Текст книги "Салават-батыр (СИ)"

Автор книги: Яныбай Хамматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

VIII

Накормив досыта вернувшихся из Идельбашы мужа и сына, взявшихся хлопотать за преследуемых властями беглых башкир, Азнабикэ принялась перемывать посуду. Закончив, она направилась было к выходу, но вдруг, вспомнив о чем-то, резко остановилась и, обернувшись к сыну, осторожно спросила:

– Улым, ты про Зюлейху-килен, часом, не забыл?

– Нет, эсэй, не забыл.

– Отчего же тогда не навещаешь ее?

Салават и сам стосковался по своей невесте.

– Да все недосуг. Дел полно.

– Дела – делами, а придется тебе уважить кэлэш, как-нибудь навестить ее, – сказала Азнабикэ.

– Верно эсэй говорит, нельзя девушку обижать, улым, – поддержал жену Юлай.

– Я и сам был бы рад к ней съездить, да отца ее видеть не желаю. Не могу я простить его за то, что он за людей из своей волости не заступился.

– Не тебе его судить, улым, – нахмурил брови Юлай. – Хороший ли, плохой ли, не забывай, что Кулый Балтас – наш сват и твой будущий тесть.

– У меня язык не поворачивается его кайным называть, атай! Этот человек – предатель, враг башкортов!

– Надо же такое сказать, язык у него не поворачивается! Нет, улым, негоже себя выше наших обычаев ставить. Ты ведь знаешь, так уж у нас заведено: укусил девочку за ушко, и все – с тех пор ты ее жених. Ты, улым, еще себя не помнил, когда Зюлейха твоей невестой стала. Мы с ее родителями вас благословили и, как полагается, тут же вашу помолвку отметили. Да что там рассуждать – я уж и калым заплатил…

Салавату нечем было возразить. Справедливые слова отца заставили его призадуматься. В самом деле, злость на старшину Балтаса не должна стать причиной охлаждения к его дочери, ведь она ни в чем не виновата. И тут же в голову Салавата закралось сомнение: да и разве стал бы его отец водиться с недостойным человеком?! А они ведь с юности дружат. Еще до войны с Пруссией Кулый Балтас сговорил лежавшую в пеленках дочку за малолетнего сына своего близкого друга Юлая, дал укусить мальчику ее за ушко. С тех пор они и считались женихом и невестой. А поскольку их родители частенько встречались, ездили друг к другу в гости, то и Салават имел возможность общаться со своей суженой.

Так-то оно так, но только после возвращения с войны дружба между Юлаем Азналиным и Кулыем Балтасом разладилась. Виной тому стала непомерная алчность свата. Кулый вознамерился завладеть лучшими землями в окрестностях родного аула, а вместе с ними – озерами, речками, пойменными лугами и лесами. По этой причине у него происходили постоянные стычки с односельчанами. И однажды те обратились к Юлаю, чтобы тот рассудил их по справедливости, помог им наконец уладить спорный земельный вопрос.

Стараясь не допустить междоусобицы и кровопролития, Юлай Азналин, на пару с другим человеком, предложил Кулыю провести жеребьевку. Хотели договориться так: кому достанется верхний конец палки, тому, мол, и владеть землей.

Сват отказался принять такое предложение. Рассчитывая на свой большой вес и на недюжинную силу, он изъявил желание решить вопрос при помощи поединка. Однако просчитался. В рукопашной борьбе его одолел батыр по имени Илекяй. Он-то и стал хозяином угодий. А потерпевший поражение Кулый обосновался в ауле Балтас[34]34
  Ныне центр Балтачевского района.


[Закрыть] и с тех самых пор затаил на Юлая обиду.

Та размолвка сказалась и на отношениях их детей. Сколько бы ни тосковал Салават по Зюлейхе, как бы ни стремился к ней, неприязнь к ее отцу удерживала его.

И вот теперь Азнабикэ разожгла ненароком тревожащие его душу чувства. Не зная, как поступить, он переводил горящий взгляд с отца на мать.

– По-твоему я должен к ней съездить, эсэй?..

– Конечно, улым, поезжай, – с готовностью поддержала его Азнабикэ. – А то дождешься, что сват Зюлейху другому отдаст. Не посмотрит на то, что мы калым уплатили.

– С него станется! – добавил отец.

После этого уже ничто не могло удержать Салавата на месте. Он наскоро собрался и, оседлав черного иноходца, тотчас умчался.

