Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Владимир Высоцкий

x x x

 
Стареем, брат, ты говоришь?
Вон кончен – он недлинный —
Старинный рейс Москва-Париж…
Теперь уже – старинный.
 
 
И наменяли стюардесс —
И там и здесь, и там и здесь —
И у французов, и у нас!
Но козырь – черва и сейчас.
 
 
Стареют все – и ловелас,
И Дон Жуан, и Греи.
И не садятся в первый класс
Сбежавшие евреи.
 
 
Стюардов больше не берут,
А отбирают. И в Бейрут
Теперь никто не полетит —
Что там? Бог знает и простит.
 
 
Стареем, брат, седеем, брат.
Дела идут, как в Польше.
Уже из Токио летят
Одиннадцать, не больше.
 
 
Уже в Париже неуют,
Уже и там витрины бьют,
Уже и там давно не рай,
А как везде – передний край.
 
 
Стареем, брат. А старикам
Здоровье – кто устроит?
А с элеронами рукам
Работать и не стоит.
 
 
И отправляют [нас], седых,
На отдых, то есть – бьют под дых.
И все же этот фюзеляж
Пока что наш, пока что наш…
 

{К 15-летию Театра на Таганке}

 
Пятнадцать лет – не дата, так —
Огрызок, недоедок.
Полтиник – да! И четвертак.
А то – ни так – ни эдак.
 
 
Мы выжили пятнадцать лет.
Вы думали слабо, да?
А так как срока выше нет —
Слобода, брат, слобода!
 
 
Пятнадцать – это срок, хоть не на нарах,
Кто был безус – тот стал при бороде.
Мы уцелели при больших пожарах,
При Когане, при взрывах и т.д.
 
 
Пятнадцать лет назад такое было!..
Кто всплыл, об утонувших не жалей!
Сегодня мы – и те, кто у кормила,
Могли б совместно справить юбилей.
 
 
Сочится жизнь – коричневая жижа…
Забудут нас, как вымершую чудь,
В тринадцать дали нам глоток Парижа, —
Чтобы запоя не было – чуть-чуть.
 
 
Мы вновь готовы к творческим альянсам, —
Когда же это станут понимать?
Необходимо ехать к итальянцам,
Заслать им вслед за Папой – нашу «Мать».
 
 
«Везет – играй!» – кричим наперебой мы.
Есть для себя патрон, когда тупик.
Но кто-то вытряс пулю из обоймы
И из колоды вынул даму пик.
 
 
Любимов наш, Боровский, Альфред Шнитке,
На вас ушаты вылиты воды.
Прохладно вам, промокшие до нитки?
Обсохните – и снова за труды.
 
 
Достойным уже розданы медали,
По всем статьям – амнистия окрест.
Нам по статье в «Литературке» дали,
Не орден – чуть не ордер на арест.
 
 
Тут одного из наших поманили
Туда, куда не ходят поезда,
Но вновь статью большую применили —
И он теперь не едет никуда.
 
 
Директоров мы стали экономить,
Беречь и содержать под колпаком, —
Хоть Коган был неполный Коганович,
Но он не стал неполным Дупаком.
 
 
Сперва сменили шило мы на мыло,
Но мыло омрачило нам чело,
Тогда Таганка шило возвратила —
И все теперь идет, куда ни шло.
 
 
Даешь, Таганка, сразу: «Или – или!»
С ножом пристали к горлу – как не дать.
Считают, что невинности лишили…
Пусть думают – зачем разубеждать?
 
 
А знать бы все наверняка и сразу б,
Заранее предчувствовать беду!
Но все же, сколь ни пробовали на зуб, —
Мы целы на пятнадцатом году.
 
 
Талантов – тьма! Созвездие, соцветье…
И многие оправились от ран.
В шестнадцать будет совершеннолетье,
Дадут нам паспорт, может быть, загран.
 
 
Все полосами, все должно меняться —
Окажемся и в белой полосе!
Нам очень скоро будет восемнадцать —
Получим право голоса, как все.
 
 
Мы в двадцать пять – дай Бог – сочтем потери,
Напишут дату на кокарде нам,
А дальше можно только к высшей мере,
А если нет – то к высшим орденам.
 
