Текст книги "Салават-батыр (СИ)"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

XXI

Едва успел Пугачев со своим войском переправиться через Каму, как поднялось население Прикамья и Поволжья. Руша заводы и помещичьи имения, люди делили между собой достававшееся им добро.

На вторые сутки после переправы Пугачев захватил Боткинский завод, через три дня после этого – Ижевский, после чего взял курс на Елабугу. Он неотвратимо приближался к Казани.

В городе поднялась паника. Бывший шеф казанского дворянского корпуса генерал-майор Ларионов заблаговременно отбыл в Нижний Новгород. Перепуганный губернатор Брант отправил нарочного в Петербург, требуя срочной помощи, и то и дело рассылал депеши с информацией о продвижении повстанцев орудовавшим неподалеку карательным отрядам. Вместе с комендантом Баннером и полуторатысячным войском он усиленно готовился к обороне, вооружая гражданское население Казани.

Раздобыв через своих разведчиков эти сведения, Пугачев решительно двинул свои силы к Казани.

Когда до города оставалось верст семь, его двадцатитысячное войско расположилось на привал. В тот же день, одиннадцатого июля 1774 года, в повстанческий штаб, находившийся рядом с Троицкой мельницей, явились семьдесят человек из Татарской слободы. Они подтвердили информацию о малочисленности вражеских сил, ожидавших повстанцев на Арской дороге, и, попросив не трогать их селение, стали настаивать на немедленном штурме города.

«Как же быть? То ли начинать, то ли повременить…» – колебался Емельян Пугачев. Если подумать, должно быть, сама судьба привела его на этот раз в Казань во главе огромного войска. Это не то, что в первый раз, когда его доставили сюда в декабре 1772 года и заключили в казанскую тюрьму. Здесь Пугачев познакомился с бывшим купцом Парфеном Дружининым, чьи родственники помогли ему бежать из темницы и укрыться от властей. И вот он явился сюда опять, но уже по своей воле. Знать бы только наперед, чем все это кончится…

Пугачев вызвал к себе Долгополова.

– Что, Ефстафий Митрофаныч, как живется-можется?

– Слава Богу, Ваше величество, терпеть можно, – кисло ответил тот.

– А скажи-ка, любезный, веришь ли ты, что я и есть царь Петр Федорович?

– Верю.

– И что Павел Петрович мой сын, тоже веришь?

– Как не верить, ежели он самолично мне порученьице давал к вашему величеству подарки доставить?

– Так, Ефстафий Митрофаныч, так… Помню и ценю тебя за твою исправную службу… А ты, случаем, не догадываешься, зачем я за тобой посылал? Должок ведь за мной остался. Про то, что завтра будет, мне неведомо, а долг, как известно, платежом красен, – сказал Пугачев и протянул Долгополову пятьдесят рублей. – Бери, родимый, и гуляй. Отныне ты птица вольная, сам себе голова.

Сунув деньги в карман, Долгополов осмелел.

– Царь-батюшка, говоря по чести, я ведь не токмо Павла Петровича, но и своих деньжат немало поистратил.

– Понимаю, Бфстафий Митрофаныч, очень даже понимаю. Так ведь и я изрядно поиздержался. Кабы не ограбили меня, я б тебе поболе отвалил. Бери тады уж коня в придачу, что ли.

– И на том спасибо, царь-батюшка, – поклонился тот и, наспех распрощавшись, удалился.

Отпустив купца, Пугачев снова задумался. Одолеваемый сомнениями, он вызвал к себе Минеева.

– Ты как полагаешь, полковник, достанет ли у нас сил на Казань, а?

– Так точно-с, Ваше величество, достанет, – не задумываясь, ответил тот. – Защита у города худая, так что не сумлевайтесь. Нечего тянуть!

– Нечего тянуть, говоришь… Точно у нас и дел боле никаких не осталось…

– Осталось токмо начать. Все готово, – уверенно сказал Минеев и разложил перед Пугачевым карту. – Вот тут мы стоим. А вон там – вражья рать…

Внимательно выслушав своего помощника, Пугачев воодушевился.