Юноша скакал по проселочной дороге вдоль Юрюзани и только и думал что о Зюлейхе, осознав наконец, что без нее ему не жить.

Спеша к любимой, Салават старался нигде не задерживаться. Остановился он лишь с наступлением темноты, расположившись на ночлег недалеко от горной речки, а едва забрезжил рассвет, как вновь очутился в седле и поскакал, что есть духу, вперед.

Уже пополудни навстречу ему все чаще стали попадаться стада коров и табуны лошадей. Какой-то одичавший на тебеневке жеребец, заметив появление чужаков, согнал в одно место кобылиц с жеребятами, потом горделиво выгнув шею, угрожающе фыркнул и, развевая длинную гриву, решительно устремился навстречу Салавату. Внимание вожака привлек его черный иноходец.

– Что, драться захотел? А ну, прочь с дороги! – гаркнул на него Салават и, сорвав с плеча кремневое ружье, пальнул в воздух.

Жеребец метнулся с перепугу в сторону и, бросившись к своему косяку, погнал лошадей в лес.

Звук выстрела потревожил и другие гурты, приведя их в движение.

В ту же минуту из леса выскочили три всадника.

– Кто из ружья стрелял, ты? – спросил ехавший впереди остальных.

– Я, – ответил Салават.

– Неужто не знаешь, что лошадей пугать нельзя?

– Знаю. А что было делать, когда ваш гривастый айгыр против моего пошел.

Взопревшие от жары табунщики переглянулись между собой и рассмеялись.

– Ну тогда все понятно.

– По-другому с ним не сладишь.

– Он всегда такой. Чуть завидит чужого жеребца, бешеным становится!..

Разговорившись с табунщиками, Салават поинтересовался, далеко ли расположился на яйляу Кулый Балтас.

– Старшина Кулый – наш хужа. Он тут рядом устроился, поближе к шишмэ[35]35
  Родник.


[Закрыть].

– Айда, мы тебя сами к нему проводим!

– Старшина мне не нужен. Вы лучше дочь его позовите, Зюлейху.

Табунщики все, как один, нахмурились.

– Ай-хай, егет, так не годится!

– У Зюлейхи ведь жених есть!..

У Салавата перехватило дыхание.

– Как?! – выдавил он из себя. – И за кого же ее сговорили?

– За сына старшины Шайтан-Кудейской волости.

Услыхав это, Салават аж вскрикнул от радости:

– Так ведь я и есть ее жених!

– Ну да!.. А как тебя зовут?

– Салауат.

Табунщики просияли от радости:

– Верно! Все сходится!

– Что-то ты давно у нас не показывался. Вот мы тебя малость и подзабыли!

– Хорошо сделал, что приехал. А то Зюлейха с ума сходит!..

– Да мы ее только что вместе с подружками видели. Вон там, под горой! – опомнился вдруг один из табунщиков.

– Спасибо тебе, агай! – обрадованно воскликнул Салават и дернул коня так, что тот встал на дыбы.

Заметив приближающегося незнакомца, девушки с визгом бросились в сторону яйляу.

– Не бойтесь, – крикнул он им вдогонку. – Я свой.

Зюлейха, узнав его по голосу, резко остановилась, схватилась за голову и тут же обернулась.

– Сала-у-ат!

– Зюлейха!..

Так они встретились и, не помня себя от восторга и счастья, укрылись от любопытных взглядов подружек, остановившихся под плакучей ивой, в уединенном месте в зарослях ольхи у ручья.

Не смея глядеть в грустные глаза невесты, Салават ступал молча, низко опустив голову. За ним шел на поводе его иноходец. Остановившись, юноша привязал коня к дереву и только после этого решился обнять девушку. Потом он крепко поцеловал ее и с чувством произнес:

– До чего ж я по тебе соскучился!

– Отчего же так долго не приезжал? – тихо спросила Зюлейха, трепеща в его объятиях. – А ведь я тебя так ждала, так ждала все это время! И днем, и ночью…

Не пожелав назвать истинную причину своего долгого отсутствия, Салават сослался на большую занятость.

– Так ты отцу помогал? Тогда понятно. Только ведь… – начала было с укором Зюлейха, но тот, ровно не обратив на это внимание, быстро проговорил:

– Да, отец уже много лет с заводчиками судится. И в этот раз по начальству ездили правды искать.

