Текст книги "Салават-батыр (СИ)"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

V

Петр Иванович, с большим увлечением слушавший Юлая, вынужден был остановить его и извиниться. Вскинув голову, он ласково посмотрел на подошедшего к нему сына.

– Ну как, Николай Петрович, хорошо ли провел время?

– Отлично, папенька. Просто замечательно! – сказал тот и восторженно добавил: – А еще Салават обещал птичьи запуски устроить. Вы пойдете смотреть?

Юлай раскрыл было рот, чтобы возразить, но не успел, поскольку Рычков тут же ухватился за приглашение сына, радостно воскликнув:

– Конечно! Как же можно пропустить такое?! Для меня это будет (сущей находкой.

Не посмев разочаровывать любознательного собеседника, Юлай нехотя поддержал его:

– Так и быть. Раз уж такое дело, придется показать нашим кунакам птичью охоту.

Отобедав и отдохнув немного в прохладной тени большого ветвистого дерева, хозяева и гости отправились смотреть вместе со всем народом состязания. Выйдя на середину поляны, Салават махнул рукой в сторону приезжих и громко объявил:

– К нам большие кунаки из Ырымбура пожаловали! И хотя сейчас, как вы знаете, не совсем подходящее время, мы решили уважить их просьбу и устроить ярыш. Покажем же им, как наши карсыга[20]20
  Карсыга – ястреб.


[Закрыть] охотятся. Мы отобрали на сегодня всего девять птиц. Хозяин лучшего карсыги барана получит, второму достанется козел, а остальным – тэм-тум[21]21
  Тэм-тум – лакомства.


[Закрыть]…

Люди одобрительно загалдели:

– Да поможет Аллах!

– И чей же карсыга сегодня победит?..

Салават, взявший на себя заботы о проведении состязаний, раздавал приказы направо и налево. На расстоянии примерно в тридцать аршин друг от друга были установлены длинные шесты с привязанными к верхушкам лоскутами красной ткани. Принесли клетки с перепелами. Юные охотники с ястребами на плечах съехались к одному из шестов. И тогда кто-то из стоящих на противоположной стороне, выпустил перепела из клетки. Тут же взлетел один из ястребов и устремился ему вслед. Он почти мгновенно нагнал перепела и вместе с добычей приземлился, поджидая своего хозяина.

Люди шумно выражали свой восторг:

– Ай, афарин!

– Просто здорово!

– Отличный ястреб у Селяусена! Не подкачал.

Другие ловчие птицы тоже выдержали испытание, доказав свою пригодность к охоте.

Из поколения в поколение неукоснительно соблюдался заведенный предками порядок проводить такие состязания с наступлением осени и отбирать для этого самых способных ястребов.

Даже после раздачи призов народ не торопился расходиться. Задрав головы, люди следили за полетом птиц, выпущенных по приказу Салавата на волю.

Остальных ястребов тоже освободили, развязав шнурки и сняв с лап бубенчики. Кто-то из наблюдавших снизу заметил:

– Ишь, как обрадовались, бедняжки!

– Глядите, глядите! – завопил другой. – Они как будто прощаются с нами. То улетают, то возвращаются.

– Птицы тоже понимают, что такое свобода! – глубокомысленно заметил третий, покачав головой.

Едва пернатые скрылись из виду, Петр Иванович ощутил в душе пустоту, словно только что чего-то лишился.

– А много ли убытка от такой охоты другим птицам? – поинтересовался он.

– Что вы. От ручных ястребов вреда намного меньше, чем от ружья или лука. Тот, кто палит из ружья, убивает птиц без всякого счета. А ястреб больше десяти-пятнадцати не осилит. Выдыхается, – объяснил Юлай.

Находясь под сильным впечатлением от всего увиденного, гости отправились вместе с хозяевами к юртам.

Вечером того дня, когда Юлай со всеми почестями проводил Рычкова и его сына в обратный путь, к большой юрте подошли несколько незнакомых башкирских парней. Склонив головы перед вышедшим к ним навстречу старшиной Азналиным, молодые люди обратились к нему с такими словами:

– Агай, мы явились к тебе за помощью.

– Умоляем тебя, выручи нас из беды!

– Мы с завода сбежали, и за нами солдаты охотятся, – наперебой жаловались они.

– А зачем бежали? Вы же сами на работу нанимались! – строго сказал Юлай.