– Что ж, полковник, ты меня убедил, – улыбнулся он и, похлопав его по плечу, приказал трубить в горн, что означало боевой сигнал для башкирской конницы.

Джигиты бросились вперед. Налетев на неприятельский отряд, охранявший дорогу, они с легкостью смяли его.

Тем временем пугачевцы занимали находившиеся возле села Царицыно кирпичные постройки и летние усадьбы местной знати.

Пока кавалерия атаковала Суконную слободу, Минеев, хорошо ориентировавшийся в окрестностях Казани, начал наступление. Он повел своих людей вперед, в обход главной вражеской батареи, лощинами, оврагами и холмами. В толпу заводских крестьян, составлявших основную массу находившегося в его подчинении отряда, полетели пушечные ядра, приведя их поначалу в замешательство.

Но Минеев не дал им рассеяться. Взяв высоту, с которой велся обстрел, повстанцы отбили единственную пушку и, установив ценный трофей в воротах губернаторской дачи, начали штурм.

В это же самое время в Суконной слободе была обезврежена пушка, выставленная против наступающих башкир. Вслед им зарядила с горы пугачевская артиллерия. Слободу охватил пожар, вызвавший панику не только среди жителей, но и военных. Кто-то из пытавшихся бежать погибал под копытами лошадей, других настигал беспощадный меч.

На Арском поле геройски сражались с противником конные башкиры. Расправляясь с солдатами, они продвигались вперед к Арским воротам и затем устремлялись по городским улицам.

Вслед за штурмующими подступил к городу и сам Емельян Пугачев. Оказавшись в захваченном форштадте, он, попутно раздавая направо и налево приказы, помчался сквозь дым занимающегося пожара к хорошо знакомой ему тюрьме. Узники были выпущены им на свободу. Добравшись до женского отделения, Пугачев приказал отпереть камеры и, надеясь увидеть свою семью, заглядывал внутрь каждой. Найдя, наконец, своих, он предусмотрительно затворил за собой дверь и бросился к жене. Стиснув Софью в объятиях, он расцеловал ее и нагнулся к детям.

– Про то, что вас в казанской тюрьме держат, я ишо будучи на Урале прознал. Эх, бедолаги вы мои!

– Забери с собой, коли жалко, – предложила Софья.

Десятилетний сын Емельяна Трофим повис у отца на шее.

– Тятенька, забери нас отсель, Христа ради!

Вслед за ним взмолились Аграфена с Христиной:

– Спаси нас, батюшка, не бросай!

– Худо нам в темнице, холодно да голодно. Не хотим боле взаперти сидеть!..

Дети разжалобили Пугачева до слез.

– Знаю, родимые, знаю… Я велю вас в свой лагерь отвесть. Токмо при одном условии. Станут про меня что выпытывать – вы знать ничего не знаете. Говорите, мол, был у вас когда-то батька – казак по прозвищу Емеля – да давно помер, – предупредил он. – Потерпите малость. Дайте срок. Как кончим воевать, где б вы ни были, я вас разыщу… – успел проговорить Пугачев и, заслышав в коридоре быстрые шаги, отскочил в сторону. – Помните про наш уговор, не то тут останетесь!..

Дверь камеры со скрипом отворилась. Несколько повстанцев, не знавших, что делать с захваченным ими начальником тюрьмы, увидев Пугачева, обрадовались:

– Ваше величество, мы вас обыскались!

– Слава те господи, нашли. А то мы уж было испужались за вас.

– Куды ентого девать прикажете, царь-батюшка? – спросил один из них, толкнув тюремщика к Пугачеву.

– Куды, куды! Да все туды. Повесить, вот и весь сказ! – раздраженно произнес тот.

Повстанцы накинули на шею пленнику веревку, другой конец привязали к решетке и привели приказ в исполнение.