 
Придут другие – в драме и в балете,
И в опере опять поставят «Мать»…
Но в пятьдесят – в другом тысячелетьи —
Мы будем про пятнадцать вспоминать!
 
 
У нас сегодня для желудков встряска!
Долой сегодня лишний интеллект!
Так разговляйтесь, потому что Пасха,
И пейте за пятнадцать наших лет!
 
 
Пятнадцать лет – не дата, так —
Огрызок, недоедок.
Полтинник – да! И четвертак.
А то – ни так – ни эдак.
 
 
А мы живем и не горим,
Хотя в огне нет брода,
Чего хотим, то говорим, —
Слобода, брат, слобода!
 

{С.Я.Долецкому в день 50-летия}

С.Я.Долецкому посвящается

 
Поздравляю вовсю – наповал!
Без опаски и без принужденья,
Ради шутки, за счет вдохновенья
Сел писать я – перо пожевал…
Вышло так: человек Возрожденья
На Садовом кольце проживал.
 
 
Ихним Медгосдумум
С их доверием детским
Знамо все, что у нас бестолково,
Но исправлен бедлам
Станиславом Далецким
И больницею им. Русакова.
 
 
Интересов, приятелей круг
Так далек еще от завершенья! —
Каждый день – за прошеньем прошенье.
Утром Вы – непременный хирург —
Операции на воскрешенье
Новорожденных, с болью старух.
 
 
Шесть часов погодя
Вы скрипите зубами…
Да! Доносчик сработал на славу!
Недалецким людям
Не сработаться с Вами,
Что делить с ними Вам – Станиславу?
 
 
Я из Вашей души и из уст
Слышал разное, неоднократно,
С вечной присказкой: «Это понятно?!»
Мне – понятно: про косточек хруст,
И про то, "до чего аккуратно
Сбил Прокрустово ложе Прокруст".
 
 
Как от этих детей
Утром смерть отсекая,
Приходилось поругивать Вам
Взрослых разных мастей:
"Ах, ты дрянь ты такая!
Этим скальпелем – руки бы вам!"
 
 
Что-то я все «про ТО», да «про ТО» —
Я же должен совсем про другое, —
Вы ведь ляпнете вдруг: "Пудру Гойя
Никогда не снимал. А пальто
В Вашем фильме не то, А нагое
Мне приятней на ощупь, а что?!"
 
 
Вам не столько годков, —
Вы уж мне не вертите!
Бог с ней, с жизнею, старой каргой!
Видел сон я – во сне
Вам дала Нефертити…
Так старейте назад, дорогой!
 

1980 год
Гимн бузовиков из телефильма «Наше призвание»

 
Из класса в класс мы вверх пойдем как по ступеням,
И самым главным будет здесь рабочий класс.
И первым долгом мы, естественно, отменим
Эксплуатацию учителями нас.
 
 
Да здравствует новая школа!
Учитель уронит, а ты подними!
Здесь дети обоего пола
Огромными станут людьми.
 
 
Мы строим школу, чтобы грызть науку дерзко.
Мы все разрушим изнутри и оживим,
Мы серость выбелим и выскоблим до блеска,
Все теневое мы прикроем световым.
 
 
Так взрасти же нам школу, строитель! —
Для душ наших детских теплицу, парник.
Где учатся – все, где учитель
Сам в чем-то еще ученик.
 

Песни для кинофильма «Зеленый фургон»

1. {Песня Сашки Червня}

 
Под деньгами на кону —
Как взгляну – слюну сглотну! —
Жизнь моя, и не смекну.
Для чего играю,
Просто ставить по рублю
Надоело – не люблю:
Проиграю – пропылю
На коне по раю.
 
 
Проскачу в канун Великого поста
Не по вражескому – ангельскому – стану
Пред очами удивленного Христа
Предстану.
 
 
Воля в глотку льется
Сладко натощак —
Хорошо живется
Тому, кто весельчак,
 
 
А веселее пьется
На тугой карман —
Хорошо живется
Тому, кто атаман!
 
