Текст книги "Салават-батыр (СИ)"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Так ведь Хлопуша самолично их и выложил, не стал утаивать, – с раздражением заметил Пугачев, беря в руки губернаторские бумаги. Пробежав одну из них глазами, как будто читает, он разорвал враз все три листа и швырнул их огонь. – Видал? Вот и вся недолга. Остались казаки без генеральских указов. Уж теперь-то твоя душенька довольна?

Овчинников обиделся.

– Поступай, как знаешь, ваше величество. Воля твоя. Мое дело – предупредить…

Как оказалось впоследствии, Пугачев не ошибся, поверив незнакомцу. Претерпевший за свою жизнь немало лишений и наказаний Афанасий Тимофеевич Соколов, по кличке Хлопуша, подосланный Рейнсдорпом с целью просветить наивных казаков и с их помощью изловить самозванца, многократно оправдывал его доверие. Вместе с жителями деревень, расположенных по берегам реки Хакмар, и вверенными ему людьми он захватил Бугульсанскую и Стерлитамакскую пристани и прошелся по заводам, отстроенным на отнятой у башкир территории, снабдив пугачевские войска оружием, порохом, пушечными ядрами, одеждой и провизией.

Не засиделся в ставке и Салават. Пугачев поручил ему заняться активным вовлечением в борьбу башкирского населения, а сам тем временем пошел на Оренбург.

V

Узнав о неотвратимом приближении войск Пугачева, губернатор Оренбурга Рейнсдорп едва не лишился чувств. Выйдя из оцепенения, он первым делом распорядился подготовить стены и укрепления к обороне, перенести в город из небольших крепостей боевое снаряжение, продовольствие и фураж. Приняв экстренные меры, генерал созвал на совещание главных чиновников.

– Господа, мы с вами оказались в наитруднейшем положении. Как вам известно, главные силы русской армии задействованы на русско-турецких фронтах и брошены на наведение порядка в Польше, – сказал губернатор, задыхаясь. – По этой самой причине центр не может обеспечить нас достаточным подкреплением. Ну а что касается рот, направленных по приказу его сиятельства графа Чернышева из Санкт-Петербурга и Москвы, то лишь сам господь бог ведает, когда оные до нас доберутся! Между тем казачество наше не вполне благонадежно. Участились случаи массовой измены. Войско же самозванца, соответственно, приумножается. Жду прибытия генерал-поручика Деколонга с сибирским корпусом, отрядов казанского губернатора фон Бранта и формирований коменданта Троицкой дистанции бригадира Фейрвара, но надеяться на их скорую помощь пока что не приходится. Такие вот обстоятельства, господа… Давайте же сообща подумаем, как нам быть, что делать. То ли нам своими силами против бунтовщиков от Оренбурга оттеснить, то ли помощи извне дожидаться?

Мнения участников совещания разделились. Голоса тех немногих, кто считал недостойным отсиживаться в крепости и выступал за начало боевых действий имеющимися в наличии резервами, не нашли поддержки противоположной стороны. Большинство было напугано успехами противника и, выражая сомнение в благонадежности гарнизонных солдат и казаков, высказалось против выведения их из Оренбурга.

Рейнсдорп послушался последних, но когда пугачевцы напали на Меновой двор, вынужден был выслать против них отряд, которому удалось отразить их атаку. Через несколько дней войско вновь выступило из города, чтобы сразиться с повстанцами, но было встречено массированной пушечной пальбой. Не выдержав натиска, оренбургские казаки отступили.

Не желая рисковать своими людьми понапрасну, Пугачев, подошедший вплотную к стенам города, на штурм не решился.

– Спешить не станем. Попробуем их измором взять. Тогда и зачнем, – сказал он и, приказав взять город в кольцо окружения, отправился со своими приближенными в находящуюся неподалеку Бердскую слободу[67]67
  Слобода Берда, где проживали свободные от крепостничества русские крестьяне, находилась в шести-семи километрах от Оренбурга на реке Сакмара.


[Закрыть].

