Текст книги "Избранные произведения. Том 1"
Автор книги: Всеволод Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)
Уитворт.Пока я не слышу осуждения.
Де-Рюшампи.Слушайте дальше. Он осудит Ломоносова как физик.
Рихман.Я – физик. Подобно другим физикам Европы я верил, что при накаливании металл увеличивается в весе, потому что туда-де входит флогистон. Ломоносов провел неопровержимыеопыты, доказывающие, что увеличение веса металлов при нагревании есть результат соединения металла с воздухом. Тогда я, вместе с ним, сказал – никакого божественного флогистона не было и нет!
Уитворт.Есть флогистон!
Шумахер.Академик Рихман, я лишаю вас слова!
Рихман.Господин Теплов, разрешите мне окончить речь!
Теплов.Да, да!
Уитворт.Атеист!
Теплов.Тише! Говорите, говорите…
Рихман.Тысячелетие над нами грохочут громы и сверкают молнии. Откуда они? Откуда сие?
Теплов.От бога, академик Рихман.
Рихман.Многие ученые физики исповедуют эту догму. Мы же с Ломоносовым опытами хотим доказать, что причина грома и молнии есть…
Теплов.Академик Рихман! (Стучит по столу.)
Ломоносов.Ну, чего кричать? Рихман говорит правду. Сила электрического огня в молнии столько веков не была еще испытана!.. «Природа не все свои священнодействия сразу открывает», – говорит Сенека. Многое будущим векам, когда даже память о нас исчезнет, оставлено: многое после нас грядущим поколениям ученых откроется. Мы хотим рассеять мрак, покрывающий доселе эту тайну небесного круга.
Шумахер.Замолчи, Ломоносов!
Тауберт (вскакивая).Довольно, черт побери!
Фон-Винцгейм.Рихман, это – нечестно! Вы обещали обвинительное слово.
Рихман.Я его и говорю. Вы не дослушали меня, господа академики. Слушайте меня.
Теплов.Продолжайте!
Рихман.Я осуждаю Ломоносова! Я осуждаю Ломоносова за то, что он, первейший русский ученый, обнажив шпагу, не проколол всех своих противников! И я жалею, что меня не было с ним рядом!
Голоса:«Довольно! Прекратите!»
Вот о чем нужно писать Эйлеру! Пишите, что, осудив Ломоносова за слабое шумство, кланяюсь ему низко, по-русски, в пояс. Кланяюсь за могучую любовь, коей он любит свой народ, русскую науку и Россию! (Кланяется.)
Шумахер звонит.
Уитворт.Скотина! Подлец, он нас предал!
Фон-Винцгейм.Пусть скажет Тауберт! Тауберта!
Де-Рюшампи.Гоните вон Ломоносова!
Тауберт.Академики! Ломоносов – Стенька Разин науки!
Стефангаген (входит).Господин президент, высокородный граф и гетман Украины просит явиться немедля к нему Теплова, Шумахера, Уитворта, Тауберта, фон-Винцгейма, Миллера, де-Рюшампи, Рихмана.
Рихман.Я не слышал имени академика Ломоносова!
Стефангаген.Перечислены все приглашенные президентом!
Академики поспешно уходят.
Шумахер.Что это значит?
Теплов.Идем и узнаем. (Ушел.)
Шумахер (смотрит в окно).Скороходы, гайдуки, вся дворня выбежала, а кто приехал – не могу разглядеть, окно запотело.
Доротея (входит).Графиня Разумовская, батюшка.
Шумахер.Встречай, встречай! Зажечь все люстры! Ах ты, боже мой!
Зажигают люстры.
Ломоносов.Прощай, Иоганн Данилыч!
Шумахер.Прощай, прощай, Михайло Васильевич.
Входит Нарышкина.
Нарышкина.Здравствуйте, советник. Ломоносов, останьтесь. Ваша дочь, советник? Мила!
Шумахер.Ах, ваше сиятельство, как я рад! Благородная, могучая госпожа, супруга президента у меня!
Нарышкина.Где же долгожданный андроид?
Шумахер.Необыкновенный андроид, ваше сиятельство! Извольте подойти поближе!
Он сдергивает чехол. Нажимает кнопку. Футляр раскидывается, образуя пьедестал.
Нарышкина, всплеснув руками, восхищенно смотрит на андроид – человекоподобный автомат, которыми так усиленно увлекались в XVIII столетии. Андроид – серебряный купидон, очень похожий на того мраморного, которого мы видели в парке Шувалова.