Не удостоив взглядом забившихся в темный угол жену и детишек, Пугачев выскочил в коридор, небрежно бросив напоследок:

– Отправьте этих со всеми в лагерь. Токмо не обижать. Я знавал ихнего покойного батюшку, которому кой-чем обязан.

Тем временем на улицах города шла резня. Под ноги коня Пугачева то и дело попадались трупы и тела тяжело раненных. Отовсюду доносились стоны и крики о помощи…

Имущество состоятельных казанцев превращалось в добычу рыщущих повсюду мятежников. Вместе с ними грабили богатых неимущие горожане, принимавшие участие и в разрушении монастырей. Жестокая кара настигала тех, кто отваживался сопротивляться.

– Эй, мужики, нечего бар да попов жалеть! – подзадоривали друг друга опьяненные победой пугачевцы.

– Дави их, братва, разбирай богатство, покуда не сгорело!

Пугачев видел, как беснуются дорвавшиеся до богатой добычи его люди, но не вмешивался, пускай, мол, отведут душу как следует.

Пока одни занимались грабежом, другие осаждали Кремль.

Обстрел крепости, в которой укрылся гарнизон и прибывший в Казань восьмого июля начальник секретных комиссий Потемкин, велся из пушек, установленных по приказу Пугачева в трактире Гостиного двора, и со стороны Казанского монастыря.

Под жестким напором часть стены рухнула, вызвав истошные вопли тех, кто находился внутри. Но вместо того чтобы воспользоваться этим, самозванец лениво зевнул и, обратившись к Кинье, спросил:

– Народ выдохся. Может, хватит на сегодня, а, Кинзей Арсланыч?..

Осада крепости была приостановлена. Предстоящую ночь Пугачев намеревался провести в лагере под Казанью. Сюда же, в его ставку, свезли добычу и согнали пленных.

Спустив скрещенные ноги на ковер, разомлевший от усталости Пугачев, восседал на своем «троне», милостиво принимая дорогие подношения из рук благодарных татар, жительство которых миновало разорение. Захваченных в плен офицеров он без лишних разговоров отправлял на казнь.

– А простых солдат куда девать? – осведомился Белобородов.

– Таким в нашем воинстве самое место. Тех же, кто супротив нас, вешать!

Когда все разошлись на покой и установилась тишина, Кинья Арысланов спросил потихоньку у Пугачева:

– Ваше величество, когда башкортов отпустим?

– Да пущай хошь сей же час и едут. Бригадир Юлаев, чай, заждался их.

– А может повременим? – с сомнением произнес Арысланов. – Отправим, когда Казань оставим?

– Башкирцы свое дело сделали! – беспечно махнул рукой окрыленный успехом Пугачев, завороженный зрелищем пожарища, охватившего город. – Таперича мы и без их управимся. Пущай передохнут и прямо на заре едут.

Однако гордому победителю недолго пришлось почивать на лаврах. На исходе дня к нему примчались перепуганные насмерть повстанцы.

– Беда, ваше величество.

– В верстах двадцати-тридцати отседова напали на нас каратели.

– Мы еле ноги унесли, а сотни три или четыре нашенских в плен угодили, – наперебой кричали они.

Емельян Пугачев спал с лица. В первые минуты он не мог вымолвить ни слова. Придя немного в себя, он пошевелил губами и, почти наверняка зная, что ему ответят, еле выдавил из себя:

– Кто?

– Михельсон…

– Достал-таки гонитель мой… Будь он неладен.

Упорно преследовавший самозванца подполковник Михельсон находился накануне в верстах пятидесяти от Казани. На следующий день он приблизился к городу настолько, что мог слышать пушечную пальбу и видеть багровое зарево над ним.

Узнав о появлении в окрестностях Казани смертельного врага, Пугачев отвел свое войско за пределы города и приготовился дать ему отпор. Михельсон очень скоро выведал, где находятся мятежники и двинул свои силы им навстречу.

