Текст книги "На троне в Блабоне"

Автор книги: Войцех Жукровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Только мое кошачье ухо в гудении и жужжании голосов, в покрикиваниях могло уловить, как переиначили милостивые королевские слова. Вместо «Талер и орден!» алебардщикам передали «Вдарить по морде!».

Алебардщики, видать, не сплоховали, здорово вдарили, крик и до трона донесся, да сановники тут же оповестили: благодарный, мол, народ приветствует короля, наградившего спасителя сверх всяких ожиданий, не нахвалится народ королевской милостью. И Кардамон прямо-таки сиял, восседая на троне, ибо, как и всем высоко сидящим, приходилось ему доверять поставляемым сведениям, потому и на лесть легко клевал. Зато и указы сверху, доходя до народа, выворачивались наизнанку – то ли от излишней услужливости, то ли от неловкой поспешности, а случалось, и по глупости или, что гораздо хуже, по спеси да из корысти… Народ же кривду долго помнит, засыпает с гневом в сердце и с обидой просыпается. А не чая добиться справедливости, решает сам себе ее отмерить.

– И вдругорядь похоже вышло. – Бухло так ударил увесистым кулаком в рукавице, что заскрипела защищенная брезентом гондола. – Со мной дело было. В лесу на Кошмарке поймал я разбойника. Прозывался он Дайкошель, потому как напавши на путника, приговаривал: «Дай кошель, не то дубиной ошарашу! Дай кошель с денежками! А я тебя с жизнью отпущу…»

При виде суковатой дубины над своей головой путник бледнел и отдавал – а что ему оставалось делать? Многие еще и кланялись низко: живешь-то один раз, а денежка – она круглая, в ловко подставленную руку снова прикатится. Дайкошель мошной позванивал да сладко щурил глазки под рыжей гривой.

Схватил я его, значит, за шиворот и, связанного, приволок к королю. Король строгий вынес указ: «Наподдать – и в темницу! И сто батогов по заду!» Знаете, как министры перевернули все слова? «Надо дать лавку в столице! И сто сапогов в награду!» И в самом деле, сапог ему отвалили с королевского склада без разбору, как придется – многие не под пару оказались; лавка, однако, вполне процветала: непарные сапоги покупали инвалиды. На остальное тоже покупатели находились, ибо владелец лавки по-прежнему не расставался с дубиной. Глянет на тебя, а глаз – что сучок в гробовой доске, постучит зловеще дубиной по полу: «Значит, нам сапожок не впору? Уж я тебе примерю! Может, пальчики на ножонках слишком отросли?» – и за длинный нож, коим имел обычай резать шнур для упаковки. При этом так поглядывает на горло своих клиентов, что мурашки по спине бегут. И сапог с удивительной легкостью приходится впору. А настоящая бойкая торговля – обмен сапогами – шла на скамейках в ближайшем парке. Вот к чему приводили справедливые монаршие решения, так чиновные процедуры выставляли короля на гнев и посмешище.

Старый воин яростно дернул себя за ус и глянул красным глазом, будто выискивал: а ну, кто тут виноватый? Мы тихонечко прикорнули каждый в своем углу, беспокоясь, не во вред ли ему такой гнев.

В расцветающем блеске зари шар вдруг запестрел белыми и голубыми полосами, надутыми так, словно шар сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Веревочная сеть поскрипывала, раскачивая корзину. Стайка ласточек расщебеталась, окружив нас радостным венком, некоторые птицы умудрялись держаться на веревках и даже крылья складывали, казалось, они прислушиваются к нашему разговору. Мгновение птицы удерживались в таком положении, потом, соскользнув, отставали, исчезали в расцветшей голубизне.

– Ласточки мельтешат, значит, дома уже внизу, – жмурился Мяучар. Зрачки у него сузились – две полоски на желтых дисках.

– Блабона! Блабона под нами! – загудел Бухло. – Готовиться к приземлению!

Кот воспринял это известие по-своему. Он украдкой лизнул лапу, расчесал брови и на сем закончил свой утренний туалет. Хоть и давненько служил Мышебрат в замке, все же сохранил все исконные кошачьи привычки.

– С чего начнешь в Блабоне? – спросил сержант.

