Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Владимир Высоцкий

x x x

 
Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты
Даже в самой невинной игре,
Не давай заглянуть в свои карты
И до срока не сбрось козырей.
 
 
Отключи посторонние звуки
И следи, чтоб не прятал глаза,
Чтоб держал он на скатерти руки
И не смог передернуть туза.
 
 
Никогда не тянись за деньгами,
Если ж ты, проигравши, поник, —
Как у Пушкина в «Пиковой даме»
Ты останешься с дамою пик.
 
 
Если ж ты у судьбы не в любимцах —
Сбрось очки и закончи на том,
Крикни: «Карты на стол, проходимцы!»
И уйди с отрешенным лицом.
 

x x x

 
Мне бы те годочки миновать,
А отшибли почки – наплевать!
Знаю, что досрочки не видать,
Только бы не стали добавлять.
 

x x x

 
Не могу ни выпить, ни забыться.
Стих пришел – и замысел высок.
Не мешайте, дайте углубиться!
Дайте отрешиться на часок.
 

x x x

 
Вы были у Беллы?
Мы были у Беллы —
Убили у Беллы
День белый, день целый,
И пели мы Белле,
Молчали мы Белле,
Уйти не хотели
Как утром с постели.
 
 
И если вы слишком душой огрубели —
Идите смягчиться не к водке, а к Белле.
И ели вам что-то под горло подкатит —
У Беллы и боли и нежности хватит.
 

x x x

 
Препинаний и букв чародей,
Лиходей непечатного слова
Трал украл для волшебного лова
Рифм и наоборотных идей.
 
 
Мы, неуклюжие, мы, горемычные,
Идем и падаем по всей России…
Придут другие, еще лиричнее,
Но это будут – не мы – другие.
 
 
Автогонщик, бурлак и ковбой,
Презирающий гладь плоскогорий,
В мир реальнейших фантасмагорий
Первым в связке ведешь за собой!
 
 
Стонешь ты эти горькие, личные,
В мире лучшие строки! Какие?
Придут другие, еще лиричнее,
Но это будут – не мы – другие.
 
 
Пришли дотошные «немыдругие»,
Они – хорошие, стихи – плохие.
 

Письмо к другу, или Зарисовка о Париже

И. Бортнику

 
Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу —
И то, что слышу, и то, что вижу, —
Пишу в блокнотик, впечатлениям вдогонку:
Когда состарюсь – издам книжонку.
 
 
Про то, что, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны – как в бане пассатижи.
 
 
Все эмигранты тут второго поколенья —
От них сплошные недоразуменья:
Они все путают – и имя, и названья, —
И ты бы, Ваня, у них был – «Ванья».
 
 
А в общем, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны – как в русской бане лыжи!
 
 
Я сам завел с француженкою шашни,
Мои друзья теперь – и Пьер, и Жан.
Уже плевал я с Эйфелевой башни
На головы беспечных парижан!
 
 
Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке:
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке!
 

Седьмая струна

 
Ах, порвалась на гитаре струна,
Только седьмая струна!
Там, где тонко, там и рвется жизнь,
Хоть сама ты на лады ложись.
 
 
Я исчезну – и звукам не быть.
Больно, коль станут аккордами бить
Руки, пальцы чужие по мне —
По седьмой, самой хрупкой струне.
 

x x x

 
Муру на блюде доедаю подчистую.
Глядите, люди, как я смело протестую!
Хоть я икаю, но твердею как Спаситель,
И попадаю за идею в вытрезвитель.
 
 
Вот заиграла музыка для всех,
И стар и млад, приученный к порядку —
Всеобщую танцует физзарядку,
Но я – рублю сплеча, как дровосек:
Играют танго – я иду вприсядку.
 
 
Объявлен рыбный день – о чем грустим?
Хек с маслом в глотку – и молчим как рыбы.
Повеселей: хек семге – побратим.
Наступит птичий день – мы полетим,
А упадем – так спирту на ушибы.
 

x x x

 
Я был завсегдатаем всех пивных,
Меня не приглашали на банкеты:
Я там горчицу вмазывал в паркеты,
Гасил окурки в рыбных заливных
И слезы лил в пожарские котлеты.
 
