Текст книги "Стихотворения. Пьесы"

Автор книги: Ян Райнис

 
Сказал орех: «Грызи меня, ты смеешь, —
Пусть плоть моя бела, – твои белее зубы».
 
 
Сказала вишня: «Ешь меня, ты смеешь —
Пусть кровь моя красна, – твои краснее губы».
 
 
Вино сказало: «Пей меня, ты смеешь, —
Я пахну хорошо, – твое дыханье слаще».
 
 
А сердце высказать себя пока не может,
Робея и дрожа, в руке твоей сгорает.
Что горячей: твоя рука
Иль сердце?
 

 
Держу я первое письмо твое —
По телу дрожь блаженства пробегает.
Те клятвы, те словечки милые
Прочувствовал я в сотый раз, и веет
Столь дорогой души благоуханье.
 
 
Все внове мне, как чудо, все нежданно!
Как будто новый мир мне приоткрыла ты.
Я восхищаюсь, трепеща от счастья.
 

 
Шлепает солнце
Босыми ногами
 По рекам, озерам,
По лужам дорожным,
Золотом-серебром
Весело брызжет, —
В глаза тебе яркие
Брызги попали.
 

 
Любовь твоя растет, но страшно мне:
И так уже моя душа в огне!
Страшусь, страшусь:
В твоей любви я в пепел превращусь!
 
 
«В любви ты не сгоришь, а возродишься вновь».
Но что же из меня создаст любовь?
 
 
Я словно воск в твоей руке мягка,
Как мед из улья твоего сладка,
Я гасну, как свеча, пощады не прося.
Я вся твоя, вся, вся!
 
 
Что из меня создаст твоя рука?
 

 
Исчезнуть и моей душе дано:
Моя душа в тебе воспрянет,
Твоя душа моею станет;
Они сольются, как с вином вино.
Возникнет третья жизнь, и, нам пока чужая,
Она возвысит нас, два существа сближая.
 

 
А если стану для тебя мала?
Всегда расти ты мне даешь задачу.
Но как мне жить, чтоб вечно я росла?
Не вырасту, – я милого утрачу.
 
 
Скажу я прямо, как велит душа:
Я, видно, для тебя нехороша —
Все требуешь, чтоб я росла, спеша,
Так, может быть, найдешь себе другую,
Подобную горошинке из сказки,
Чтоб вверх рвалась, и ты бы мог добраться
До самых небес.
 

 
«Любовь бессмертна», – ты сказал призывно
Мне, смертной девочке, но неужели
Не перестанешь ты меня любить?
 
 
На это я надеяться не смею!
Иль мило шутишь с девочкой своею,
Чтоб очень скоро обо мне забыть?
 
 
Быть может, стану я тебе противна?
«Ах, девочка, подумай в самом деле,
Как мне тогда с моей душою быть?
 
 
Иль надо сердце мне свое убить?»
 

 
Цепкий плющ и шиповник – передо мной,
Тихо вошел я в дом чужой.
Мне открыло жилье
 Пустоту и мглу,
А в углу —
Поседевшее детство мое.
 

 
Все то, что я любил года,
Мне не наскучит никогда.
 
 
Как о любви убить воспоминанья?
Как вырвать камень, плод труда,
Из мной воздвигнутого зданья?
 

 
То, что зеленело летом,
Осень кроет рыжим цветом.
Раньше дни мои сияли, —
Почернели от печали,
Оливи́я!
 
 
Кто ты, Лелде, не весна ли?
Листья вновь живыми стали,
Лелде!
 

 
«Я – не та, не Оливи́я!
Не в былом, где дни иные,
Где вьюнки плюща густые.
 
 
Я не Лелде, не из ада,
В рай лететь за мной не надо,
Я земли твоей отрада.
 
 
Вот луна плывет, как чара,
Прочь от солнечного жара.
Узнаешь? Я Синиара,
Синиара!»
 

