Текст книги "Красные ворота"

Автор книги: Вячеслав Кондратьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

– И ты сказала, что могу? – улыбнулся он.

– Сказала… Она совсем одинока, и ты должен ей помочь, тем более дел у тебя пока никаких.

– Ладно, мама.

Тут появился Витька-бульдожка с какой-то сумкой.

– Мать скороспелку посадила. Подкапывать уже начали. Попробуйте, – он передал сумку Ксении Николаевне.

– Зачем, Витя? – начала было отнекиваться она, но Витька решительно прервал:

– Ксения Николаевна, помните, обещал я. Никаких отказов.

– Сетку волейбольную не достал? – улыбнулся Володька.

– Нет! Спрашиваю всех, никто не помнит. Кто-то из ребят взял, спрятал еще в сорок первом, а кто? Но я раздобуду.

~~~

Без особой охоты Володька приехал на другой день в Гнездниковский переулок, где жила тетка, боясь, что начнутся соболезнования, разные там вздохи и охи… Но ничего этого не случилось. Тетка, маленькая, сухонькая старушка с добрым лицом, но твердыми глазами, обняла его, поцеловала и сразу же усадила за стол.

– Сперва перекуси, Володя, а потом поговорим.

На небольшом столике с мраморной доской уже приготовлена была еда, да еще какая! Володька не стал ломаться и присел за стол. Уминая бутерброды, он оглядывал большую комнату с альковом, в которой давно не бывал. Целую стену занимали шкафы с книгами, где кроме художественной литературы в основном была литература политическая – собрания сочинений Ленина, Сталина, протоколы съездов партии. Тетка работала в Институте Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина. Было много и ее собственных книг… Она лично знала Ленина, дружила с Крупской, с Фрунзе, участвовала в московском восстании, занимала крупные должности в Иванове. В общем, живая история, и если бы Володька был полюбознательнее, то как много бы он мог получить от общения, но сейчас ему было не до этого.

– Почему ты не навестил меня тогда, в сорок втором? – спросила она.

– Даже не знаю… Понимаешь, я был под Ржевом – безудачные бои, огромные потери… Не хотелось об этом вспоминать.

– Да, потери… – задумчиво сказала тетка. – Скажи, Володя, что, на твой взгляд, помогло нам выиграть войну? Именно на твой взгляд.

– Патриотизм, тетя Варя, – не задумываясь сказал он. – Воевали ведь хорошо и те, у кого судьбы складывались трудно.

– Да? Это очень интересно… У тебя есть примеры?

– Сколько угодно.

И Володька стал рассказывать о тех, с кем воевал вместе… Тетка слушала внимательно, заставляя его повторять некоторые случаи, а со стены глядели на них прищуренные глаза Владимира Ильича, и казалось, будто и он прислушивается к Володькиным словам.

– Говорили вы на фронте о Сталине? – неожиданно спросила она.

– А как же? – удивился Володька. – В атаки с его именем ходили. Хотя… – задумался он, вспоминая, – пожалуй, чаще кричали просто: за Родину…

– Скажи, чем вы объясняли неудачи первых месяцев войны?

– Чем? – этот вопрос тоже удивил его. – Кто как… В основном неожиданностью нападения, отмобилизованностью немецких войск, их техникой… Короче, каждый по-своему… – начал было он, но она прервала его:

– Расскажи теперь, как вообще живешь? Какие планы на будущее?

– С сентября институт…

– Да, твоя мать говорила… Вот видишь, сразу в институт, а кто-то сразу на завод пойдет. К счастью, после этой войны не будет того, что получилось после первой мировой.

– А что было после той?

– Разве не знаешь? Не читал?

– Да, вспомнил… Инфляция, безработица, люди пришли с войны и не могли найти себе места.

– Именно, – подтвердила тетушка. – Ты наелся?

– От пуза, говоря по-солдатски, – улыбнулся он.

– Так вот, Володя, карточки… Поедешь, я дам тебе адрес, и там на первом этаже найдешь, где выдают продукты. Захвати рюкзак, а то в одной руке тяжело будет нести. Паек на целую неделю.

– У меня вещмешок.

– К тебе еще одна просьба. Ты сможешь приходить хотя бы два раза в неделю и читать мне? Я сейчас очень плохо вижу, а для своей книги мне нужно кое-что перечитать. Я буду платить тебе или отдавать часть пайка. Как захочешь.

– Что ты, тетя Варя, зачем? Я и так…

– Не спорь. Это работа, и ты должен получать за нее вознаграждение. Договорились?

– Да, но, право, ни к чему какая-то оплата, мы же родственники.

– Повторяю, не спорь. Я упрямая старуха. Будет так, как я решила, – и в нотках ее голоса пробилась старобольшевистская твердость.

На обратном пути Володька не раз поправлял вещмешок, оттягивающий спину. Когда приволок все это в теткину квартиру, она, поблагодарив, стала откладывать часть продуктов для него. Володька пробовал протестовать, но тетка не желала ничего слушать:

– Грудинку я не ем, Володя… Жирную рыбу тоже… Это мне не нужно. Крупа у меня осталась… – и так далее и тому подобное.

Половина принесенного попала в его вещмешок. Это было целое богатство, и хотя чувство некой неловкости присутствовало при этой дележке, все же он был рад, что принесет что-то в дом, тем более никаких прибавок к карточному пайку у него не будет…

Но мать этой радости не разделила, наоборот, возмутилась тем, что Володька принял подношение.

– Ты обязан помочь ей без всякой «благодарности» с ее стороны. Больше этого не делай, – сказала она с необычной для нее резкостью.

– Я отказывался, мама…

– Значит, плохо отказывался!

– Но она предложила мне работу: приходить к ней два раза в неделю и читать нужные ей книги. Сказала, что каждая работа должна быть оплачена. Возможно, то, что я принес, аванс, так сказать…

– Это другое дело.

…Теперь Володькина неделя была заполнена двумя вечерами у тетки и днем получения продуктов. Однажды, выходя из ворот серого дома на набережной, он натолкнулся на пьяного инвалида, который попросил прикурить, а прикурив, бросил взгляд на Володькин мешок.

– Откуда прешься? – спросил хмуро.

– Это я для тетки…

– Знамо, не для себя… Кто у тебя тетка-то? Начальство какое?

– Старушка она, персональный пенсионер. Революцию делала.

– Революцию, говоришь, делала? Старенькая уже, значит… Ну, она-то заслужила, – сказал инвалид. – Ладно, бывай…