– Думаю с королем повидаться, рассказать, что происходит в королевстве. Он должен все знать, пусть самое плохое.

– А если король не хочет? Если избегает правды? – горестно взглянул на меня старый артиллерист. – По мне, так легче пушку вкатывать на крутую гору собственными руками, чем убеждать человека, утратившего веру в себя и в свой народ…

– Сколько раз ночами король метался по коридорам, заламывал руки, в отчаянии бормоча: «Впору думать только о себе, ежели всем плевать на великие идеалы… Ни слава, ни могущество отчизны не сплотят их. Все врозь! Каждый только свое блюдет, а усмотрев что-нибудь у соседа, завидует, не задумываясь, какой ценой это куплено…» Такое с ним приключалось еще до заговора банщиков, – бормотал кот.

– Какого еще заговора?

– Банщиков, – рявкнул Бухло, словно я не понимал наиочевиднейших вещей. – Людей Чистых Рук! Как начали болтать о выпотрошенной казне, о министрах, себе и своим семьям ничего не жалевших, а на униженные просьбы блаблаков лишь бессильно разводивших руками: мол, что из пустого в порожнее переливать, все равно ничего не выцедишь, вот людишки и взбесились. Забурлило на рыночной площади, поднялся шум, потащили большие полотнища с лозунгами:

 
Власть имущие радеют
Лишь льстецам и лиходеям!
 

Или:

 
Народ вовсю хиреет,
а двор все богатеет!
 

И общий призыв обошел весь круг:

 
Нужны для новой власти
Люди Чистых Рук!
 

Вот в первые ряды и пропихались королевские банщики да банщики из городской парилки. Они моются, мылятся да полощутся в горячей и холодной воде, таких чистюль и не сыщешь! Они и возглавили обновление, благо их издалека видно: белые передники и белые шапочки. И слышно тоже издалека: здорово стучат деревянными подошвами. Их в одночасье поддержали акиимы, эти смекнули, что к чему, – пристроились с тылу.

Банщики короля нагишом видели не раз, без горностаевой мантии, без короны и скипетра, какое уж тут величие… Всего лишь тщедушный человечишка, в облаках пара охающий да ахающий, а руки банщиков мнут его безжалостно, будто массируют.

Король лишь постанывает: «Удушить меня хотите! Или ногу оторвать? Да потише же… Помилосердствуйте! Больно!»

А банщики того и добиваются, чтоб болело. Что им король, который подвывает, когда ему на спину шайку холодной воды плеснут? А то возьмутся в четыре руки молотить, как на току, хлестать березовыми вениками, а он пищит, как мышь в мышеловке. И это владыка, перед которым все дрожат? Да это он дрожит перед банщиками, людьми чистых и сильных рук.

– Ничего смешного тут не вижу, хоть бы и пищал, – вмешался Мышик. – Знаете, как болит прищемленный хвостик? А еще, не дай бог, дверью придавит…

– Помолчи, когда старшие разговаривают! – погрозил пальцем Бухло. – Ведь ты, Мышебрат, наверняка в замке под ногами у всех путался, да и в королевскую баню наведывался, кое-что слышал, почему же не предупредил короля вовремя?

– Мы, коты, держимся от воды подальше. Хоть и случаются среди нас коты-мореходы, я лично ни за что не полезу под горячий душ, которым банщики отгораживаются от непрошеных гостей. Акиимы, те сновали туда-сюда – якобы ванну принять. Они и подстрекали банщиков, пока те не ворвались в тронную залу да не разогнали королевский совет на все четыре стороны, упиравшихся министров, призывавших стражу, лупили почем зря своими деревянными башмаками. После сами расселись в креслах.

Королю поначалу вся катавасия смешной показалась, вскорости, однако, вышло на явь – дело-то нешуточный оборот принимает. На троне короля оставили из-за парикмахерских увлечений – то одному, то другому хорошенько шею мылил, вот его и кликнули почетным банщиком. Что им король, пусть его, лишь бы не лез куда не спрашивают. А из-за спин банщиков всем дирижировали акиимы… Когда мы улетали, король еще проживал в своих апартаментах вместе с королевой и любимой дочерью Виолинкой. Да, Виолинка хоть и мала, а живет своим умом!