 
Так мудрецы твердят, – и как не верить,
А все же я не верю: быть не может,
Что девочка луны давно скончалась.
 
 
Еще вчера ее я видел в море,
На лодке темно-синей – парус красный,
И мачты золотые, а на мачте,
Как облачко, дрожал платочек белый.
 
 
Был парус ветром огненным наполнен,
Позднее мы с подругой увидали,
Что ветер огненный погас, и парус
Светился чистым, серебристым светом.
 
 
Покрытая зеленым покрывалом
И за борт чуть склонясь, играя белой
Своей рукой с водою, одиноко
Сидела девочка луны в той лодке.
 
 
Мы долго, долго на нее глядели, —
Я и подруга на моих коленях, —
И наша грусть летела вслед за лодкой.
 
 
Нет, не умрет дитя луны вовеки!
 

 
Знаешь ли ты,
Как тяжко в разлуке?
 
 
Без чувств, без мысли, без вдохновенья
Дремлют мечты.
Душа в плену немоты.
 
 
Цветы
Исчезли, птицы не знают пенья
В разлуке.
 

 
Лишь тебя держать в объятьях,
Лишь твоим дышать дыханьем,
Лишь в твои глаза глядеться!
 
 
Лишь тебя держать в объятьях,
Лишь тобой дышать все время, —
Хватит жизни всей на это!
 

 
Вдвоем две головы кладем,
Подушка – одна.
Желаем радостно вдвоем
Луне, Стожарам за окном
Спокойного сна.
 
 
Другая ночная сошла тишина.
Не сплю; я один и подушка – одна.
Я прячу глаза: пусть не видит луна!
 

 
Блеснул рассвет,
Влюбленно ты проговорила:
«Я вижу солнце, ты со мною, милый!»
 

 
Ты видишь клен? Прильни к нему щекою.
Ты чувствуешь, – он весь дрожит, трепещет,
Волнуясь, изгибается в смятенье.
 
 
«Да, чувствую: от ветра – трепет клена».
 
 
От ветра или от тебя? Подумай:
Его коснулась ты, и он трепещет,
Как я, когда ко мне ты прикоснешься,
Щекой прильнешь, когда меня обнимешь!
 

 
Пойдем: я ночи и луны дитя.
Для нас готова лунная ладья.
 
 
Ты вычерпни всю воду звезд в челне
И на руках неси меня к волне.
 
 
Твоим рулем пусть будет луч живой,
Ладья луны плывет сама собой.
 
 
Туч паруса и молнии весло
Не надобны, и плыть не тяжело.
 
 
Держи меня свободною рукой,
Ладья луны плывет сама собой.
 
 
Я на коленях у тебя свернусь.
В твоих руках засну я и проснусь.
 
 
Мы в лунный сад с тобою поплывем,
Отныне вечно будем плыть вдвоем.
 

 
«Где дорога в край далекий счастья?» —
«Я не знаю, у меня тоска.
Знает облако, что на высотах,
Белое, счастливое, плывет».—
 
 
«Облако! Где край далекий счастья?
Белое, счастливое, скажи!» —
 
 
«Я не знаю счастья, я тоскую,
Исчезаю в воздухе, грустя.
Белое, лучистое, стремлюсь я
Вдаль… О счастье, верно, знают ветры,
У которых жизнь – сплошная пляска!» —
 
 
«Ветры, знаете дорогу к счастью?
Ветры, ваша жизнь – сплошная пляска!» —
 
 
«Мы не знаем счастья, мы тоскуем:
Слышишь наш протяжный, скорбный вой?
Облетели землю – не нашли мы
Счастья… Лишь всевидящее солнце,
Счастье излучая, светит нам».—
 
 
«Солнце, солнце, где дорога к счастью?
Счастье излучая, светишь ты!» —
 
 
«Я не знаю счастья, я тоскую
И – слепое – расточаю свет,
Путь держа к первоначальным солнцам…
Знает месяц, у него спросите:
Даже тьма его очам открыта!» —
 
 
«Месяц, месяц, где дорога к счастью?
Даже тьма твоим очам открыта». —
 
 
«Я не знаю счастья, я тоскую
По тому, чего на свете нет.
То, что было, я ищу во мраке.
Где мне! Дочь мою спроси: она
Знает все глубины, даже душу». —
 
 
«Месяц, подари мне дочь свою!» —
«Засылай к ней сватов, если можешь!» —
 
 
«Закружилась голова. Мне страшно».
 