Нарышкина.Дивный андроид!..
Шумахер.Да, сочетание несравненной красоты снаружи с искуснейшим механизмом внутри.
Нарышкина.Il marche?
Шумахер.Ходит!
Нарышкина.Il parle?
Шумахер.Говорит!
Нарышкина.Il chante?
Шумахер.Поет!
Нарышкина.Читает те стихи о купидоне?..
Приятный перервался
В начале самом сон…
Шумахер.К великому горю, ваше сиятельство, стихи, вами присланные, оказались слишком длинными. Он может лишь говорить фразы: «Рад цветущему виду их императорского величества!» или – «Ура их императорскому величеству!» Сто сорок два движения, ваше сиятельство, не считая того, что андроид свищет соловьем, кукует, рычит львом…
Ломоносов.Не хватает лишь академического ослиного рева.
Шумахер (гладя андроид).Оболочка – девяносто процентов чистого серебра, ваше сиятельство, а волосы, лук и стрелы из червонного золота.
Ломоносов.Зато сердце железное.
Нарышкина.Вам андроид не нравится, Ломоносов? А вам, фрау?
Доротея.Мастерские, где делали этот андроид, рядом. Батюшка посылал меня туда часто с разными поручениями. Я видела, как там ковали это железное сердце для увеселения железных сердец.
Нарышкина.Ого! Ваша дочь, советник, никак, поклонница поэзии?
Доротея.Да, но музыку я люблю еще больше поэзии.
Нарышкина (Доротее).Вы мне, голубушка, не нужны. Занимайтесь музыкой.
Доротея ушла.
Терпеть не могу ученых немок. Господин Ломоносов! Государыня, выслушав представления Шувалова о ваших новых ученых трудах, повелели помочь вам. Посему президент и приехал в Академию. Церемония вашего покаяния отменяется.
Шумахер.А я и не дал состояться той церемонии, ваше сиятельство.
Нарышкина.Кроме того, Сенат разрешил вам построить химическую лабораторию и учеников в нее набрать, сколь вам нужно.
Ломоносов.Благодарю вас. Я счастлив.
Шумахер.Приказ о том мною подписан.
Нарышкина.Когда?
Шумахер.Да час назад, ваше сиятельство!
Нарышкина.Час назад? Лишь десять минут назад Сенат поставил печать на свое постановление!
Шумахер.Иные люди, из ревности к науке российской, ставят свою печать раньше сенатской, ваше сиятельство. Сей феномен называется – провиденьем.
Нарышкина.Президент любит провидцев. Он ожидает вас в своем кабинете, советник.
Шумахер (испуганно).Ваше сиятельство, прикажете завести андроид?
Нарышкина.Андроид, если понадобится, мне заведет господин Ломоносов.
Шумахер.Врачи запретили мне выходить, ваше сиятельство. Я нездоров…
Нарышкина (важно).Всякий выздоравливает, коли его требует президент Академии наук и гетман Украины.
Шумахер.Выздоравливаю… выздоровел, ваше сиятельство!
Нарышкина.Господин советник, а ключ от андроида?
Шумахер (бросая ключ на стол).Андроид очень, очень хорош. (Ушел.)
Ломоносов.Химическая лаборатория! Благодарю вас, Катерина Ивановна, за несказанно радостную весть для начала наук российских. Катерина Ивановна! А вы сами не встречали ль при Дворе Ивана Ивановича Шувалова?
Нарышкина.Да. Кажется, глаза его привыкли к возвышению, на коем он находится, и голова его не столь кружится…
Ломоносов.Значит, вы беседовали с ним?
Нарышкина.О, не однажды!
Ломоносов.Не говорил ли он вам о моем проекте открытия Московского университета?
Нарышкина.Шувалов что-то говорил, но что?.. Дай бог памяти… в общем, что-то благоприятное, но, право, не знаю что!.. Заведите-ка андроид. Послушаем его. Вам, ведь, он нравится, а?
Ломоносов (пренебрежительно махнув рукой).Э-э!.. Катерина Ивановна! Я не сомневаюсь, что андроид сей великолепнее андроидов Альберта Великого, Себастиана Парижского и прославленного механика Вокансона. (Размахивая большим ключом от андроида).И, однако, сей ключ – не ключ науки, а только ключ от куклы! Академии же Санкт-Петербургской надлежит простираться в более полезных и славных нашему отечеству упражнениях. Иноземные мракотворцы, кои господствуют ныне в Академии, гасят, а не разжигают огонь российских наук. Пора новую, российскую,Академию создавать. А куклы пусть создают куклы.