– Как блаблаки отнеслись к переменам?

– Да весело: чем не радость видеть – вот и министр скопытился, а ведь как важничал, как грозился, как измывался над людьми. А тут и духу его не осталось. С новыми правителями новые надежды приходят. Только старое блаблацкое присловье нельзя забывать: «Надейся добра, а жди худа».

– Без надежды не проживешь! – возмутился Мышебрат.

– Твоя правда. Мы ведь тоже наш пыл надеждой поддерживали, только помни и другое: «Без труда нет добра». Лишь на собственный труд можно положиться, плоды трудов наших всегда уважения достойны, и лучше поделить их справедливо.

Все задумчиво молчали. Ветер похлопывал шар по внушительному брюшку, вдруг истой вьюгой вокруг нас закружились ласточки, так что в глазах замелькали черные штрихи, ласточки беспокойно щебетали, звенели, словно хотели нас остеречь, только никто из нас, к сожалению, их не понял.

В ЛОВУШКЕ

– Блабона как на ладони! Город перед нами! кричал, пританцовывая от нетерпения, Мышик. Улиц-то сколько, путаница какая! А башни!

Мы схватились за веревку, чтобы оттянуть клапан. Газ бесшумно улетучивался. Надутая парусина опала, шар заметно похудел. Мы снижались. Брошенный якорь зацепился за толстый ствол дуба на краю пастбища. Коровы сбились в стадо, боязливо косились на нас. Пестрый бугай взревел басом, оповещая Блаблацию о нашем сошествии с небес на вытоптанный луг, заляпанный там и сям коровьими лепешками.

– Пустите меня, я первый! – горячился Мышик, бегая по борту гондолы.

Бухло уже вылез из корзины и стоял на веревочной лестнице. От верхних ветвей одинокого дуба до земли было довольно высоко.

– Сейчас же ко мне в карман! – приказал он Мышику. – Мы с тобой вместе будем первые.

Сильный порыв ветра прижал к земле оболочку шара, теперь похожую на огромный дождевой гриб.

Полосы еще слегка волновались, а баллон испускал последнее дыхание, смертельно усталый, укладывался на долгий отдых.

Опустили кабину и достали наши пожитки. После все вместе начали сворачивать оболочку в длинную бело-голубую клецку, обмотанную сетью веревок. Коровы шаг за шагом подходили ближе, недоверчиво присматриваясь, не щиплют ли эти существа на четвереньках траву.

Мы уже кончали работу, когда меня обхватили сзади и выкрутили мне руки, крепко связав их за спиной. Одним рывком нас поставили на ноги. Понапрасну великан Бухло бился со стражниками, они повисли на нем, будто гончие на вепре.

– А ну отпусти, негодяй! – закричал я возмущенно. – Лапы прочь! Я ни в чем не виноват! Нас занесло сюда ветром… И вы обязаны соблюдать исконные законы гостеприимства!

Никакого впечатления, только порыкиванье стало громче, словно стражники подгоняли друг друга. Я узнал треугольные шляпы и красную форму замковой гвардии и в ярости рявкнул, когда меня грубо толкнули:

– Я буду жаловаться королю!

Снова никакого впечатления. Боже! Какая беспечность! Забыть про всякую осторожность! Стражники подкрались, прячась за коровами, подгоняли их все ближе и напали на нас врасплох. Стыд и унижение невыносимо жгли меня. Нет, это не моя Блаблация, с которой я простился много лет назад. А ведь друзья предупреждали, столько порассказали мне во время полета…

– Да вы что, совсем обалдели, не узнаете меня? – Бухло изо всех сил упирался каблуками. – Помните, я схватил разбойника Дайкошеля? И передал его вам? Я из королевской артиллерии!

– А я придворный кот. – Мяучар извивался, пытаясь вырваться. – Король помнит о нашей верной службе и незамедлительно освободит нас.

Бульдоги волокли нас полевой дорогой.

– Тихо! А то как двину! – пригрозил капрал. – Вы что, дураки, не знаете, что короля давно из замка поперли? У власти Люди Чистых Рук! А вы посмотрите только на ваши руки… Грязь кусками отваливается, словно на руках ходите… Под суд пойдете! Уж там вам справят баню!