 
Твои глаза опьянены
Хмельною влагою луны,
 
 
А сердце, – горе мое, горе, —
Все лунное испило б море.
 
 
Дурной от хмеля, ты бы влез,
Я знаю, на хребет небес.
 
 
На небе ты б сломал ворота,
Ты б звезды разбросал без счета,
 
 
Ты поскользнулся бы, едва
Планет рассыпалась дресва,
 
 
Упал бы наземь и разбился,
Ты б лунной девы не добился.
 

 
Люблю я с детства астры, и полна
Вся комната красивыми цветами.
Ты их принес на радость мне, но только
В душе моей звучит печалью радость.
На астры не могу смотреть спокойно, —
Хочу я страстно, чтоб у них был запах!
Когда мне даришь белые цветы,
Рождается в моей душе надежда,
Что астры будут пахнуть, – и невольно
Склоняюсь к ним, чтоб их впитать дыханье.
 

 
Несет свое сердце любая рука,
Ладонь раскрывая,
А ты и мала, и нежна, и тонка,
 
 
Рука дорогая,
Зачем же ты сердце в ладони зажала,
Чтоб сердце чуть слышно и робко дрожало?
 

 
«Я для тебя – случайное событье.
Что ныне мило, завтра ты забудешь,
И только дочерью луны ты бредишь».
 
 
Мы все – случайности на сей земле,
Сама земля есть частный случай солнца,
А солнце есть случайность во вселенной,
Да и вселенная, увы, случайность!
 
 
Мы ничего не знаем: только то
Мы знаем, что ничто не исчезает,
Ни ты, ни я и ни любовь, что нас,
Красивая, связует, и начало
Есть у нее, но нет конца. А ты —
Ты дочь луны.
 

 
Всегда ты радовалась, и все ярче,
Пленительней ты в радости цвела,
Всех радовала радостью своею.
А ныне
Я начал постепенно замечать, —
Ты не смеешься; медленнее ходишь
И в думы погружаешься; когда
Пугаюсь я, – глаза ты поднимаешь
Неспешно. – Что случилось? – «Ничего».
Осунулось лицо и под глазами
Черно. Еще красивее ты стала,
Но тени так цветет цветок… Тебя
Что мучает? – «Ты знаешь». – Что я знаю? —
«Ты очарован дочерью луны». —
Но это ты! – «Не верю, нет, не верю!»
 

 
Тогда ты поцелуй меня —
Всем сердцем, нежно, нежности милее!
 
 
Мой поцелуй воздушней мотылька,
Его прикосновенья он слабее.
 
 
Так поцелуй меня еще нежнее!
 
 
– Нежней, чем солнечная вышина?
– Нежней, чем светлоокая луна?
– Нежней тоски, что вдаль устремлена?
 
 
Я дали не хочу, – целуй иначе,
Чтоб губ твоих был близок жар горячий,
 
 
О нет, еще нежней, еще нежнее!
 

 
Ступай, ты любить не умеешь,
Ты сердце мое не жалеешь,
Покоя душе не даешь.
Где речи, восторги, поэзия, полная страсти,
И счастье, и счастье, и счастье?
 
 
Ты хочешь иного:
Безумствуешь, мечешься, требуешь, просишь
И в мир запредельный, бог знает куда,
Уносишь.
 