 
Я не был тверд, но не был мягкотел,
Семья прожить хотела без урода,
В ней все – кто от сохи, кто из народа.
И покатился я и полетел
По жизни – от привода до привода.
 
 
А в общем – что? Иду – нормальный ход,
Ногам легко, свободен путь и руки.
Типичный люмпен – если по науке,
А по уму – обычный обормот,
Нигде никем не взятый на поруки.
 
 
Недавно опочили старики —
Большевики с двенадцатого года.
Уж так подтасовалася колода:
Они – во гроб, я – в черны пиджаки,
Как выходец из нашего народа.
 
 
У нас отцы – кто дуб, кто вяз, кто кедр,
Охотно мы вставляем их в анкетки,
И много нас, и хватки мы, и метки,
Мы бдим, едим, восшедшие из недр,
Предельно сокращая пятилетки.
 
 
Я мажу джем на черную икру,
Маячат мне и близости и дали, —
На жиже, не на гуще мне гадали.
Я из народа вышел поутру,
И не вернусь, хоть мне и предлагали.
 
 
Конечно, я немного прозевал,
Но где ты, где, учитель мой зануда?
Не отличу катуда от ануда!
Зря вызывал меня ты на завал —
Глядишь теперь откуда-то оттуда.
 

x x x

 
Я юркнул с головой под покрывало,
И стал смотреть невероятный сон:
Во сне статуя Мухиной сбежала,
Причем – чур-чур! – колхозница сначала,
Уперся он, она, крича, серчала,
Серпом ему – и покорился он.
 
 
Хвать-похвать, глядь-поглядь —
Больше некому стоять,
Больше некому приезжать,
Восхищаться и ослеплять.
 
 
Слетелись голубочки – гули-гули!
Какие к черту гули, хоть кричи!
Надули голубочков, обманули,
Скользили да плясали люли, люли,
И на тебе – в убежище нырнули,
Солисты, гастролеры, первачи.
 
 
Теперь уж им на голову чего-то
Не уронить, ничем не увенчать,
Ищи-свищи теперь и Дон-Кихота
В каких-то Минессотах и Дакотах.
Вот сновиденье в духе Вальтер Скотта.
Качать меня, лишать меня, молчать!
 

x x x

 
Что брюхо-то поджалось-то, —
Нутро почти видно?
Ты нарисуй, пожалуйста,
Что прочим не дано.
 
 
Пусть вертит нам судья вола
Логично, делово:
Де, пьянь – она от Дьявола,
А трезвь – от Самого.
 
 
Начнет похмельный тиф трясти —
Претерпим муки те!
Равны же во Антихристе,
Мы, братья во Христе…
 

Песня о погибшем летчике

Дважды Герою Советского Союза Николаю Скоморохову и его погибшему другу

 
Всю войну под завязку
я все к дому тянулся,
И хотя горячился —
воевал делово, —
Ну а он торопился,
как-то раз не пригнулся —
И в войне взад-вперед обернулся
за два года – всего ничего.
 
 
Не слыхать его пульса
С сорок третьей весны, —
Ну а я окунулся
В довоенные сны.
 
 
И гляжу я дурея,
И дышу тяжело:
Он был лучше, добрее,
Добрее, добрее, —
Ну а мне – повезло.
 
 
Я за пазухой не жил,
не пил с господом чая,
Я ни в тыл не просился,
ни судьбе под подол, —
Но мне женщины молча
намекали, встречая:
Если б ты там навеки остался —
может, мой бы обратно пришел?!
 
 
Для меня – не загадка
Их печальный вопрос, —
Мне ведь тоже несладко,
Что у них не сбылось.
 
 
Мне ответ подвернулся:
"Извините, что цел!
Я случайно вернулся,
вернулся, вернулся, —
Ну а ваш – не сумел".
 