~~~

Тянуть с институтом больше было нельзя, и Володька отправился на Садово-Спасскую поглядеть полиграфический, поговорить с поступающими, разузнать все подробно и, если понравится, подать заявление о переводе. Он потолкался среди будущих студентов, в большинстве сопливых девчонок, худеньких, неважно одетых, некоторых с косичками – прямо детский сад. Он старше их на семь лет, это же чертовски много! Закончит институт в тридцать! Тридцатилетние на фронте казались уже пожилыми мужчинами – и жены были почти у всех, и детишки. А он, Володька, только на ноги встанет, только институт к этим годам окончит.

Он прошел по институтским коридорам, заглядывая в аудитории, и как-то не представлялось, что скоро сидеть ему за столом с карандашиком и записывать лекции… Все это казалось смешным и страшно несерьезным… Он тоскливо огляделся в надежде увидеть хоть одного фронтовика, чтоб перекинуться словом, и наткнулся на парня, стоящего у стены в форме, в «кирзяшках» и с палочкой. Тот тоже выглядывал, вытянув шею, кого-то из фронтовой братии и, заметив Володькин взгляд, заковылял к нему.

– В какой курятник попали! А? Хотя чего я, не курятник – цыплятник, – сказал он, кивнув на щебечущих в коридоре девчушек.

– Да, чудно… – вздохнул Володька улыбнувшись.

– Ты на какой факультет поступаешь?

– Я перевожусь… Из архитектурного. Наверное, на редакционно-издательский пойду.

– На художественное отделение?

– Видишь, – протянул Володька руку. – Пока на литературное, если что выйдет, научусь левой, перейду.

– А у меня кость на ноге раздроблена. Гноится до сих пор рана. Говорят, надолго это. Ну, давай знакомиться. Коншин… Лешка. Пойдем перекурим это дело, – он улыбнулся и взял Володьку за локоть.

Они вышли на улицу… К Коншину подошла девушка в военном, но без погон.

– Ну как, Леша, решил? – спросила она.

– Решил, – почему-то грубо ответил тот и добавил: – Иди домой, я вот с товарищем поговорю.