В первом же сражении, продлившемся часов пять, пугачевцы понесли большие потери и были вынуждены отступить.

Ночью Михельсон не отважился со своим малочисленным отрядом на преследование, а на другой день, чуть свет, направился к городу, намереваясь соединиться с гарнизоном. Пугачев быстро сообразил, чем ему это грозит и, решив воспользоваться численным преимуществом своего войска, выступил наперерез врагу. Однако Михельсон сумел отразить его атаку. Совместно с выступившим из крепости гарнизоном под командованием Потемкина ему удалось оттеснить мятежников к Казанке и вынудить их переправиться на противоположный берег.

На рассвете пятнадцатого июля Пугачев предпринял еще одну отчаянную попытку отбить Казань. Однако совладать с хорошо обученным и опытным неприятелем даже при наличии огромного войска ему оказалось не по силам. Пугачев потерял в тот день до двух тысяч убитыми. Особенно много полегло в последнем бою за Казань башкир, которые, как всегда, сражались на передовых позициях. Пять тысяч мятежников угодили в плен.

Освобожденная Казань лежала в руинах и представляла собой жуткое зрелище. Куда ни кинешь взор, повсюду трупы и падаль – обезображенные тела людей и убитые в бою лошади, искореженное оружие, груды угля и пепла… Во время пожара сгорело свыше двух тысяч домов, около трех десятков церквей и монастырей. А разграбленному имуществу и вовсе нет числа.

* * *

Весть о поражении Пугачева и о его бегстве с жалкими остатками войска за Волгу не сразу дошла до центра России. Воодушевленный известием о падении Казани и слухами о том, что Пугачев встретился со своим сыном и движется в сторону Москвы, простой народ готовился к встрече с царем-избавителем. Люди свято верили в скорое его пришествие и, не страшась наказания, открыто славили самозванца как Петра Третьего. Отовсюду стекались в Москву толпы людей, жаждавших встать под его знамена.

К тому времени не успели еще забыться страшные события осени 1771 года, когда свирепствовавшая на протяжении двух месяцев чума спровоцировала в городе крупные беспорядки. Озверевшие мужики рушили все, что попадалось им под руку. Расправившись с архиереем Амвросием, они забрались на колокольню Донского монастыря и, надрываясь от криков, принялись неистово бить в набат.

Местные власти оказались не в состоянии подавить бунт. Генерал-поручику Еропкину, попытавшемуся навести порядок, удалось схватить, ранить и застрелить более трех сотен человек. Но и сам он был убит. Попал под караул и главнокомандующий московским войском фельдмаршал Салтыков.

Обуздать взбунтовавшийся народ удалось прибывшему из Петербурга неустрашимому Григорию Орлову. По его команде занявшие удобные позиции солдаты безжалостно отстреливали пытавшихся выбраться из города мужиков. Некоторые из зачинщиков были казнены.

И вот теперь сама императрица, потрясенная известием о событиях в Казани и далеко идущих планах самозванца, вознамерилась ехать спасать вторую столицу, заявив о том на собрании императорского совета.

– Злодейская толпа за Волгу перевалила, грозится Москву взять, а наши вояки за ней не поспевают, все чего-то медлят, – возмущалась она. – Ужи турков одолели, а с чернью сладить не с руки. Эх, был бы жив Бибиков. Не ко времени прибрал господь Александра Ильича. Федор Федорович Щербатов оному не чета. Да и князю Голицыну, по всему, самозванец не по зубам. Где ж сыскать достойного мужа, способного постоять за наше отечество. Придется, видно, самой за бразды браться, – в запальчивости заявила Екатерина.

Знатные особы выслушали ее тираду с потупленными взорами. И лишь президент коллегии иностранных дел Панин выдержал пристальный и суровый взгляд Екатерины.

– Что, Никита Иванович? – спросила та, прищурившись. – Выкладывай, чего надумал.