 
Ты волей своей, сумасброд, не владеешь,
Совсем ты любить не умеешь —
Так тихо, так тихо, счастливо и долго!
 

 
Стройные сосны,
Редкие ветви,
Зелень березок
Нежно мерцает,
Вздыхает море,
Поезд проносится,
Говор людской,
Песок и ветер…
Море прониклось
Жарким томлением,
Чудом родится
Внезапное лето.
 

 
Когда я сознаю, что ты есть на земле, —
Как жить легко:
Как будто камень вдруг упал с горы во мгле!
 

 
На зов любви отзовись.
 
 
В щедром дарении
Без сожаления —
Ценность твоя.
 
 
То, что растратится
В самозабвении, —
Стократ оплатится.
 
 
В вечном горении —
Самосоздание —
Ценность твоя.
 

 
Когда, чуть стихнет гром, мерцает, серебрится
Листва дерев,
Кругом – покоя белизна,
Даль высока, ясна
И удивительно сияют наши лица.
 

 
Нет! Не нужна мне высь! Я мерзну там. Скорей
Ты унеси меня к земле поближе.
Там, наверху, я становлюсь слабей.
 
 
Я больше не хочу туда, пойми же!
 
 
Прекрасно озирать пространства с вышины,
Но, если мы себя так накалять должны,
То опусти меня, прошу тебя, пониже.
 
 
Я мерзну. Обними меня. Согрей.
 

 
Когда приходит осень,
Я вижу: падают и умирают листья,
И льется дождь весь день, всю ночь, темнеет рано…
 
 
«Когда приходит осень, мне так страшно
Становится, как будто гибнет мир,
И я одна должна остаться в мире
И видеть, как – день изо дня – все гибнет,
И муки – все, какие есть на свете, —
Одна я на себя должна принять,
Но не могу решиться, – трудно, трудно,
И некому пожаловаться мне,
Когда приходит осень».
 
 
Ах, слабенькая девочка, кто силен?
Кто менее тебя, родная, одинок,
Когда приходит осень?
 

 
По листьям ты идешь, – они теперь безмолвны,
Лишь моря голоса чуть слышатся вдали.
Надежды прежние куда уносят волны?
Куда плывут твоих мечтаний корабли?
О не туда ли,
Куда летят, мерцая, журавли?
 

 
Природы безучастную красу
Разглядывать, – не высшая ли радость?
Все сущее забыть – себя и мир?
Ввысь улететь, все горести откинув?
 
 
Освобождает ли сама природа
Того, кто смотрит или тот, кто смотрит,
Ее освобождает? Выбирает,
Уподобляет, – для себя творит
Он красоту, – затем, что мирозданье
Всегда – художника материал!
Принадлежит природе ли та радость,
Что красота природы нам дает,
Иль это радость мастера, творца?
 

 
Ярость солнца остается за горами,
Колесо земли вращается неспешно,
Вглубь и вглубь уходит – в ночь, в потемки.
 
 
Ночь, готовясь, путь шелками устилает,
Звезды двери для луны уже раскрыли,
Свет луна несет в сосуде серебристом.
 
 
Боль от ран дневных врачуя и смягчая,
Тихий свет неспешно льется из сосуда
В мир, который в сон глубокий погрузился.
 
 
Полон тихий свет безвестных, тайных песен —
Непостижное предощущенье духа
Выплывает из безмерной глуби неба.
 
 
Пробуждаются в предощущенье духа
Чьи-то души, не нашедшие покоя
Ни во сне, ни днем, ни ночью и ни в смерти.
 
 
К теням будущего чаянья стремятся,
Мысли зрелые штурмуют крепость тайны,
Скорбь о мире сущем жаждет перемены.
 
 
В ночь предчувствий раствориться души жаждут,
Не исчезнув, слиться с душами другими,
В новой сути к новой вечности стремиться.
 
 
Путь иной, конец пути – о, неужели
И конец, дитя усталости, желанен? —
Грань усталости надежды преступают.
 
