Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Владимир Высоцкий

x x x

 
Парад-alle, не видно кресел, мест.
Оркестр шпарил марш, и вдруг, весь в черном,
Эффектно появился шпрехшталмейстер
И крикнул о сегодняшнем коверном.
 
 
Вот на манеже мощный черный слон,
Он показал им свой нерусский норов.
Я раньше был уверен, будто он —
Главою у зверей и у жонглеров.
 
 
Я был не прав – с ним шел холуй с кнутом,
Кормил его, ласкал, лез целоваться
И на ухо шептал ему, о чем?
В слоне я сразу начал сомневаться.
 
 
Потом слон сделал что-то вроде па
С презреньем, и уведен был куда-то…
И всякая полезла шантрапа
В лице людей, певиц и акробатов.
 
 
Вот выскочили трое молодцов,
Одновременно всех подвергли мукам,
Но вышел мужичок – из наглецов —
И их убрал со сцены ловким трюком.
 
 
Потом, когда там кто-то выжимал
Людей ногами, грудью и руками, —
Тот мужичок весь цирк увеселял
Какой-то непонятностью с шарами.
 
 
Он все за что-то брался, что-то клал,
Хватал за все, я понял: вот работа!
Весь трюк был в том, что он не то хватал —
Наверное, высмеивал кого-то.
 
 
Убрав его – он был навеселе —
Арену занял сонм эквилибристов.
Ну все, пора кончать парад-алле
Коверных! Дайте туш, даешь артистов!
 

x x x

 
Маринка! Слушай, милая Маринка!
Кровиночка моя и половинка!
Ведь если разорвать, то – рубль за сто! —
Вторая будет совершать не то.
 
 
Маринка, слушай, милая Маринка,
Прекрасная, как детская картинка,
Ну кто сейчас ответит – что есть то?
Ты, только ты, ты можешь – и никто.
 
 
Маринка! Слушай! Милая Маринка,
Далекая, как в сказке Метерлинка,
Ты птица моя синяя вдали.
Вот только жаль, ее в раю нашли.
 
 
Маринка, слушай, милая Маринка,
Загадочная, как жилище инка.
Идем со мной! Куда-нибудь идем!
Мне все равно куда, но мы найдем!
 
 
Поэт – а слово долго не стареет —
Сказал: «Россия, Лета, Лорелея…»
Россия – ты, и Лета, где мечты.
Но Лорелея – нет! Ты – это ты.
 

x x x

 
Посмотришь – сразу скажешь: "Это кит,
А вот – дельфин, любитель игр и танцев"…
Лицо же человека состоит
Из глаз и незначительных нюансов.
 
 
Там – ухо, рот и нос,
Вид и цвет волос,
Челюсть – чо в ней: сила или тупость?
Да! Еще вот лоб,
Чтоб понять без проб:
Этот лоб с намеком на преступность.
 
 
В чужой беде нам разбираться лень —
Дельфин зарезан и киту не сладко.
Не верь, что кто-то там на вид – тюлень,
Взгляни в глаза – в них, может быть, касатка!
 
 
Вот – череп на износ:
Нет на нем волос,
Правда, он медлителен, как филин,
А лицо его —
Уши с головой,
С небольшим количеством извилин.
 
 
Сегодня оглянулся я назад,
Труба калейдоскопа завертелась,
И вспомнил все глаза и каждый взгляд,
И мне пожить вторично захотелось.
 
 
И… видел я носы,
Бритых и усы,
Щеки, губы, шеи – все, как надо,
Неба, языки,
Зубы, как клыки,
И ни одного прямого взгляда.
 
 
Не относя сюда своих друзей,
Своих любимых не подозревая,
Привязанности все я сдам в музей —
Так будет, если вывезет кривая.
 
 
Пусть врет экскурсовод:
"Благородный рот,
Волевой квадратный подбородок…"
Это все не жизнь,
Это – муляжи,
Вплоть до носовых перегородок.
 