 
Он кричал напоследок,
в самолете сгорая:
«Ты живи! Ты дотянешь!» —
доносилось сквозь гул.
Мы летали под богом
возле самого рая, —
Он поднялся чуть выше и сел там,
ну а я – до земли дотянул.
 
 
Встретил летчика сухо
Райский аэродром.
Он садился на брюхо,
Но не ползал на нем.
 
 
Он уснул – не проснулся,
Он запел – не допел.
Так что я вот вернулся,
Глядите – вернулся, —
Ну а он – не успел.
 
 
Я кругом и навечно
виноват перед теми,
С кем сегодня встречаться
я почел бы за честь, —
Но хотя мы живыми
до конца долетели —
Жжет нас память и мучает совесть,
у кого, у кого она есть.
 
 
Кто-то скупо и четко
Отсчитал нам часы
Нашей жизни короткой,
Как бетон полосы, —
 
 
И на ней – кто разбился,
Кто взлетел навсегда…
Ну а я приземлился,
А я приземлился, —
Вот какая беда…
 

x x x

 
Я еще не в угаре,
не втиснулся в роль.
Как узнаешь в ангаре,
кто – раб, кто – король,
Кто сильней, кто слабей, кто плохой, кто хороший,
Кто кого допечет,
допытает, дожмет:
Летуна самолет
или наоборот? —
На земле притворилась машина – святошей.
 
 
Завтра я испытаю
судьбу, а пока —
Я машине ласкаю
крутые бока.
На земле мы равны, но равны ли в полете?
Под рукою, не скрою,
ко мне холодок, —
Я иллюзий не строю —
я старый ездок:
Самолет – необъезженный дьявол во плоти.
 
 
Знаю, утро мне силы утроит,
Ну а конь мой – хорош и сейчас, —
Вот решает он: стоит – не стоит
Из-под палки работать на нас.
 
 
Ты же мне с чертежей,
как с пеленок, знаком,
Ты не знал виражей —
шел и шел прямиком,
Плыл под грифом «Секретно» по волнам науки.
Генеральный конструктор
тебе потакал —
И отбился от рук ты
в КБ, в ОТК, —
Но сегодня попал к испытателю в руки!
 
 
Здесь возьмутся покруче, —
придется теперь
Расплатиться, и лучше —
без лишних потерь:
В нашем деле потери не очень приятны.
Ты свое отгулял
до последней черты,
Но и я попетлял
на таких вот, как ты, —
Так что грех нам обоим идти на попятный.
 
 
Иногда недоверие точит:
Вдруг не все мне машина отдаст,
Вдруг она засбоит, не захочет
Из-под палки работать на нас!
 

x x x

 
…Мы взлетали как утки
с раскисших полей:
Двадцать вылетов в сутки —
куда веселей!
Мы смеялись, с парилкой туман перепутав.
И в простор набивались
мы до тесноты, —
Облака надрывались,
рвались в лоскуты,
Пули шили из них купола парашютов.
 
 
Возвращались тайком —
без приборов, впотьмах,
И с радистом-стрелком,
что повис на ремнях.
В фюзеляже пробоины, в плоскости – дырки.
И по коже – озноб;
и заклинен штурвал, —
И дрожал он, и дробь
по рукам отбивал —
Как во время опасного номера в цирке.
 
 
До сих пор это нервы щекочет, —
Но садились мы, набок кренясь.
Нам казалось – машина не хочет
И не может работать на нас.
 
 
Завтра мне и машине
в одну петь дуду
В аварийном режиме
у всех на виду, —
Ты мне нож напоследок не всаживай в шею!
Будет взлет – будет пища:
придется вдвоем
Нам садиться, дружище,
на аэродром —
Потому что я бросить тебя не посмею.
 