– Ну и как? Одолели?

– Да куда уж там! Не мы – их, а они – нас. Зря только время угробили.

– Вон как! Отец мой говорил, что вы уехали, а я не поверила, – кивнула Зюлейха, смахивая краем рукава слезинки.

– Он, поди, ругал меня…

– Нет, не ругал. Только вот за другого выдать грозился… Но я наотрез отказалась, и он отступился.

Салават знал Зюлейху много лет, но до сего дня не испытывал, находясь рядом с ней, особого волнения. И только долгая разлука показала ему, что она для него значит.

Глядя на девушку, он упивался ее красотой. Ее изящная фигурка и нежный голосок сводили его с ума, будили в нем бурную страсть.

– Ну нет, – с жаром воскликнул он. – Я так больше не могу. Увезу тебя с собой.

– Когда?

– Сегодня же!

– Вот так сразу? – изумилась Зюлейха. – Ой, Аллам, что же мне делать?!.

– Как это, сразу?! Мы ведь с тобой столько лет помолвлены!

– Оно, конечно, так, – согласилась девушка. – Только как же мы без благословения родителей уедем?

– Куда им деваться? Калым ведь уплачен!

– А разве можно обычай нарушать? – чуть слышно промолвила Зюлейха.

Салават не ответил. И тогда она, немного подумав, твердо заявила:

– Нет, обычай нарушать нельзя. Твои родители тоже должны дать нам свое благословение.

Понимая, что девушка права, Салават вынужден был с ней согласиться. Вдохновленный их трогательной встречей, он не удержался и нараспев прочел:

 
Я был малец, когда твоя родная мать
Дала тебе меня поцеловать.
Главу мою такыем украшала,
Зятьком любимым называла.
Я знаю, что от поцелуя моего
Не вспыхнуло твое лицо.
И с губ твоих не сорвалось ни звука.
Был я мал, и ты – невелика.
Дремали в тот миг ребячьи сердца.
Но детство кончилось, и я прозрел,
Едва тебя, красавицу, узрел.
Подобно солнцу из-за гор Урала
Зарею алой ты предо мной предстала…
 

Зюлейха тоже не осталась в долгу у жениха и, заглядывая ему прямо в глаза, мелодичным голосом пропела:

 
От зноя летнего струится воздух на лугу.
Когда же ветер наконец прохладою повеет?
Боясь нарушить тишину, молчу.
Да разве ж сердце я унять сумею?
 

Салават расчувствовался.

– Спрашивай – не спрашивай у своих родителей разрешения, все равно ты моя. И я не хочу ни от кого скрывать то, что у меня душе.

 
Знай же, Зюлейха моя, как я
В пламени любви своей сгораю.
Нужных слов не находя,
Пред тобою голову склоняю.
Мне бы в песнях воспеть тебя
И без устали о страсти твердить,
Я бы спел, да скованы уста.
От любви онемел мой язык.
 

Взволнованная пылким признанием юноши Зюлейха уткнулась ему в грудь и, всхлипнув, сказала:

– Атай-эсэй меня, верно, потеряли. Пойдем к ним, а?

– Так ведь я ж без гостинцев приехал, – спохватился Салават. – Как же я твоим родичам на глаза покажусь?!

– Ты и сам для них кустэнэс, – успокоила его Зюлейха и потащила за собой.

В тот же месяц сыграли большую и шумную свадьбу, после которой Салават увез юную жену к себе.

IX

Зюлейха выросла в достатке и родительской ласке, не ведая никаких забот. Но, несмотря на это, она была приучена к любой работе и поэтому с ролью килен в новой семье освоилась довольно легко. Ее не нужно было ни о чем просить. Никто ей ни о чем не напоминал. Зюлейха сама знала, за какую работу браться. Встав поутру, она, подхватив на бегу ведра и коромысло, спешила к речке, после чего ставила самовар и принималась готовить утренний ашхыу. С тем же усердием молодая килен занималась приготовлением обеда.

Пока в котле варилось мясо, Зюлейха ловко раскатала тесто и нарезала халму. Вынув из горячего бульона куски мяса и сложив их горкой в большой деревянный табак, она позвала свекровь:

– Кэйнэм, попробуй-ка. Может, еще чего в хурпу добавить?

Азнабикэ тут же откликнулась. Она зачерпнула ложкой жирный, наваристый бульон, приправленный перцем и разжиженным курутом, подула несколько раз и, попробовав, улыбнулась.