 
Пусть переводит импозантный гид
Про типы древних римлян и германцев —
Не знает гид: лицо-то состоит
Из глаз и незначительных нюансов.
 

Человек за бортом

Анатолию Гарагуле

 
Был шторм – канаты рвали кожу с рук,
И якорная цепь визжала чертом,
Пел ветер песню грубую, – и вдруг
Раздался голос: «Человек за бортом!»
 
 
И сразу – "Полный назад! Стоп машина!
На воду шлюпки, помочь —
Вытащить сукина сына
Или, там, сукину дочь!"
 
 
Я пожалел, что обречен шагать
По суше, – значит, мне не ждать подмоги —
Никто меня не бросится спасать
И не объявит шлюпочной тревоги.
 
 
А скажут: "Полный вперед! Ветер в спину!
Будем в порту по часам.
Так ему, сукину сыну, —
Пусть выбирается сам!"
 
 
И мой корабль от меня уйдет —
На нем, должно быть, люди выше сортом.
Впередсмотрящий смотрит лишь вперед —
Не видит он, что человек за бортом.
 
 
Я вижу – мимо суда проплывают,
Ждет их приветливый порт, —
Мало ли кто выпадает
С главной дороги за борт!
 
 
Пусть в море меня вынесет, а там —
Шторм девять баллов новыми деньгами, —
За мною спустит шлюпку капитан —
И обрету я почву под ногами.
 
 
Они зацепят меня за одежду, —
Значит, падать одетому – плюс, —
В шлюпочный борт, как в надежду,
Мертвою хваткой вцеплюсь.
 
 
Я на борту, курс прежний, прежний путь —
Мне тянут руки, души, папиросы, —
И я уверен: если что-нибудь —
Мне бросят круг спасательный матросы.
 
 
Правда, с качкой у них перебои там,
В штормы от вахт не вздохнуть, —
Но человеку за бортом
Здесь не дадут утонуть!
 

x x x

 
Бросьте скуку, как корку арбузную,
Небо ясное, легкие сны.
Парень лошадь имел и судьбу свою —
Интересную – до войны.
 
 
Да, на войне как на войне,
А до войны как до войны, —
Везде, по всей вселенной.
Он лихо ездил на коне
В конце весны, в конце весны —
Последней, довоенной.
 
 
Но туманы уже по росе плелись,
Град прошел по полям и мечтам, —
Для того чтобы тучи рассеялись,
Парень нужен именно там.
 
 
Там – на войне как на войне,
А до войны как до войны, —
Везде, по всей вселенной.
Он лихо ездил на коне
В конце весны, в конце весны —
Последней, довоенной.
 

Романс

 
Она была чиста как снег зимой.
В грязь – соболя, – иди по ним – по праву…
Но вот мне руки жжет ея письмо —
Я узнаю мучительную правду…
 
 
Не ведал я: смиренье – только маска,
И маскарад закончится сейчас, —
Да, в этот раз я потерпел фиаско —
Надеюсь, это был последний раз.
 
 
Подумал я: дни сочтены мои,
Дурная кровь в мои проникла вены, —
Я сжал письмо как голову змеи —
Сквозь пальцы просочился яд измены.
 
 
Не ведать мне страданий и агоний,
Мне встречный ветер слезы оботрет,
Моих коней обида не нагонит,
Моих следов метель не заметет.
 
 
Итак, я оставляю позади,
Под этим серым неприглядным небом,
Дурман фиалок, наготу гвоздик
И слезы вперемешку с талым снегом.
 
 
Москва слезам не верит и слезинкам —
И не намерен больше я рыдать, —
Спешу навстречу новым поединкам —
И, как всегда, намерен побеждать!
 

Танго

 
Как счастье зыбко!..
Опять ошибка:
Его улыбка,
Потом – бокал на стол, —
В нем откровенно
Погасла пена;
А он надменно
Простился и ушел.
 