– Откуда нам было знать, агай, что нас ждет!

– И с какого же вы завода? С того, что в Биларите[22]22
  Белорецк.


[Закрыть]?

– Ну да, с того самого.

– На какой срок подрядились?

– На пять лет… Вроде бы всего год оставался. Да вот только уж совсем невмоготу стало. Мало того, что работа тяжелая, так ведь еще и измываются. А заработка даже на еду не хватает. Посмотрел бы кто, как и где мы живем! Ну а в каком тряпье ходим – сам видишь…

Не дослушав говорившего, Юлай спросил:

– Ты сам-то откуда родом будешь, кустым[23]23
  Браток.


[Закрыть]?

– Из Тамъянского рода, агай. Из Куткура[24]24
  Ныне – село Кахарман в Белорецком районе.


[Закрыть]. Зовут меня Хайрулла, а отца моего – Шаяхмет.

– Остальные тоже тамъянцы?

– Да нет. Из тамъянцев я тут один, – сказал Хайрулла и представил старшине своих товарищей: – Зайнулла – из Китайского рода, Хупитдин – из Кубалякского, а вон те – из аулов, что под началом старшины Кулуй Балтаса[25]25
  Часть земель Кулуя Балтаса была присоединена со временем к аулу Рафанды Мишкинского района, другая часть – к аулу Казансы Ленинского района, третья – вошла в состав Шарипова Татышлинского района… Все проживавшие на тех землях люди находились в подчинении старшины Кулуя Балтасева.


[Закрыть].

– И ни одного из Шайтан-Кудейской волости?

– Ни одного.

– Тогда зачем ко мне пожаловали? Нет чтобы к своим старшинам обратиться.

– Да какой от них прок, агай! А про Кулуй Балтаса болтают, будто он такой лютый, что похлеще хозяев завода будет. Сам же перед урысами лебезит, под их дудку пляшет.

– Х-м, ну а я к вам какое отношение имею?

– Не имеешь, конечно. Да только, кого ни спроси, все в один голос твердят, будто справедливее и добрее тебя никого нет. Потому мы и…

– Погоди, погоди, кустым, – перебил Юлай Хайруллу во второй раз. – Нечего меня так возносить! Я ведь тоже не святой.

– Пускай не святой, зато мы знаем, что кроме тебя нам никто не поможет, – возразил тот.

– И что же я должен, по-вашему, сделать? – спросил Юлай.

– Дай нам письменное разрешение на жительство в другом месте. Или хотя бы похлопочи за нас перед заводчиками, заступись.

– Нет у меня права такие бумаги чужим выдавать, кто из другой волости. И в заводские дела я вмешиваться не могу.

– И все ж попробуй, потолкуй с хозяином, агай. Не выйдет – так не выйдет, придется нам тогда в лес бежать и жить там.

Старшина Азналин знал, что столковаться с заводчиком Твердышевым невозможно, однако почувствовал, что уже готов поддаться на уговоры молодых рабочих.

– Ну, хорошо. Допустим, поеду я в Биларит. А дальше что? – с сомнением произнес он. – Вы ведь и сами знаете, какой у Твердышева крутой нрав. Он ни с кем не считается. Уж как ни бился я, чтоб строительство завода на Симе остановить, да все зря. Последнее слово все равно за хозяином завода осталось, за зверюгой этим. – Сказав так, Юлай велел накормить каскынов[26]26
  Каскын – беглый.


[Закрыть].

Их судьба не оставила его равнодушным. Наутро он поднялся чуть свет и стал будить Салавата.

– Улым, поедешь со мной в Идельбаши[27]27
  Башкирское название Белорецка, буквально – «верховье реки» (реки Агидель).


[Закрыть]?

– Конечно, атай, поеду, – не раздумывая, согласился тот, вскакивая с постели.

Подкрепившись завтраком, отец и сын собрались на скорую руку и, не мешкая, отправились вместе с беглыми рабочими по дороге, ведущей в Белорецк.

Когда до завода оставалось всего несколько верст, путники разделились. Оставив беглецов возле горной речки в у реме, Юлай с Салаватом поехали дальше.

За два года окрестности Белорецка сильно изменились. Сосновые леса между горами Марак и Тилмэй[28]28
  Название горы Тилмэй русские переделали со временем в Теплый.