– Хорошо, киленкэй, в самый раз! Отцу Салауата, я думаю, тоже понравится, – одобрила она и тут же, нисколько не скрывая своего восхищения, спросила: – Кто ж тебя всему этому научил, милая моя?

– Эсэй, – зардевшись от смущения, ответила Зюлейха.

– Да уж, верно говорят – какова мать, такова и дочь, – заключила Азнабикэ и, расстелив на траве скатерть-ашъяулык, принялась разбирать и расставлять сэуэтэ вместе с деревянными ложками. Вдруг она приостановилась и, обращаясь к обеим кюндэш, занимавшимся раскладыванием на ылаше только что отжатого пресного курута, громко сказала:

– Сейчас обедать будем. Бросайте-ка свою работу и пособите нашей килен!

Мюнию такое обращение сильно задело.

– Ты что это, верно забылась, приказывать мне вздумала?! Будто не я старшая жена, а ты, – протараторила она, чуть не задыхаясь от возмущения.

Как раз в тот момент к большой юрте подошли Юлай с Салаватом. И Мюния, всем своим видом показывая, что она в семье главная, поднесла мужу медный кумган. Полив Юлаю на руки, она подала ему полотенце и, прежде чем он сел, взбила его подушку.

– Ну, атахы, занимай свое место, – торжественно произнесла Мюния.

Сама она расположилась справа от мужа. Рядом с нею пристроилась средняя жена, а Азнабикэ уселась по левую руку Юлая. Вслед за женами стали рассаживаться прочие домочадцы.

– Бисмиллахир-рахманир-рахим! – сказал отец семейства и первым потянулся к деревянному блюду с дымящимися кусками мяса. Дождавшись наконец, когда он выберет и возьмет свою часть, остальные словно ожили.

– Бисмилла, бисмилла, – торопливо приговаривали они, с вожделением протягивая руки к мясу. Каждый норовил отхватить кусок с косточкой.

И только Зюлейхе, обслуживавшей большую семью, было не до еды. Юлай, незаметно наблюдавший за непрерывной суетой юной килен, кое-как успевавшей раскладывать халму, разливать по мискам и разносить хурпу, какое-то время терпел. Однако вскоре, воспользовавшись тем, что Зюлейха удалилась за какой-то надобностью, он, обведя укоризненным взглядом жен и других невесток, пробурчал:

– Как же вам не совестно?! Расселись, будто в гостях, а Зюлейха-килен одна за всех отдувается! Смотрите у меня, чтоб этого больше не было!..

Мюния, решив ответить за всех, начала оправдываться:

– Так ведь она сама за все хватается, атахы! Мы уж и без того, ее жалеючи…

Юлай, резко повернувшись к старшей жене, тут же оборвал ее:

– Зачем чепуху несешь, эсэхе! Я ведь вижу, как ты в последнее время от работы отлыниваешь. Да и других трудиться не заставляешь. Совсем от рук отбились. Свалили все хозяйство на плечи Зюлейхи. Хотите, чтобы она надорвалась?!

– А почему она не просит помочь? – не унималась та.

– Зачем же ждать, когда попросит? Разве не ты у нас главная хозяйка? Никак забыла?!.

– Не забыла, атахы. А что я могу поделать, коли никто меня не слушается, – сказала Мюния и, поджав губы, выразительно глянула в сторону Азнабикэ. – Вон, младшая кюндэш все по-своему делает. Поди-ка, заставь ее…

– Ну хватит, эсэхе! Нечего препираться, – пресек ее в очередной раз Юлай, заметив приближение Зюлейхи, с трудом тащившей большущий самовар. При ней ему не хотелось спорить с женой.

Пока Мюния разливала чай, Зюлейха, воспользовавшись небольшой передышкой, подсела к Салавату и тоже поела.

Нагоняй, полученный Мюнией от мужа в присутствии всей семьи, надолго ее взбодрил. С того самого дня она с новой энергией взялась за бразды правления огромным хозяйством, распределив обязанности и заставив всех работать. Кобылиц доили теперь не только слуги, но и жены старших сыновей. Они помогали также свекрови сквашивать кумыс. В большую кадку-кебе, наполненную кобыльим молоком, невестки добавляли теплой воды вместе с закваской, после чего время от времени взбивали кумыс деревянной мутовкой.