 
В кровь ли губы окуну
Или вдруг шагну к окну,
Из окна в асфальт нырну —
Ангел крылья сложит,
Пожалеет на лету —
Прыг со мною в темноту,
Клумбу мягкую в цвету
Под меня подложит…
 
 
Проскачу в канун Великого поста
Не по вражескому – ангельскому – стану
Пред очами удивленного Христа
Предстану.
 
 
Воля в глотку льется
Сладко натощак —
Хорошо живется
Тому, кто весельчак,
 
 
А веселее пьется
На тугой карман —
Хорошо живется
Тому, кто атаман!
 
 
Кубок полон, по вину
Крови пятна – ну и ну! —
Не идут они ко дну —
Струсишь или выпьешь!
Только-только пригубил, —
Вмиг все те, кого сгубил,
Подняли, что было сил,
Шухер или хипеш.
 
 
Проскачу в канун Великого поста
Не по вражескому – ангельскому – стану
Пред очами удивленного Христа
Предстану.
 
 
Воля в глотку льется
Сладко натощак —
Хорошо живется
Тому, кто весельчак,
 
 
А веселее пьется
На тугой карман —
Хорошо живется
Тому, кто атаман!
 

2. {Песня инвалида}

 
Проскакали всю страну,
Да пристали кони, буде!
Я во синем во Дону
Намочил ладони, люди.
 
 
Кровушка спеклася
В сапоге от ран, —
Разрезай, Настасья,
Да бросай в бурьян!
 
 
Во какой вояка,
И «Георгий» вот,
Но опять, однако,
Атаман зовет.
 
 
Хватит брюхо набивать!
Бают, да и сам я бачу,
Что спешит из рвани рать
Волю забирать казачью.
 
 
Снова кровь прольется?
Вот такая суть:
Воли из колодца
Им не зачерпнуть.
 
 
Плачут бабы звонко…
Ну! Чего ревем?!
Волюшка, Настенка, —
Это ты да дом.
 
 
Вновь скакали по степу,
Разом все под атаманом,
То конями на толпу,
То – веревкой, то – наганом.
 
 
Сколь крови не льется —
Пресный все лиман.
Нет! Хочу с колодца,
Слышь-ка, атаман.
 
 
А ведерко бьется
Вольно – вкривь и вкось…
Хлопцы, хлопцы, хлопцы,
Выудил, небось!
 
 
Есть у атамана зуй,
Ну а под зуем – кобыла…
Нет уж, Настенька, разуй,
Да часок чтоб тихо было.
 
 
Где, где речь геройска
Против басурман?
Как тебе без войска
Худо, атаман!
 
 
Справная обновка,
Век ее постыль:
Это не винтовка,
Это мой костыль.
 

3. {Одесские куплеты}

 
Где девочки? Маруся, Рая, Роза?
Их с кондачка пришлепнула ЧеКа,
А я – живой, я – только что с Привоза,
Вот прям сейчас с воскресного толчка!
 
 
Так что, ребята! Ноты позабыты,
Зачеркнуто ли прежнее житье?
Пустились в одиссею одесситы —
В лихое путешествие свое.
 
 
А помните вы Жорика-маркера
И Толика – напарника его?
Ему хватило гонора, напора,
Но я ответил тоже делово.
 
 
Он, вроде, не признал меня, гадюка,
И с понтом взял высокий резкий тон:
"Хотите, будут речь вести за Дюка?
Но за того, который Эллингтон"…
 

x x x

 
Мог бы быть я при теще, при тесте,
Только их и в живых уже нет.
А Париж? Что Париж! Он на месте.
Он уже восхвален и воспет.
 
 
Он стоит, как стоял, он и будет стоять,
Если только опять не начнут шутковать,
Ибо шутка в себе ох как много таит.
А пока что Париж как стоял, так стоит.
 

x x x

 
Однако, втягивать живот
Полезно, только больно.
Ну! Вот и все! Вот так-то вот!
И этого довольно.
 
 
А ну! Сомкнуть ряды и рты!
А ну, втяните животы!
А у кого они пусты —
Ремни к последней дырке!
Ну как такое описать
Или еще отдать в печать?
Но, даже если разорвать, —
Осталось на копирке:
 
 
Однако, втягивать живот
Полезно, только больно.
Ну! Вот и все! Вот так-то вот!
И этого довольно.
 