В просторном доме казака Константина Ситникова для него были приготовлены «царские покои» среди обитых сусальным золотом стен и с соответствующей пышной обстановкой: дорогой мебелью, коврами, зеркалами и всевозможной утварью, доставленными из летних усадеб губернатора и прочей оренбургской знати. При «его императорском величестве» состояла «гвардия» из двадцати пяти яицких казаков.

Проснувшись как-то поутру, Пугачев почти целый час провел в молитвах, беспрестанно крестясь на образ в переднем углу. Потом он долго простоял перед портретом цесаревича Павла Петровича, рядом с которым красовалось «государево» знамя.

– Как тебе живется-можется, сынок, наследничек мой единственный? – жалобно вопрошал он. – Кабы не мать твоя окаянная, немка Катерина, разве б скитался я так, разве б мучился! Однако ж обещаю тебе, отрада моя, все равно мы с тобой когда-нибудь вместе сойдемся. Жди меня, кровинка моя! Как возверну себе престол великого деда мово Петра Первого, так заживем мы с тобой, Павлуша, припеваючи, не ведая ни печали, ни забот!..

Казаки, наблюдавшие издали эту сцену, прослезились.

– До чего ж царь-батюшка по сыну своему стосковался!

– Токмо об нем, сердешный, и думает, – перешептывались они.

Делая вид, будто он ничего вокруг себя не замечает, Пугачев приник к портрету и запечатлел на изображении Павла долгий поцелуй. Потом он прошел к поджидавшим его в соседней комнате помощникам, и они вместе вышли из дому.

Снаружи было сыро, холодно и ветрено. Шел мокрый снег.

В каждую избу понабилось казаков. Кому места в домах не хватило, приспосабливали под жилье бани, сараи да амбары. Остальные, в том числе и башкиры, рыли в спешном порядке землянки.

– Каково ж им будет в таких логовищах зиму зимовать! – сочувственно заметил Пугачев. Шагавший рядом с ним Зарубин-Чика кивнул головой.

– И вправду, Ваше величество, трудновато придется! Один у нас выход – поскорее Ренбург взять.

– Не пори горячку, – сказал ему атаман Овчинников. – Надобно сперва подмоги дождаться. Вон, Кинзя Арсланов обещался людей с собой привесть.

– А может ему не с руки показалось столь народу собрать? – засомневался Зарубин-Чика.

– Кинзей не из тех, кто слова на ветер бросает, – уверенно произнес Пугачев. – Он меня уж который раз выручал! Окромя писаря Идерки, Кинзей со своим сродственником Кутлукильдой, почитай, с самого начала у меня на службе. Они первые на мои указы откликнулись да сами же манифесты мои развозили.

– Так-то оно так, токмо примечаю я, как наше бездействие казаков губит, – вздохнул Зарубин-Чика.

И тогда Овчинников, разделявший его тревогу, предложил:

– А мы сделаем так, чтобы им недосуг было дурака валять. Пускай покамест постреливают время от времени… Что скажете, Ваше величество?

– Я согласный, – махнул рукой Пугачев и отдал приказ начать стрельбу.

Осаждаемые тут же ответили мятежникам встречным огнем…

Тем временем Пугачев собрал тысячу с лишним стрелков и, тайно проведя их берегом к городским стенам, велел палить из всех орудий. Стоявшие начеку егеря стали тут же отстреливаться и постепенно перешли в наступление. Не ожидавшие этого пугачевцы пошли на попятный, отступив к церкви.

Наутро, несмотря на промозглую погоду, казаки занялись перетаскиванием пушек на новые позиции. Одну установили на церковной паперти, другую втащили на колокольню, остальные разместили на пригорке, примерно за версту от города. После этого перестрелка возобновилась.

К вечеру подул студеный, пробирающий до самых костей ветер. Началась метель. Не выдержав, мятежники вынуждены были прекратить огонь и вернуться в слободу.