Другие женщины занимались приготовлением ойоткана-катыка из снятого коровьего молока. Они кипятили в огромном казане эркет[36]36
  Долго выдержанный кислый катык, из которого варится и изготавливается курут.


[Закрыть], затем складывали полученную массу в полотняные мешочки и, подвесив их на некоторое время на железные крюки, давали жидкости стечь. Потом свежий курут разделывался на части, которым придавалась округлая форма. Вслед за этим шарики выкладывались на размещавшиеся возле летней кухни ылаши и оставлялись там для просушки.

Раскрывая секреты этого древнего и жизненно важного промысла, Мюния постоянно внушала невесткам, что нельзя лениться и что курута на зиму необходимо заготавливать как можно больше, так как это очень сытный продукт, который ко всему прочему не портится.

– Кислым курутом хорошо мясную хурпу приправлять. И для желудка полезно, и силы дает против всякой хвори, – напоминала она.

Не сидели без дела и сыновья. Вместе с работниками они замачивали у озера луб. В их обязанности входило также участвовать в заготовке сена как для ездовых лошадей, так и для коров, овец и коз. Кроме того, они помогали ухаживать за посевами…

Время подобно быстротечной реке – уплывает незаметно. Опять сменяет только что наступившую было осень долгая снежная и морозная зима, а за ней приходит в свой черед весна, сулящая всем скорую летнюю благодать. И вновь большая семья Юлая Азналина, дождавшись живительной поры яйляу, устремляется вместе с другими односельчанами на приволье.

Каждый вечер, с наступлением сумерек, у костра, разожженного напротив большой юрты, собирается семья Юлая вместе с ближайшими родственниками и другими членами их рода. Быть главной на таких посиделках чаще всего выпадало большой затейнице Азнабикэ, в запасе у которой всегда имелось что рассказать. Она знала наизусть и очень выразительно передавала кубаир «Заятуляк и Хыухылыу», киссы «Бузъегет», «Юсуф и Зюлейха».

Ее слушали, затаив дыхание. Многие даже, переживая, плакали. Вместе с остальными роняла слезы, то и дело шмыгая носом, и впечатлительная Зюлейха. Готовая вот-вот разрыдаться, она прижалась однажды к Салавату и, всхлипнув, тихо проговорила:

– Как мне жалко Караяс! Она не пережила гибели любимого…

– Не принимай все так близко к сердцу, милая, – стал нежно утешать жену Салават. – Что поделаешь, такое ведь не только в легендах, но и в жизни частенько случается. Если из-за каждой такой истории плакать, слез не хватит. Учись не бояться испытаний и терпеть. Я знаю, зачем нам эсэй все это рассказывает: чтобы мы пример брали.

– Знаю. Я все это запомню и, как кэйнэм, буду рассказывать своим детям, Алла бойорха.

– Вот и ладно… Только не плачь. Считай, что это просто сказка, – с улыбкой произнес Салават и увел Зюлейху в безлюдное место на берег реки. Поверхность воды в свете полной луны приковывала взоры.

– До чего ж красиво! Глаз не оторвать! – не могла скрыть своего восхищения Зюлейха.

– Да, жить на свете и уметь наслаждаться жизнью – это уже само по себе счастье, – восторженно произнес Салават и привлек жену к себе, обвив рукой ее талию.

 
Кто сердце мне зажег сияньем красоты?
Не ты ли, Зюлейха? Сознайся, это ты!
Я много девушек видал тебя прекрасней,
Но о тебе одной и песни и мечты!
 
 
В твоих глазах огонь рассветов голубых,
И отблеск ярких звезд, и полдней золотых,
Красавицы-луны холодное сиянье.
Всего прекрасней полночь глаз твоих!
 
 
Как ручеёк с морской сливается волной,
Так, полюбив тебя, сливаюсь я с тобой.[37]37
  С. Юлаев. Зюлейха. Перевод Вл. Филова.


[Закрыть]
 

Зюлейха, вспыхнув, прикоснулась губами к уху своего юного мужа и страстно прошептала:

 
Разве могла красавица с Урала
Батыра-удальца не полюбить.
И батыру тому не пристало
Очарованную им позабыть…
 

Оживление возле главной юрты должно было означать, что люди начинают прощаться.

– Что, уже пора? – очнулась Зюлейха. – Нас, верно, уже ищут.