Нарышкина.Господин Ломоносов! (Строго.)Перед вами не только жена президента, но и особа, родственная царствующему дому.
Ломоносов.Простите, ваше сиятельство, нижайшего и покорнейшего слугу, но – куклы. Разве вы не встречали кукол-вельмож, одетых в шелка, в бархат, повторяющих чужие мысли на чужом – французском – языке и презирающих свой, родной, русский язык? Русский язык! Еще Карл Пятый, император римский, говаривал, что испанским – с богом, французским – с друзьями, немецким – с неприятелем, итальянским – с женским полом говорить пристойно. Но если б император римский в русском языке был искусен, то нашел бы в нем – великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, краткость греческого и латинского!..
Нарышкина идет.
Уходите, ваше сиятельство?
Нарышкина.Ухожу.
Ломоносов.Советую вам, ваше сиятельство, побольше ходить.
Нарышкина.Почему?
Ломоносов.У вас царственная походка!
Нарышкина (остановившись, задумчиво).Куклы? (Оживляясь.)Куклы? Пора бы вам увидеть у этой куклы человеческие глаза и пора бы дотронуться с благодарностью до ее руки. Что, горячая? Я – горда. Это все знают. Но когда истинныйчеловек гордится своими чувствами, он не должен бояться их высказать!.. Ах, жизнь человеческая! И не сказано ль в вашей пьесе, Ломоносов, «Тамира и Селим»:
Какая польза в том, что, рок свой проклиная,
Не браком буду брак, а пленом называть?
И на оковы столь несносные взирая,
За мужем следовать, а о тебе вздыхать?
Переехали мы в новый, гетманский дворец на Украину. Залы огромные, белые, радоваться бы. Но мне они напомнили лишь царскую охоту в имении Шувалова, снег на голове купидона и… ваш белый парик. А обратили ли вы внимание, что сего андроида приказала я сделать похожим на того купидона, возле коего вы свои высокие чувства высказывали? И не тогда ли вы сказали: любовь к женщине, к науке, к поэзии, к отечеству должна быть великой. И средины в любви нет?
Молчание.
Они смотрят друг на друга, оба размышляя об одном и том же. Откуда быть средине в том влечении, слабом со стороны Ломоносова и сильном со стороны Нарышкиной? И что такое средина? Она вышла без любви замуж в тот момент, когда, как ей казалось, зарождалась ее любовь к Ломоносову. «Не судьба», – подумала она и попыталась примириться со своим положением, тем более, что и сама не знала: зародилась ли любовь? Примирения не вышло. Она вернулась в Петербург, и прежнее чувство вспыхнуло с прежней силой. Она тянулась к встрече. Кстати, подвернулся и андроид. И вот они встретились… Что же? Жизнь ее разбита. А его жизнь стараются разбить. Ей ли помогать врагам его?.. И, если вдуматься, она ни помочь ему, ни особенно навредить не в состоянии. Она не меценат, она жалкая игрушка в борьбе двух влиятельных родов – Разумовских и Шуваловых. Шуваловы слегка благоволят к Ломоносову, Разумовские, старающиеся выбить союзников Шуваловых, тоже делают гид, что слегка благоволят к Ломоносову. А в конце концов для тех и других Ломоносов – вольнодумец. И она, благоволящая к нему, тоже вольнодумка… Что же может быть у нее с Ломоносовым, кроме легкого короткого разговора? Дружба? Но разве Двор или Разумовские допустят дружбу между внучатой сестрой императрицы и пиитом, занимающимся, кроме поэзии, физикой и химией?.. Значит, все или ничего? Все – это значит развод с Разумовским, развод Ломоносова с женой, да, она уже знает, что он женат… Это – в лучшем случае, если он не любит своей жены. Но ведь он нигде и никогда не говорил, что ее не любит?.. И как она осмелится сказать о любви, и как потребует развода? Сибирь – для нее. Тюрьма – для него. Нет, нет, забыть, чтобы и мыслей не было таких! В конце концов она слабая женщина, и единственно что она умеет делать: это хорошо стрелять. Но кому и зачем это нужно?.. Нет, для нее средины нет. И она покорно наклоняет голову, слыша ответ на свой вопрос.
Ломоносов.Средины нет. Таков истинныйчеловек, гордящийся своими чувствами.