Генерал Рейнсдорп незамедлительно воспользовался наступившей передышкой и приступил к починке поврежденных сооружений. Определив наиболее важные в стратегическом плане точки, он занялся расстановкой вверенного ему военного гарнизона.

За всю ночь генерал ни разу не сомкнул глаз. Только он было собрался прилечь, как к нему явился с каким-то срочным донесением секретарь канцелярии.

– Ваше превосходительство, у нас есть сведения, что число людей в лагере самозванца не только не снизилось, а напротив, удвоилось.

Прикорнувший прямо в верхней одежде на диване губернатор быстро вскочил и тут же плюхнулся обратно.

– Как прикажете понимать? Почему удвоилось? – растерянно моргая, спросил он.

– Кинзя Арсланов собрал башкирцев и привел их в стан мятежников.

– Сколько же всего народу в слободе, вы знаете?

– По последним донесениям наших лазутчиков, в настоящий момент там находятся восемь тысяч триста душ, пять тысяч из них – башкирцы.[68]68
  Дубровин Н. Ф. Пугачев и его сообщники. – Спб., 1884, Т. 2, стр.46–47.


[Закрыть]

– А что старшины? Где гонцы, коих мы к ним посылали?

– Гонцы наши до башкирских волостей не добрались. Мятежники их перехватили и поубивали.

Генерал Рейнсдорп закрыл лицо руками и медленно покачал головой.

– Urn Gottes willen… Час от часу не легче. Стало быть, связи с башкирскими старшинами мы тоже лишились. Положение у нас, как я вижу, становится безнадежным. Что же с нами теперь будет? Если осада надолго затянется, продовольствия нам может не хватить. А начнется голод, народ в городе уже не удержишь…

– Я всецело разделяю ваши опасения, Ваше превосходительство, – сказал Чучалов. – Что может быть страшнее голода…

– Есть ли связь с Каргалами?

– Увы… – мрачно произнес секретарь, разводя руками. – Если верить перебежчику Юсупу Ибрагимову, с полтысячи каргалинских татар тоже собираются присягнуть Пугачеву. Остальные жители добровольно отправили в лагерь на продажу сено, муку, пшеницу и прочий провиант, причем по весьма сходной цене.[69]69
  ЦГАДА. Ф. 349, оп.1, ч. 2. Д. 7208, л. 15.


[Закрыть] То же самое говорил, кстати, и захваченный нашими людьми казак Анисим Трофимов…

После того как Чучалов вышел, губернатор разом обмяк и так и просидел какое-то время, не шелохнувшись. Когда он поднял голову, то заметил застывшего в дверном проеме адъютанта.

– Чего ждем-с?

– Распоряжений, Ваше превосходительство, – вытянувшись в струнку, сказал тот. В его голосе генерал различил не только заискивающие нотки, но и сочувствие.

Скользя рассеянным взглядом сверху вниз, Рейнсдорп оглядел адъютанта с головы до самых каблуков лаковых ботфорт и, зацепившись взглядом за шпоры, уставился на них так, словно видел такое в первый раз.

– Пожалуй, я немного передохну, – задумчиво произнес губернатор, не отрывая глаз от торчащих шпор. – Ежели что, немедленно разбудить!

– Слушаюсь, Ваше превосходительство.

Как только дверь за адъютантом затворилась, генерал вновь, не раздеваясь, развалился на диване и тут же захрапел.

А вот секретарю канцелярии поспать так и не удалось. Переделав несколько срочных дел, он вышел в коридор. У входной двери Чучалов неожиданно столкнулся с начальником правления Оренбургских соляных дел Рычковым и очень этому удивился.

– Что, Петр Иванович, и вам не спится?

– Мне бы с его превосходительством повидаться, Петр Никифорович.

– А что случилось?

– Слава Богу, пока ничего, – сказал Рычков. – Я об отечественной истории пекусь. И в данный момент меня личность Пугачева занимает, как и все, что с ним связано. Хотел бы ознакомиться с имеющимися у вас документами и сведениями.