[Закрыть] заметно поредели, а на Агидели возвели для нужд завода запруду, растянувшуюся на несколько верст. Справа от нее, на пологом берегу, расположились заводские здания и доменная печь. Издалека виднелись четыре каменных постройки. На их фоне выделялись еще четыре выстроенные из красного кирпича корпуса. Из расположенных в них кузниц вылетали огненные искры. Было слышно, как работают приводимые в движение водяными мельницами тяжелые молоты.

Заметив, насколько поражен всем этим сын, Юлай объяснил:

– Двадцать пудов веса у этих молотов. Они сплющивают чугун, который выходит из доменной печи.

– А зачем вокруг завода и вокруг домов такие высокие заборы поставили?

– Должно быть, есть кого бояться…

Поездка в Белорецк оказалась неудачной. Как сообщил управляющий, Твердышев уехал в Уфу, где у него был особняк. А вопросы, касавшиеся беглых рабочих, он посоветовал решать с самим хозяином.

И тогда Юлай с Салаватом отправились в Уфу. Узнав, по какому делу явился к нему старшина Шайтан-Кудейской волости, Твердышев отказался вначале его принять. Но Юлай упорно стоял на своем, и владельцу завода пришлось-таки с ним встретиться.

Иван Твердышев вышел к нему сам.

– Вот ведь неугомонные какие! Столько лет со мной из-за Симского завода судились. Вам этого мало показалось. Теперь, ко всему прочему, в мою работу встреваете. Учтите, я вас еще самого к ответу привлеку за то, что вы беглых наемных работных людей выгораживаете, – пригрозил он и, резко повернувшись к ходокам спиной, быстро вошел в дом.

Так и не удалось Юлаю Азналину найти справедливость на своей собственной земле. Вернувшись восвояси, он сгоряча, несмотря на усталость, уселся писать письмо своему приятелю Рычкову.

VI

Ознакомившись с посланием старшины Шайтан-Кудейской волости Юлая Азналина, Петр Иванович Рычков немедленно отправился к оренбургскому губернатору.

– Ваше превосходительство! Убедительно прошу вас помочь уладить один вопрос.

Узнав, о чем идет речь, губернатор Рейнсдорп изменился в лице.

– Сперва этот Азналин сам меня всякими прошениями донимал, теперь через вас решил действовать. Сколько времени ушло на тяжбы из-за постройки завода, и вдруг на тебе, он уже и за беглых заступается!.. Весьма недостойное поведение для человека в звании старшины! А вы, уважаемый Петр Иванович, прошу меня извинить, тоже всяким преступникам потакаете…

– Позвольте, Ваше превосходительство! Насколько мне известно, старшина Азналин никаких преступлений не совершал, – возразил ему Рычков. – Это весьма достойная и влиятельная личность. Он пользуется в России достаточно большим авторитетом, хотя бы как доблестный участник наших военных походов. В башкирских восстаниях участия не принимал. Он исправно служил и не раз доказывал свою верность царю. Об этом мы с вами не должны забывать.

– Знаю, знаю, Петр Иванович, можете не утруждать себя. Все это мне доподлинно известно! – нехотя согласился губернатор. – Азналин действительно имеет репутацию человека благонадежного. До некоторых пор на него вполне можно было положиться. И мы, со своей стороны, видя в нем опору, неплохо к нему относились. Но нельзя же злоупотреблять нашим доверием. Что-то стал он чудить в последнее время. Далеко за примером ходить не станем, посудите сами, разве это входит в круг его полномочий – за беглых работных людей ходатайствовать? Нет у него никаких прав вмешиваться в дела Твердышева!

– Ваше превосходительство! Как говаривал, напутствуя меня сюда, мой батюшка, важно с тутошним народом задружить и на новых землях кулаками не размахивать. Нам тоже не след терять доверие таких лояльных людей из числа башкирцев, как Азналин. Ежели мы их от себя оттолкнем…

– Ну и что?! Чем нам это грозит? – запальчиво произнес Рейнсдорп, перебив Рычкова, и добавил: – Запомните, любезнейший Петр Иванович, пока я исполняю обязанности губернатора, они нам ничего не сделают. Я вот токмо одно не могу взять в толк: вам-то это зачем – башкирцев защищать? Вам – участнику экспедиции под предводительством главы Сената Ивана Кирилловича Кирилова и помогавшему князю Урусову в подавлении бунта Карасакала?! Как вы сами объясните столь странную перемену?