– Я подожду, Леша, – она отошла в сторону.

– Незачем ждать. Иди домой, – опять удивил он Володьку своим грубоватым, пренебрежительным тоном.

У девушки повлажнели глаза. Она резко повернулась и пошла от них. Володька хотел было спросить, почему Коншин так, но постеснялся. Коншин начал сам:

– Вот не знаю, что делать. Понимаешь, в одной части служили, ну и любовь… А ранило меня, ни одного письма в госпиталь не прислала. Зато дружок мой один все обрисовал… Со всеми подробностями – с кем, когда и где… Она клянется, что наврал тот, а у меня нет оснований не верить – фронтовой дружок-то.

– А может, сам пытался? Не вышло, и со зла… – предположил Володька.

– Она то же самое говорит. Так кому верить-то?

– Ну уж это тебе самому надо решать, – сказал Володька и начал свертывать цигарку.

– Ловко у тебя получается. Кстати, когда я был в руку ранен, тоже научился. Под Ржевом долбануло.

– Под Ржевом?! – воскликнул Володька. – Я же там в сорок втором был!

– И я в сорок втором. Вот здорово-то!

И выяснилось в разговоре, что были не только подо Ржевом, но под одними и теми же деревнями и в одно и то же время, только в разных стрелковых бригадах. А было в этих бригадах уже так мало народу, что ни Володька, ни Коншин не заметили и не знали, что в том черновском лесу, не таком уж большом, километра три в длину, а в глубину и меньше километра, находились две стрелковые бригады – 132-я и 136-я.

– Ну, Володька, вместе нам надо быть. Такое, что там было, не забыть, да и не все выбрались. Мы с тобой счастливчики, – сказал Коншин, горячо пожимая Володькину руку на прощание.

– Да, конечно, Леша… Как здорово, что в институте хоть один свой парень будет, – радовался Володька, решив, что раздумывать нечего, надо в институт переводиться, и никаких гвоздей!

Они простились, договорившись о встрече.

На другой день Володька принес в институт документы и встретился с Коншиным. Около комнаты приемной комиссии они познакомились еще с одним фронтовиком, бывшим лейтенантом Игорем Степным. У него было тяжелое ранение в позвоночник, он сильно хромал, но настроение бодрое.

– Я, ребята, учусь уже. В Тимирязевке на экономическом, но решил и сюда, на заочный. Хочется параллельно и гуманитарное получить, – сказал Игорь, когда они вышли на улицу и пошли вниз по Садовой.

– А зачем тебе гуманитарное? – спросил Володька.

– Хочу о войне писать.

– Вот оно что, – протянул Коншин.

– А написал что-нибудь? – поинтересовался Володька.

– Нет еще. Если бы написал, я в Литературный подал бы. Но в голове столько всего…

– У нас у всех полна войной голова, – заметил Коншин. – Да разве сумеешь описать все.

– Надо! – горячо воскликнул Игорь. – Вот в теории подкуюсь малость и начну.

Дойдя до бывшей Мясницкой, ребята повернули, решив проводить Игоря до дома, расставаться не хотелось. Жил он в Комсомольском переулке, и по дороге можно было еще о многом поговорить. Игорь начал высказывать свои мысли.

– У меня друг есть, в медицинском учится, так мы надумали после окончания куда-нибудь на периферию податься, в какой-нибудь небольшой городок…

– И бросишь Москву? – недоверчиво спросил Коншин.

– Что Москва? Тут народа хватает.

– Понятно, – засмеялся Володька. – Лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе.

– Нет, ребята, другие соображения. Хотя, конечно, в провинции выделиться легче. Но мы поедем, потому что просто там мы нужнее. Хотим создать кружок местной интеллигенции…

– Это ты серьезно? – усмехнулся Коншин.

– Вполне…

Проводив Игоря, они пошли обратно. Коншин несколько скептически отнесся к мечтам Игоря, но Володьке тот понравился, он верил в его искренность. Расставшись на Колхозной с Коншиным, Володька двинул к родной Сретенке, на которой что-то давно не бывал… Первым встретился ему ковыляющий Деев.

– Как жизнь, Вольдемар? – весело спросил Володька, протягивая руку.