Стадо коров покорно расступилось, ветерком отнесло запах навоза, утихло ядовитое жужжание слепней, облепивших скотину. В кустарнике стоял запрятанный жилой фургон со свеженамалеванной надписью: «Стражи Свободы». Когда меня подтолкнули на ступеньки, пахнуло знакомым запахом дымной кухоньки, лошадиного пота и давно не проветриваемого помещения. Неужто это цирковой фургон цыгана Волдыря, знаменитого укротителя кровожадных блох?

– Чего пялишься? – рявкнул хромоногий бульдог, он влез последним и захлопнул дверь. – Да, мы купили фургон себе – удобно, когда приходится долго ждать, как вас, к примеру… А Волдырю фургон без надобности. – Бульдог говорил небрежно, будто сразу отгадал мои мысли.

– Посадили его наконец? Сидит за решеткой?

– Сидит, да только за столом, и стража у него своя имеется. В гору пошел, председатель блабонского банка…

– Полно, неужели талер так обесценился, что не боитесь этому мошеннику казну доверить?

– Золотых талеров у нас не сыщешь. Их замуровали в подвалах банка. Взамен вот какие деньги ходит. – Он достал из-за пояса кожаный кружок с выдавленным рисунком: кулак, большой палец торчит между средним и указательным.

– Кукиш! – съязвил я.

– Он самый! – согласился бульдог. – Со службой пошутишь – вот тебе кукиш!

У нас все исправно отобрали: у меня Книгу и ручку, у артиллериста подзорную трубу, а у кота маленькую рогатку и перочинный нож, забрали даже носовые платки.

– Отдай хоть платки! – попросил я бульдога.

– Платок пригодится, – потряс он лапой. – Скоро убедитесь. – Бульдог повел налитым кровью глазом. – Сидеть смирно и молчать! Не сметь разговаривать!

Возница понукал лошадей, фургон рванулся, и мы выехали на широкий тракт к столице.

– О боже! – воскликнул Бухло. – Мышика потеряли! Вдруг его затоптали в свалке, в таких сапожищах они и не почувствуют…

– Было приказано – ни слова! – Бульдожий капрал ловко перехватил свернутым платком артиллеристу рот, туго связал концы на затылке. – Вот и узда для твоего языка!

– Я такого обращения не вынесу, – мяукнул кот. И в тот же миг свернутый кляп растянул ему мордочку.

– И не пытайтесь выплюнуть – не выйдет. Уж не побрезгуйте, платки ваши собственные…

Я предусмотрительно помалкивал, меня что-то странно щекотало около сердца.

– Я с вами! – раздался тоненький голосок. – Не беспокойтесь…

– Заткни пасть и третьему! – гавкнул капрал.

– А он и так держит язык на привязи, – засомневался стражник. – Вдруг он чревовещатель?

– Ну так брюхо ему заткни!

Стражники запихнули платок мне за пояс, там, где пупок. Я изо всех сил терпел, потому что Мышик взбирался по моей волосатой груди к воротнику. Добрался до подбородка, выглянул, принюхался, изучая задремавших конвоиров.

– Рогатка вовсе не котовая, а моя, – шептал он. – Мы в школе стреляемся жеваной бумагой, девчонки так смешно подпрыгивают, когда получат щелчок по уху… Я самый лучший стрелок – всегда попадаю. Дядюшка, ты колешься, побриться надо, у тебя не щетина, а терновник. Я буду следить, куда вас засадят. Организую помощь. Вы еще узнаете Мышика!

После мягкого, бесшумного полета на шаре разбитая дорога в колдобинах, скрип колес, тяжкая рысь лошадей и облака пыли докучали весьма ощутимо. Бульдоги по-расстегивали мундиры и дремали, покачиваясь, слюна блестящими нитями стекала из пастей.

У друзей был измученный вид, они тяжело дышали с кляпами во рту. Увы, я ничем не мог им помочь. Зато мстительно обдумывал, как все несправедливости и мучения опишу в хронике и выведу новую власть на чистую воду – что они вытворяют с ни в чем не повинными существами!