 
Вообще такие времена
Не попадают в письмена,
Но в этот век печать вольна —
Льет воду из колодца.
Товарищ мой (он чей-то зять)
Такое мог порассказать
Для дела… Жгут в печи печать,
Но слово остается:
 
 
Однако, втягивать живот
Полезно, только больно.
Ну! Вот и все! Вот так-то вот!
И этого довольно.
 

x x x

 
В стае диких гусей был второй,
Он всегда вырывался вперед,
Гуси дико орали: «Встань в строй!»
И опять продолжали полет.
 
 
А однажды за Красной Горой,
Где тепло и уютно от тел,
Понял вдруг этот самый второй,
Что вторым больше быть не хотел:
 
 
Все равно – там и тут
Непременно убьют,
Потому что вторых узнают.
 
 
А кругом гоготали: "Герой!
Всех нас выстрелы ждут вдалеке.
Да пойми ты, что каждый второй
Обречен в косяке!"
 
 
Бой в Крыму: все в дыму, взят и Крым.
Дробь оставшихся не достает.
Каждый первый над каждым вторым
Непременные слезы прольет.
 
 
Мечут дробью стволы, как икрой,
Поубавилось сторожевых,
Пал вожак, только каждый второй
В этом деле остался в живых.
 
 
Это он, е-мое,
Стал на место свое,
Стал вперед, во главу, в острие.
 
 
Если счетом считать – сто на сто! —
И крои не крои – тот же крой:
«Каждый первый» не скажет никто,
Только – «каждый второй».
 
 
…Все мощнее машу: взмах – и крик
Начался и застыл в кадыке!
Там, внизу, всех нас – первых, вторых —
Злые псы подбирали в реке.
 
 
Может быть, оттого, пес побрал,
Я нарочно дразнил остальных
Что во «первых» я с жизнью играл,
И летать не хотел во «вторых»…
 
 
Впрочем, я – о гусях:
Гусь истек и иссяк —
Тот, который сбивал весь косяк.
 
 
И кого из себя ты не строй —
На спасение шансы малы:
Хоть он первый, хоть двадцать второй —
Попадет под стволы.
 

x x x

 
Общаюсь с тишиной я,
Боюсь глаза поднять,
Про самое смешное
Стараюсь вспоминать,
 
 
Врачи чуть-чуть поахали:
«Как? Залпом? Восемьсот?»
От смеха ли, от страха ли
Всего меня трясет.
 
 
Теперь я – капля в море,
Я – кадр в немом кино,
И двери – на запоре,
А все-таки смешно.
 
 
Воспоминанья кружатся
Как комариный рой,
А мне смешно до ужаса,
Но ужас мой – смешной.
 
 
Виденья все теснее,
Страшат величиной:
То – с нею я, то – с нею…
Смешно! Иначе – ной.
 
 
Не сплю – здоровье бычее,
Витаю там и тут,
Смеюсь до неприличия
И жду – сейчас войдут.
 
 
Халат закончил опись
И взвился – бел, крылат…
«Да что же вы смеетесь?» —
Спросил меня халат.
 
 
Но ухмыляюсь грязно я
И – с маху на кровать:
"Природа смеха – разная,
Мою – вам не понять.
 
 
Жизнь – алфавит, я где-то
Уже в «це», «че», «ша», «ще».
Уйду я в это лето
В малиновом плаще.
 
 
Попридержусь рукою я
Чуть-чуть за букву "я",
В конце побеспокою я, —
Сжимаю руку я.
 
 
Со мной смеются складки
В малиновом плаще.
«С покойных взятки гладки», —
Смеялся я вообще.
 
 
Смешно мне в голом виде лить
На голого ушат,
А если вы обиделись,
То я не виноват.
 
 
Палата – не помеха,
Похмелье – ерунда!
И было мне до смеха —
Везде, на все, всегда.
 
 
Часы тихонько тикали,
Сюсюкали: сю-сю…
Вы – втихаря хихикали,
А я – давно вовсю.
 

x x x

 
Жан, Жак, Гийом, Густав —
Нормальные французы, —
Немного подлатав
Расползшиеся узы,
 
 
Бесцветные, как моль,
Разинув рты без кляпа,
Орут: "Виват, Жан Поль,
Наш драгоценный папа!"
 