Шумахер (вбегает, тяжело дыша).А каков андроид? Полгода трудились, ваше сиятельство! И как еще трудились! Сто мастеровых, все почти академические мастерские. Андроид понравился? Еще бы! Чудо мы создали, бог мне защита!
Нарышкина.Поелику вы, господин советник, столь набожны, что бог вам во всем защита, след ли было вам делать это языческое чучело из железа, серебра и золота? Ваш «прекрасный андроид» – глупая и ненужная кукла.
Шумахер (потрясенный).Кукла? Работала сотня мастеровых… полгода… все мастерские Академии наук… и кукла!
Нарышкина.Но разве подобает Российской академии наук заниматься такими делами? Ну, вот что. Жалея вас, я покупаю серебряную оболочку сего купидона, а начинку можете оставить себе.
Шумахер.Начинку? Искуснейший механизм… чудо науки, ваше сиятельство! Ломоносов подтверждает великую ценность андроида. Да?! Нет! Ага!..
Нарышкина.Сударь! Я приезжала по поручению государыни принимать андроид. Я его не принимаю. Карету!
Нарышкина быстро уходит. Шумахер садится к камину. Ломоносов берет плащ, направляется к дверям. Стук колес отъезжающей кареты.
Ломоносов.Знобит?
Шумахер (оборачиваясь).Знобит! (Сдерживая себя.)Сырость.
Ломоносов.Прощай, Иоганн Данилович! (Уходит.)
Шумахер.Гасите люстры! Уберите андроид.
Стефангаген (входит).Господин советник, понравился супруге президента андроид?
Тауберт (входит).Карета ее помчалась с великой силой в императорский дворец.
Стефангаген.Что решила высокородная графиня?
Шумахер.Графиня не приняла андроид. Теперь один бог нам защита. (Помолчав. Перебирая книги.)Химия, оптика, металлургия, поэзия. Его книги!.. Ломоносов во всех науках и во многих языках почитает себя совершенным. Полигистор?! Нет, я докажу обратное!
Тауберт (ухмыляясь).Разрешив этому азиату Ломоносову строить химическую лабораторию и набирать учеников?
Шумахер.Да! И дам ему сотни учеников! Ломоносов-то ведь, знаю, одной химии их учить не будет. А когда подойдет срок, туда приедет президент Разумовский… Немного надо разума, чтобы понять – профессор, желающий учить всем наукам, ни одной не научит. И тогда – за сие ученое шарлатанство Сенат отнимет у Ломоносова и лабораторию и учеников.
Стефангаген.Глубокий замысел, господин советник.
Тауберт.Гениально! Неимоверно раздутому ломоносовскому самомнению такой удар убийственнее яда.
Шумахер.Я великую прошибку сделал в своей политике, что допустил Ломоносова в профессора. Пора эту прошибку исправить! Молитесь о божьей помощи, друзья. Преступники сами не торопятся на виселицу. Их ведут силой и с молитвой. Что это?
Слышна музыка и пение.
Тауберт.Это поет Доротея.
Шумахер оглядывается и видит бюст Петра Великого. Что-то кажется ему странным в этом бледном лице. Он берет свечу, подходит ближе и освещает лицо Петра, на котором круглые, выпученные глаза отсвечивают красноватым пламенем.
Шумахер.Последнее время Ломоносов часто говорит, что Петр Великий смотрит на нас без расположения. Неправда! Ко мне взор его всегда был благосклонен… ( Вглядываясь, пятится.)Настаиваю, он и сейчас благосклонен… и гнев его только чудится!
Тауберт и Стефангаген при звуках его дрожащего и испуганного голоса смолкают. Он почти кричит.
Чего испугались? Молитесь!
И под чтение молитвы и пение Доротеи Шумахер, поднеся свечу к самому лицу Петра Великого, с напряжением глядит в страшные и гневные глаза его.
Третье действие
Химическая лаборатория Ломоносова.
Отделение дома, по состоянию которого можно думать, что чья-то рука, любящая порядок, пытается придать этому помещению некий уют, нечто удобное для книжных занятий, но другая, мятежная рука, постоянно превращает этот кабинет не то в склад, не то в какую-то механическую мастерскую. Рукописи и книги перемешаны со слесарными инструментами и материалами. Некрашеные сосновые полки вдоль стен заставлены бутылями и колбами, среди которых всунут какой-нибудь манускрипт или свиток древней летописи. Медный глобус полузавален осколками руд с наклеенными на них ярлыками. Добавим, что каждый предмет – будь то модель летающего корабля или новая зрительная труба, – представлен в нескольких изменениях. Гений, придумывающий постоянно новое, нетерпелив и не может успокоиться на одном.