Слова губернатора задели Рычкова за живое.

– Попрошу вас, Ваше превосходительство, впредь со мной в подобном тоне не разговаривать. Это во-первых. Во-вторых, я должен вам заметить, что в пору моего участия в оренбургской экспедиции Ивана Кирилловича мне было всего-навсего двадцать лет с небольшим, а во время подавления бунта Карасакала – едва двадцать восемь исполнилось. И я, по молодости, многого еще недопонимая и не задумываясь над тем, что хорошо, а что плохо, лишь слепо исполнял чужую волю и подчинялся приказам моего начальства. Наконец, в-третьих… Тогда я еще не был ученым. Сейчас же мне, слава Богу, далеко за пятьдесят. И у меня вполне достаточно как жизненного опыта, так и научных знаний. Поэтому на башкирцев я смотрю уже совершенно иными глазами. За тридцать с лишним лет общения я хорошо изучил их быт, обычаи, нравы, привычки, национальный характер и с полным на то основанием смею утверждать, что башкирцы – это дети природы. Большинство из них по-детски простодушны и неиспорченны. У них чистая душа. Они не способны на подлость, а на добро всегда готовы ответить добром. В целом, это бескорыстный и бесхитростный народ.

– Вот уж ей-богу… – усмехнулся Рейнсдорп. – Отчего ж они тогда, такие смирненькие, постоянно бунтуют?!.

– Так ведь и русские крестьяне бунтуют, не так ли, Ваше превосходительство?! – отпарировал его ехидное замечание Рычков и, воспользовавшись наступившей заминкой, продолжил: – Мы, великороссы, в обход грамот, жалованных Иваном Грозным после присоединения Башкирии к России, беспрестанно тесним и грабим башкирцев, безнаказанно разворовываем и незаконно отнимаем у них земли, облагаем непосильными податями, лишаем свободы, продаем и покупаем их, беспощадно истребляем. Чтобы предотвратить новые выступления, мы додумались аж до того, что запретили людям близлежащих деревень общаться друг с другом. И они все это должны, по-вашему, терпеть? А вы попробуйте-ка поставить себя на их место, Ваше превосходительство!..

– Вот, оказывается, что у вас на уме, Петр Иванович, – побагровел губернатор. – От вас прямо-таки разит бунтарским духом и, кажется, даже посильнее, чем от самих башкирцев. Кабы я не знал вас, то, послушавши такие речи, пожалуй решил бы, что имею дело с одним из зачинщиков башкирских восстаний.

– Я – историк, Ваше превосходительство. И посему стараюсь судить обо всем, по возможности, непредвзято.

Рейнсдорп поморщил мясистое лицо и покачал головой.

– Genug[29]29
  Достаточно, хватит (нем.).


[Закрыть]… Пора, очевидно, прекратить столь бессмысленный разговор, Петр Иванович, – сказал он и вызвал к себе секретаря губернской канцелярии.

– Петр Никифорович, подготовьте-ка от моего имени послание владельцу белорецкого завода господину Твердышеву. Приказываю оному помиловать беглецов…

– Будет исполнено, Ваше превосходительство, – по-военному четко ответил Чучалов, отдавая честь.

Несмотря на положительный исход, академик Рычков не испытывал к губернатору чувства благодарности. Распрощавшись с Рейнсдорпом, он вышел на улицу. Чтобы отвлечься от неприятных ощущений и немного развеяться, Петр Иванович решил пройтись вдоль крепостной стены мимо Сакмарских, Орских, Яицких, Самарских да Водяных ворот.

Свежий воздух подействовал на Рычкова умиротворяюще. Теперь он мог позволить себе вернуться домой. Особняк его находился как раз напротив двухэтажного каменного губернаторского дома.

Отобедав, Петр Иванович прошел в свой кабинет и первым делом написал старшине Шайтан-Кудейской волости письмо, в котором сообщил ему о том, что удалось сделать по спасению беглых рабочих. Затем, плотно прикрыв дверь, чтобы ему никто не мешал, ученый приступил к обработке материалов, собранных им за два месяца посещения разных населенных пунктов.

Увлекшись любимой работой, он забыл не только о времени, но и окончательно избавился от неприятного осадка, оставленного беседой, состоявшейся в кабинете губернатора.