– Хреновая, – мрачно ответил Деев. – В троллейбус залезть проблема, пройтись куда-нибудь – тоже. Костыли эти очертенели, а без них никуда. – Деев сплюнул, махнул рукой, а потом вдруг мечтательно протянул: – Знаешь, что я часто вспоминаю как самое необыкновенное и приятное из довоенной жизни?

– Что?

– Помнишь, мы из школы к своим шефам в Наркоминдел на вечера пробежки делали? По 1-й Мещанской, по Сретенке, всю Лубянку, и все бегом… Даже во сне снится.

– Помню, – сказал Володька.

Больше ответить ему было нечего, не слюни же разводить по этому поводу? Тут Деев взял и начал крутить пуговицу на его гимнастерке, была такая привычка противная у него, и чем дольше он ее крутил, тем яснее становилось Володьке, что Деев намеревается сказать что-то наболевшее, но не решается.

– Отцепись. И говори.

– Слушай, Володька, – начал Деев, отпустив пуговицу. – Нет у тебя на примете какой-нибудь знакомой девахи, с которой можно было бы по-простому, без всяких там антимоний… Понимаешь?

– Понимаю, но нет такой.

– Жаль… – протянул Деев. – Я знакомиться не умею. Застенчивость идиотская до сих пор. Вроде мужик уже, а подойти не могу, заговорить боюсь.

– Найдет тебя какая-нибудь, – обнадежил Володька.

– Ну да, найдет! Не очень-то я такой нужен, – скривил губы Деев.

– Брось ты! Какой такой!