 
Настороже, как лось,
Наш папа, уши – чутки.
Откуда что взялось —
Флажки, плакаты, дудки?
 
 
Страшась гореть в аду,
Поют на верхней ноте.
"А ну-ка, ниспаду
Я к вам на вертолете!"
 
 
"Есть риск – предупредил
Пилот там, на экране, —
Ведь шлепнулся один
Не вовремя в Иране".
 
 
"Смелее! В облака,
Брат мой, ведь я в сутане,
А смерть – она пока
Еще в Афганистане!" —
 
 
И он разгладил шелк
Там, где помялась лента,
И вскоре снизошел
До нас, до президента.
 
 
Есть папа, но была
Когда-то божья мама.
Впервые весела
Химера Нотр-Дама.
 
 
Людским химер не мерь —
Висит язык, как жало.
Внутри ж ее теперь
Чего-то дребезжало.
 
 
Ей был смешон и вид
Толпы – плащи да блузки…
Ан, папа говорит
Прекрасно по-французски.
 
 
Поедет в Лувр, «Куполь»
И, может быть, в Сорбонну,
Ведь папа наш, Жан Поль,
Сегодня рад любому.
 
 
Но начеку был зав
Отделом протокола:
Химере не сказав
Ни слова никакого,
 
 
Он вышел. Я не дам
Гроша теперь за папу.
Химеры Нотр-Дам,
Опять сосите лапу!
 

Две просьбы

М. Шемякину – другу и брату – посвящен сей полуэкспромт.

I.

 
Мне снятся крысы, хоботы и черти. Я
Гоню их прочь, стеная и браня,
Но вместо них я вижу виночерпия,
Он шепчет: "Выход есть – к исходу дня
Вина! И прекратится толкотня,
Виденья схлынут, сердце и предсердия
Отпустят, и расплавится броня!"
Я – снова – я, и вы теперь мне верьте, я
Немного попрошу взамен бессмертия, —
Широкий тракт, холст, друга, да коня,
Прошу покорно, голову склоня:
Побойтесь Бога, если не меня,
Не плачьте вслед, во имя Милосердия!
 

II.

 
Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,
Но чтобы душу дьяволу – ни-ни!
Зачем цыганки мне гадать затеяли?
День смерти уточнили мне они…
Ты эту дату, Боже, сохрани, —
Не отмечай в своем календаре или
В последний миг возьми и измени,
Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли
И чтобы агнцы жалобно не блеяли,
Чтоб люди не хихикали в тени.
От них от всех, о, Боже, охрани,
Скорее, ибо душу мне они
Сомненьями и страхами засеяли!
 

x x x

 
Неужто здесь сошелся клином свет,
Верней, клинком ошибочных возмездий…
И было мне неполных двадцать лет,
Когда меня зарезали в подъезде.
 
 
Он скалился открыто – не хитро,
Он делал вид, что не намерен драться,
И вдруг – ножом под нижнее ребро,
И вон – не вынув, чтоб не замараться.
 
 
Да будет выть-то! Ты не виновата —
Обманут я улыбкой и добром.
Метнулся в подворотню луч заката
И спрятался за мусорным ведром…
 
 
Еще спасибо, что стою не в луже,
И лезвие продвинулось чуть глубже,
И стукнула о кафель рукоять,
Но падаю – уже не устоять.
 

x x x

 
По речке жизни плавал честный Грека
И утонул, иль рак его настиг.
При Греке заложили человек,
А Грека – «заложил за воротник».
 
 
В нем добрая заложена основа,
Он оттого и начал поддавать.
«Закладывать» – совсем простое слово
А в то же время значит: «предавать».
 
 
Или еще пример такого рода:
Из-за происхождения взлетел,
Он вышел из глубинки, из народа,
И возвращаться очень не хотел.
 
 
Глотал упреки и зевал от скуки,
Что оторвался от народа – знал,
Но «оторвался» – это по науке,
На самом деле – просто убежал.
 

x x x

Михаилу Шемякину – чьим другом посчастливилось быть мне!

 
Как зайдешь в бистро-столовку,
По пивку ударишь, —
Вспоминай всегда про Вовку —
Где, мол, друг-товарищ?!
 