 
Правда шит я не лыком
и чую чутьем
В однокрылом двуликом
партнере моем
Игрока, что пока все намеренья прячет.
Но плевать я хотел
на обузу примет:
У него есть предел —
у меня его нет, —
Поглядим, кто из нас запоет – кто заплачет!
 
 
Если будет полет этот прожит —
Нас обоих не спишут в запас.
Кто сказал, что машина не может
И не хочет работать на нас?!
 

Баллада о детстве

 
Час зачатья я помню неточно, —
Значит, память моя – однобока, —
Но зачат я был ночью, порочно
И явился на свет не до срока.
 
 
Я рождался не в муках, не в злобе, —
Девять месяцев – это не лет!
Первый срок отбывал я в утробе, —
Ничего там хорошего нет.
 
 
Спасибо вам, святители,
Что плюнули, да дунули,
Что вдруг мои родители
Зачать меня задумали —
 
 
В те времена укромные,
Теперь – почти былинные,
Когда срока огромные
Брели в этапы длинные.
 
 
Их брали в ночь зачатия,
А многих – даже ранее, —
А вот живет же братия —
Моя честна компания!
 
 
Ходу, думушки резвые, ходу!
Слова, строченьки милые, слова!..
В первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
 
 
Знать бы мне, кто так долго мурыжил, —
Отыгрался бы на подлеце!
Но родился, и жил я, и выжил, —
Дом на Первой Мещанской – в конце.
 
 
Там за стеной, за стеночкою,
За перегородочкой
Соседушка с соседушкою
Баловались водочкой.
 
 
Все жили вровень, скромно так, —
Система коридорная,
На тридцать восемь комнаток —
Всего одна уборная.
 
 
Здесь на зуб зуб не попадал,
Не грела телогреечка,
Здесь я доподлинно узнал,
Почем она – копеечка.
 
 
…Не боялась сирены соседка
И привыкла к ней мать понемногу,
И плевал я – здоровый трехлетка —
На воздушную эту тревогу!
 
 
Да не все то, что сверху, – от бога, —
И народ «зажигалки» тушил;
И, как малая фронту подмога —
Мой песок и дырявый кувшин.
 
 
И било солнце в три ручья
Сквозь дыры крыш просеяно,
На Евдоким Кирилыча
И Гисю Моисеевну.
 
 
Она ему: «Как сыновья?»
"Да без вести пропавшие!
Эх, Гиська, мы одна семья —
Вы тоже пострадавшие!
 
 
Вы тоже – пострадавшие,
А значит – обрусевшие:
Мои – без вести павшие,
Твои – безвинно севшие".
 
 
…Я ушел от пеленок и сосок,
Поживал – не забыт, не заброшен,
И дразнили меня: «Недоносок», —
Хоть и был я нормально доношен.
 
 
Маскировку пытался срывать я:
Пленных гонят – чего ж мы дрожим?!
Возвращались отцы наши, братья
По домам – по своим да чужим…
 
 
У тети Зины кофточка
С драконами да змеями,
То у Попова Вовчика
Отец пришел с трофеями.
 
 
Трофейная Япония,
Трофейная Германия…
Пришла страна Лимония,
Сплошная Чемодания!
 
 
Взял у отца на станции
Погоны, словно цацки, я, —
А из эвакуации
Толпой валили штатские.
 
 
Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились – потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся – отревели.
 
 
Стал метро рыть отец Витькин с Генкой, —
Мы спросили – зачем? – он в ответ:
"Коридоры кончаются стенкой,
А тоннели – выводят на свет!"
 
 
Пророчество папашино
Не слушал Витька с корешом —
Из коридора нашего
В тюремный коридор ушел.
 
 
Да он всегда был спорщиком,
Припрут к стене – откажется…
Прошел он коридорчиком —
И кончил «стенкой», кажется.
 
 
Но у отцов – свои умы,
А что до нас касательно —
На жизнь засматривались мы
Уже самостоятельно.
 