 
Хрустальным звоном
Бокалы стонут.
Судьба с поклоном
Проходит стороной.
Грустно
вино мерцало,
Пусто
на сердце стало,
Скрипки смеялись надо мной…
 
 
Впервые это со мной:
В игре азартной судьбой,
Казалось, счастье выпало и мне —
На миг
пригрезился он,
Проник
волшебником в сон, —
И вспыхнул яркий свет в моем окне.
 
 
Но счастье зыбко —
Опять ошибка!
Его улыбка,
Потом – бокал на стол, —
В бокале, тленна,
Погасла пена;
А он надменно
Простился – и ушел.
 
 
Хрустальным звоном
Бокалы стонут.
Бесцеремонно он
Прервал мой сон.
Вино мерцало…
А я рыдала.
Скрипки рыдали в унисон.
 

x x x

 
Грезится мне наяву или в бреде,
Как корабли уплывают!
Только своих я не вижу на рейде —
Или они забывают?
Или уходят они в эти страны
Лишь для того, чтобы смыться,
И возвращаются в Наши Романы,
Чтоб на секунду забыться.
Чтобы сойти в той закованной спальне —
Слушать ветра в перелесье,
Чтобы похерить весь рейс этот дальний —
Вновь оказаться в Одессе.
Слушайте, вы! Ну кого же мы судим
И для чего так поемся?
Знаете вы? Эти грустные люди
Сдохнут – и мы испечемся!
 

x x x

 
Я думал: это все без сожаленья,
Уйду – невеждой!
Мою богиню, сон мой и спасенье
Я жду с надеждой!
 
 
Я думал: эти траурные руки
Уйдут в забвенье.
Предполагал, что эти все докуки —
Без вдохновенья.
 
 
Я думал: эти слезы мало стоят
Сейчас – в запарке…
Но понял я – тигрица это стонет,
Как в зоопарке.
 

x x x

 
Я скольжу по коричневой пленке…
Или это – красивые сны?
Простыня на постели в сторонке
Смята комом, огни зажжены.
 
 
Или просто погашены свечи?
Я проснусь – липкий пот и знобит.
Лишь во вне долгожданные речи,
Лишь во сне яркий факел горит.
 
 
И усталым, больным каннибалом,
Что способен лишь сам себя съесть,
Я грызу свои руки шакалом —
Это так, это все, это есть!
 
 
Оторвите от сердца аорту, —
Сердце можно давно заменять!
Не послать ли тоску мою к черту?
Оторвите меня от меня!
 
 
Путь блестящий наш – смех и загадка, —
Вот и время всех бледных времен.
Расплескалась судьба без остатка…
Кто прощает, тот не обречен.
 

x x x

 
Теперь я буду сохнуть от тоски
И сожалеть, проглатывая слюни,
Что не доел в Батуми шашлыки
И глупо отказался от сулгуни.
 
 
Пусть много говорил белиберды
Наш тамада – вы тамаду не троньте, —
За Родину был тост алаверды,
За Сталина, – я думал – я на фронте.
 
 
И вот уж за столом никто не ест
И тамада над всем царит шерифом, —
Как будто бы двадцатый с чем-то съезд
Другой – двадцатый – объявляет мифом.
 
 
Пил тамада за город, за аул
И всех подряд хвалил с остервененьем, —
При этом он ни разу не икнул —
И я к нему проникся уваженьем.
 
 
Правда, был у тамады
Длинный тост алаверды
За него – вождя народов,
И за все его труды.
 
 
Мне тамада сказал, что я – родной,
Что если плохо мне – ему не спится, —
Потом спросил меня: «Ты кто такой?»
А я сказал: «Бандит и кровопийца».
 
 
В умах царил шашлык и алкоголь, —
Вот кто-то крикнул, что не любит прозы,
Что в море не поваренная соль —
Что в море человеческие слезы.
 
 
И вот конец – уже из рога пьют,
Уже едят инжир и мандаринки,
Которые здесь запросто растут,
Точь-точь как те, которые на рынке.
 