В комнате две двери. Одна широкая, скорее всего похожая на железные ворота с калиткой в них, ведет в большую комнату, где находятся плавильные и обжигательные печи и стоит «громовая машина», другая – поуже, ведет на крыльцо и в сад. Когда открывается калитка в большую комнату, оттуда доносится гудение пылающих печей, лязг мехов и открываемых печных дверок.
Над картой, раскинутой по столу, склонились Ломоносов, Нартов, Крашенинников и генерал Иконников, позади которого стоят его адъюнкты. Вокруг стола ходит, заложив руки за спину, Рихман, углубленный в свои думы. Поодаль стоят студенты, что отправляются на Урал.
Иконников (диктуя адъютанту).«…и тем ломоносовским студентам трудиться положенные им годы на тех заводах и весь Урал изучать…» (Отрывается от карты и вдруг читает.)
Стараться о добре, коль дозволяет мочь,
День в пользе провожать и без покоя ночь,
И слышать о себе недоброхотны речи, —
Не легче, как стоять против кровавой сечи.
Так, так, Михайло Васильевич! Всяк, кто ноне берется за труд ради отечества, так думает. И ученикам твоим также тяжко предстоит трудиться…
Рихман (на ходу заглядывая в «большую» комнату).А твоя, Михайло Васильич, «громовая машина», пожалуй, побольше моей будет.
Ломоносов.Егор Вильгельмыч! Точь-в-точь такая же!
Рихман.Право, больше. А вот я ее возьму да и измеряю. (Уходит.)
Крашенинников (глядя в карту).Стало быть, Федор Ростиславич, на Ягошихинские казенные заводы поедут учить плавить металл новым способом Ермола Шелех и Никита Укладник?
Иконников.Так, господин академик Крашенинников.
Ломоносов (помощнику).Захар, железо пробной плавки под нумером шестьсот сорок два! (Иконникову)Федор Ростиславич!
Иконников (опять чертя на карте).Ась, батюшка?
Ломоносов (взяв от Захара образец).Железо из руды, что найдена близ уральского местечка Златоустова. Руда богатая. Много ее?
Иконников.Хватит надолго. (Показывая руду.)Каковы Златоустовские руды, господин академик Нартов?
Нартов.Руда отменная.
Крашенинников. И железо отменной чистоты.
Иконников.Доложу Бергколлегии: откроем еще в Златоустове завод! Но коли новый завод, так и плавить надо по новому вашему методу? Вот тебе и на! А кого ж туда послать, Михайло Васильевич? Всех расписали!
Ломоносов.Ермолу Шелеха и Никиту Укладника.
Иконников.Да мы их посылаем на Ягошихинские!
Ломоносов.Управятся.
Иконников.Столь вы на них уповаете?
Ломоносов.А вот я покажу, сколь уповаю! Шелех! Укладник!
Входят Укладник и Шелех.
Подайте-ка генералу ваши манускрипты и чертежи.
Шелех.В народе говорят: не смотри начало, смотри конец. А ведь тут совсем черновики, Михайло Васильевич!
Ломоносов.А забыл другую пословицу: против огня и камень треснет? Тащи! (Строго и вместе с тем ласково.)И ты, Петер Алексеев, свои манускрипты сюда тащи.
Иконников (читая).«Пушечно-артиллерийское дело» – Петер Алексеев. Господину академику Нартову, знатоку пушечно-артиллерийского дела, думаю, будет приятно ознакомиться с этим манускриптом?
Нартов.Дай его сюда, сударь мой!
Ломоносов.Ты, Андрей Константинович, написал дивную книгу о Петре Великом. И, чаю, будь Петр жив, он хорошо бы отозвался о сих молодых людях. А, каково, Андрей Константинович?
Нартов (впившись в манускрипт).Ах, обожди, сударь мой!
Ломоносов.Задело! Ермола, передай манускрипты Степану Петровичу.
Крашенинников (читает).«Металлургия» – Ермола Шелех.
Ломоносов.Крашенинников разберется! Мы с ним вместе учились в Заиконоспасской славяно-греко-латинской академии. А потом я поехал доучиваться в Германию, а Крашенинников – на Камчатку. И еще неведомо, кто из нас большему научился.
Крашенинников. Что ты, Михайло Васильич!
Ломоносов.Право, так. Труд твой – «Описание земли Камчатки» будет славен вечно. Я рад, что в лаборатории моей вижу великого путешественника и натуралиста.