 
Все – от нас до почти годовалых —
«Толковищу» вели до кровянки, —
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
 
 
Не досталось им даже по пуле, —
В «ремеслухе» – живи не тужи:
Ни дерзнуть, ни рискнуть, – но рискнули
Из напильников делать ножи.
 
 
Они воткнутся в легкие,
От никотина черные,
По рукоятки легкие
Трехцветные наборные…
 
 
Вели дела обменные
Сопливые острожники —
На стройке немцы пленные
На хлеб меняли ножики.
 
 
Сперва играли в «фантики»
В «пристенок» с крохоборами, —
И вот ушли романтики
Из подворотен ворами.
 
 
…Спекулянтка была номер перший —
Ни соседей, ни бога не труся,
Жизнь закончила миллионершей —
Пересветова тетя Маруся.
 
 
У Маруси за стенкой говели, —
И она там втихую пила…
А упала она – возле двери, —
Некрасиво так, зло умерла.
 
 
Нажива – как наркотика, —
Не выдержала этого
Богатенькая тетенька
Маруся Пересветова.
 
 
Но было все обыденно:
Заглянет кто – расстроится.
Особенно обидело
Богатство – метростроевца.
 
 
Он дом сломал, а нам сказал:
"У вас носы не вытерты,
А я, за что я воевал?!" —
И разные эпитеты.
 
 
…Было время – и были подвалы,
Было дело – и цены снижали,
И текли куда надо каналы,
И в конце куда надо впадали.
 
 
Дети бывших старшин да майоров
До ледовых широт поднялись,
Потому что из тех коридоров,
Им казалось, сподручнее – вниз.
 

x x x

 
Тоска немая гложет иногда,
И люди развлекают – все чужие.
Да, люди, создавая города,
Все забывают про дела иные,
 
 
Про самых нужных и про близких всем,
Про самых, с кем приятно обращаться,
Про темы, что важнейшие из тем,
И про людей, с которыми общаться.
 
 
Мой друг, мой старый друг, мой собеседник!
Прошу тебя, скажи мне что-нибудь.
Давай презрим товарищей соседних
И посторонних, что попали в суть.
 

x x x

 
Я прожил целый день в миру
Потустороннем
И бодро крикнул поутру:
«Кого схороним?»
 
 
Ответ мне был угрюм и тих:
"Все – блажь, бравада,
Кого схороним?! – Нет таких?..
Ну и не надо".
 
 
Не стану дважды я просить,
Манить провалом.
Там, кстати, выпить-закусить —
Всегда навалом.
 
 
Я и сейчас затосковал,
Хоть час – оттуда.
Вот уж где истинный провал,
Ну просто – чудо.
 
 
Я сам шальной и кочевой,
А побожился:
Вернусь, мол, ждите, ничего,
Что я зажился.
 
 
Так снова предлагаю вам
Пока не поздно:
Хотите ли ко всем чертям,
Где кровь венозна,
 
 
И льет из вены, как река,
А не водица.
Тем, у кого она жидка,
Так не годится.
 
 
И там не нужно ни гроша, —
Хоть век поститься!
Живет там праведна душа,
Не тяготится.
 
 
Там вход живучим воспрещен
Как посторонним,
Не выдержу, спрошу еще:
«Кого схороним?»
 
 
Зову туда, где благодать
И нет предела.
Никто не хочет умирать —
Такое дело.
 
 
Скажи-кось, милый человек,
Я, может, спутал:
Какой сегодня нынче век,
Какая смута?
 
 
Я сам вообще-то костромской,
А мать – из Крыма.
Так если бунт у вас какой,
Тогда я – мимо.
 
 
А если – нет, тогда еще
Всего два слова.
У нас там траур запрещен,
Нет, честно слово!
 
 
А там – порядок – первый класс,
Глядеть приятно.
И наказание сейчас —
Прогнать обратно.
 
 
И отношение ко мне —
Ну как к пройдохе.
Все стали умники вдвойне
К концу эпохи.
 
 
Ну, я согласен – поглядим
Спектакль – и тронем.
Ведь никого же не съедим,
А так… схороним.
 