 
Вечен свет из серебристого сосуда,
Колесо земли вращается неспешно,
Чтобы вновь страдать, крутясь под звонким солнцем.
 
 
Звезды шелк снимают, двери затворяют,
Гаснет свет луны в сосуде серебристом,
Улыбается луна: настанет утро.
 
 
Луч улыбки этой глаз твоих коснулся.
 

 
На месте звезды не хотят стоять,
Опять, опять
Все движется, бежит вперед и вспять.
Глазочек милый мой, не хочешь ли сказать,
Что сможем время мы лобзаньями связать?
 

 
– Ну, почему же ты молчишь?
– Да так…
– Зачем ты так глядишь – зрачки в зрачки?
Слова твои, как взор твой, далеки…
– Да? Далеки?
 
 
В твоих глазах я вижу чей-то лик,
Он из сиянья бледного возник;
Нет, нет, не я! Я раньше там была,
Я раньше там, в твоих глазах, жила —
Там девушка, ты с нею, с молодой,
С красивой, на щеке твоей ладонь,
Нет, не твоя – ее, ее рука
Из прошлого скользит, издалека,
И в прошлое влечет тебя с собой —
Назвать ли имя – прежней, дальней, той?
 
 
– Ах, сумасбродка, что ты говоришь!
Ведь это ты, лишь ты в моих глазах…
– Не уходи к ней! О, не уходи!
Не уходи!..
 

 
На клочьях бумаги – обрывки стихов,
Отходы, остатки от творческой муки;
Гляжу я на них, равнодушен, суров, —
Вдруг взвыла бумага обломками слов,
И сердце забилось – я плакать готов,
Услышав отбросов ненужные звуки.
 
 
Не плачь, неродившаяся строка!
О жизнь, почему ты всегда жестока?
 

 
Когда б сумел я сердца муки
Сковать в словах в родном краю,
Быть может, превратившись в звуки,
Они б не пили жизнь мою.
 
 
Но лишь одну, что прочих злее,
Хватаю, чтобы стон затих,
Взамен ее кишат, как змеи,
Ужасных тысяча других.
 

 
Жить в этой жизни – не все,
Мало – постигнуть ее.
Надо над жизнью взрасти,
Стать над своею судьбой.
 
 
Мира грядущего семя
В сердце твоем набухает.
Жизнь – скорлупа… И душа
Сбросит оковы, созрев.
 

 
Легко и просто
И без оглядки
Уйду к себе.
 
 
Я дома роздал
Добро, достатки
Своей семье.
 
 
Оставил дома
Я на пороге
Всю суету;
 
 
Все, что знакомо,
Всю пыль дороги
Я отмету:
 
 
Воспоминанья
И тягость знанья,
Успех, беду,
 
 
Дела, усталость…
Себе достанусь —
К себе уйду.
 

 
– Тебе я, мой любимый, рассказала,
Что на душе: что я тебя люблю,
Что сердце твоему открыто взгляду,
Как свет луны и как мои глаза;
Но песнь твоя – моих порывов эхо,
Зачаровать умеет голос твой,
Слова любви в них жизнь моя замкнулась, —
Но сам ты где, любимый? Где ты сам?
 
 
Себя я запер наглухо в железо —
Так в толстые, тяжелые цилиндры
Закован, заперт, втиснут кислород.
Ах, если вдруг непрочны станут стенки!
Могуч безмерно атом вещества;
Когда идет материи крушенье;
Такие силы движутся к свободе,
Что нам и не измерить их поток.
Им только волю дай – и взрыв бы грянул,
И я бы разлетелся, ты бы тоже,
И вся земля!..
                    – Ах, ты всегда пугаешь!
Казалось мне, что ты утих немного,
А ты опять грозишь. Зачем? И чем?
– Чем? Чем-то новым, может быть. Концом.
 

 
Как рвутся деянья, сшитые днем,
Как слезы ночные льются ручьем, —
Ночь об этом молчит.
 