«Вот мое истинное призвание – запечатлевать все вокруг себя, что есть, и то, что было, – с удовлетворением подумал он, откинувшись на спинку кресла. – Память людская должна быть закреплена в слове летописца. Когда-нибудь и наше, нынешнее время, за древнее признавать будут. Вот тогда сгодятся и мои записки».

Разминая пальцы, Рычков думал о том, как воспримут его бескорыстный труд далекие потомки. Смогут ли они воочию представить себе то, что видел он во время своих долгих странствий, почувствуют ли вкус того, что ощущал он, описывая картины сего благодатного края.

Ему вспомнился почему-то тот загадочный утес, увиденный им во время плавания по реке Сим. Башкирское население связывает его с шайтаном и утверждает, будто издавна и по сию пору происходят в том месте странные вещи… Сколько же еще загадок таит в себе эта земля?!.

Вдруг скрипнула дверь. Увидев входящую в его кабинет жену, Рычков рассеянно улыбнулся.

– Чего тебе, голубушка?

– Пора ужинать, – сказала Алена Денисьевна.

Петр Иванович прибрал разбросанные по столу бумаги и только после этого вышел из комнаты.

Передохнув немного после ужина, он вернулся в кабинет. На этот раз Рычков развернул карту и, склонившись над ней, принялся наносить тут и там новые точки, снабжая их соответствующими топонимами.

Если подумать, с географических карт все как раз и началось, с его безобидного желания сопроводить их необходимыми пояснениями. Тогда Рычков и предполагать не мог, что все его справки, заметки и записки составят однажды огромный труд, который он назовет «Топографией Оренбургской».

Много внимания он уделял и продолжает по-прежнему уделять коренному населению этого края – башкирам, изучая их историю, быт, нравы и фольклор.

Привыкший видеть в хозяйствах русских улья с домашними пчелами, Петр Иванович не мог надивиться способности башкир к разведению бортевых пчел, отмечая их огромное количество по всей Башкирии. Ему приходилось описывать особенности сего промысла, подчеркивая, что в размножении бортевых пчел башкирцы очень искусны, и удивляясь тому, что от выдолбленных ими ульев «деревьям никакого вреда не делается».

«Башкирцы, у которых лесные места, от сих бортевых пчел получают себе великий доход… Много таких, из которых у одного по нескольку тысяч бортевых деревьев имеется…»

До сих пор не переставал восхищаться Рычков и местными лошадьми. А уж он-то, будучи завзятым путешественником, знал в них толк.

«Лошади башкирские издавна в России за крепких лошадей почитаются, между которыми резвые иноходцы бывают… Башкирцы как зимою, так и летом все свои табуны содержат на степи, ибо как бы ни глубок был снег, однако лошади его обвыкли разгребать, а по их названию тебенить ногою, и так подснежною травою, имея на себе от лета довольно жиру, содержатся; токмо для немногих лошадей, которых башкирцы в зимние времена для езды употребляют, заготовляют они сено, потому что степная лошадь с виду хотя и кажется не тоща, однако ж, будучи употреблена к езде дальней или тяжелой, вскоре слабеет…»

Почувствовав усталость, Рычков поднялся из-за стола и покинул кабинет. Услыхав в коридоре шаги, из соседней комнаты навстречу мужу вышла с газетой в руках Алена Денисьевна. Она показала написанную им статью о крапиве, опубликованную в последнем номере губернских ведомостей.

Супруги уютно расположились в гостиной на диване, и Алена Денисьевна приступила к чтению вслух. Это был один из любимых моментов их семейной идиллии, позволявший Петру Ивановичу отвлечься от напряженной работы и расслабиться. Дослушав до конца, Петр Иванович остался доволен.

– Надо же, напечатали без сокращений. Сказать по правде, статья удалась. Мне она самому нравится… – сказал он и, увидав, что жена одобрительно кивает головой, добавил: – Весьма полезная вещь. Мне хотелось, чтобы и другие народы узнали о том, как башкирки оное растение в быту используют, и взяли изложенные мною сведения на заметку. Лично я прежде и сам не знал, что из крапивы можно выделывать холсты, вить прочные веревки и канаты или нити для неводов.

– Что и говорить, Петруша, то была добрая затея. Вспомни-ка, дорогой, какую роль сыграла в свое время твоя статья об употреблении башкирками козьего пуха, – заметила Алена Денисьевна, прослывшая и сама искусной рукодельницей. – Благодаря твоим усилиям промысел пуховых шалей был освоен и поставлен в Оренбурге на широкую ногу. Так, может, на сей раз за крапиву возьмутся?