Крашенинников (читает).«Горнорудное дело» – Никита Укладник.
Укладник.Да. Мой манускрипт.
Ломоносов (Иконникову).Ну что, Федор Ростиславович?
Иконников (читая).Удивительно! (Берет другую рукопись.)«Литье металла для пушек»?
Пиленко.Пиленко. Мой манускрипт.
Иконников (читая).Великолепно!
Нартов (читая манускрипты).Еще бы не великолепно! Петер Алексеев, инженер-литейщик, пушкарь-умелец, ты меня знаешь?
Ломоносов (тихо).Петер, громче! Андрей Константинович глуховат!
Петер (громко). Кто не знает знаменитого пушкаря-литейщика, сподвижника Петра Великого?
Нартов.Что ж ты кричишь-то на меня? Чать, я не глухой! Цыган! Задача твоя небывалая, дай я тебя расцелую! (Целует.)Молодец.
Крашенинников. Михайло Васильевич! Шелех говорит, что каждый отъезжающий на Урал подал тебе свой манускрипт.
Ломоносов.Каждый. Ха-ха! Шумахер про них говорит: жди добра – от свиньи бобра! Ха-ха! За лесом видит, а под носом – нет. Ха-ха! Федор Ростиславич! А что означают эти их манускрипты? То, что практика на Урале не помешает развитию теорий.
Иконников.Еду не свищу, а наеду – не спущу? Ха-ха!
Крашенинников. Преследуемые недоброхотами, столь великие успехи наук в короткий срок достигли, а?
Иконников.Замечательно! Я начальник казенных военных заводов, мне бы хвалиться, а я вас упреждаю, – на Уральских заводах тяжко. Сна и хлеба мало. Люди округ темные. Книг нет. Сочинение Михайло Васильевича «Металлургия» до сей поры в ручных списках. А вы вот новые научные задачи беретесь там решить?
Ученики (вместе).Так точно, ваше превосходительство! Решим!
Иконников (прослезившись).Сыны отечества, Михайло Васильич, верные сыны отечества! И воспитаны они вами, Михайло Васильич, хорошо.
Нартов.Михайло Васильич! Говорили тут о Петре Великом… Да простит меня покойный император, а кое в чем, пожалуй, ты будешь воином не менее его.
Иконников (размахивая манускриптом).Утеха была б для многих, кабы ученые задачи сих студентов задать российским и иностранным академикам.
Крашенинников. А что ж? У вас, Федор Ростиславович, много близких людей в Сенате! Покажите эти дивные задачи. Пусть Сенат велит Академии пустить их на решение под тайными литерами?
Нартов.Ну что вы, Степан Петрович! Да разве нынче мыслимо такое? Вот если бы жив был Петр!
Иконников.А чем же не мыслимо? Михайло Васильич? А ученикам твоим куда как было б лестно узнать, что задачи их пущены к решению академиками. Сердца-то как разгорятся! «Ах, скажут, задуманные задачи академики хотят решить. Нет, я сам скорее и лучше их решу!» Так, что ли? Прощайте, Михайло Васильич. Желаю вам удачи в вашем сегодняшнем опыте! Прощайте, Андрей Константинович!
Нартов.Утомился я, поеду к себе, отдохну.
Иконников.Позвольте, я довезу вас, Андрей Константинович.
Нартов.У тебя кони горячие, молодые, тебе ехать далеко, а мне, государь мой, близко. Я на своих. Прощай, государь мой, Михайло Васильевич. (Уходит.)
Иконников.Михайло Васильевич… (Обнимает.)Степан Петрович, прощайте. (Ломоносову.)Сейчас и твоим инженерам-геологам и металлургам лошадей подадут.
Ломоносов.Ваше превосходительство! Да там жена, обед…
Иконников.Ни, ни! Ел ли, не ел ли, а за обед почту! Ха-ха!.. Еще в Сенат хочу успеть перед отъездом: потолковать насчет сих манускриптов! Ну, кто со мной на Урал, собирайтесь!
Все ушли.
За окнами голоса: «Спасибо, Михайло Васильевич!» – «Вам спасибо». – «Не забыли карты географические?» – «Всё взяли?» – «Прощайте, генерал!»
Ученики возвращаются.
Петер.Ну, ребята, пора и нам собираться! А друзья-то какие у Михайло Васильевича? Андрей Константинович! Семен Петрович!
Шелех.Иконников тоже не из последних.