 
Безумны восторги в тиши, в ночи,
И душат угрозы, как палачи, —
Ночь об этом молчит.
 
 
Каждого ночь призывает в жилье,
В день ни один не уйдет от нее, —
Ночь об этом молчит.
 
 
Каким тебя ночь опаляет огнем?
Каков ты ночами, смеющийся днем?
Ночь об этом молчит.
 
 
Все, чему днем расцветать дано,
В темень корнями погружено, —
Ночь об этом молчит.
 

 
Ночь ли то, что ночью называем?
Солнце отвернется – сразу темень,
Солнце глянет снова – день наступит.
 
 
Нет! Ведь ночь – то, что долой от солнца
Вдаль бежит, пока не станет солнце
Крошечным, как звездочка, как искра.
 
 
Все уйдет: звезда, и мгла, и очи,
Холодно, черно, пустынно, тихо —
Ночь, ах, это ночь – в нее идти мне,
 
 
Если ухожу я от тебя.
 

 
– Ты от меня уходишь? Почему же?
Я все это всегда считала шуткой —
Плохой, но шуткой: ты грозился, чтобы
Тебя я не бранила… Но теперь-то
Зачем ты все твердишь: «Уйти я должен!»?
– Ах, это ночь зовет, и я обязан…
– Ну, что ты мелешь в каждом разговоре
Такую чепуху, что просто ужас.
Ведь умный человек ты…
                                          – Но однако…
– Молчи! Ведь я права в своих упреках:
О чем твердишь ты? Что еще за ночь?
– Я должен в этой ночи возродиться.
– А почему же тут не возрождаться?
Тут делай все, что хочешь и что можешь.
– Мне возродиться надобно душою.
– Ну, что за бредни! Что с душой твоей?
– Весь этот мир негоден. Одряхлела
Его душа. Он должен возродиться,
И это сделать только я могу.
Мир сам решит. Тебе-то что за дело?
– Я – часть его. И я за все в ответе.
Тебе весь мир, сдается, нехорош;
А я, скажи мне, я-то хороша ли?
Ведь ты твердил, что я и есть твой мир.
– Ты силы мне дала идти все дальше,
Иначе б я в пути упал, усталый,
И не достиг бы цели, но теперь…
– Так, значит, я в тебя вдохнула силы,
Чтоб от меня ушел ты в благодарность?!
– Но, милая…
                         – Ну, что ж, иди! Но помни:
Ты, уходя, связь с миром разрываешь,
Ты рвешь меня! Ты своего добьешься
И возродишься, а когда захочешь
Назад вернуться – больше уз не будет;
К чему тогда все это возрожденье?
Погибну я – погибнешь тут же ты.
– Здесь тоже я умру – без возрожденья.
– Спокойней умереть в моих объятьях…
А лучше жить, припав, прильнув ко мне!
– Но так я возрожденья не узнаю.
– Не я, а лишь оно тебя волнует?
Не будет ни тебя, ни возрожденья!
Умру я, что мне в жизни без тебя?
– О нет, любовь, душа моя! Пусть сгинет,
Исчезнет все – я у тебя останусь.
Как ты прекрасна! Как тут все красиво!
Мир светел, потому что есть в нем ты,
Что в нем с тобой, с прекраснейшей, сравнится?
Иди ко мне, иди, целуй меня!
– Ну, что я говорила?
                                     – О, права ты…
– Но, милый, ах, я до смерти устала,
Борясь, единоборствуя с тобою
За жизнь свою – ведь я тебя люблю…
 

 
Слезы неба – капли дождевые,
Слезы моря – перлы дорогие,
Слезы горькие земли – сиротки.
 

 
– Я не держу тебя, иди, мой друг,
Поверь, и эта жертва мне под силу,
Но знай, напрасно это. Для меня
Помочь тебе всего важнее было.
 