– Прошу прощения, Петр Иванович, но таковые мы покамест не разглашаем. Его превосходительство не велят. Вот ежели они позволят…

– Я уж который раз сюда наведываюсь, да ему все недосуг меня принять. А ведь мне очень нужны эти материалы… Для книги, к работе над которой я приступил.[70]70
  По материалам того периода П. И. Рычков написал книгу под названием «Осада Оренбурга».


[Закрыть]

– Сожалею, но пока ничем не могу вам помочь. Его превосходительство только недавно отдохнуть прилегли. Поэтому не будем их сейчас беспокоить. – Чучалов немного помолчал, потом укоризненно покачал головой. – Эх, Петр Иваныч, мне бы ваши заботы… – Сказав это, секретарь завел Рычкова в свой кабинет и спросил: – Кстати, а что именно вас интересует?

– Да буквально все…

– Как я понимаю, в том числе и то, что происходит сейчас в стане этого злодея?

– Боже мой, само собой! – с жаром воскликнул ученый.

– Ну что ж, Петр Иванович, пожалуй, дерзну помочь, исключительно из уважения к вам и ради науки. Только придется взять с вас слово, что никто о нашем с вами разговоре не узнает, – сказал Чучалов и вкратце поведал ему о последних событиях.

…Численность разместившегося в Бердинской слободе войска Пугачева с каждым разом увеличивалась. В свободное от ежедневных учений время повстанцы совершали набеги на окрестные селения, грабя имения местных дворян, помещиков и чиновников, либо кутили, развлекаясь с супругами и дочерьми казненных офицеров.

Не уступал казакам и сам «государь». Взяв в жены юную красотку Устинью, он пустился во все тяжкие, однако даже в пьяном угаре умудрялся не терять бдительности. Пугачев постоянно проверял дозоры, беспощадно наказывал нарушителей военной дисциплины. Несколько казаков были даже повешены. С пленными офицерами и помещиками расправлялись с еще большей жестокостью. Казни совершались каждодневно. Овраги в окрестностях были уже завалены трупами…

– Каков душегуб! – воскликнул потрясенный рассказом Чучалова ученый и спросил: – Кстати, а разве он не был доселе женат?

– Устинья – его вторая жена, – сообщил секретарь. – Первую зовут Софья Дмитриевна. Она родила ему пятерых детей. Двое умерли. Старший из трех оставшихся в живых – сын Трофим. Ему лет десять. А еще две младшие дочери есть – Аграфена и, кажется, Христина.

– Где же они теперь?

– По особому указанию ее величества государыни-императрицы всю семью препроводили в Казанскую тюрьму.

– Выходит, у злодея одновременно две жены? Как же сие понимать? – недоумевал Петр Иванович.

– А чему тут удивляться? Раскольник, как сказывают, в церковь не ходит и, стало быть, веру нашу не признает, – презрительно усмехнулся Чучалов.

– Ну да, конечно, вы правы-с, – со вздохом ответил Рычков.

Секретарь канцелярии вдруг зябко поежился, потом встряхнулся и слегка потянулся.

– Прошу меня извинить, Петр Иваныч, – сказал он, медленно поднимаясь с места. – Но я вынужден признаться, что сильно утомился. Ежели я не передохну хотя бы самую малость, днем на службе от меня не будет никакого толку…

Рычкову не оставалось ничего другого, кроме как вежливо откланяться.

– Премного благодарен вам, Петр Никифорович! Остальное, смею надеяться, вы доскажете позже.

Дома его с нетерпением поджидала Алена Денисьевна.

– Почто не спишь, Аленушка?

– Помилуй, Петруша. Да как же я могу спать, когда тебя дома нет!

– Так я и знал, – устало произнес Рычков, целуя жену в лоб.

Только он начал раздеваться, как раздался пушечный залп и в тот же момент зазвенели стекла окон. Вслед за первым раздался второй, потом третий…

Прислушиваясь к звукам канонады, Рычков вначале замер, потом вдруг опомнился и бросился в переднюю.

– Я непременно должен быть с солдатами!