 
Ну почему же все того…
Как в рот набрали?
Там встретились – кто и кого
Тогда забрали.
 
 
И Сам – с звездою на груди —
Там тих и скромен, —
Таких как он там – пруд пруди!
Кого схороним?
 
 
Кто задается – в лак его,
Чтоб – хрен отпарить!
Там этот, с трубкой… Как его?
Забыл – вот память!
 
 
У нас границ полно навесть:
Беги – не тронем,
Тут, может быть, евреи есть?
Кого схороним?
 
 
В двадцатом веке я, эва!
Да ну-с вас к шутам!
Мне нужно в номер двадцать два —
Вот черт попутал!
 

x x x

 
Вот в плащах, подобных плащпалаткам, —
Кто решил такое надевать?! —
Чтоб не стать останками остаткам, —
Люди начинают колдовать.
 
 
Девушка – под поезд: все бывает,
Тут уж истери – не истери…
И реаниматор причитает:
"Милая, хорошая, умри!
 
 
Что ты будешь делать, век больная,
Если б даже я чего и смог?
И нужна ли ты кому такая —
Без всего и без обеих ног?"
 
 
Выглядел он жутко и космато,
Он старался за нее дышать.
Потому что врач-реаниматор —
Это значит должен оживлять.
 
 
Мне не спится и не может спаться, —
Не затем, что в мире столько бед,
Просто очень трудно оклематься,
Трудно, так сказать, реаниматься,
Чтоб писать поэмы, а не бред.
 
 
Я – из хирургических отсеков,
Из полузабытых катакомб,
Там, где оживляют человеков,
Если вы слыхали о таком.
 
 
Нет подобных боен и в корриде —
Фору дам, да даже сотню фор,
Только постарайтесь в странном виде
Не ходить на красный светофор.
 

x x x

 
Склоны жизни прямые до жути —
Прямо пологие:
Он один – а жена в институте
Травматологии.
 
 
Если б склоны пологие – туго:
К крутизне мы – привычные,
А у нас ситуации с другом
Аналогичные.
 
 
А у друга ведь день рожденья —
Надо же праздновать!
Как избавиться от настроения
Безобразного?
 
 
И не вижу я средства иного —
Плыть по течению…
И напиться нам до прямого
Ума помрачения!
 

x x x

 
Мы с мастером по велоспорту Галею
С восьмого класса – не разлей вода.
Страна величиною с Португалию
Велосипеду с Галей – ерунда.
 
 
Она к тому же все же – мне жена,
Но кукиш тычет в рожу мне: На, —
Мол, ты блюди квартиру,
Мол, я ездой по миру
Избалована и изнежена.
 
 
Значит, завтра – в Париж, говоришь…
А на сколько? А на десять дней!
Вот везухи: Галине – Париж,
А сестре ее Наде – Сидней.
 
 
Артисту за игру уже в фойе – хвала.
Ах, лучше раньше, нежели поздней.
Вот Галя за медалями поехала,
А Надю проманежили в Сидней.
 
 
Кабы была бы Надя не сестра —
Тогда б вставать не надо мне с утра:
Я б разлюлил малины
В отсутствие Галины,
Коньяк бы пил на уровне ситра.
 
 
Сам, впрочем, занимаюсь авторалли я,
Гоняю «ИЖ» – и бел, и сер, и беж.
И мне порой маячила Австралия,
Но семьями не ездят за рубеж.
 
 
Так отгуляй же, Галя, за двоих —
Ну их совсем – врунов или лгуних!
Вовсю педаля, Галя,
Не прозевай Пегаля, —
Потом расскажешь, как там что у них!
 
 
Так какой он, Париж, говоришь?
Как не видела? Десять же дней!
Да рекорды ты там покоришь, —
Ты вокруг погляди пожадней!
 

Купола

Михаилу Шемякину

 
Как засмотрится мне нынче, как задышится?!
Воздух крут перед грозой, крут да вязок.
Что споется мне сегодня, что услышится?
Птицы вещие поют – да все из сказок.
 
