшего из Яицкого городка.

– А почему меня прежде не оповестили?

– Донесение от коменданта Симонова шло окольными путями и на неделю запоздало.

– Где ж теперь ваш офицер?

– В приемной дожидается. Позвать?

– Не надо, – мрачно сказал губернатор, окончательно приходя в себя после вчерашних обильных возлияний. Он молча нырнул в атласный стеганый шлафрок и, затягивая на ходу пояс, вышел к ожидавшему его офицеру.

Рейнсдорп внимательно выслушал сбивчивый рассказ взволнованного посланника.

– Да, плохи, видать, наши дела. Я-то уж думал, что после учиненного суда мы у них напрочь отбили охоту бунтовать… – вздохнул он, отпустив офицера. – Как же нам теперь быть, как поступить?

– Надобно нарочного в Петербург послать, Ваше превосходительство. Пускай подкрепление пришлют, – ответил секретарь канцелярии.

– Вы так полагаете? – неуверенно спросил генерал, склоняя лысую голову на обнажившуюся из-за распахнувшегося халата волосатую грудь. – Может, вы и правы, но я боюсь, что меня там неправильно поймут. Я ведь только на днях депешу отправил с подтверждением, что Пугачева у нас нет. И ежели я нынче свой же рапорт опровергну, вы представляете себе, в каком положении я могу оказаться?!.

– А что делать, Ваше превосходительство? Иного выхода я не вижу, – сказал Чучалов, пожимая плечами, и осторожно добавил: – Ради бога, я вас умоляю, возьмите себя в руки. – Он немного помолчал и вдруг воскликнул: – Кстати, я пригласил воеводу с товарищем и еще кое-кого. Они ждут ваших распоряжений.

Рейнсдорп застыл в нерешительности на месте. Без парика, с всклокоченными по обеим сторонам лысины волосами и в домашнем халате он выглядел, против обыкновения, неопрятным и приземистым. Его выпиравший живот впервые показался Чучалову таким огромным, а ноги – тощими, как у цыпленка.

– Ваше превосходительство, нам нельзя медлить, – напомнил он генералу.

– Однако, каков разбойник сей Пугачев, сколько страху нагнал! – невесело усмехнулся тот и, задумавшись на мгновенье, с сомнением спросил: – Неужто тот казак и в самом деле для России столь серьезную угрозу представляет?

– Кабы не представлял, вряд ли бы граф Чернышев так всполошился, Ваше превосходительство.

– О, я хорошо знаю президента Военной коллегии. И, замечу вам, у графа есть такая наклонность – излишне все драматизировать. Посему, покамест мы все как следует не выясним, предаваться панике не будем.

Секретарь, досадуя в душе на нерасторопного губернатора, топтался на месте, лихорадочно придумывая, как бы его переубедить.

– Ваше превосходительство, – осмелился он возразить ему в который раз, – ежели мы не примем срочных мер, все укрепления по яицкой линии окажутся не сегодня завтра в руках Пугачева.

– Donnerwetter! – снова чертыхнулся, негодуя, генерал. – Неужто некому с негодяем справиться?!

– Вся беда в том, что казаки сами ворота открывают и сотнями на его сторону переходят. Эдак бунтовщики, чего доброго, и на Оренбург замахнутся.

Настойчивость секретаря канцелярии возымела, наконец, должное действие, заставив Рейнсдорпа осознать всю меру опасности, исходящей от самозванца.

– Увы, с большой неохотой, но я вынужден признаться, Петр Никифорович, что вы правы, – сказал он, порывисто вставая, и вскоре скрылся за дверью, ведущей в его апартаменты.

Ивану Андреевичу Рейнсдорпу было не до завтрака. С усилием крякая, натянув на ноги ботфорты и облачившись в нарядный мундир, он вышел в коридор и, нахлобучивая на ходу парик, поспешил к военным, загодя приглашенным предусмотрительным Чучаловым.

Представ перед собравшимися, губернатор несколько раз причмокнул и начал:

– Господа, хочу предупредить вас сразу, у нас нет времени рассиживаться. Дело приняло самый неожиданный и весьма серьезный оборот!.. – От волнения у генерала перехватило дыхание. Он приостановился, судорожно втягивая в себя воздух, потом, немного придя в себя, принялся обрисовывать сложившуюся обстановку. Окончательно успокоившись, он вспомнил о своем высоком сане и, надувшись, как индюк, отдал первые распоряжения.

Озадачив своих помощников, губернатор с пафосом напутствовал их:

– Принять все меры для борьбы с бунтовщиками!.. Действуйте! С богом!