– Значит, никого нет на примете? – повторил Деев. – Ну, ладно, пока, – и тяжело заковылял на непривычных еще костылях.

~~~

Поздно вечером неожиданно позвонила Надюха.

– Выручай, Володя. Гошку забрали! В двадцать втором сидит. Приходи скорей!

Володька, как по тревоге, влез в свои «кирзяшки», схватил ремень и бегом, буркнул что-то на вопрос матери «Куда ты?».

У отделения милиции его ждала взволнованная, растерянная Надюха.

– Поговори с начальником. Подрался Гошка в пивной. И забежал-то на минутку, ждала я его… Смотрю, с милиционером выходит. Финка при нем, понимаешь?

Володька бросился в кабинет к начальнику. Вытянулся, щелкнул каблуками.

– Разрешите обратиться, товарищ майор? Старший лейтенант Канаев, бывший командир взвода разведки, где служил Георгий Селюков, которого вы задержали. Вот мои документы, – протянул Володька.

Майор мельком взглянул на документы, поднял глаза на Володьку.

– Плохо вы воспитывали своих солдат… Что же это получается? Трех человек изувечил. Мало того, холодное оружие при нем оказалось. Да и меня матом обложил… Судить завтра будут вашего разведчика: за хулиганство по семьдесят четвертой и за ношение холодного оружия.

– Товарищ майор, ведь вы, наверное, тоже фронтовик. Гошка, то есть Селюков, лучшим разведчиком был. У него наград полно.

– Знаю. Бахвалился он. Может, суд учтет. Но зачем финку, дурак, таскает?

– Память же фронтовая… Он с ней в разведку ходил.

– Сейчас-то он не в разведку с ней направился, а в пивную. Вот такое дело, старшой… Кстати, у самого-то оружия дома нет?

– Нет.

– А то навезли, черти, трофеев. У кого вальтер, у кого браунинг, у кого ТТ, а у кого и парабеллум. Разбирайся тут с вами. Вызывали одного, сигнал получили, что пистолет у него. Говорю, сдай добровольно, ничего не будет. Ан нет, отрицал. Пришлось с обыском, ну и что? Лежит пистолетик, заржавелый весь, хоть бы в тряпочку масленую завернул. На кой ляд он ему нужен? Оформили, сидит. А инженер, вроде с понятием человек, не бандюга, дался ему этот пистолет.

– Товарищ майор, – просительно начал Володька. – Может, без суда обойдется? Ну, навешайте Гошке пилюль, заберите финку и штраф там влепите. А, товарищ майор?

– Не могу. Оформлено дело. Идите завтра в суд к десяти ноль-ноль. Может, выслушают как бывшего командира, учтут боевые заслуги вашего Гоши… Вот и все, что могу.

– Товарищ майор… – заскулил опять Володька.

– Все, старшой. А если пистолетик имеется, советую немедля в свое отделение сдать.

– Да нет у меня…

– Что-то не очень уверенно говорите. Смотрите, два года – не малина.

Володька вышел к заплаканной Надюхе:

– Ничего не вышло. Завтра в суд пойдем.

– Засудят его, засудят… Финка еще эта, – запричитала она.

– Не реви. Мне с другом посоветоваться надо. Иди домой, я сейчас ему позвоню, а завтра в суде встретимся. В десять утра.

Надюха пошла домой, а Володька бросился искать телефон-автомат. Позвонил Сергею, рассказал про Гошку.

– Мда… Значит, так. Райку из нашего класса помнишь? Она юрист. Кое-что мне советовала в свое время. Иди сразу к ней. Адрес дать?

– Давай, – и Володька записал адрес. – Спасибо, Сергей. Сейчас побегу к ней.

Было уже около двенадцати ночи… Неудобно, конечно, в такой час врываться к Рае, но что поделаешь – фронтовой друг в беде.

– Володька! – воскликнула Рая, одетая в какой-то замызганный фланелевый халатик. – Очень рада, но почему так поздно? Мама уже спит.

– Всего на два слова, Рая. Нужен твой совет. Юридический.

– Пошли на кухню, – сказала она и повела в тесную коммунальную кухню, заставленную столами и керосинками.

Володька торопливо рассказал о Гоше.

– Контузия у него была? – спросила Рая.

– При мне вроде нет, но вообще-то вполне могла быть.

– Ты должен увидеть его перед судом и сказать, чтобы напирал на контузию. Дело отложат, пошлют на судебно-медицинскую экспертизу на определение вменяемости. Пройдет какое-то время. В Дзержинском суде будет слушаться?

– Да.

– Чего-нибудь придумаем.

– Спасибо, Рая… Ну, как живешь?

– Как сейчас живут? – улыбнулась она. – Зарплата маленькая. Я юрисконсультом работаю, мама на моем иждивении. Трудновато… Замуж никто не берет… и не возьмет, наверное…

– Ты знаешь, что Вовка Деев в тебя влюблен был?

– Неужели? Я и не догадывалась… Господи, как это было давно… Школа, вечера… Детство, юность… – она вздохнула. – А я почему-то чувствую себя уже старой… Старая дева… – печально досказала она и вздохнула еще раз.

– Брось, Райка, мы еще молодые, – утешил ее Володька, но, поглядев на нее, увидел, как поблекла она за эти годы. – И все еще впереди.

– Это у вас, мальчишек, все впереди, а у нас, увы… Сколько вас осталось-то?

– Маловато, наверно.

– В том-то и дело… Ладно, Володька, ты заходи как-нибудь просто так, без дел. Посидим, вспомним школу… Хорошо?

– Обязательно, Рая, – пообещал он и попрощался.

Вечерняя Сретенка, точнее уже ночная, была почти безлюдна, и Володька, успокоенный обещанием Раи, шел не спеша, покуривая… Главное – выиграть время, а там Гошка и сам что-нибудь придумает. Не такой он, чтобы за мелочь в тюрягу попасть. Но простят ли финку? Холодное оружие, как сказал майор. Есть статья определенная. Но по-человечески-то должны понять, что для них, фронтовиков, не холодное оружие это, а память о войне, о том, что свершили они на ней… Володька свой вальтер сдавать не собирался. Он уже давно завернул его в промасленную тряпку, обернул газетой и зарыл на чердаке, где жильцы дома сушили стиранное белье. Найти пистолет можно только с миноискателем, ну и доказать, что это его пистолет, вообще невозможно. Конечно, доля мальчишества была в странном желании сохранить пистолет во что бы то ни стало, но было и какое-то ощущение права владеть оружием, да и привычка – как же без него?