 
Птица Сирин мне радостно скалится —
Веселит, зазывает из гнезд,
А напротив – тоскует-печалится,
Травит душу чудной Алконост.
 
 
Словно семь заветных струн
Зазвенели в свой черед —
Это птица Гамаюн
Надежду подает!
 
 
В синем небе, колокольнями проколотом, —
Медный колокол, медный колокол —
То ль возрадовался, то ли осерчал…
Купола в России кроют чистым золотом —
Чтобы чаще Господь замечал.
 
 
Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною —
Перед солоно – да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.
 
 
Грязью чавкая жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна.
 
 
Словно семь богатых лун
На пути моем встает —
То птица Гамаюн
Надежду подает!
 
 
Душу, сбитую утратами да тратами,
Душу, стертую перекатами, —
Если до крови лоскут истончал, —
Залатаю золотыми я заплатами —
Чтобы чаще Господь замечал!
 

Разбойничья

 
Как во смутной волости
Лютой, злой губернии
Выпадали молодцу
Все шипы да тернии.
 
 
Он обиды зачерпнул, зачерпнул
Полные пригоршни,
Ну а горе, что хлебнул, —
Не бывает горше.
 
 
Пей отраву, хоть залейся!
Благо, денег не берут.
Сколь веревочка ни вейся —
Все равно совьешься в кнут!
 
 
Гонит неудачников
По миру с котомкою,
Жизнь текет меж пальчиков
Паутинкой тонкою,
 
 
А которых повело, повлекло
По лихой дороге —
Тех ветрами сволокло
Прямиком в остроги.
 
 
Тут на милость не надейся —
Стиснуть зубы да терпеть!
Сколь веревочка ни вейся —
Все равно совьешься в плеть!
 
 
Ах, лихая сторона,
Сколь в тебе ни рыскаю —
Лобным местом ты красна
Да веревкой склизкою!
 
 
А повешенным сам дьявол-сатана
Голы пятки лижет.
Смех, досада, мать честна! —
Ни пожить, ни выжить!
 
 
Ты не вой, не плачь, а смейся —
Слез-то нынче не простят.
Сколь веревочка ни вейся —
Все равно укоротят!
 
 
Ночью думы муторней.
Плотники не мешкают —
Не успеть к заутрене:
Больно рано вешают.
 
 
Ты об этом не жалей, не жалей, —
Что тебе отсрочка?!
На веревочке твоей
Нет ни узелочка!
 
 
Лучше ляг да обогрейся —
Я, мол, казни не просплю…
Сколь веревочка ни вейся —
А совьешься ты в петлю!
 

x x x

 
Что ни слух – так оплеуха!
Что ни мысли – грязные.
Жисть-жистяночка, житуха!
Житие прекрасное!
 

1976 год
Гербарий

 
Лихие пролетарии,
Закушав водку килечкой,
Спешат в свои подполия
Налаживать борьбу, —
А я лежу в гербарии,
К доске пришпилен шпилечкой,
И пальцами до боли я
По дереву скребу.
 
 
Корячусь я на гвоздике,
Но не меняю позы.
Кругом – жуки-навозники
И мелкие стрекозы, —
По детству мне знакомые —
Ловил я их, копал,
Давил, – но в насекомые
Я сам теперь попал.
 
 
Под всеми экспонатами —
Эмалевые планочки, —
Все строго по-научному —
Указан класс и вид…
Я с этими ребятами
Лежал в стеклянной баночке,
Дрались мы, – это к лучшему:
Узнал, кто ядовит.
 
 
Я представляю мысленно
Себя в большой постели, —
Но подо мной написано:
«Невиданный доселе»…
Я гомо был читающий,
Я сапиенсом был,
Мой класс – млекопитающий,
А вид… уже забыл.
 