 
И в лицо трехстопным матом —
Можешь хоть до драки!
Про себя же помни – братом
Вовчик был Шемяке.
 
 
Баба, как наседка квохчет
(Не было печали!)
Вспоминай!!! Быть может, Вовчик —
«Поминай как звали!»
 
 
M.Chemiakin – всегда, везде Шемякин.
А по сему французский не учи!..
Как хороши, как свежи были маки,
Из коих смерть схимичили врачи!
 
 
Мишка! Милый! Брат мой Мишка!
Разрази нас гром!
Поживем еще, братишка,
По-жи-вь-ем!
Po-gi-viom.
 

x x x

 
И снизу лед, и сверху – маюсь между:
Пробить ли верх иль пробуравить низ?
Конечно, всплыть и не терять надежду!
А там – за дело в ожиданьи виз.
 
 
Лед надо мною – надломись и тресни!
Я весь в поту, хоть я не от сохи.
Вернусь к тебе, как корабли из песни,
Все помня, даже старые стихи.
 
 
Мне меньше полувека – сорок с лишним, —
Я жив, тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне будет чем ответить перед Ним.
 

Грусть моя, тоска моя (Вариации на цыганские темы)

 
Шел я, брел я, наступал то с пятки, то с носка, —
Чувствую – дышу и хорошею…
Вдруг тоска змеиная, зеленая тоска,
Изловчась, мне прыгнула на шею.
 
 
Я ее и знать не знал, меняя города, —
А она мне шепчет: «Как ждала я!..»
Как теперь? Куда теперь? Зачем да и когда?
Сам связался с нею, не желая.
 
 
Одному идти – куда ни шло, еще могу, —
Сам себе судья, хозяин-барин.
Впрягся сам я вместо коренного под дугу, —
С виду прост, а изнутри – коварен.
 
 
Я не клевещу, подобно вредному клещу,
Впился сам в себя, трясу за плечи,
Сам себя бичую я и сам себя хлещу, —
Так что – никаких противоречий.
 
 
Одари судьба, или за деньги отоварь! —
Буду дань платить тебе до гроба.
Грусть моя, тоска моя – чахоточная тварь, —
До чего ж живучая хвороба!
 
 
Поутру не пикнет – как бичами не бичуй,
Ночью – бац! – со мной на боковую:
С кем-нибудь другим хоть ночь переночуй, —
Гадом буду, я не приревную!
 

x x x

 
Я не спел вам в кино, хоть хотел,
Даже братья меня поддержали:
Там, по книге, мой Глеб где-то пел,
И весь МУР все пять дней протерпел,
Но в Одессе Жеглова зажали.
 
 
А теперь запылает моя щека,
А душа – дак замлеет.
Я спою, как из черного ящика,
Что всегда уцелеет.
 
 
Генеалоги Вайнеров бьются в тщете —
Древо рода никто не обхватит.
Кто из них приписал на Царьградском щите:
"Юбилеями правят пока еще те,
Чей он есть, юбилей, и кто платит"?
 
 
Первой встрече я был очень рад,
Но держался не за панибрата.
Младший брат был небрит и не брат —
Выражался как древний пират,
Да и старший похож на пирата.
 
 
Я пил кофе – еще на цикории,
Не вставляя ни слова,
Ну а вайнеры-братики спорили
Про характер Жеглова.
 
 
В Лувре я – будь я проклят! – попробуй, налей!
А у вас – перепало б и мне там.
Возле этой безрукой – не хошь, а лелей,
Жрать охота, братья, а у вас – юбилей
И наверно… конечно, с банкетом.
 
 
Братья! Кто же вас сможет сломить?
Пусть вы даже не ели от пуза…
Здоровы, а плетете тончайшую нить.
Все читали вас, все, – хорошо б опросить
Членов… нет, – экипажи «Союза».
 
 
Я сегодня по «ихнему» радио
Не расслышал за воем
Что-то… "в честь юбилея Аркадия
Привезли под конвоем…"
 
 
Все так буднично, ровно они, бытово.
Мы же все у приемников млеем.
Я ж скажу вам, что ежели это того…
Пусть меня под конвоем везут в ВТО —
С юбилеем, так уж с юбилеем.
 