– В такую-то стужу? – встревоженно спросила Алена Денисьевна.

– Для меня крайне важно писать все с натуры, быть слышателем и самовидцем всего происходящего…

Рычков проворно сунул ноги в валенки, нахлобучил на голову меховую шапку, сдернул с вешалки шубу и, запахиваясь на ходу, выскочил наружу.

VI

Тем временем Салават переезжал из одного аула в другой, набирая башкир в войско Пугачева, и однажды навестил Селяусена.

– Как поживаешь, дускай[71]71
  Дружок.


[Закрыть]? – кинулся к нему тот, не скрывая своей радости.

– Хорошо, – ответил Салават.

– И каким же ветром тебя к нам в Бушман-Кыпсак занесло?

– Да вот, Петр-батша послал народ собирать. А отец твой, Кинья-агай, просил меня к тебе по пути заехать, сказать, что тебя батша к себе требует.

– Так ведь и трех суток не прошло, как я там был, – удивился Селяусен. – Случилось что?

– Да нет, пока все по-старому. Просто у батши до писарей большая нужда, кто по-нашему писать умеет.

– А ты?

– Нет, брат, такая работа не по мне. Я хочу сам с войсками Абей-батши сражаться.

– И Бугасай, как я вижу, согласился тебя отпустить?

– Еще бы. Башкортам он всегда рад, особенно конным. Он мне поручил указы повсюду развозить, своих да инородцев против войск Абей-батши настраивать. А про тебя сказывал, будто ты вместе с отцом наловчился фарманы[72]72
  Письменный указ, повеление, приказ.


[Закрыть]писать. Батша знает, что с фарманами сподручнее к народу обращаться.

– Ну и как, удается тебе людей привлечь?

– Скажу честно, многие сомневаются, не верят, что Бугасай настоящий батша. Да и яицких казаков, которые их раньше грабили, побаиваются.

– Ничего не поделаешь, придется нам всем – и башкортам, и другим – с казаками объединяться. Другого выхода у нас нет. Одним не управиться. Без помощи Бугасая от царского ярма мы ни за что не избавимся. Только он может нам помочь земли наши назад вернуть.

– А ты сам… Сам-то ты веришь, что он настоящий батша? – спросил Салават.

Его вопрос застал Селяусена врасплох. Он немного подумал и, пожав плечами, сказал:

– Нам-то с тобой какая разница, настоящий он или нет? Главное для нас то, что он против Абей-батши воюет. Это нам на руку. С такой опорой легче будет с чужаками справиться…

Обсудив с приятелем вопросы, касающиеся будущей судьбы башкирского народа, Салават поехал дальше, а сын Киньи Селяусен отправился после недолгих сборов в «царскую ставку».

По пути он заехал в несколько аулов, надеясь завербовать в свой отряд как можно больше соплеменников. Он изо всех сил старался убедить их поддержать Пугачева. От них же Селяусен наслышался о выдающихся успехах Салавата, о его доблести и бесстрашии. Емельян Пугачев сразу же оценил мужество и способности молодого человека, произведя его в полковники.

«Надо же, про то, что в ставке творится, доложил, а о своих подвигах умолчал», – отметил про себя Селяусен.

Салават действительно не щадил себя. Он стремился делать все от него зависящее, чтобы приблизить победу над ненавистным царским режимом, поскорее очистить дорогой его сердцу родной Урал от захватчиков. Почти каждая волость, где ему довелось побывать, готовила и снаряжала своих людей на подмогу пугачевцам. Большинство башкирских старшин поддались на уговоры Салавата, дав согласие примкнуть к восставшим. И лишь немногие отказались их поддержать, сохранив верность властям.

Согнанный и изгоняемый с исконных своих земель, ограбленный, унижаемый, притесняемый и беспощадно угнетаемый русскими помещиками, владельцами заводов и чиновниками, задавленный непосильными податями и беспросветной нуждой башкирский народ активно вливался в пугачевское движение.