 
В лицо ль мне дуло, в спину ли,
В бушлате или в робе я —
Стремился, кровью крашенный,
Как звали, к шалашу, —
Но на тебе – задвинули
В наглядные пособия, —
Я злой и ошарашенный
На стеночке вишу.
 
 
Оформлен как на выданье,
Стыжусь, как ученица, —
Жужжат шмели солидные,
Что надо подчиниться,
А бабочки хихикают
На странный экспонат,
Сороконожки хмыкают
И куколки язвят.
 
 
Ко мне с опаской движутся
Мои собратья прежние —
Двуногие, разумные, —
Два пишут – три в уме.
Они пропишут ижицу —
Глаза у них не нежные, —
Один брезгливо ткнул в меня
И вывел резюме:
 
 
"Итак, с ним не налажены
Контакты, и не ждем их, —
Вот потому он, гражданы,
Лежит у насекомых.
Мышленье в ем не развито,
И вечно с ним ЧП, —
А здесь он может разве что
Вертеться на пупе".
 
 
Берут они не круто ли?! —
Меня нашли не во поле!
Ошибка это глупая —
Увидится изъян, —
Накажут тех, кто спутали,
Прикажут, чтоб откнопили, —
И попаду в подгруппу я
Хотя бы обезьян.
 
 
Нет, не ошибка – акция
Свершилась надо мною, —
Чтоб начал пресмыкаться я
Вниз пузом, вверх спиною, —
Вот и лежу, расхристанный,
Разыгранный вничью,
Намеренно причисленный
К ползучему жучью.
 
 
Червяк со мной не кланится,
А оводы со слепнями
Питают отвращение
К навозной голытьбе, —
Чванливые созданьица
Довольствуются сплетнями, —
А мне нужны общения
С подобными себе!
 
 
Пригрел сверчка-дистрофика —
Блоха сболтнула, гнида, —
И глядь – два тертых клопика
Из третьего подвида, —
Сверчок полузадушенный
Вполсилы свиристел,
Но за покой нарушенный
На два гвоздочка сел.
 
 
А может, все провертится
И соусом приправится…
В конце концов, ведь досточка —
Не плаха, говорят, —
Все слюбится да стерпится,
Мне даже стала нравиться
Молоденькая осочка
И кокон-шелкопряд.
 
 
Да, мне приятно с осами —
От них не пахнет псиной,
Средь них бывают особи
И с талией осиной.
И кстати, вдруг из кокона
Родится что-нибудь
Такое, что из локонов
И что имеет грудь…
 
 
Паук на мозг мой зарится,
Клопы кишат – нет роздыха,
Невестой хороводится
Красивая оса…
Пусть что-нибудь заварится,
А там – хоть на три гвоздика, —
А с трех гвоздей, как водится,
Дорога – в небеса.
 
 
В мозгу моем нахмуренном
Страх льется по морщинам:
Мне станет шершень шурином —
А что мне станет сыном?..
А не желаю, право же,
Чтоб трутень был мне тесть!
Пора уже, пора уже
Напрячься и воскресть!
 
 
Когда в живых нас тыкали
Булавочками колкими —
Махали пчелы крыльями,
Пищали муравьи, —
Мы вместе горе мыкали —
Все проткнуты иголками, —
Забудем же, кем были мы,
Товарищи мои!
 
 
Заносчивый немного я,
Но – в горле горечь комом:
Поймите, я, двуногое,
Попало к насекомым!
Но кто спасет нас, выручит,
Кто снимет нас с доски?!
За мною – прочь со шпилечек,
Сограждане жуки!
 
 
И, как всегда в истории,
Мы разом спины выгнули, —
Хоть осы и гундосили,
Но кто силен, тот прав, —
Мы с нашей территории
Клопов сначала выгнали
И паучишек сбросили
За старый книжный шкаф.
 
 
Скандал потом уляжется,
Зато у нас все дома,
И поживают, кажется,
Вполне не насекомо.
А я – я нежусь ванночкой
Без всяких там обид…
Жаль, над моею планочкой
Другой уже прибит.