– С вашего позволения, матушка… – начал Панин. – Мы не вправе рисковать драгоценной жизнью нашей государыни. Не должно вам, Ваше величество, в Москву ехать. Слишком много чести будет злодеям. Такая поездка может оных токмо ободрить да приумножить.

– И что ты предлагаешь?

– Доверить командование генералу Петру Ивановичу Панину.

Екатерина вначале вздрогнула от неожиданности, но всерьез призадумалась. Прославившийся своими успехами во время Семилетней войны бывший главнокомандующий Второй армией и покоритель Бендер уже несколько лет пребывал в отставке, проживая в деревне. При дворе его недолюбливали, ибо, в отличие от дипломатичного брата, он был крутого нрава, резок и излишне прямолинеен. Впрочем, таким был и Бибиков. А ведь вон какое радение выказал…

– Что ж, сие предложение имеет резон, – сдержанно отозвалась на предложение графа императрица, и вскоре пяти десятитрех летний отшельник, этот неисправимый, по ее мнению, грубый солдафон принял на себя командование правительственными войсками.

Пугачев же тем временем, переправившись возле Кокшайска через Волгу, получил неожиданное подкрепление. Простой люд, с нетерпением ожидавший его появления, словно с цепи сорвался. Самозванец снова был на коне. Мощная поддержка взбунтовавшихся поволжских крестьян позволила ему вновь воспрянуть духом.

Радуясь усилению Пугачева, Кинья Арысланов осмелился напомнить ему о данном Салавату Юлаеву обещании отпустить башкир после похода на Казань домой. Преданный самозванцу, как никто другой, сам фельдмаршал остался. Проводив земляков, в числе которых были близкие ему башкиры Каранай Муратов, Юламан Кушаев и Адигут Темясов, мишар Канзафар Усаев и татарин Ярмухаммет Кадырметов, он долго стоял, без зависти, но с невыразимой тоской глядя им вслед.

Часть III

I

Отстав от Пугачева у переправы через Каму-Сулман, Салават Юлаев не сразу покинул Осинскую дорогу. Некоторое время он находился на границе с Кунгурским уездом, занимаясь пополнением своего отряда. Часть людей он выделил для подкрепления Главного войска, отправив их вдогонку Емельяну Пугачеву.

На дороге, ведущей из Уфы в Екатеринбург, Салават Юлаев повстречал отряд бургашевского марийца Изибая Янбаева, который в начале июня вместе с его посланцем мишаром Бахтияром Канкаевым участвовал в успешном взятии Бирска. В благодарность за то, что Изибай разгромил несколько михельсоновских групп, Салават пожаловал его в полковники.

Янбаев поклялся в верности батыру и пропел посвященную ему песню:

 
Пусть враг коварный – рыжий лис,
Зато и Салават – арслан.
Стрелок он меткий, берегись,
Издалека разит мэргэн…
 

Неподалеку от Бирска Салават Юлаев присоединил к себе отряды марийского старшины Байкея Тойкиева и полковника Аита Саитова.

Когда Емельян Пугачев отстаивал в боях с Михельсоном взятую им двенадцатого июля Казань, Салават Юлаев был уже в пределах Башкортостана на Сибирской дороге. Приехав к своим на яйляу, отца он не застал. Назначенный Пугачевым главным атаманом Юлай Азналин находился в тот момент в расположении своего отряда, с весны державшего в осаде хорошо укрепленный Катав-Ивановский завод.

Если в мае Салават с отцом сожгли Симский и Юрюзанский заводы, противозаконно отстроенные Твердышевым на их территории, то в июне Юлаю удалось ликвидировать Усть-Катавский вместе с несколькими поселениями.

– Что, эсэкэй, шибко ли в этот раз крестьяне сопротивлялись? – спросил Салават у матери.

– Куда там! Атахы сказывал, будто бы вовсе не противились.

– Видать, люто ненавидели урысы своих хозяев.

– И не говори. Так избавиться хотели от извергов, что даже сами отца нашего упрашивали завод спалить.