VII

Не остались в стороне от происходящих событий и старшины тринадцати волостей Исетской провинции. Глава Мякатинской волости[73]73
  Территория Мякатинской волости отошла к Челябинской области (Касли).


[Закрыть],башкир по имени Бадаргул, прославился еще во времена восстания Батырши.

Пугачеву было известно, каким огромным влиянием и уважением пользовался среди башкир Зауралья Бадаргул Юнаев – депутат Уложенной комиссии от Исетской провинции. Поэтому появление старшины Мякатинской волости в ставке стало для него большим событием. Он был польщен.

Несмотря на это, Пугачев отнесся к Бадаргул у поначалу с некоторой настороженностью, встретив его прямым вопросом:

– Зачем пожаловали?

Бадаргул Юнаев отлично знал себе цену и вел себя с достоинством, без какого-либо заискивания.

– Как депутат, я подавал в Уложенную комиссию наказ зауральских башкортов. Но все без толку. Правители с нами не считаются. Вот я и пришел к вам, Ваше величество, в надежде, что вы нам поможете. Я решил поддержать вас.

– Ага, вот значит как, Уложенная комиссия на ваш наказ наплевала… И в чем суть оного? – деловито осведомился Пугачев.

Довольный проявленным с его стороны вниманием старшина Юнаев приступил к изложению содержания наказа.

– Вначале мы напомнили, что башкорты вошли в Рясяй по своей воле. С тех пор наши люди исправно служили, геройски защищали ее от врагов, ходили с русской армией в походы на Азов, в Ригу и Пруссию. Полгода прослужили наши люди на военной линии Оренбурга, и каждый – со своим оружием, парой лошадей и харчем. В том наказе мы просили улучшить положение служилых и жаловались на то, что пришлые люди вотчинные земли у башкир отнимают. А чтобы заводчики, помещики, дворяне и чиновники больше земли наши не трогали, чтобы узаконить то, что у нас осталось, мы потребовали выдать нам бумагу. Еще мы просили подати на воду и ручные мельницы отменить, поскольку они мешают нам земледелием заниматься. И торговать хотим без пошлин… Сами видите, требования наши серьезные, жизненные…

– Да, что там говорить, наказ важный, – заметил Кинья.

Пугачев тоже одобрил.

– Наказ ваш – не блажь. Надобно записывать то, что нам Юнаев рассказывает, – сказал он и протянул Арысланову лист бумаги. – То, что здесь будет написано, войдет в следующий мой императорский указ. Понятно?

– Понятно, – с готовностью откликнулся тот.

– Вот и ладно! – кивнул Пугачев и снова обратился к Бадаргулу: – Ну, господин Юнаев, продолжайте, я вас слушаю.

– В указе нужно отметить, что власти должны учитывать наши обычаи, – Юнаев задумался, собираясь с мыслями. – В четырнадцатом пункте наказа зауральских башкир сказано об управлении Башкирией. Отменить требование испрашивать разрешение волостного старшины или губернатора на посещение родителей или родственников, что в соседних аулах проживают. Требуем, чтобы выдали паспорта, чтобы писарями к башкирским старшинам из числа самих башкортов ставили, а не инородцев, потому как те придумывают невесть что, небылицы всякие.

– А много среди башкирцев пригодных для такого дела? – поинтересовался Пугачев.

– Да полным-полно, Ваше величество! – всплеснул руками Юнаев. – Мы так и написали в своем наказе, что ученых людей в команде у каждого старшины сыскать можно. Это все царские чиновники, это они не хотят наших людей писарями в башкирские волости назначать. Они ведь знают, кто им нужен, и посылают к старшинам всяких соглядатаев. А те обо всем оренбургским начальникам докладывают, о каждом нашем шаге. Мало того, на содержание чужих писарей с самих же башкортов деньги взимают. Вот тебе и справедливость!

– Скажите-ка мне еще вот что, – спросил внимательно слушавший его Пугачев, – какая разница между исетскими башкирцами и теми, что в Уфимской провинции проживают?