По дороге он думал, что скажет на суде в защиту Гошки, если не сработает контузия. Вспомнил, сколько «языков» приволок Гоша, как бесстрашно и спокойно собирался в поиск, с улыбочкой колдуя над пятаком – орел – решка, – как не раз, легко раненный, отказывался идти в санроту, отлеживался несколько деньков в землянке, а потом сам предлагал: «В порядке я, командир. Можно меня в дело». Да что там, ордена и медали сами за себя говорят. Должен учесть это суд.

На другой день в половине десятого Володька был у здания нарсуда на Сретенке. Вскоре подошла Надюха, подурневшая, с припухшими глазами, но подмазанная, поздоровалась молча за руку. Гошу привели два милиционера – на скуле ссадина, в зубах папироска, вид бодрый. Не верит, видать, что за такую малость, за обыкновенную драчку в пивнухе могут его, орденоносца и лихого разведчика, засудить.

– Чего ты? Порядок будет, – буркнул он Надюхе. – И тебя взбаламутила? – спросил Володьку.

– Ты, Гошка, про контузию не забудь. Ведь не помнишь ничего, что вышло? – сказал Володька четко, чтобы Гошка усек значение этих слов.

– Конечно, не помню, убей меня бог, – сразу же сообразил тот.

– Так и говори. Понял? – с напором произнес Володька.

– Как было, так и скажу, – подмигнул он, таясь от милицейских взглядов, но те на разговор ноль внимания – не уголовщина тут, а простое хулиганство.

Дав Гоше докурить папироску, они повели его в здание суда. Надюха и Володька за ним. Подошли к залу номер четыре, а там на двери уже бумажка, какие дела будут разбираться. Пробежал Володька глазами: «Селюков Георгий Иванович по обвинению по статье 74, ч. 1», – и ойкнул обрадованно – статьи за ношение холодного оружия не было! Значит, майор в протокол про финку не записал! Хорошим мужиком оказался. Отлегло от души, хотя 74-я, часть 1 грозила годом с лишением московской прописки после отбытия.

Но вот вызвали в зал. Гошку милиционеры провели за барьер – на скамью подсудимых, а Надюха с Володькой в зале уселись, поближе к суду. Там и свидетели обвинения, помятые, с подбитыми физиономиями, которым, на Володькин взгляд, только одного хотелось до смерти – опохмелиться. Володька подсел к ним.

– Как же он вас троих один? – спросил он.

– Ловкий, гад, – промычал тот, кто постарше.

– Что же вы в милицию сразу? Сами накостылять не смогли?

– Да мы ему дали, – сказал молодой. – Но участковый как раз появился, давайте, говорит, его в отделение. Еле скрутили черта.

– Так он разведчик бывший, – сказал Володька.

Оно и видно. Приемчики применял.

– Ребята, – начал Володька, – засудят же парня. Давайте придумаем что. Ну, подрались по пьянке, а кто виноват, кто начал, не помним. После суда выпьем как следует, освежим голову.

– В самый бы раз, – вздохнул один.

– Конечно, все пьяные были, но он первый задрался. Ко мне прицепился…

– Чего там счеты сводить, – положил Володька руку на плечо пострадавшего. – Разопьем мировую, и все дела. Ну как?

Но ответить тот не успел, вышла секретарша и:

– Встать, суд идет.

Все поднялись, потом сели, когда судья, приятная молодая женщина, с заседателями за дубовым столом устроилась. Ну и началась процедура…

– Подсудимый Селюков, расскажите, что произошло вчера вечером в пивной.

Гошка поднялся, сделал невинное лицо и честные-пречестные глаза.

– Ничего не помню, граждане судьи. Ей-богу! Помню, как в пивную зашел, а дальше ничего.

– Сильно пьяные были?

– Нет. В том-то и дело. Всего сто пятьдесят перед этим выпил. А в пивной как затмение нашло. Утром в отделении проснулся, говорят, в суд собирайся, а я, хоть убей, ничего не понимаю.

– На фронте были?

– А как же! Всю войну в разведке! Награжден орденами и медалями. Жена принесла мою орденскую книжку. Покажи, Надя.

Надюха подошла к судейскому столу, выложила.

Судья рассмотрела, передала заседателям.

– Что же произошло? Вы так хорошо воевали, столько наград и… хулиганство? – спросила судья, поправив красивые рыжие волосы.

– Так говорил я, не помню ничего, – развел руками Гошка.

– У вас были ранения, контузии? – голос судьи был мягок и доброжелателен.

– И не упомню сколько! – воскликнул Гошка. – Вот тут мой бывший командир сидит, скажет… И контузия сильная была, без памяти несколько ден валялся.

Володька встал, хотел было выступить, но судья сделала ему знак рукой, чтоб сел, и стала шепотом о чем-то совещаться с заседателями. Володька почти успокоился. Понравилась ему судья, ее спокойный голос, и не верилось, что такая приятная особа засудит Гошку. Пошептавшись с заседателями, судья поднялась, поднялись и все.

– Суд принял решение направить обвиняемого Селюкова на судебно-медицинскую экспертизу. Из-под стражи освободить. Взять подписку о невыезде. Получите направление, Селюков.

Сияющий Гошка подошел к судейскому столу, взял направление. Из суда вышли все вместе. И «пострадавшие» тоже.

– Что же вы, лярвы, в милицию меня? – не зло, а скорее добродушно спросил их Гошка. – Да ладно, айда в шалман – угощаю, а там поговорим.

В пивной на Сретенке пробыли недолго. Гошка поставил «пострадавшим» по стопке и по пиву, уговорил их не показывать насчет того, что матерился. Тогда, разъяснил он им, будет просто драка, а ежели мат, то хулиганство, статья семьдесят четвертая, год лишения верняком и прощай, Москва. Ребята, опохмелившись, подобрели и обещали насчет матюжка свои показания изменить, которые в милиции давали, пьяные были тоже, не помним, дескать, Что подписывали… Расстались друзьями…

– А начальничек-то, майор, мировой мужик. Про финочку ни-ни. Жаль, не отдаст, конечно, но черт с ней, – сказал Гоша при выходе из пивной.

– Это, наверное, мой разговор подействовал, – заметил Володька.

– А ты говорил с ним? – спросил Гошка. – Ну, спасибо, – растрогался он, похлопав Володьку по спине. – Невменяемым меня не признают. Но ничего, с этими ребятами выпью еще перед судом, и будет порядок. А ты, Надюха, скисла. Не из таких переделок выходил Гоша, – самодовольно закончил он.