За окошками фургона проплывали желтые придорожные клены, время от времени пролетала траурница, точь-в-точь бантик из крепа. Пахло конским потом, ремнями и тем особым запахом полевой дороги, когда колеи засыпаны осенней ивовой листвой. Меня вдруг одолела усталость, захотелось подремать, но перенесенные унижения, гнев и впившиеся в кисти рук веревки мешали заснуть. Надоедливым комаром зудела мысль: угораздило же тебя, старый дурень, влезть в ловушку…

Наконец потянулись пригородные сады, колеса забубнили по булыжной мостовой, лишь на мгновение нас остановили часовые с мушкетами, заглядывать внутрь фургона они не имели права.

Даже прохожие делали вид, что нас не видят. Иных, больно уж медленно переходивших дорогу, удары кнутом заставляли поспешить. Пешеходы отскакивали в сторону и, потирая след от бича, провожали нас ненавидящим взглядом. Это я намотал себе на ус. Значит, есть бла-блаки, недовольные переменами, возможно, нам посчастливится встретить людей, которые нам помогут, укроют, накормят, дадут хороший совет.

Грубо подталкивая, нас повели в то крыло замка, где разместились следственные органы. Мы все оказались в разных камерах. Я остался с Мышиком, не утратившим хорошего настроения. Он пощекотал меня кончиком хвоста за ухом и сбежал по плечу на стол из струганых досок.

– Не вешать нос! – провозгласил он, дерзко вытянувшись во весь свой Мышиков рост. – Вот осмотрюсь, узнаю, куда запрятали остальных… Надо бы как-то отсюда выбраться и привести на помощь…

Мышик обежал камеру, сунул нос в каждую щелку, там и сям поскреб коготками, попробовал протиснуться в щель под дверью, только в эту щель листка бумаги, записку и ту не просунешь… Из коридора доносилось рявканье бульдогов и тяжелые шаги в кованых сапогах.

– Да, не больно-то отсюда выберешься, – смущенно признался Мышик, усаживаясь передо мной на изрезанных досках стола: на столешнице кто-то вырезал шахматную доску, а сбоку календарь – зарубки, по которым узник считал дни, проведенные в тюрьме. – А все-таки не унывай, уж я найду способ улизнуть отсюда. Вот только нигде ни малейших следов мышиного пребывания… Знаешь почему? Бесполезно прогрызать отверстия, делать подкопы. Голодно здесь и опасно.

Вдруг Мышика будто ветром сдунуло. В замке заскрежетал ключ, скрипнули дверные петли.

– Выходить! – гавкнул ключник с фонарем в лапе. – И ни слова по дороге…

Я с облегчением поднялся, добраться бы до начальничка, на все пожалуюсь: тоже мне – нашли злоумышленника, ведь я путешественник, летописец, гость, наконец. И не сделал ничего дурного.

За столом сидели трое мужчин – на вид почтенные, немного усталые чиновники. Толстяк справа что-то допивал из стакана, придерживая пальцем ложку, средний протирал очки, маленькие глазки без стекол словно босиком бегали, третий, подстриженный немодным уже ежиком, складывал пирамидкой отобранные у нас вещи.

Я кивнул чиновникам и с ходу взорвался:

– В конце концов, требую объяснить…

– Здесь вопросы задаем мы! С какой целью задержанный нелегально перешел границу Блаблации?

– С какой целью обвиняемый стакнулся с подданными Блаблации и принял участие в заговоре против перемен в бывшем королевстве? – цедил толстяк.

– С какой целью обвиняемый поддерживал отношения с доверенными лицами бывшего короля – сержантом Бухло из королевской артиллерии и котом Мышебратом, имевшим доступ в тронную залу и подслушивавшим тайные заседания? Для кого означенный кот собирал информацию, разве не для обвиняемого? Книга, в коей признания означенного кота занесены самим обвиняемым, является прямой уликой!

Надвигалась длинная обвинительная речь, и я вознамерился было сесть, что мне тут же сурово возбранили:

– Обвиняемый, встаньте, когда с вами говорят прокуроры!

– Обвиняемый уже склонился под бременем вины, тем не менее обязан уважать высокий суд и ответствовать стоя! – добавил первый и помешал ложечкой гущу на дне стакана, заглянул в эту черноту, будто усмотрел в ней мое черное будущее – приговор мне и вдовью вуаль для моей жены, хотя, по-моему, блондинка в трауре должна выглядеть очень мило.