– Вот пускай и берутся. Для того и писал. Все, что есть полезного в природе, должно служить человеку, – сказал, поднимаясь, Петр Иванович и удалился в свой кабинет.

VII

Получив письмо от Рычкова, Юлай выехал в сопровождении Салавата в Белорецк.

Застыв на одном месте, Азнабикэ долго смотрела им вслед. Те уже успели скрыться из виду, а она все продолжала стоять, как будто пыталась разглядеть сквозь завесу оседающей дорожной пыли дальнейшую судьбу так быстро повзрослевшего сына. Давно ли Салават был беспомощным младенцем, всецело зависящим от нее, от матери! Теперь же он неотрывно находится при отце, который все свое время проводит в разъездах. И редкая удача – встретиться с любимым единственным сыном и прижать его к сердцу.

Когда мальчик впервые заговорил, теша всех своими милыми и смешными детскими высказываниями, началась война с Пруссией[30]30
  Семилетняя война с 1756 по 1763 г.


[Закрыть]. Юлай ушел воевать, и Салават полностью остался на попечении матери. Азнабикэ много занималась с ним, сама учила его читать и писать. Мать и сын были в те годы неразлучны. Поэтому влияние ее на мальчика, особенно в самом раннем возрасте, ощущалось во всем. От матери к нему перешли не только привычки, но и некоторые черты характера. А вместе с материнским молоком и колыбельными песнями впитал он любовь к Родине, к природе родного Урала.

В военных походах Юлай Азналин провел несколько лет, а вернувшись домой после долгой разлуки, не узнал любимого сына.

– Глазам своим не верю. Неужто это мой Салауат?! Когда я уходил на войну, он был совсем-совсем маленьким, – воскликнул он, чуть не плача, и стиснул мальчика в объятиях.

С тех пор они подружились, и Юлай стал повсюду возить Салавата за собой. Несмотря на столь близкие отношения с отцом, тот продолжал испытывать горячую сыновнюю привязанность и к матери – к Азнабикэ. Он с благодарностью и нежностью вспоминал проведенное рядом с ней детство, ее задушевные песни, через которые он постигал душу своего народа, проникался его вольнолюбивым духом и трагической, трудной судьбой.

Салават видел и хорошо понимал, что его мать была незаурядной женщиной. Пересказывая сыну усвоенные ею с детства сказки и байты, она и сама слагала кубаиры и мунажаты. А мальчик схватывал их на лету и потом доводил, с импровизациями, до сверстников…

Заметив склонность сына к творчеству, Азнабикэ старалась развивать его задатки. Она поручала ему самому сочинять байты и мунажаты, всячески поощряя проявившуюся в нем страсть к сочинительству.

Несмотря на большие способности, самой ей учиться в медресе не довелось. Обучением девочки занималась поначалу мать, а когда она подросла, то стала ходить к овдовевшей остабикэ[31]31
  Жена муллы.


[Закрыть]. Та давала ей читать разные книги и очень многому ее научила.

Однажды девушка, возвращавшаяся от своей учительницы-остабикэ, заметила среди толпы односельчан незнакомого ей парня. Скромно опустив глаза, она прошла мимо, но успела уловить, как тот негромко у кого-то спросил:

– Что это за девушка, чья дочь?

Ему что-то ответили, но она не расслышала. Вроде бы на том все и закончилось. Только ведь не зря говорят, что от судьбы никуда не уйдешь. В тот же день мимолетом увиденный ею незнакомец явился под каким-то предлогом к родителям Азнабикэ. Почуяв, зачем он пришел, девушка с перепугу метнулась в самый дальний угол дома.

Через некоторое время до ушей ее донесся крик отца:

– Кызым, пособи-ка матери с угощением.

Выходя из своего укрытия, Азнабикэ встретилась взглядом со смотревшим на нее в упор гостем. Вспыхнув от смущения, она тут же бросилась в сенцы, где хлопотала тем временем ее мать.

К застолью девушка не вышла. Когда мать стала настойчиво ее звать, отец, хорошо понимая состояние дочери, остановил ее:

– Не надо, эсэхе, не принуждай. Она сама знает, что делать.

– Ладно, ладно, не буду, – быстро согласилась с ним жена, и девушку оставили в покое.

