Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Владимир Высоцкий

x x x

 
Зарыты в нашу память на века
И даты, и события, и лица.
А память как колодец глубока.
Попробуй заглянуть: наверняка
Лицо – и то неясно отразится.
 
 
Разглядеть, что истинно, что ложно
Может только беспристрастный суд.
Осторожно с прошлым, осторожно…
Не разбейте глиняный сосуд.
 
 
Иногда как-то вдруг вспоминается
Из войны пара фраз —
Например, что сапер ошибается
Только раз.
 
 
Одни его лениво ворошат,
Другие неохотно вспоминают,
А третьи даже помнить не хотят, —
И прошлое лежит, как старый клад,
Который никогда не раскопают.
 
 
И поток годов унес с границы
Стрелки – указатели пути.
Очень просто в прошлом заблудиться
И назад дороги не найти.
 
 
До сих пор как-то вдруг вспоминается
Из войны пара фраз —
Например, что сапер ошибается
Только раз.
 
 
С налета не вини – повремени!
Есть у людей на все свои причины.
Не скрыть, а позабыть хотят они:
Ведь в толще лет еще лежат в тени
Забытые заржавленные мины.
 
 
В минном поле прошлого копаться
Лучше без ошибок, потому
Что на минном поле ошибаться…
Нет! Не удавалось никому.
 
 
До сих пор как-то вдруг вспоминается
Из войны пара фраз —
Например, что сапер ошибается
Только раз.
 
 
Один толчок – и стрелки побегут,
А нервы у людей не из каната,
И будет взрыв, и перетрется жгут…
Но, может, мину вовремя найдут
И извлекут до взрыва детонатор.
 
 
Спит земля, врачует раны снами,
Но еще находят мины в ней…
Нужно брать их чистыми руками
И взрывать подальше от людей.
 
 
До сих пор как-то вдруг вспоминается
Из войны пара фраз —
Например, что сапер ошибается
Только раз.
 

x x x

 
Давно, в эпоху мрачного язычества,
Огонь горел исправно, без помех,
А ныне, в век сплошного электричества,
Шабашник – самый главный человек.
 
 
Нам внушают про проводку,
А нам слышится – про водку,
Нам толкуют про тройник,
А мы слышим: «…На троих!»
 
 
У нас теперь и опыт есть, и знание,
За нами невозможно доглядеть —
Нарочно можем сделать замыкание,
Чтоб без работы долго не сидеть.
 
 
И мы – необходимая инстанция, —
Нужны, как выключателя щелчок.
Вам кажется – шалит электростанция,
А это мы поставили «жучок».
 
 
Шабаш – электро наш нарубит дров еще,
С ним вместе – дружный смежный шабаш-газ.
«Шабашник» – унизительное прозвище,
Но что-то не обходятся без нас.
 

x x x

 
Может быть, моряком по призванию
Был поэт Руставели Шота…
По швартовому расписанию
Занимает команда места.
 
 
Кто-то подал строителям мудрый совет —
Создавать поэтический флот.
И теперь Руставели – не просто поэт,
«Руставели» – большой теплоход.
 
 
А поэта бы уболтало бы,
И в три бала бы он померк,
А теперь гляди с верхней палубы
Черный корпус его, белый верх.
 
 
Непохожих поэтов сравнить нелегко —
В разный срок отдавали концы
Руставели с Шевченко и Пушкин с Франко…
А на море они – близнецы.
 
 
О далеких странах мечтали – и
Вот не дожили – очень жаль!..
И «Шевченко» теперь – близ Италии,
А «Франко» идет в Монреаль.
 

x x x

Александру Назаренко и экипажу теплохода «Шота Руставели»

 
Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты —
И хрипят табуны, стервенея, внизу.
На глазах от натуги худеют канаты,
Из себя на причал выжимая слезу.
 
 
И команды короткие, злые
Быстрый ветер уносит во тьму:
«Кранцы за борт!», «Отдать носовые!»
И – «Буксир, подработать корму!»
 
 
Капитан, чуть улыбаясь, —
Все, мол, верно – молодцы, —
От земли освобождаясь,
Приказал рубить концы.
 
 
Только снова назад обращаются взоры —
Цепко держит земля, все и так и не так:
Почему слишком долго не сходятся створы,
Почему слишком часто мигает маяк?!
 
 
Все в порядке, конец всем вопросам.
Кроме вахтенных, все – отдыхать!
Но пустуют каюты – матросам
К той свободе еще привыкать.
 
 
Капитан, чуть улыбаясь,
Молвил только: «Молодцы!»
От земли освобождаясь,
Нелегко рубить концы.
 
 
Переход – двадцать дней, – рассыхаются шлюпки,
Нынче утром последний отстал альбатрос…
Хоть бы – шторм! Или лучше – чтоб в радиорубке
Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS.
 
 
Так и есть: трое – месяц в корыте,
Яхту вдребезги кит разобрал…
Так за что вы нас благодарите —
Вам спасибо за этот аврал!
 
 
Капитан, чуть улыбаясь,
Бросил только: «Молодцы!» —
Тем, кто, с жизнью расставаясь,
Не хотел рубить концы.
 
 
И опять будут Фиджи, и порт Кюрасао,
И еще черта в ступе и бог знает что,
И красивейший в мире фиорд Мильфорсаун —
Все, куда я ногой не ступал, но зато —
 
 
Пришвартуетесь вы на Таити
И прокрутите запись мою, —
Через самый большой усилитель
Я про вас на Таити спою.
 
 
Скажет мастер, улыбаясь,
Мне и песне: «Молодцы!»
Так, на суше оставаясь,
Я везде креплю концы.
 