– Обвиняемый, служитель пера, целиком несет ответственность за совершенное преступление, которое нам, к счастью, удалось вовремя пресечь. Ясно, в одиночку обвиняемый не смог бы подорвать наш новый строй и потому рассчитывал на поддержку здесь – на малочисленных недоучек, недовольных всех мастей и крайних элементов… Оные уже выловлены и заключены в подземелье. Тем не менее, назвав их имена, обвиняемый докажет свою добрую волю и раскаяние. Так поступили и ваши товарищи, что им и будет зачтено как смягчающее вину обстоятельство. Итак, сколько человек участвует в заговоре? Место встречи?

– Обвиняемый молчит – измышляет отговорки? Ну что ж, мы найдем способ, дабы заставить обвиняемого заговорить!

– Я ни в чем не виноват! – вспылил я. – Нас принесло сюда ветром на воздушном шаре. Это же кратчайший путь, самый легкий, если учесть, что мост на Кош-марке дырявый…

– Следовательно, состоянием мостов обвиняемый тоже интересовался? Это пахнет шпионажем… Отвечайте, кому предназначалась собранная информация? Тютюрлистан платил или кто-нибудь еще?

– Информация предназначалась для моих ног, чтоб в дыру не провалиться. Сразу же после приземления на меня напали, отобрали все вещи, связали и засадили в подземелье. А я ведь сам собирался к вам явиться…

– Ложь! – Обвинитель указал на вещи. – Здесь весь материал, все доказательства: нож, фонарь, веревочная лестница, а также банка с чем-то подозрительным.

При напоминании о банке у меня слюнки потекли. Домашнее варенье. Римское. И уже загустело.

– Я уверен, останься обвиняемый на свободе, он и не подумал бы явиться с повинной, – добавил очкарик; через толстые стекла его глаза ползали по мне, как мухи. – У нас ничего не пропадает. Здесь собрано нее. Следствие шаг за шагом все выяснит, правду так или иначе мы нее равно узнаем. От нас не укроешься.

– Пока что мы потребуем только смертной казни. Если выяснится – в этом я, впрочем, сомневаюсь, что все установленные факты являются лишь неблагоприятным стечением обстоятельств, – деловито рассуждал специалист по гуще в стакане, останки повешенного будут перенесены из-за городской стены на кладбище ко всем благонамеренным людям. И справедливость восторжествует. Памятник за счет государства. С башни ратуши зачитают опровержение. Однако я в своей практике такого случая не припомню. А приговоренных полно, вешаем чаще, чем их жены – выстиранное белье.

– Поскольку веревка с петлей якобы приносит счастье, на нее большой спрос, – добавил третий. – Имеем приватный доходец. Разве что… – И тут он изобразил известный во всем мире жест пересчета купюр. – А нету – ничего не поделаешь, придется повисеть.

В голосе всех троих не чувствовалось ни гнева, ни жестокого удовлетворения: ловко-де врагов искореняем, – нет, они просто сообщали мне деловые сведения, дабы уже загодя не заблуждался, что меня ожидает, и не усложнял им работы, которая все равно будет выполнена.

У меня дух захватило: сии служащие трудились усердно, значит, приговор уже вынесен. Мне вдруг с полной очевидностью стало ясно: бросайся я на колени, умоляй о милости – ничего не поможет. Впрочем, я и не намеревался признаваться в том, чего не совершал.

Переступая с ноги на ногу, будто ребенок, захотевший на горшок, я всеми силами хотел только одного: протестовать, протестовать, протестовать, невзирая на последствия. Возмутилась во мне кровь моих пограничных предков.

– Пожалуюсь королю!

В ответ лишь презрительный смех, один многозначительно постучал по лбу. Видно, и в замке с королем уже никто не считался.

– Все. Больше ни слова от меня не добьетесь!

– Еще как добьемся – выжмем признания, как сыворотку из творога…

– Всю обедню отслужишь!

– А промолчишь, так сообщники на что? Они тоже под ключом!