 
Обхвалены все гости, и пока
Они не окончательно уснули —
Хозяина привычная рука
Толкает вверх бокал «Киндзмараули»…
 
 
О как мне жаль, что я и сам такой:
Пусть я молчал, но я ведь пил – не реже, —
Что не могу я моря взять с собой
И захватить все солнце побережья.
 

x x x

Анатолию Гарагуле

 
Ну вот и все! Закончен сон глубокий!
Никто и ничего не разрешает!
Я ухожу отдельный, одинокий
По полю летному, с которого взлетают!
 
 
Я посещу надводную обитель,
Что кораблем зовут другие люди.
Мой капитан, мой друг и мой спаситель!
Давай с тобой хоть что-нибудь забудем!
 
 
Забудем что-нибудь – мне нужно, можно!
Все – женщину, с которою знакомы!
Все помнить – это просто невозможно,
Да это просто и не нужно, – что мы?
 

x x x

 
Ну почему, ну для чего – сюда?
Чем объяснить такой поступок странный?
Какие бы ни строились суда —
На них должны быть люди-капитаны.
 

x x x

 
В Азии, в Европе ли
Родился озноб —
Только даже в опере
Кашляют взахлеб.
 
 
Не поймешь, откуда дрожь – страх ли это, грипп ли?
Духовые дуют врозь, струнные – урчат,
Дирижера кашель бьет, тенора охрипли,
Баритоны запили, и басы молчат.
 
 
Раньше было в опере
Складно, по уму,
И хоть хору хлопали —
А теперь кому?!
 
 
Не берет и верхних нот и сопрано-меццо,
У колоратурного не бельканто – бред!
Цены резко снизились до рубля за место.
Словом, все понизилось и сошло на нет.
 
 
Сквозняками в опере
Дует, валит с ног,
Как во чистом во поле
Ветер-ветерок.
 
 
Партии проиграны, песенки отпеты,
Партитура съежилась, и софит погас.
Развалились арии, разошлись дуэты,
Баритон – без бархата, без металла – бас.
 
 
Что ни делай – все старо,
Гулок зал и пуст.
Тенорово серебро
Вытекло из уст.
 
 
Тенор в арьи Ленского заорал: «Полундра!» —
Буйное похмелье ли, просто ли заскок?
Дирижера Вилькина мрачный бас-профундо
Чуть едва не до смерти струнами засек.
 

Песня о нотах

 
Я изучил все ноты от и до,
Но кто мне на вопрос ответит прямо? —
Ведь начинают гаммы с ноты «до»
И ею же заканчивают гаммы.
 
 
Пляшут ноты врозь и с толком,
Ждут «до»,"ре","ми","фа","соль","ля" и «си», пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
 
 
Известно музыкальной детворе —
Я впасть в тенденциозность не рискую, —
Что занимает место нота «ре»
На целый такт и на одну восьмую.
 
 
Какую ты тональность ни возьми —
Неравенством от звуков так и пышет:
Одна и та же нота – скажем, «ми», —
Одна внизу, другая – рангом выше.
 
 
Пляшут ноты врозь и с толком,
Ждут «до»,"ре","ми","фа","соль","ля" и «си», пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
 
 
За строфами всегда идет строфа —
Как прежние, проходит перед взглядом, —
А вот бывает, скажем, нота «фа»
Звучит сильней, чем та же нота рядом.
 
 
Вот затесался где-нибудь «бемоль» —
И в тот же миг, как влез он беспардонно,
Внушавшая доверье нота «соль»
Себе же изменяет на полтона.
 
 
Пляшут ноты врозь и с толком,
Ждут «до»,"ре","ми","фа","соль","ля" и «си», пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
 
 
Сел композитор, жажду утоля,
И грубым знаком музыку прорезал, —
И нежная как бархат нота «ля»
Свой голос повышает до «диеза».
 
 
И наконец – Бетховена спроси —
Без ноты «си» нет ни игры, ни пенья, —
Возносится над всеми нота «си»
И с высоты взирает положенья.
 