Обнявшись, молодые медленно побрели восвояси.

Приближаясь к юрте, они вдруг, к удивлению своему обнаружили, что собравшиеся вокруг жаркого костра родственники вовсе и не думали расходиться. Отстранив жену, Салават подскочил к отцу с вопросом:

– А кто тут давеча шумел?

– Сеу, потише, улым, не мешай матери рассказывать, – прошептал тот и тут же добавил: – Гонец был, из Ырымбура… Мы тут с ним малость потолковали.

– А зачем он приезжал? – насторожился Салават. – Тебя, что, к губернатору требуют?

– Да нет. Гонца Рычков прислал. Велел сказать, что из Питербура один важный ученый пожаловал. Собирается-де, изучать наше житье-бытье и всякие башкирские обычаи. Разрешения моего испрашивают, чтобы приехать.

– Ну и как? Разрешил?

– А почему бы и нет? Какой нам от этого убыток, улым? Даже наоборот. Пообщаемся с учеными людьми. Может, и мы у них чему-нибудь научимся, – сказал Юлай и махнул рукой. – Айда, пускай приезжают, раз хотят. Хоть узнают, как мы тут живем. Встретятся с нашими людьми, порасспрашивают о том, о сем. А там – кто их знает – может и напишут что про нас.

X

Приезд молодого академика Лепехина, совершавшего путешествие из Петербурга через Новгород, Москву, Владимир и Поволжье, оказался для Рычкова несколько неожиданным. Несмотря на это, он встретил Ивана Ивановича как подобает. Польза от встречи двух ученых получилась взаимной. Они много беседовали, а темы возникали сами собой.

Теперь вот представился случай свозить Лепехина, проведшего в этой поездке более четырех лет, к знакомому старшине Шайтан-Кудейской волости.

Гостеприимный Юлай Азналин оправдал надежды Рычкова, встретив его с Лепехиным самым достойным образом.

– Здравия желаю, кунаки дорогие, – радушно приветствовал именитых гостей старшина и, обойдя всех прибывших, с каждым из них поздоровался. Затем, махнув рукой на стоявшую среди берез большую юрту, он пригласил их к себе. Те привязали своих лошадей к изгороди, защищавшей жилую часть яйляу от нашествия скотины, и, озираясь по сторонам, стали проходить по очереди внутрь.

В юрте оказалось прохладнее, чем снаружи. Земляной пол был полностью застлан кошмами и коврами, поверх которых лежали взбитые подушки. На одну из них опустился в изнеможении притомившийся в дороге Лепехин. Рядом расположился Рычков, а за ними – согласно чину и старшинству – все остальные, включая сопровождавших обоих ученых людей, местных аксакалов и прочих представителей рода. Держа наготове медный кумган с тазиком, рассевшихся гостей обошел паренек, предлагая им вымыть руки, и подал каждому по чистому полотенцу.

Выполнив свои обязанности, подросток вышел, уступив очередь старшей хозяйке, непрерывно помешивавшей все это время кумыс. То и дело приговаривая вполголоса «бисмилла, бисмилла», Мюния принялась разливать пенящийся напиток по чашам и подавать их мужу с тем, чтобы тот сам раздавал их гостям. При этом строго соблюдался все тот же порядок. Первая сэуэтэ полагалась академику Лепехину, вторая – Рычкову, и так далее по очереди.

Не сумевший с непривычки оценить вкуса и замечательного качества свежеприготовленного кумыса Лепехин, пригубив напиток раза два, оставил чашу недопитой, зато другие, в том числе и Рычков, воздали кумысу должное, с большим удовольствием выпив по несколько сэуэтэ.

Тем временем Лепехин подозвал к себе маленького внука Юлая и протянул ему гостинец. Мальчик взял, но прежде чем попробовать, решил поделиться с другими детьми, не сводившими с лакомства жадных глаз. Не ожидавший этого академик восхищенно воскликнул:

– Надо же, какой добрый малыш!

– Мы наших детей с малых лет приучаем делиться друг с другом, – невозмутимо ответил ему Юлай.

Разомлевший от выпитого кумыса Рычков одобрительно закивал головой, но вдруг в глазах его промелькнула тревога.

– Выйти бы посмотреть, как там наши лошади… – сказал он сыну вполголоса.

– Не беспокойтесь, папенька, – ответил Николай, – матушка Салавата о них уже позаботилась.