Салават был удивлен и вместе с тем рад.

– Да, вижу, крепко поквитались урысы с душегубами. Себя не пожалели… И куда же они после подались?

– Как и симские, убрались в Кунгурский. Похватали свои пожитки да хозяйское добро и, не дожидаясь, покуда все сгорит, прямо так толпами и повалили…

Пока Азнабикэ выкладывала накопившиеся за время отсутствия сына новости, тот ерзал на месте, чувствуя, как им овладевает неодолимая жажда деятельности. Несмотря на уговоры матери и жен передохнуть, отлежаться, чтобы дать зажить полученной под Осой ране, Салават принялся за дело. Рассчитывая объединить разрозненные повстанческие отряды под своим началом, он решил напрямую обратиться к волостным старшинам.

Свое первое письмо батыр адресовал «Старшине Мякатинской волости, депутату Уложенной комиссии, фельдмаршалу Бадаргулу Юнаеву эфэнде».

В самом начале он уведомил Юнаева о том, что, по распоряжению российского императора Петра Федоровича Третьего, все имеющиеся в Башкортостане войска переходят в его, бригадира Салавата сына Юлая, подчинение. Для обеспечения успешного продвижения Пугачева на запад Юнаев эфэнде должен был безотлагательно приступить к самым решительным действиям против правительственных войск, орудовавших на территории Исетской провинции. С теми, кто будет оказывать неповиновение, надлежало расправляться самым решительным образом, не щадя при этом даже башкортов, если те станут уклоняться от участия в борьбе за земли-воды и за свободу своего народа. Таковые подлежали аресту и казни.

Второе письмо предназначалось походному старшине «полковнику Каскыну Хамарову». От него «предводитель войск Башкортостана сын Юлая бригадир Салават» требовал поднять народ на борьбу с войсками Абей-батши, разослать по разным весям помощников и решительно противостоять врагу. Он призывал к самым крутым мерам, а если не достанет сил на штурм, переходить к осаде. Тех, кто будет распространять царские указы, задерживать и наказывать…

Эти и каждое из последующих посланий сын Юлая бригадир Салават подтверждал собственноручной подписью.

Связь с военачальниками ему удалось наладить довольно быстро. Как оказалось, в стремлении продолжать борьбу против карателей Салавата поддерживают многие из пугачевцев. Однако были и такие, кто, проявляя осторожность, занял выжидательную позицию.

Если Пугачев рассчитывал после Казани идти на Москву, то Салават Юлаев давно вынашивал план захвата Уфы, ставшей оплотом врага. Он придавал этой задаче очень большое значение.

– Пока мы не разобьем уфимский гарнизон и не возьмем Уфу, полного освобождения Башкортостана не добьемся, – говорил он, готовясь к походу на центр Уфимской провинции.

Салават предполагал окружить город со всех сторон. С юга, по его замыслу, к Уфе должно было подойти крупное подразделение под командованием полковника Каскына Хамарова, с юго-запада – отряд пугачевского бригадира Канзафара Усаева и полковника Селяусена Кинзина. С северо-западного направления ожидалось прибытие Токтамыша Ишбулатова. С севера собирался ударить сам Салават.

До их появления в окрестностях города действовали старшина Тамъянской волости, повстанческий полковник Канбулат Юлдашев и походный старшина Бурзянской волости, пугачевский бригадир Каранай Муратов.

Прослывший одним из опаснейших бунтовщиков Муратов умудрился в течение небольшого отрезка времени побывать под Казанью и обернуться назад, собираясь принять участие в штурме Уфы.

Командование правительственными войсками, озабоченное оживлением повстанческого движения под началом неукротимого Салавата Юлаева, готовилось к подавлению генерального бунта, занимаясь стягиванием в Башкортостан воинских частей и рассредоточиванием их по разным направлениям. В помощь уфимскому гарнизону был отряжен корпус подполковника Ивана Рылеева.