 
Пляшут ноты врозь и с толком,
Ждут «до»,"ре","ми","фа","соль","ля" и «си», пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
 
 
Напрасно затевать о нотах спор:
Есть и у них тузы и секретарши, —
Считается, что в «си-бемоль минор»
Звучат прекрасно траурные марши.
 
 
А кроме этих подневольных нот,
Еще бывают ноты-паразиты, —
Кто их сыграет, кто их пропоет?..
Но с нами – бог, а с ними – композитор!
 
 
Пляшут ноты врозь и с толком,
Ждут «до»,"ре","ми","фа","соль","ля" и «си», пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
 

Пиратская

 
На судне бунт, над нами чайки реют!
Вчера из-за дублона золотых
Двух негодяев вздернули на рею, —
Но мало – нужно было четверых.
 
 
Ловите ветер всеми парусами!
К чему гадать, любой корабль – враг!
Удача – миф, но эту веру сами,
Мы создали, поднявши черный флаг!
 
 
Катился ком по кораблю от бака,
Забыто все – и честь, и кутежи, —
И, подвывая, может быть от страха,
Они достали длинные ножи.
 
 
Ловите ветер всеми парусами!
К чему гадать, любой корабль – враг!
Удача – миф, но эту веру сами,
Мы создали, поднявши черный флаг!
 
 
Вот двое в капитана пальцем тычут:
Достать его – и им не страшен черт!
Но капитан вчерашнюю добычу
При всей команде выбросил за борт.
 
 
Ловите ветер всеми парусами!
К чему гадать, любой корабль – враг!
Удача – миф, но эту веру сами,
Мы создали, поднявши черный флаг!
 
 
И вот волна, подобная надгробью,
Все смыла, с горла сброшена рука…
Бросайте ж за борт все, что пахнет кровью, —
Поверьте, что цена невысока!
 
 
Ловите ветер всеми парусами!
К чему гадать, любой корабль – враг!
Удача – здесь, и эту веру сами,
Мы создали, поднявши черный флаг!
 

x x x

 
В царстве троллей – главный тролль
И гражданин
Был, конечно, сам король —
Только один.
 
 
И бывал он, правда, лют —
Часто порол! —
Но был жуткий правдолюб
Этот король.
 
 
Десять раз за час серчал
Бедный король.
Каждый вечер назначал
Новый пароль.
 
 
Своих подданных забил
До одного.
Правда, правду он любил
Больше всего.
 
 
Может, правду кто кому
Скажет тайком,
Но королю жестокому —
Нет дураков!
 
 
И созвал король – вот смех! —
Конкурс шутов:
Кто сострит удачней всех —
Деньги и штоф.
 
 
Что за цель? А в шутке – соль,
Доля правды там.
Правду узнавал король
По мелочам.
 
 
Но все больше корчился,
Вскоре – готов!
И плачевно кончился
Конкурс шутов.
 

Странная сказка

 
В Тридевятом государстве
(Трижды девять – двадцать семь)
Все держалось на коварстве —
Без проблем и без систем.
 
 
Нет того чтоб сам – воевать, —
Стал король втихаря попивать,
Расплевался с королевой,
Дочь оставил старой девой, —
А наследник пошел воровать.
 
 
В Тридесятом королевстве
(Трижды десять – тридцать, что ль?)
В добром дружеском соседстве
Жил еще один король.
 
 
Тишь да гладь, да спокойствие там, —
Хоть король был отъявленный хам,
Он прогнал министров с кресел,
Оппозицию повесил —
И скучал от тоски по делам.
 
 
В Триодиннадцатом царстве,
(То бишь – в царстве Тридцать три)
Царь держался на лекарстве:
Воспалились пузыри.
 
 
Был он – милитарист и вандал, —
Двух соседей зазря оскорблял —
Слал им каждую субботу
Оскорбительную ноту, —
Шел на международный скандал.
 