~~~

– Опять в командировке? – спросил Володька Тальянцева, столкнувшись с ним на улице.

– Да… – рассеянно ответил он, чем-то, видно, озабоченный. – Вызвали. Неприятности у меня, понимаешь… Выпить хочешь? – спросил вдруг.

– Да нет.

– Проводи меня тогда. Поговорим.

– Пошли, – согласился Володька.

– Комбриг у меня новый… Ну а новая метла, сам понимаешь… Не поладили с ним, короче. Да история еще у меня… Помнишь, я говорил, что жену демобилизовал, чтобы не путалась под ногами в части. Меня же она обманом женила. Сказала, беременна, командованию сообщит, ну и пришлось… А люблю я другую. Старый комбриг знал, оставлял это дело без внимания, а новый аморалку шьет… На повышение я должен идти, батальоном уже накомандовался, хватит… Хочешь выпить? – опять неожиданно спросил Левка.

Володька мотнул головой, ему и вправду не хотелось в хороший, ясный день затуманивать голову хмельным.

– А то посидим где-нибудь? Ты поддавал на фронте?

– Нет… Очень редко.

– А мне приходилось. Иной раз, бывало, по нескольку ночей не спал. Только этим и держался. Когда переправу мастеришь, сам командуешь. Тут тебе и самолетные бомбежки, и артобстрелы. Нервишки на пределе. Да чего там, сам хлебнул…

Володька кивнул, хотя и знал, что война Тальянцева была полегче его собственной, саперы – все же не пехота, но и им доставалось.

Дойдя до Сретенских ворот, Тальянцев повернул налево, за ним и Володька, которому делать было нечего. Он только спросил:

– Ты куда?

– К Кировскому метро, – ответил Тальянцев, посмотрев на часы.

– Свидание?

– Вроде… Кстати, Володька, у тебя нет знакомых, у кого бы комнату снять можно? Понимаешь, она здесь, но жить негде.

– Кто – она? – не понял сначала Володька.

– Я ж говорил тебе, – нетерпеливо бросил он.

– Ах да… Подумаю, но, по-моему, нет таких. Ты Сергею позвони. К ней, значит, идешь? Может, мне обратно?

– Иди со мной. Хочу показать. Обалдеешь.

Они дошли до Кировской. Тальянцев еще раз посмотрел на часы и повел Володьку за здание метро. Там они сели на скамейку, закурили. Из метро выходил народ, и Тальянцев напряженно вглядывался… Он был взволнован и не мог скрыть этого. Наконец от толпы выходящих отделилась женская фигурка и, цокая каблучками, побежала к ним. Тальянцев поднялся, и его лицо озарилось такой радостью, что стало совсем мальчишеским, потеряв на время свою значительность.