Укладник.Ермолушка, ты орден Андрея Первозванного у него разглядел?
Шелех.Взгляд-то повострее ордена будет.
Петер.Взгляд такой, что поставить с ним рядом некого! Азов брал!..
Конон Ракитин (степенно).До Азова он, семнадцати лет отроду, гренадером в Полтавском сражении бился: шведского генерала Шлиппенбаха собственноручно в плен взял. В нашей картине «Полтавская баталия» третий гренадер справа от Петра – Иконников!
Петер.Ну, братцы, раз такой герой нас везет, надо ехать хоть через край света!
Входит Поповский с книгами подмышкой.
Поповский, смотри, Иконников!
Поповский.Некогда.
Конон Ракитин (вздыхая).Эх, завидую я, ребятки, кто на Урал едет! Академик Крашенинников рассказывал – красиво там. Реки огромны, люди того огромней. Пишите письма мне, Петер, пиши!
Петер.Я вот невесте своей собирался писать. А невесту мою – в Калужской той злосчастной провинции, – барин Демидов себе на забаву потребовал. Она и повесилась. Ножом бы я этому барину письмо отписал! По горлу!.. (Поповскому, что раскрыл было книгу.)Ну, опять он со своей латынью! До Вергилия ли, Цицерона нам сейчас, Поповский?
Поповский.Куда вы направляетесь? В дальние странствия? Так вот, размышляя над речью Цицерона «В защиту поэта Ахия», Михайло Васильевич, быть может, думал и о вас, когда писал свои стихи?
Науки юношей питают,
Отраду старцам подают,
В счастливой жизни украшают,
В несчастной случай берегут;
В домашних трудностях утеха,
И в дальних странствах не помеха,
Науки пользуют везде:
Среди народов – и в пустыне,
В градском саду и наедине,
В покои сладки и в труде!
А в вашем труде – особливо!
Ученики аплодируют. Поповский церемонно раскланивается и садится.
Шелех.Философ, Николай Никитыч, а ты б подметки-то подкинул: нога из сапога нам подмигивает. Язык у тебя хорош, а подметки никуда.
Поповский.Ничего. Язык мысли кормит, он же и до победы доводит. А от победы до крепких сапог один шаг!
Ученики смеются.
Возвращаются Ломоносов, Елизавета Андреевна и Рихман.
Рихман.А мне пора, Михайло Васильевич, к моей громовой машине.
Ломоносов.Обождите. Обедать будем. А тучу не прозеваем: у меня на крыше ученик сидит, сторожит. Гриша!
Уктусский (сверху).Туча еле-еле видна, Михайло Васильевич. И грому не слышно. Оно и лучше: доброе молчанье лучше худого ворчанья. (Уктусский скрылся.)
Ломоносов.Ну вот, видишь. Может и грозы-то не будет.
Рихман.В воздухе душно. Животные томятся. Будет гроза.
Ломоносов.Поповский!
Поповский.Бегу!
Ломоносов.Вот поэт! Сразу догадался. Куда же побежишь?
Поповский.Два штофа водки!
Ломоносов.Четыре.
Елизавета Андреевна.Спиваться, что ли?
Ломоносов.Поморов, земляков, жду. Ну, и ребят проводить надо.
Поповский и Елизавета Андреевна уходят.
(к ученикам).Все задачи свои составили?
Голоса.Все! Все составили! Все написали!
Петер.Один только Анкудин Баташ еще в своем подполе пишет побасеночки свои.
Ломоносов.Не нравится?
Петер.Работы его по коже нравятся, а побасенки – нет. Не до шуток нам, Михайло Васильевич! Шутки шутить – людям голову мутить. Вот что народ-то говорит! Что грозно, то – честно; что смешно, то – грешно.
Ломоносов.Верно. Сей слезы, радость пожнешь. А только вдруг, Петер, он радость эту издалека чует? Баташ – млад годами, зато стар бедами. Слушай, поле, что про грозу лес шумит. Эх, отроки мои, драгие воспитанники! Металлов милые искатели! Перелистывая ваши задачи, думаю: «А, впрямь, не пустить ли их в свет? Пометив тайными значками, какими-нибудь литерами? Какова инвенция-то, а? Какова выдумка? И сие сотворить не для реванжа или отмщения академикам, а что б действительно работы вам облегчить». Ха-ха! Никита! Ермола! Ваша задача из первейших. Имена ваши на ней зачеркиваю. Под каким тайным знаком хотите задачу пустить? Какую выберешь литеру, Ермола?