 
В Тридцать третьем царь сказился:
Не хватает, мол, земли, —
На соседей покусился —
И взбесились короли:
 
 
«Обуздать его, смять!» – только глядь —
Нечем в Двадцать седьмом воевать,
А в Тридцатом – полководцы
Все утоплены в колодце,
И вассалы восстать норовят…
 

x x x

 
Не возьмут и невзгоды в крутой оборот —
Мне плевать на поток новостей:
Мои верные псы сторожат у ворот
От воров и нежданных гостей.
 

{К 5-летию Театра на Таганке}

 
Даешь пять лет! Ну да! Короткий срок!
Попробуйте, допрыгните до МХАТа! —
Он просидел все семьдесят – он смог,
Но нам и пять – торжественная дата.
 
 
Спасибо! Дали испытать ее,
Хлебнули Горького, глаголют нам, что правы.
Пусть Зине Славиной за «Мать» ее
Вручают орден материнской славы.
 
 
И пусть проходит каждый наш спектакль
Под гром оваций ли, под тихий вздох ли,
Но вы должны играть «Мать» вашу так,
Чтоб все отцы от зависти подохли.
 
 
Лет через сто, когда снесут театр
И все кругом, не тронут только «Каму», —
Потомки вспомнят нас, вскричат «Vivat!»
За нашего отца и нашу «маму».
 

1970 год
Посещение Музы, или Песенка плагиатора

 
Я щас взорвусь, как триста тонн тротила, —
Во мне заряд нетворческого зла:
Меня сегодня Муза посетила, —
Немного посидела и ушла!
 
 
У ней имелись веские причины —
Я не имею права на нытье, —
Представьте: Муза… ночью… у мужчины! —
Бог весть что люди скажут про нее.
 
 
И все же мне досадно, одиноко:
Ведь эта Муза – люди подтвердят! —
Засиживалась сутками у Блока,
У Пушкина жила не выходя.
 
 
Я бросился к столу, весь нетерпенье,
Но – господи помилуй и спаси —
Она ушла, – исчезло вдохновенье
И – три рубля: должно быть, на такси.
 
 
Я в бешенстве мечусь, как зверь, по дому,
Но бог с ней, с Музой, – я ее простил.
Она ушла к кому-нибудь другому:
Я, видно, ее плохо угостил.
 
 
Огромный торт, утыканный свечами,
Засох от горя, да и я иссяк.
С соседями я допил, сволочами,
Для Музы предназначенный коньяк.
 
 
…Ушли года, как люди в черном списке, —
Все в прошлом, я зеваю от тоски.
Она ушла безмолвно, по-английски,
Но от нее остались две строки.
 
 
Вот две строки – я гений, прочь сомненья,
Даешь восторги, лавры и цветы:
"Я помню это чудное мгновенье,
Когда передо мной явилась ты"!
 

x x x

 
Нет меня – я покинул Расею, —
Мои девочки ходят в соплях!
Я теперь свои семечки сею
На чужих Елисейских полях.
 
 
Кто-то вякнул в трамвае на Пресне:
"Нет его – умотал наконец!
Вот и пусть свои чуждые песни
Пишет там про Версальский дворец".
 
 
Слышу сзади – обмен новостями:
«Да не тот! Тот уехал – спроси!..»
«Ах не тот?!» – и толкают локтями,
И сидят на коленях в такси.
 
 
Тот, с которым сидел в Магадане,
Мой дружок по гражданской войне —
Говорит, что пишу я ему: "Ваня!
Скучно, Ваня, – давай, брат, ко мне!"
 
 
Я уже попросился обратно —
Унижался, юлил, умолял…
Ерунда! Не вернусь, вероятно, —
Потому что я не уезжал!
 
 
Кто поверил – тому по подарку, —
Чтоб хороший конец, как в кино:
Забирай Триумфальную арку,
Налетай на заводы Рено!
 