Мне сделалось страшно: бедные мои друзья, правдолюбец Бухло и полное опровержение кошачьей хитрости добрейший Мышебрат… Их могли поссорить, настроить против меня, запутать во лжи, дескать, все известно, я их предал…

– Я невиновен!!! – заорал я так, что мои мучители отпрянули в испуге от такого взрыва ярости.

– Ничего, в подземелье посмирнеет, попритихнет, все расскажет – выложит как по нотам! Годок не срок, два годка – как два братка, ну а три натянут – пой: не судья – отец родной. Так рассуждают наши подсудимые, следствие-то можно вести потихонечку да полегонечку. Тут и времечко в наших руках…

Они даже не снисходили до угроз – просто объяснили, как дела делаются, чтоб окоротить строптивого. Да, поймали меня – как воробья в воробьевку. Сердце беспокойно стучало.

Дверь за моей спиной открылась, мелкими шажками вбежал согбенный, лысый секретарь. Остатки седых волос стручьями ерошились над воротником, крючковатый нос, длинная жилистая шея – вылитый стервятник. Он даже не взглянул на меня, шепнул что-то обвинителю, самому важному, тому, что посередке.

– Ладно. Забирайте его себе… Раз уж сам Директор возьмет в оборот, приговорчик завтра и объявят под бой барабанов.

А между тем все трое смотрели на меня с нескрываемой злобой, как псы, у которых отняли недогрызенную кость. А ведь по виду людьми казались.

ОПУТАТЬ СЕТЬЮ

Из подземелья меня вывели на первый этаж, у дверей караулил раскормленный бульдог; униженно виляя обрубком хвоста между полами мундира, он доложил в секретариат. Я не успел даже удивиться – за столиком оказалась знакомая фигурка. Лапкой указала на дверь, куда меня и впихнули без всяких церемоний. Дух захватило: неужели предательство укоренилось столь глубоко, что здесь работает Хитраска собственной персоной? Узкая, длинная мордочка, раскосые с прозеленью глаза, на хвосте, чуток облинявшем, как бабочка на стебле, подрагивает кокетливый бант.

Недоумевать было некогда. Я оказался в обычном кабинете – четыре кресла, столик, накрытый салфеткой, в углу пальма, в глубине директорский стол, из-за которого поднялся толстый, скромно одетый мужчина и, дружелюбно улыбаясь, направился ко мне с протянутой рукой.

– Ах, какое варварство… Вы же руки подать не можете. А я, как назло, без перочинного ножа. Прошу вас, присядьте. – Он отодвинул тяжелое кресло. – Сейчас же прикажу позвать караульного. Стоят с саблями наголо у входа в замок. Одним ударом рассечет узлы на руках. Вот только бы не промахнулся…

– Да уж, хорошо бы не промахнуться, – криво улыбнулся я. – Иначе надолго выведет меня из строя.

– Справедливо, а посему пусть уж все останется как есть. Куда годится писатель без руки? Тэк-с, тэк-с… Вся миссия насмарку.

– Возможно, у кого-нибудь есть нож?

– С ножом в приемную? Да что вы, при входе караульные всех обыскивают. Даже самых проверенных. Если уж равенство, то равенство для всех.

– А не лучше ли просто развязать? – предложил я жалобно.

– Естественно, проще всего развязать, только полицейские узлы затянуты так, что веревка срастается намертво, – объяснил он вежливо. – Все ногти можно обломать…

И он с нежностью взглянул на свои ногти – длинные, холеные, покрытые неброским лаком.

– Лучше не рисковать. Сейчас что-нибудь придумаем… Хороший шнур, даже разрезанный на куски, немало ценится…

– Особенно из этого заведения. Всегда можно продать, заверив покупателя, веревка, мол, с виселицы, приносит счастье.

– А вы, я смотрю, неплохо информированы о наших побочных доходах, – удивился он с приятностию. – Верно, уж и сердиться перестали на стражников, сидевших в засаде и охотившихся за шаром? Сколько на нем прекрасной веревки! Вешать не перевешать! Народ обожает такие зрелища. С развлечениями у нас туговато… А тут еще и надежда на лучшее будущее, вот, мол, уже и очищение начинается… Вам кофе? Право, что это я… Кофе нет, экономия… У меня только вода с соком. Я сам подаю добрый пример, когда что-нибудь требую от других. Впрочем, поить вас собственными руками стеснительно и для меня, и для вас, так что не стоит… Лучше поговорим.