Сразу же после того, как участники совещания разошлись, к старшинам башкирских волостей и дорог были посланы в срочном порядке гонцы с предупреждениями о появлении шаек Емельяна Пугачева, выдававшего себя за императора.

II

Не прошло и получаса с того момента, как курьер вручил Юлаю Азналину приказ губернатора, и вот уже скачут к аулу, вздымая дорожную пыль, еще двое всадников.

Юлай, созвавший было сородичей на совет, завидев приближающихся с невообразимой скоростью конных казаков, запнулся на полуслове.

– Что еще стряслось?

Подъезжая к толпе башкир, казаки осадили взмыленных коней, и один из них громко спросил:

– Нет ли среди вас старшины Шайтан-Кудейской волости Юлая Азналина?

– Я тут, – отозвался Юлай и подошел к незнакомцам.

– Вот вам манифест, – сказал верховой и вручил ему бумагу.

– Какой такой манифест?

– Царев.

– Про что?

– Как прочитаете – узнаете, – бросил через плечо казак, поворотив коня назад. Не успели башкиры опомниться, как оба всадника растворились в быстро удаляющемся облаке пыли.

Народ застыл в ожидании, не сводя глаз с только что доставленной бумаги.

– Это тоже от губернатора? – спросил мулла.

Оставив его вопрос без ответа, Юлай протянул послание Салавату:

– На-ка, улым, почитай, что там батша пишет!

– Так ведь здесь по-русски написано.

– Ну и что. Как написано, так и читай. Потом разъяснишь, что к чему.

Салават вначале быстренько пробежал глазами текст, потом приступил к неторопливому чтению.

«Самодержавного амператора нашего, великого государя Петра Федаравича всероссийского и прочая, и прочая, и прочая!

Во имянном моем указе изображено Башкирскому народу: как вы, други мои, прежним царям служили до капли своей до крови, деды и отцы ваши, так и вы послужите за свое отечество мне, великому амператору Петру Федаравичу. Когда вы устоите за свое отечество, и ни источет ваша слава от ныне и до веку и у детей ваших. Будите мною, великим государям, жалованы… И каторые мне, государю, амператорскому величеству Петру Федаравичу винныя были, и я, государь Петр Федаравич, жаловаю я вас: рякою с вершин и до усья и землею, и травами…

Я, велики государь ампиратор, жалую вас Петр Федаравич.

1773 года сентября 23 числа».

Не разобравшие ни слова акхакалы окружили Юлая и Салавата и засыпали их вопросами.

– Про что написано?

– Абей-батша сама эту бумагу писала?

– Не томите. Объясните по-нашему, что это за письмо.

Салават поднял руку, требуя тишины.

– Абей-батша тут ни при чем. Это письмо Петр Федорович Третий написал, бывший император, – начал он.

– Вот те на! Тот батша вроде бы давным-давно помер!

– Нет, Петр-батша выжил, – уверенно сказал Салават. – Он долго скрывался, потом до наших краев добрался и объявил Абей-батше войну.

– Ну хорошо. Положим, он победит, отнимет у нее тэхет[62]62
  Престол.


[Закрыть], а нам-то, башкортам, какой от этого прок?

– Тут про все написано, – отвечал Салават, тыча пальцем в манифест. – Петр-батша обещал нам волю дать и земли-воды наши вернуть.

– Иншалла! – воскликнул кто-то. И толпа возбужденно загудела.

– Услышь, Ход ай, наши молитвы!

– Неужто нам и впрямь суждено опять своей земле хозяевами быть?!.

Много повидавший в должности старшины Юлай хорошо понимал, что радость его сородичей преждевременна.

– Вы как та самая килен, что свекрови платье сшить обещала, не успев еще ни нити спрясть, ни ткани соткать. Рано нам радоваться, йэмэгэт. Я ведь только что вам указ губернатора показывал. А он так прямо и говорит, что тот атаман – ялган батша[63]63
  Лжецарь, самозванец.


[Закрыть].

– Кому ж тогда верить? – вздохнул Арыслан-мулла, разводя руками.

– Время покажет, – не раздумывая, ответил Юлай.

Люди притихли. Салават, чувствуя, что отец прав, засомневался. И правда, кому же теперь верить, Рейнсдорпу или обещаниям Петра-батши?

В поисках истины Салават объездил все окрестности, но так ничего и не выяснил. Те, кто был за царицу, уверяли, что человек, взбаламутивший казаков, вовсе не Петр-батша и что настоящая фамилия его Пугачев. Казаки же утверждали обратное, будто бы их атаман как раз и есть скрывавшийся до сих пор бывший российский император Петр Федорович Третий.