 
Так о чем же я, бишь, или вишь?
Извини – я иду по Аркаде:
МУР и «зря ты душою кривишь» —
Кончен ты! В этом месте, малыш,
В сорок пятом работал Аркадий.
 
 
Пусть среди экспонатов окажутся
Эти кресла, подобные стулу.
Если наши музеи откажутся —
Увезу в Гонолулу.
 
 
Не сочтите за лесть предложенье мое,
Не сочтите его и капризом,
Что скупиться, ведь тут юбилей, е-мое! —
Все, братьями моими содеянное
Предлагаю назвать «вайнеризмом»!
 

x x x

 
Граждане, ах, сколько ж я не пел, но не от лени —
Некому: жена – в Париже, все дружки – сидят.
Даже Глеб Жеглов – хоть ботал чуть по новой фене —
Ничего не спел, чудак, пять вечеров подряд.
 
 
Хорошо, что в зале нет
Не наших всех сортов,
Здесь – кто хочет на банкет
Без всяких паспортов.
 
 
Расскажу про братиков —
Писателей, соратников,
Про людей такой души,
Что не сыщешь ватников.
 
 
Наше телевидение требовало резко:
Выбросить слова «легавый», «мусор» или «мент»,
Поменять на мыло шило, шило – на стамеску.
А ворье переиначить в «чуждый элемент».
 
 
Но сказали брат и брат:
"Не! Мы усе спасем.
Мы и сквозь редакторат
Все это пронесем".
 
 
Так, в ответ подельники,
Скиданув халатики,
Надевали тельники,
А поверх – бушлатики.
 
 
Про братьев-разбойников у Шиллера читали,
Про Лаутензаков написал уже Лион,
Про Серапионовых листали Коли, Вали…
Где ж роман про Вайнеров? Их – два на миллион!
 
 
Проявив усердие,
Сказали кореша:
«Эру милосердия»
Можно даже в США".
 
 
С них художник Шкатников
Написал бы латников.
Мы же в их лице теряем
Классных медвежатников.
 

Письмо торговца ташкентскими фруктами с центрального рынка

 
Жора и Аркадий Вайнер!
Вам салям алейкум, пусть
Мы знакомы с вами втайне, —
Кодекс знаем наизусть.
 
 
Пишут вам семь аксакалов
Гиндукушенской земли,
Потому что семь журналов
Вас на нас перевели.
 
 
А во время сбора хлопка
(Кстати, хлопок нынче – шелк)
Наш журнал «Звезда Востока»
Семь страниц для вас нашел.
 
 
Всю Москву изъездил в «ЗИМе»
Самый главный аксакал —
Ни в едином магазине
Ваши книги не сыскал.
 
 
Вырвали два старших брата
Все волосья в бороде —
Нету, хоть и много блата
В «Книжной лавке» – и везде.
 
 
Я за «Милосердья эру» —
Вот за что спасибо вам! —
Дал две дыни офицеру
И гранатов килограмм.
 
 
А в конце телевиденья —
Клятва волосом седым! —
Будем дать за продолженье
Каждый серий восемь дань.
 
 
Чтобы не было заминок
(Любите кюфта-бюзбаш?)
Шлите жен Центральный рынок —
Полглавы – барашка ваш.
 
 
Может это слишком плотски,
Но за песни про тюрьмы
(Пусть споет артист Высоцкий)
Два раз больше платим мы.
 
 
Не отыщешь ваши гранки
И в Париже, говорят…
Впрочем, что купить на франки?
Тот же самый виноград.
 
 
Мы сегодня вас читаем,
Как абзац – кидает в пот.
Братья, мы вас за – считаем —
Удивительный народ.
 
 
Наш праправнук на главбазе —
Там, где деньги – дребедень.
Есть хотите? В этом разе
Приходите каждый день.
 
 
А хотелось, чтоб в инъязе…
Я готовил крупный куш.
Но… Если был бы жив Ниязи…
Ну а так – какие связи? —
Связи есть Европ и Азий,
 
 
Только эти связи чушь.
Вы ведь были на КАМАЗе:
Фрукты нет. А в этом разе
Приезжайте Гиндукуш!