– Как так? – поразился Лепехин. – Вокруг столько мужчин, а за лошадьми женщина присматривает?!

Юлай поспешил все ему объяснить:

– Обычай у нас такой. Заботу о лошадях кунаков берет на себя младшая жена хозяина. С нашей стороны это знак уважения к дорогим гостям. А кроме того, жена моя не одна с этим делом управляется. Салават своей матери помогает.

– Ну, разве что обычай… – неуверенно произнес Лепехин, пожимая плечами.

Так, еще во время обеда ученый получил первое представление об особенностях башкирского быта. Подкрепившись, мужчины уединились, и начался неторопливый разговор, во время которого Юлай обстоятельно отвечал на вопросы любознательного гостя.

В ходе общения он и сам кое-что узнал о новом знакомом.

В юности Лепехин изучал естественные науки в страсбургском университете. Защитив диссертацию и став в двадцать семь лет доктором медицины, в 1767 году он вернулся в Петербург, где вскоре был назначен руководителем одного из отрядов организованной Академией наук оренбургской экспедиции. За короткий период Лепехин преодолел длинный маршрут, посетив Сызрань, Саратов, Царицын, озеро Эльтон, Астрахань, Гурьев. После этого он направился к верховью Яика, а затем добрался до расположенного на берегу реки Агидель пригородка под названием Табынск.

– За несколько месяцев мне пришлось посетить множество рудников, до тридцати заводов, – задумчиво произнес Лепехин.

– Побывали, как я думаю, на Белорецком, на Саткинском, на Лапыштинском да Тирлянском заводе, в Авзяне, в Зигазе, Инзере? – перечислил Юлай.

– Да, там тоже удалось побывать и с работными людьми пообщаться.

– Ну и как? – поинтересовался старшина и, не скрывая душевной боли, сказал: – Хочу ваше мнение узнать. Как, по-вашему, то, что у нас здесь творится, законно? Приходят чужаки и захапывают наши земли-воды, вырубают хвойные леса. Самих башкортов на заводах принуждают работать. Хозяева над ними измываются, а тех, кто убегает, преследуют и убивают без суда. Это справедливо?

– Да нет, конечно, какая уж там справедливость, – нехотя согласился с ним Лепехин. – Токмо, должен вам заметить, вопрос этот не ко мне. Это во-первых. А во-вторых, на тех заводах ведь не одни башкирцы работают.

В таких же условиях живут и русские работные люди…

– Прошу прощения, Иван Иванович, – не унимался Юлай. – Но вы ведь большой ученый. И как ученый человек, вы не должны оставаться равнодушным к судьбе нашего народа. Вы хорошо знаете, что люди, про которых вы говорите, – не рабочие, а каторжники. Это воры и убийцы, которых сперва к смертной казни приговорили, а потом царским указом помиловали. Разве можно равнять преступников с безвинными башкортами?! Но самое страшное для нас то, что эти бандиты портят наших людей, учат их пить, курить и всяким другим мерзостям…

– А вот владельцы заводов, напротив, на башкирцев жалуются, – возразил Лепехин. – Говорят, что они-де работе препятствуют, портят и ломают машины да к тому же дым какой-то пускают, отравляя воздух, и тем самым подрывая здоровье работного люда.

Молчавший до сих пор Рычков не выдержал и решил вставить свое слово:

– Мне об этом тоже известно, Иван Иваныч. Рабочие Верхне-Авзянского завода несколько раз к губернатору с жалобами обращались, будто бы башкирцы их каким-то дымом отравляют.

– Эти жалобы кто-нибудь проверял?

– Проверяли, но пока что ни одна из них не подтвердилась.

– Вот ведь как! – возмутился Юлай. – А все равно слухи распускают.

Лепехин, видя как переменилось настроение у хозяина, поспешил перевести разговор на другую тему.

– А что, – спросил он, – башкирцы только скотоводством промышляют?

«Этот урыс только о своих беспокоится. Какой нам от него прок?» – с обидой подумал Юлай, но, вспомнив о законах гостеприимства, решил поддержать кунака, ответив на его вопрос:

– Не только. Каждая семья еще и хлеб выращивает – ровно столько, сколько ей требуется. Особенно у нас любят овес и ячмень.

– А как насчет озимых?

– Для озимых наша земля не годится. А вот степные башкорты рожь да пшеницу помногу сеют.

– Сабантуи каждый год проводите?