 
Я смеюсь, умираю от смеха:
Как поверили этому бреду?!
Не волнуйтесь – я не уехал,
И не надейтесь – я не уеду!
 

Веселая покойницкая

 
Едешь ли в поезде, в автомобиле
Или гуляешь, хлебнувши винца, —
При современном машинном обилье
Трудно по жизни пройти до конца.
 
 
Вот вам авария: в Замоскворечье
Трое везли хоронить одного, —
Все, и шофер, получили увечья,
Только который в гробу – ничего.
 
 
Бабы по найму рыдали сквозь зубы,
Дьякон – и тот верхней ноты не брал,
Громко фальшивили медные трубы, —
Только который в гробу – не соврал.
 
 
Бывший начальник – и тайный разбойник —
В лоб лобызал и брезгливо плевал,
Все приложились, – а скромный покойник
Так никого и не поцеловал.
 
 
Но грянул гром – ничего не попишешь,
Силам природы на речи плевать, —
Все побежали под плиты и крыши, —
Только покойник не стал убегать.
 
 
Что ему дождь – от него не убудет, —
Вот у живущих – закалка не та.
Ну а покойники, бывшие люди, —
Смелые люди и нам не чета.
 
 
Как ни спеши, тебя опережает
Клейкий ярлык, как отметка на лбу, —
А ничего тебе не угрожает,
Только когда ты в дубовом гробу.
 
 
Можно в отдельный, а можно и в общий —
Мертвых квартирный вопрос не берет, —
Вот молодец этот самый – усопший —
Вовсе не требует лишних хлопот.
 
 
В царстве теней – в этом обществе строгом —
Нет ни опасностей, нет ни тревог, —
Ну а у нас – все мы ходим под богом,
Только которым в гробу – ничего.
 
 
Слышу упрек: «Он покойников славит!»
Нет, – я в обиде на злую судьбу:
Всех нас когда-нибудь ктой-то задавит, —
За исключением тех, кто в гробу.
 

x x x

 
Переворот в мозгах из края в край,
В пространстве – масса трещин и смещений:
В Аду решили черти строить рай
Для собственных грядущих поколений.
 
 
Известный черт с фамилией Черток —
Агент из Рая – ночью, внеурочно
Отстукал в Рай: в Аду черт знает что, —
Что точно – он, Черток, не знает точно.
 
 
Еще ввернул тревожную строку
Для шефа всех лазутчиков Амура:
"Я в ужасе, – сам Дьявол начеку,
И крайне ненадежна агентура".
 
 
Тем временем в Аду сам Вельзевул
Потребовал военного парада, —
Влез на трибуну, плакал и загнул:
«Рай, только рай – спасение для Ада!»
 
 
Рыдали черти и кричали: "Да!
Мы рай в родной построим Преисподней!
Даешь производительность труда!
Пять грешников на нос уже сегодня!"
 
 
"Ну что ж, вперед! А я вас поведу! —
Закончил Дьявол. – С богом! Побежали!"
И задрожали грешники в Аду,
И ангелы в Раю затрепетали.
 
 
И ангелы толпой пошли к Нему —
К тому, который видит все и знает, —
А он сказал: «Мне плевать на тьму!» —
И заявил, что многих расстреляет.
 
 
Что Дьявол – провокатор и кретин,
Его возня и крики – все не ново, —
Что ангелы – ублюдки, как один
И что Черток давно перевербован.
 
 
"Не Рай кругом, а подлинный бедлам, —
Спущусь на землю – там хоть уважают!
Уйду от вас к людям ко всем чертям —
Пускай меня вторично распинают!.."
 
 
И он спустился. Кто он? Где живет?..
Но как-то раз узрели прихожане —
На паперти у церкви нищий пьет,
«Я Бог, – кричит, – даешь на пропитанье!»
 
 
Конец печален (плачьте, стар и млад, —
Что перед этим всем сожженье Трои?)
Давно уже в Раю не рай, а ад, —
Но рай чертей в Аду зато построен!