Ермола Шелех и Никита Укладник из крестьян, но крестьянского, кроме того, что они подстрижены в скобку, у них сохранилось мало. Их роднит другое – дружба. Они выходят вперед почти одинаковым шагом, и глаза их сверкают одинаково фанатично.
Укладник.Чать, призрак и мечтание все это, Михайло Васильевич, – где нам состязаться с академиками?.. А все-таки очертание сего зажглось в душе. Перебираю буквы – аз, буки, веди…
Шелех.Возьмем же – «веди»! Сие слово – самосветочь. Ты знаешь, Михайло Васильевич, мы с тобой, по рождению, соседи: с реки Двины. Народ у нас там упорный, якоже реши старой веры держится.
Укладник.И торгу временному не поддавался, а, придя в ярость, муки за веру нес, аж до того, что сжигал себя в гнездах своих. Мы же…
Шелех.Мы пришли к новой вере, ломоносовской. В человека веруем! И, коли надо, все, что отечеству потребно, сделаем. Задачи наши о металле – металлу нальем во множестве.
Никита Укладник.А потому задачу, Михайло Васильич, помести под тайной литерой – «веди», веруем-де! – и добьемся!
Ломоносов.«В». (Пишет.)А под какой буквой писать твою задачу, Петер Алексеев?
Никифор Пиленко (выходит).Петеру Алексееву лучше бы поменьше говорить, Михайло Васильич. Мысли у него дерзкие, и держать он их в себе не любит. Я – украинец, Михайло Васильевич, наш народ не трус, да еще, вдобавок, я и у запорожцев побывал. Но и меня иногда от его слов мороз по коже дерет!
Ломоносов.Не от трусости сей морозец, а от справедливого негодования. Признаться, и меня сей морозец частенько прохватывает.
Пиленко.Да и наши-то близкие, Михаил Васильевич, все произволом покалечены. Отца Ермолы Шелеха барские конюха кнутами заполосовали до смерти. У Никиты брат на галерах зачах. Конон Ракитин из монастырских крестьян, так его семейные шестой год в монастырской тюрьме гниют. У Петера Алексеева невеста… Я украинец. Лет пять назад пошел я с запорожцами против турок, вернулся, а дом мой разграбили не хуже турка. Кто? Да янычары того недруга украинского, что Украину в юзилище, в тюрьму превращает, а казаков – в колодников, янычары того гетмана Разумовского!
Укладник.Петер, а хорош у тебя юстицрат, советник-то твой, говорю, хорош? Тебя уговаривает молчать, а сам по чубу обухом бьет, ха-ха!
Ломоносов.Ничего, мы все, вроде Андрея Константиновича, туги на ухо. Продолжай.
Пиленко.Прости, коли сболтнул что опромешно, Михайло Васильевич. Скажу только, что кормчими у нас – отечество, наука и ты, Михайло Васильевич!..
Хочет поцеловать руку Ломоносова. Ломоносов встает, обнимает Пиленко. Все бросаются к Ломоносову, повисают на нем.
Ломоносов (растроганный).Буде, буде… Какую ж литеру ты, Петер, своей задаче дашь?
Петер.Литера «твердо»: начальная буква слова «тысяча». (С силой, весь дрожа).Тысячу бы мне пушек налить да из них всех врагов России да и вельмож перебить!
Пиленко.А-а-а, любо! (Хохот.)
Ломоносов (после паузы).Ух, Петер, ух!..
Петер.Михайло Васильич, да вы ж о заветном спрашивали!
Входит Поповский.
Поповский.Готово, Михайло Васильич.
Ломоносов.Прыткий. Поповский! В случае академического конкурса ты под своими поэтическими переводами какую б тайную литеру начертал?
Поповский (быстро).Литеру «К»!
Ломоносов.А что она означает?
Поповский (потупясь).Ее зовут Ксения. (Хохот.)
Елизавета Андреевна (входит).Михайло! Поморы.
Входят поморы.Они вносят гостинцы, среди которых большая бутыль с водой и клык мамонта. Крестятся, кланяются Ломоносову и его жене. Среди помор – Калинушка Судьин, востроглазый, белобрысый паренек.
Ломоносов.Здравствуйте, земляки!
Седой помор.Здравствуй, Михайло Васильевич! Кланяемся тебе новым путем. Посоветовал ты нам новый рейс, – мы его и прошли. За одну навигацию прошли мы от сибирской реки Оби, мимо Ямала, Новой Земли и Архангельска, прямо в Петербург, к тебе!