Но поход повстанцев на Уфу так и не состоялся. Действовавшему к юго-западу от города отряду перешедшего на сторону властей Кидряса Муллакаева удалось схватить и обезвредить бригадира Канзафара Усаева, за что главный старшина Ногайской дороги был удостоен не только медали, но и получил денежное вознаграждение.

Салават Юлаев, узнав о поражении одного из главных и надежнейших своих соратников, испытал настоящее потрясение.

– Сколько раз Канзафар-агай попадался в руки карателей и столько же раз бежал. В каких только переделках не побывал. Я уж думал, что ему все нипочем, везучий… Добро бы, кто чужой выдал, а то ведь опять через своих пострадал, – сокрушался он.

– Да, что-то осмелели соглядатаи, головы подняли, – отозвался не менее его удрученный Каранай Муратов. – Свой иной раз хуже врага. Враг он и есть враг. А своему до последнего веришь. Кидряс ведь с нами заодно был, у Бугасая-батши до палкауника дослужился. Простили ему прежние грехи. Так он опять за старое взялся. Весной Торнова выдал, а теперь вот Канзафара.

– Вот кэбэхэт[85]85
  Мерзавец. – Прим. книгодела.


[Закрыть], за деньги товарища продал. Небось, шибко на этом разбогатеет… – горько усмехнулся Салават.

Муратов задумчиво покачал головой, а потом спросил:

– Как же нам теперь с Уфой быть, кустым?

– А ты сам как считаешь, Каранай-агай?

– Уфа – важный город. Не зря каратели вокруг так и кишат, так и рыщут. Не подступишься и просто так голыми руками не возьмешь. Да и Канзафара с нами нет… Рискованно…

– Вот и я так думаю, – нехотя признался Салават.

Спустя некоторое время после этого разговора, оставив под Уфой тысячный отряд, они разъехались. Старый бунтовщик Каранай Муратов отбыл к Уральским горам, а Салават Юлаев отправился в сторону Бирска, где действовали командиры Байкей Тойкиев, Магадей Медияров, Аит Саитов и Ярмухаммет Кадырметов. В том же самом районе орудовали крупные конные команды Кулыя Балтаса и Шарыпа Киикова, помогавшие по распоряжению Михельсона карательному отряду поручика Яворского.

– Старшина Кулый Балтас перед урысами выслуживается, карателям помогает, а своим житья не дает, – жаловались люди Салавату.

– Продажной шкуре место в могиле! – проговорил тот сквозь зубы и, поскольку сам Кулый был недоступен, велел спалить его дом и надворные постройки, а живность раздать народу.

Точно так же повстанцы поступили с домом его приспешника – главного старшины Иректинской волости Шарыпом Кииковым. Еще прошлой осенью повстанцы схватили его сына Юсупа за то, что он и его люди, выполняя задание Рейнсдорпа, настраивали башкирское население против Пугачева. Юсуп Шарипов был повешен.

Не щадили и других старшин, оказывавших поддержку властям.

Не теряя надежды взять однажды Уфу, Салават сосредоточил пока свое внимание на северо-западе, севере и северо-востоке Башкортостана. Это давало ему возможность наведываться время от времени домой и встречаться с отцом. Не задерживаясь, Салават снова мчался на выручку соратникам, продолжавшим с прежним упорством бороться с карателями.

После сражения в конце августа объединенного двухтысячного отряда с командой Ивана Штерича был захвачен в плен один из трех его командиров – Аит Саитов. А через несколько дней премьер-майору Штеричу пришлось иметь дело уже с самим Салаватом Юлаевым. Эта встреча произвела на офицера неизгладимое впечатление. После боя он взахлеб рассказывал всем, как поразил его молодой башкирец своей удалью и недюжинным полководческим талантом.

В следующий раз Салават снова поручил Штерича Кадырметову и Тойкиеву, а сам тем временем отбыл в Шайтан-Кудейскую волость, чтобы проверить, как обстоят дела у его отца.