– Левочка! – немного театрально, как показалось Володьке, вскрикнула женщина и, подбежав, бросилась на шею Левке. Он прижал ее, поцеловал, не стесняясь окружающих, и усадил на скамейку. – Наконец-то я с тобой! Боже, как я соскучилась, – защебетала она, не выпуская Левкиной руки из своей.

– Познакомься, Люся. Мой школьный друг Владимир.

– Вы с Левочкой в школе учились? Как интересно! – сверкнула она черными, цыганскими глазами.

– Ну как, хороша? – спросил Тальянцев, улыбаясь счастливой улыбкой и восхищенно глядя на свою Люсю.

– Хороша, – протянул Володька, приглядываясь к смуглому красивому лицу, в котором было что-то твердое, самоуверенное.

– Как не стыдно! При мне. Что ты, Лева, неудобно же.

– Удобно, – усмехнулся Тальянцев. – Пусть завидует, что у меня все экстра-класс, – сказал шутливо, но Володька подумал, что и верно, хотелось Левке похвастать.

Он поднялся… Тальянцев не стал его удерживать.

На обратном пути около табачного магазина на Сретенке Володька увидел Женьку Казакова, который почему-то отвернулся от него и прошел мимо. Все же непроизвольно Володька окликнул его. Тот остановился.

– Привет, – буркнул Женька. – Прошвыриваешься?

– Да…

Женька сильно похудел после той, первой встречи и был чем-то озабочен.

– А я вкалываю… Ну, чего новенького? Никто из наших не попадался? – спросил он вскользь, без особого интереса.

– Никто… Видно, что вкалываешь, осунулся.

– Осунешься, жратвы-то не хватает, а потом… – махнул рукой.

– Что-нибудь случилось?

– Неохота рассказывать, Володька… Курить есть? Давай.

Они закурили.

– Ладно, пройдем до бульвара, присядем… – сказал Женька, видно, решил все же поделиться с Володькой.

До бульвара шли молча, а когда присели на свободную скамейку, выплюнув искуренную папиросу, Женька отрывисто сказал:

– Полетело у меня все к чертовой матери. Вот что.

– Что полетело? – не понял вначале Володька.

– Все! Понимаешь, все! Не ждала она меня по-настоящему! Путалась с кем-то! Чуть не убил, – он выругался и потянулся к Володьке за новой папиросой.

– Мда-а, – промычал Володька, не зная, что сказать.

– А мы с тобой на Дальнем Востоке целочками ходили, потом фронт – не до баб. Я и в госпитале ни с кем не крутил, а возможности были, еще как липли, – хрипло выбросил он.

– А что она тебе сама-то сказала?

– Чего-чего. Выдумала историю, будто на студенческой вечеринке напоили ее, заснула, ну и воспользовался какой-то гад… Сейчас она чего угодно наплетет, чтоб жалость вызвать. Я ее в первую ночь и выгнал прямо на улицу. На другой день приползла – слезы, рев, прости, родненький, люблю же тебя, ну и прочее. Но я все! Обрезать, так сразу. Я и немцев так. Одним ударом. Странно, вояки были крепкие, а ранят, как поросята визжат. Наш, пусть плюгавенький какой, долбанет его – молчит, только постанывает. Чудно, правда?

– Да, я тоже замечал это, – Володька был рад, что разговор перекинулся на другое, но Казаков возвратился к своему:

– Раз она для меня первая, значит, и я для нее должен быть первым. Понимаешь?

– Понимаю, Женька… Но, может, правда, не виновата она?

– Не виновата! – повторил он. – На гулянки не ходи, когда твой в окопах вшей кормит. Вот и не будешь виновата ни в чем. Ты это брось! Такое не прощается. Ведь каждую ночь будешь мучиться, что вот она с кем-то так же, как с тобой… Нет, все! Да и развелись уже, – он помолчал немного, затем добавил, усмехнувшись: – Говоришь, похудел я? Так кроме работы еще гуляю напропалую. Девчат у нас в лаборатории полно, ну… вот и отыгрываюсь за все годы. Да со зла еще. Если хочешь, могу познакомить. Есть девочки – класс!