Видя, что Салават не находит себе места и сторонится их, Зюлейха и Гюльбазир терялись в догадках. Заподозрив неладное, они вынуждены были обратиться к свекрови:

– Кэйнэ, что-то твой сын охладел к нам в последнее время.

– Может, он себе еще одну жену приглядел?

Азнабикэ удивилась:

– С чего вы это взяли?

– Ну как же. Толком с нами не разговаривает, про детей как будто забыл. Не ласкает, как прежде, – сказала Зюлейха.

– Да, что-то непонятное с ним творится, – закивала головой ее кюндаш Гюльбазир.

– А вы не пробовали с ним переговорить? – невозмутимо спросила свекровь.

– Так ведь он к нам даже не подходит.

Азнабикэ обхватила за плечи обеих и с улыбкой сказала:

– Ладно, невестушки. Не горюйте. Сперва я сама все разузнаю, а потом к вам загляну.

Она тут же вышла на улицу и пошла искать Салавата.

– Улым, – окликнула она, увидев сына.

– Да, эсэй?

– У тебя все хорошо? Ты не захворал?

– Не захворал. А почему ты спрашиваешь?

– Потому как я вижу, что ты сам не свой.

– Да нет, эсэй, я такой, как всегда.

– В том-то и дело, что не такой, улым. Изменился ты в последнее время. Ты, часом, не влюбился?

Салават низко опустил голову и, не смея взглянуть матери в глаза, спросил:

– Зачем тебе это, эсэй?

– Ну как же, улым! Ведь я мать. Я должна знать, о чем сын мой тужит. И невестки за тебя беспокоятся.

– Нет причины, чтобы беспокоиться, ни у тебя, ни у них. Зюлейху и Гюльбазир я не разлюбил и ни в кого больше не влюблялся. У меня совсем другие заботы, эсэй.

– Какие? – встревожилась Азнабикэ.

– Никак не могу допытаться, кто такой Пугачев, которого все клянут. Может, он и впрямь батша?

– Ах, вон ты про что, улым. Мне про того человека отец твой рассказывал… – тихо сказала мать и покачала головой. – Эй, балам, нам-то с тобой какая разница, настоящий он батша или нет.

– Как же, эсэй! – горячо воскликнул Салават. – Он ведь слово дал вернуть нам, башкортам, наши земли-воды и волю. Да я за такого человека в огонь и воду пойду, если потребуется. Жизни своей не пожалею, эсэй!

 
Я не знаю Пугачева,
Не видал его лица.
Он пришел к нам в степи с Дона.
Кто же он: казак ли, царь?
 
 
            Все равно: батыр он русский,
            За народ он, сердцем яр.
            Бьет чиновников царевых,
            Генералов и бояр.
 
 
Он дарует нам свободу На родной земле везде.
Может птицей виться в небе,
Плавать рыбою в воде.
 
 
           И тогда своей землею
           Будет править сам башкир,
           И на вольные кибитки,
           Словно песнь, прольется мир![64]64
  «Песня о русском богатыре». Перевод Вл. Филова.


[Закрыть]
 

Азнабикэ не стала с ним спорить.

– Великая у тебя цель, улым, – сказала она, с почтением и нежностью глядя на сына, и тихонько пропела ему:

 
Ух да ох – одинокая стонет сова —
Странника печальная подруга.
Кому только ложем она не была,
Трава пустынного луга?
Оседлав аргамака, жестокий хан
Кого пешим не водил за собой он?
И где только голову не слагал
Башкорт-егет, славный герой.
За пазухой птица вьет гнездо,
Комары да мухи в усах кишат,
Батыр, бесстрашно принявший бой,
На поле брани остался лежать.
Если верный конь будет рядом со мной,
Если доброго молодца встречу в пути я,
Не скажу, что друзей нет,
                   что враги – толпой.
Цепями сковать себя я не дам
                   и не склоню головы,
Недаром зовусь я батыром.
Драться буду до победного крика
                   иль до последнего вздоха,
Отважно биться, не ведая страха.
Благословенья испросив у Аллаха,
За врагом пойду
                   и за все ему отомщу.
 

– Я понял, что ты на моей стороне, эсэй, – обрадовался Салават, с благоговением прослушав кубаир. – Спасибо тебе, родная моя, за поддержку!

– Да поможет тебе Аллах свершить задуманное, улым, – Азнабикэ потрепала сына по щеке и поспешила к невесткам, чтобы поскорее успокоить их.