Я сел в кресло.

– Не правда ли, удобно?

Было вовсе не удобно, связанные за спиной руки мешали откинуться на спинку, я сидел сгорбившись, что Директор и принял как дань надлежащего уважения. В этот момент что-то легонько затормошило шнур, пощекотало ладони. Неужели неизвестный друг пытается освободить мне руки?

– Хочу кое о чем спросить вас, ответы повлияют на решение прокуроров… А возможно, найдем все-таки общий язык? Кстати, во имя чего вы живете? Ваше самое большое желание?

– Помогать людям, пользу приносить хоть немного… Подбадривать, одарять хоть крупицей радости. Поддерживать надежду…

Директор закусил губы – губы явного сластолюбца – и многозначительно подмигнул.

– Полноте, это напоказ, а если честно? Хотите славы? Всеобщее восхищение, фотографии на первых полосах газет, лавры там, премия? Надеетесь на бессмертие?

– Не больше и не меньше, чем любой художник.

– Разумеется. Значит, вы не против нас. Все данные за то, что вы станете таким же, «аки и мы». Приветствую в вашем лице нового акиима!

– Постойте, минутку… Я что-то не пойму, куда это вы меня норовите впутать?

– А у нас нет ни удостоверений, ни взносов… Нам довольно пары слов, ба, одного жеста, чтоб узнать друг друга. Больше всего мы любим себя, собственная шкура – предмет наипервейшей заботы, в расчет берутся лишь свои дела, всемерные усилия прилагаются к тому, чтобы думали о нас лучше, чем мы сами думаем о себе, хоть такое практически невозможно… Мир принадлежит нам, понятно? Весь! Туземцы должны служить нам. Мало того – почитать за особую честь, за великое счастье сие дозволение.

– А что взамен? – прошептал я ошеломленно.

– Акиимы во всем помогают друг другу: я тебе, ты мне. Это среди своих, а на людях можно ссориться, подсиживать друг друга, оговаривать, коли надобно для пользы дела. Мы все возглавляем и все решаем, хоть и чужими устами, с каждым приказом перед нами будут открываться все новые двери.

Он наклонился через стол и заглянул мне в глаза.

– Сегодня же я могу тебя освободить, сделать Великим Летописцем, ввести в тайный совет Людей Чистых Рук, но запомни: придет время, и ты в свой черед поможешь нам, исполнишь наше требование.

– А моих друзей вы освободите?

– Называй меня братом. Сколько естественных данных для взаимопонимания, и все-таки ты меня не понял! Еще раз: каждый думает исключительно о себе, служит себе не за страх, а за совесть, намечает цель и смело идет к ней при поддержке акиимов. Иных друзей нет и не может быть!

– А артиллерист Бухло? А кот Мышебрат?

– Зачем они нужны? Они впутали тебя в делишки, за которые попадут в тюрьму, а то и на виселицу. Пора уразуметь – это враги! Из-за них ты попался. Ежели их приговорят, то и поделом! Благородство таких типов оборачивается глупостью. А тебе жаловаться грех, целехонек вышел из всяких бед!

Он увещевал благожелательно, будто гладил по голове, терпеливо уговаривая подумать не слишком-то сообразительного ученика – глядишь, и уразумеет, как решить задачу.

– Значит, от друзей отречься? Заклеймить? И своими показаниями подкрепить обвинение против них, которое дописывают там, в подземелье?

– Ну что за чувствительная совестливость! А всего и дела – думать лишь о себе! Заботься каждый исключительно о себе, насколько легче договариваться! Сразу видно, с чем подъехать, как привлечь… А уж коли думает о других, пиши пропало – полная неразбериха начинается.

– А как быть с Родиной?

– Родина – это место, где тебе хорошо, где приумножаются блага для тебя же, где тебя знают и ценят, где ты пользуешься полной поддержкой таких же, вроде тебя, важных и влиятельных людей. Мы одни знаем: эти люди – акиимы, и они из кожи вон вылезут, только бы помочь, а все оттого, что мы их на посты подсадили. То ли вчера, то ли несколько лет назад…