 
– В любви твоей я силу приобрел,
Но я любовь отдам и все оставлю,
Чтоб большего достичь, а ты…
                                                   – А я?
Мне это ни к чему, я не смогу
Любить тебя сильнее, чем любила;
А мне осталось лишь тебя любить,
Да, мне осталось лишь тебя любить,
И в этом мне разлука не поможет;
Но я бы в ней отраду находила,
Когда бы знать, что это для тебя.
Иди, тебя иное счастье ждет,
Нет больше сил, иди!..
                                       – Я остаюсь.
– Нет, не щади меня, иди, иди, мой милый!
 

* * *

 
Impavidum ferient ruinae! [25]25
  Поражение постигнет бесстрашного! (лат).


[Закрыть]
 

 
Дождь кончился. Как белая рука,
Простерлось облако над тихой далью,
И радуги сияющий осколок
Переливался, точно камень перстня.
Тянулось облако из дальней дали,
И таяло едва, и таял перстень,
И ночь на море пала покрывалом.
 
 
Не ты ль меня звала из дальней дали?..
 

ПЬЕСЫ

 
Над рекой луною соткан
Мост, где свет и тени.
Духи сновидений
Из лесов скользят в тумане.
 
 
Гнется мост под их стопою,
Чуть дрожа, сверкает.
На волне мерцают
Золотые рыбы – звезды.
 
 
Голоса слышны из мрака,
Страшен гул их дикий:
Песни, стоны, крики,
Битвы шум и нежный шепот.
 
 
И проходят сновиденья
Белым, смутным строем,
И тела героев
На руках в гробах проносят.
 
 
Смерти сном не позабыться
Тем, кто пал в сраженье.
Из полночной тени
Их тоска на землю гонит.
 
 
Старый бой еще не кончен,
Нет еще победы.
Гнев, что мстит за беды,
Вновь их поднял из могилы.
 
 
Каждый раз встают их тени,
Чуть настанет полночь, —
Слышен, боли полный,
Вечной битвы мрачный отзвук.
 
 
Из гробов и тьмы выходят
Биться неустанно.
При луне туманной
Блещут их мечи и брони.
 
 
Ночь с огнем вступила в битву,
Тьмою зло одето,
Но победу света
Торжествует жизнь над смертью.
 
 
Будет мир душе героев!
Мост ведет из тени
К новым поколеньям,
Что окончат бой победой.
 

Над рекой луною соткан

Мост, где свет и тени.

Духи сновидений

Из лесов скользят в тумане…

Медлительно стелются туманы. Какая теплая майская ночь! Как нежно сияет луна в реке! И вот опять они возникают – мои сны, видения майской ночи…

Кажется, давно уже кануло в вечность это тихое время ожиданий и тоски, этот май! Уже не вижу я больше дорогих образов тех дней. Так бушевало море жизни, проносясь вихрем по душе моей, таким зноем опаляло солнце, что уже почти не осталось места для иных видений. Но вместе с тихою луной, в пору иных мечтаний и иных ожиданий – вы опять идете ко мне, давние тени, длинное шествие теней. Точно похороны – гроб за гробом – скользите вы бесконечной вереницей. Нет, это не погребальное шествие! Опять, как в древней песне, открываются гробы, и опять поднимаются из них мужи-исполины: герои, одетые в панцирь, с мечом в руке. И женщины, величественные, строгие, следуют за ними – ряд за рядом.

Ближе, все ближе подходит шествие, и в лунном свете вижу я, как постепенно сгущаются расплывчатые образы, приобретают форму, я уже могу разглядеть каждое лицо: яснее проступают черты, просыпается душа, чтобы длить недовершенную жизнь продолжать незаконченную борьбу.

Это ты, Лачплесис!Узнаю тебя по высоко поднятому челу, но сиянию, скрывающему твой лик, – точно пеплом подернулся жарко тлеющий уголь. Это ты, сын Лиелвардисавеликий вождь!