– Разница? – удивился Бадаргул. – Мы – один народ. И двадцать второй пункт наказа обсуждали вместе. Это только сказать легко, а я целых пять раз выступал с этим наказом в Уложенной комиссии и подробно разъяснял каждое наше требование. Но нас не слушают. Еще бы, мы ведь против чиновников выступаем, которые на землях наших разбойничают. А цари их покрывают…

– Я ведь не зря про Уфимскую провинцию спросил. Узнать хотел, как вы к старшине Тайнинской волости относитесь, к Ишбулатову Токтамышу. Он вроде тоже депутат. Вы с ним заодно али как?

Юнаев не торопился с ответом, так как испытывал к Ишбулатову двойственное чувство. С одной стороны, он был доволен, что тот поддержал некоторые выдвинутые ими в наказе требования, особенно те, что касались торговли, но с другой стороны, он не мог простить ему участия в подавлении восстания Батырши.

– Даже не знаю, что сказать, – пожал плечами Бадаргул. – Не сразу поймешь, что у Токтамыша на уме. Непростой он человек, рудой промышляет, вроде русских заводчиков. Широко развернулся. Куда уж ему за бедных заступаться?! Правительству продался, в свое время помог карателям с Батыршой расправиться, бунт подавить. Да и сейчас против восставших башкортов выступает.

– А когда вы с им в последний раз виделись?

– Я был у него не так давно, упрашивал Вашему величеству помочь. Так он отказался и меня отговаривал.

– Ну а вы, стало быть, советов их не послушались, верно? – весело рассмеялся Пугачев и крепко пожал Юнаеву Руку.

– Не послушался, потому как вся наша надежда на вас. Я думаю, что вы нас, башкортов, не обидите, когда трон себе вернете, – сказал тот. – Вы уж не забудьте про наш наказ, Ваше величество.

– Не сумлевайтесь, не забуду и постараюсь все в точности исполнить, – заверил его Пугачев. – Дайте токмо срок. Как прогоню эту изменщицу, греховодницу Катерину, зашлю ее в монастырь, так и обустрою все по-своему. Назначу вас головой Уложенной комиссии, и да будет все по-вашему.

– Благодарствую, Ваше величество, – с чувством воскликнул тронутый до слез Юнаев.

Увлекшись, Пугачев продолжал в том же духе:

– Вы, господин Юнаев, достойны всяких похвал и высокого звания. Такому большому человеку в чине фельдмаршала быть подобает! – С этими словами он повернулся к писарю Почиталину: – Слыхал, Иван? Записывай немедля. А то мало ли чего, кабы не упустить чего опосля…

– Записано, царь-батюшка. В точности, как вы сказали!

– Большой рахмат, Ваше величество, – еще раз поблагодарил Юнаев, приложив руку к груди и с почтением склонив голову.

Емельян Пугачев испытывал немалое удовлетворение от того, что ему удалось привлечь на свою сторону столь авторитетную и знатную личность, как депутат Бадаргул Юнаев.

– Господин фельдмаршал, – обратился он к нему, – как мы с вами тады порешим? Вы у меня в ставке остаетесь али сами по себе воевать изволите?

– По мне лучше в своей волости народ поднимать, – ответил ему Юнаев. – А вы как, Ваше величество? Дозволяете?

– Добро, господин фельдмаршал, добро! Вертайте назад в свою вотчину и громите вражину.

– Слушаюсь, Ваше величество. Есть громить!

Проводив Юнаева, Пугачев послал за Хлопушей, вернувшимся в слободу с пушками, отлитыми на Авзянском заводе.

– Ну, каков настрой, Тимофеич?

– Отлично, Ваше величество!

– Тады вот что я тебе скажу, братец. Зарубина я на Уфу бросил, а тебе генерала Кара поручаю, что ноне со своим войском возле Каргалы ошивается.

– Будет исполнено, государь!..

После отъезда Хлопуши Пугачев еще раз попытался взять штурмом Оренбург. А поскольку и эта попытка не удалась, предпочел бросить все силы против генерала Кара.