– Конечно.

– А в какое время?

– В степях – после сева, а в горной и лесной местности – на несколько дней раньше.

– Если до следующей весны не уеду, обязательно побываю на Сабантуе, – пообещал, воодушевляясь, Лепехин.

– Ну раз уж вам так хочется на нашем Хабантуе побывать, мы вам сможем кое-что показать.

– В самом деле? – обрадовался, как мальчишка, молодой академик, позабыв про свой сан… – Еще бы не хотеть. Грех отказываться от такого предложения!

Юлай, уже не в силах на него сердиться, улыбнулся.

– Чего не сделаешь ради гостя! Как у нас говорят, чего желает кунак – того хочет Тэнгре. Сделаем! – сказал Юлай и послал за Салаватом.

Тот явился сразу.

– Зачем звал, атай? – спросил он.

– Тут такое дело, улым. Гости мечтают на Хабантуе побывать. Мы могли бы им показать, как он проходит. Вот я и решил устроить небольшой праздник. Как ты думаешь, осилим?

– Дней пять на подготовку дашь, атай?

– Ну что ж. Гости, как я понял, не так скоро в обратный путь собираются. Времени, я думаю, нам хватит. Так что начинайте.

Салават тут же созвал своих товарищей-однолеток. Посовещавшись, они с жаром принялись за работу. И к концу второго дня все было готово.

* * *

Уже на рассвете третьего дня мелюзга, малай-шалай, сновала верхом на великолепных скакунах по всей территории яйляу взад и вперед, надрываясь от истошных криков.

– Идите на бэйгэ! Все – на бэйгэ!

– Несите подарки для победителей!

– Не осрамимся перед большими гостями!..

Люди толпами повалили к месту, где должно было состояться торжество в честь приезжих. Дождавшись, когда народ соберется, Салават отдал приказ начинать.

Узнав, что среди присутствующих есть представители родов тамъян, катай и кыпсак, Юлай удивился.

– Они-то как прознали, что у нас сегодня праздник?

– А что в том плохого, что они здесь? – спросил Рычков.

– Да нет, как раз наоборот, очень даже хорошо, – ответил Юлай. – Только знать бы, получили ли они разрешение своего начальства.

– Неужто для того, чтобы участвовать в таких игрищах, чье-то разрешение требуется?

– Это не мы придумали. Так Белый царь с губернатором повелели, – объяснил Юлай. – После подавления бунтов Карахакала и Батырши… Нет нашему народу теперь никакого доверия. Без разрешения старшины люди не могут ни йыйыны[38]38
  Народные летние праздники.


[Закрыть] собирать, ни сородичей навестить, которые в соседних аулах проживают.

– А что, такое и в самом деле может случиться? Я имею в виду новые выступления башкирцев.

– Ничего не могу сказать, – ответил Юлай, отводя глаза в сторону.

– Вы-то сами не побоялись почему-то состязания проводить…

– Еще бы! В своей волости я пока что хозяин, – с достоинством произнес Юлай и, немного подумав, добавил: – И потом. Я не думаю, что их превосходительство губернатор был бы против. Ведь мы все это ради вас затеяли, ради уважаемых ученых.

– Ну да, конечно, – быстро согласился с ним Рычков. – Мы вам так за это благодарны!

Лепехин в их беседе участия не принимал. Академик с увлечением наблюдал за происходящим. Его занимали не столько сами лошадиные бега, сколько зрители, с неподдельным восторгом и азартом следившие за их ходом. Громкими возгласами они подгоняли как побеждающих, так и отстающих. «Сколько же эмоций, какой выплеск энергии!» – отмечал про себя ученый. – «А какие лица! В них столько радушия и света».

Он не мог не обратить внимания на то, что все мужчины пришли на праздник в опрятных светлых одеждах. Те, что побогаче, надели поверх нарядные стеганые камзолы. И никого, кто был бы без головного убора. На одних – войлочные колпаки, на других – богато украшенные тюбетейки-каляпуши да кэпэсы.

Еще наряднее приоделись женщины. Их яркие костюмы были расцвечены кораллами и украшены монистами из множества серебряных монеток. На всех – разноцветные украшения. Такая красота, что глаз не отвести. Будто цветы на лужайке. У молодых женщин, снох да невестушек, в ушах – сережки, а волосы заплетены в две длинные косы с подвесками-сулпы на концах.