Конечно, Азнабикэ было интересно, о чем же толкуют родители с гостем. Но сколько бы она ни прислушивалась к их негромкой беседе, так и не сумела ничего разобрать. В конце концов девушке это наскучило, и она побежала на берег реки, напевая на ходу песенку:

 
Ах, какая благодать – не описать.
А вдоль речки быстрой – заливные луга.
Наших дедов и отцов земля-мать,
Сердцу моему ты так близка.
 

Вернувшись домой, приезжего Азнабикэ уже не застала. Мать заметила, как дочь приуныла:

– Сдается мне, ты влюбилась, кызым…

– Ну что ты говоришь, эсэй! – возмутилась дочь.

– Не серчай, кызым, – ласково сказала мать и вдруг добавила: – А ты, небось, и не знаешь, кто он таков… Из Шайтан-Кудейской волости тот егет, из аула Юлай.

– И кличут его Юлай, – вмешался отец. – Он сын одного богача по имени Азналы.

– А зачем он к нам приходил?

– Не знаем. Не сказывал.

«Так я вам и поверила, хитрецы», – подумала про себя Азнабикэ.

С того самого дня потеряла она покой, живя ожиданием человека, которого и разглядеть-то толком не успела.

Однако Юлай все не приезжал. Прошло дней десять, прежде чем он дал о себе знать, заслав к Азнабикэ сватов. Та вначале было обрадовалась, но узнав, что он собирается взять ее к себе третьей женой, наотрез отказалась.

Не посчитавшись с ней, отец дал свое согласие. И девушке не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться родительскому желанию.

Свадьбу сыграли осенью, после чего Юлай увез молодую жену к себе.

В новой семье Азнабикэ быстро освоилась. Она старалась быть приветливой и предупредительной не только с мужем, но и с другими его женами. Это помогло ей быстро найти с ними общий язык. Поэтому молодую никто в доме не притеснял, не навязывал ей свою волю.

Каждый вечер, переделав все дела, женщины собирались вместе. Азнабикэ развлекала старших кюндаш[32]32
  Жены одного мужчины по отношению друг к другу (при многоженстве).


[Закрыть] пением, рассказывала им байты и мунажаты, а иногда читала вслух какие-нибудь интересные книги.

Потом младшую жену Юлая Азналина стали приглашать на аулак – на вечерние посиделки, где собирались невестки-молодушки, девушки да тетушки-старушки. Все они с удовольствием ее слушали, не теряя при этом времени даром. Кто шерсть трепал, кто прял или носки вязал. А некоторые занимались вышивкой либо обтачиванием носовых платков.

Когда Азнабикэ рассказывала или читала грустные истории, не обходилось без слез. В таких случаях она умолкала, второпях подыскивая и выдавая им что-нибудь веселенькое. И только что плакавшие женщины начинали, как ни в чем не бывало, жизнерадостно хохотать.

Азнабикэ, обожавшая кубаиры, исполняла их с большим мастерством, с чувством и страстью, вызывая в сердцах своих подружек самый живой отклик.

 
Зловеще стонет одинокая сова,
Что странников подругой прослыла.
А луговая пыльная трава
Кому, скажи, постелью не была?
Птицам ненасытным на поживу
Где только головы батыры не сложили?
Страдал от ран и голодал.
В степи холодной ночью замерзал.
И кровь его священная лилась рекой.
Есть ли равный башкорту герой?..[33]33
  Перевод Алсу Хамматовой.


[Закрыть]
 

Общение с этой необыкновенной, одухотворенной и талантливой женщиной доставляло всем большую радость. В такой обстановке многие не замечали, как проходит время. Бывало даже, женщины засиживались едва ли не до зари и, очнувшись от криков первых петухов, нехотя расходились по домам.

Юлай в таких случаях никогда не журил жену. Он лишь участливо спрашивал, не утомили ли ее болтливые бабьи посиделки. А та отвечала:

– Нет, атахы, я не устаю. И другим – польза, и мне – отдушина.

– Вот и ладно.

С появлением Салавата выкраивать время на аулаки становилось все труднее. Все свое внимание Азнабикэ сосредоточила на сыне, воспитание которого стало главной целью ее жизни.

 
День за днем проходит год,
Салават все растет да растет.
Год за годом перебирая,
Крепнет удаль его молодая…