С ним рядом – товарищи-войны: его друг и тоже вождь – Кокнесис, его певец и народный бард – Пумпур.

Вот и оба старца, вожди племен – Айзкрауклиси Лиелвардис. А за ними старый мудрый Буртниек.

Облаченная в сине-серебристое сияние, словно окутанная плащом светлого летнего дождя, идет Лаймдота. За нею подружки и прислужницы.

В стороне, во главе отряда гордых воинов, в красновато-золотистом блеске одежд следует властная Спидоласо сверкающими очами.

А поодаль перед мрачной толпой выступает, предводительствуя ею, Кангар, с перекошенным от злобы лицом. И, наводя ужас на всех этих девушек-ведьм, на старую колдунью и духов преисподней, следует Черный Рыцарь. Рядом с ним закутанный в белый плащ Лайкавециссо своими тремя Белыми Дочерьми, – наблюдающий, полный размышлений, чуждый всему, что его окружает.

Стремительность и гнев на лицах воинов. Оружие звенит тут же, передо мною, а кажется, что звуки доносятся откуда-то из могильной дали. Отряды шагают твердо, стремясь вперед, но они все время перед моими глазами. Я вижу их непрерывное движение, и ему нет и нет конца.

Воины шествуют смело, не касаясь земли. Шаги их скользят, как дым скользит над землею в ветреный день. Какие взоры бросают их застывшие очи, как неудержимо стремятся они вперед! И я вижу, что только у Лачплесиса глаза зажжены внутренним огнем. И кажется, что это он один влечет их за собою и только одна Спидола следует за ним по доброй воле, погруженная в мечту.

Иди, Лачплесис, иди, продолжай борьбу! – Твоя победа еще не завершена, Победитель! Победи снова и победи окончательно! Твори свое великое дело, освободи от нечисти землю!

Ты слышишь далекие голоса? Это духи земли. Их стоны так близки, так легко различимы. Это уже не стоны, это – стуки, подземные удары.

Самые угнетенные – ближе всех к победе!

Ты слышишь? Там, на дне Даугавы, хранили они ключ от твоей свободы, чистили его до блеска горечью слез своих и солью крови своей, стекающей в волны. Вот он блестит, твой ключ! Мы хотим его поднять, но слишком слабы наши руки. Иди, и возьми его, и открой нам ворота в Замок Света!

Молча проходит Лачплесис, и лишь глаза его пылают. И доносится голос словно из потустороннего мира. Это говорит Лайкавецис:

– Не мешай Лачплесису на его опасном пути! Его борьба величественнее всего, что могли видеть люди: он бьется за то, чтобы стать совершенным. То, что созерцали вы в невыразимом страхе перед опасностью, только первый проблеск утра. День великой борьбы еще впереди!

Бодрствуйте, чтобы не застали вас спящими, когда придет время – и Лачплесис поведет вас в последний, решающий бой! В вас самих – и ключ тот, и Замок Света!

Но и тогда, когда вступите вы в Замок, еще не кончен путь Лачплесиса. Начнется героическая бескровная борьба в царстве Спидолы!

Когда отзвучали эти слова из потустороннего, тело мое содрогнулось, и я увидел огненный взор Лачплесиса, сверкнувший мне из-под тяжелых век. Уста Спидолы улыбались мне.

Я хотел вскочить, крикнуть: «Мы пойдем! Пойдем!» – но все затянуло туманом. Лайкавецис стоял с поднятыми руками, широко развеяв за собой белый плащ. Колыхнулись полосы света, приблизились чудные голоса – тени сновидений продолжали свою жизнь —

 
Чуть настанет полночь —
Слышен, боли полный,
Вечной битвы мрачный отзвук…
 

Где я? Это опять ты, моя дорогая родина! Я слышу звуки беззаботных песен… Немцы уже начали свой захватнический по-ход, но еще свободны латыши. Еще высится древний, свободный замок латышского народа…