 
И опять продвигается, словно на ринге,
По воде осторожная тень корабля.
В напряженье матросы, ослаблены шпринги…
Руль полборта налево – и в прошлом земля!
 

x x x

 
Мы живем в большом селе Большие Вилы,
Нас два брата, два громилы.
Я ошибочно скосил дубову рощу,
Брату – это даже проще.
 
 
Нас все любят, но боятся жутко —
Вдвоем мы
Не жидки!
Мы с понятьем, конечно, не шутка —
Убьем по
Ошибке.
 
 
Вот послали нас всем миром – ми и плачем —
К чертям собачьим, к чертям собачьим,
Но нашли мы избавление от смерти
И сами вышли в собачьи черти!
 
 
Мы теперь овес едим горстями.
Кто скажется —
Под дых ему!
И с предшествующими чертями
Собачимся
По ихнему.
 
 
Ну, побыли мы чертями – и обратно:
Понятно, понятно!
Если встретим мы кого-нибудь дорогой —
Брат просит: «Не трогай!»
 
 
Я еще чуть-чуть тренировался —
Гнул дула
На танке.
И поэтому братан боялся —
Я: «Здравствуй!»
Он – в дамки!
 
 
Жить можно бы, и даже – смело,
Но нет подходящего дела.
Так и мыкаемся с братом по свету,
А дела подходящего нету.
 
 
Я всегда кричу братану:
Гляди в оба,
Братень!
Я маленько поотстану,
Может, обо-
ротень!
 
 
Но послали на селе нас, как и раньше,
Куда подальше, куда подальше…
Мы же с братиком протопали планету —
Такого места в помине нету!
 
 
И задумали мы с братом думку
Вдвоем мы
В три смены…
Брат все двери искусал – и все ж додумкал:
Пойдем мы
В спортсмены!
 

Про двух громилов – братьев Прова и Николая

 
Как в селе Большие Вилы,
Где еще сгорел сарай,
Жили-были два громилы
Огромадной жуткой силы —
Братья Пров и Николай.
 
 
Николай – что понахальней —
По ошибке лес скосил,
Ну а Пров – в опочивальне
Рушил стены – и входил.
 
 
Как братья не вяжут лыка,
Пьют отвар из чаги —
Все от мала до велика
Прячутся в овраге.
 
 
В общем, лопнуло терпенье, —
Ведь добро – свое, не чье, —
И идти на усмиренье
Порешило мужичье.
 
 
Николай – что понахальней, —
В тот момент быка ломал,
ну а Пров в какой-то спальне
С маху стену прошибал.
 
 
"Эй, братан, гляди – ватага, —
С кольями, да слышь ли, —
Чтой-то нынче из оврага
Рановато вышли!"
 
 
Неудобно сразу драться —
Наш мужик так не привык, —
Стали прежде задираться:
"Для чего, скажите, братцы,
Нужен вам безрогий бык?!"
 
 
Николаю это странно:
"Если жалко вам быка —
С удовольствием с братаном
Можем вам намять бока!"
 
 
Где-то в поле замер заяц,
Постоял – и ходу…
Пров ломается, мерзавец,
Сотворивши шкоду.
 
 
"Ну-ка, кто попробуй вылезь —
Вмиг разделаюсь с врагом!"
Мужики перекрестились —
Всей ватагой навалились:
Кто – багром, кто – батогом.
 
 
Николай, печась о брате,
Первый натиск отражал,
Ну а Пров укрылся в хате
И оттуда хохотал.
 
 
От могучего напора
Развалилась хата, —
Пров оттяпал ползабора
Для спасенья брата.
 
 
"Хватит, брат, обороняться —
Пропадать так пропадать!
Коля, нечего стесняться, —
Колья начали ломаться, —
Надо, Коля, нападать!"
 
 
По мужьям да по ребятам
Будут бабы слезы лить…
Но решили оба брата
С наступленьем погодить.
 
 
"Гляди в оба, братень, —
Со спины заходят!"
«Может, оборотень?»
«Не похоже вроде!»
 
 
Дело в том, что к нам в селенье
Напросился на ночлег —
И остался до Успенья,
А потом – на поселенье
Никчемушный человек.
 
 
И сейчас вот из-за крика
Ни один не услыхал:
Этот самый горемыка
Чтой-то братьям приказал.
 
 
Кровь уже лилась ручьями, —
Так о чем же речь-то?
«Бей братьев!» – Но вдруг с братьями
Сотворилось нечто:
 
 
Братьев как бы подкосило —
Стали братья отступать —
Будто вмиг лишились силы…
Мужичье их попросило
Больше бед не сотворять.
 
 
…Долго думали-гадали,
Что блаженный им сказал, —
Как затылков ни чесали —
Ни один не угадал.
 
 
И решили: он заклятьем
Обладает, видно…
Ну а он сказал лишь: "Братья,
Как же вам не стыдно!"
 

x x x

 
С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм
Я недавно вернулся из Штатов,
Но проблемы бежали за мной по пятам
Вслед за ростом моих результатов.
 
 
Пытаются противники
Рекорды повторить…
Ах! Я такой спортивненький,
Что страшно говорить.
 
 
Но супруга, с мамашей своею впотьмах
Пошептавшись, сказала, белея:
"Ты отъелся на американских харчах
И на вид стал еще тяжелее!
 
 
Мне с соседями стало невмочь говорить,
Вот на кухне натерпишься сраму!
Ты же можешь меня невзначай придавить
И мою престарелую маму".
 
 
Как же это попроще сказать им двоим,
Чтоб дошло до жены и до мамы, —
Что пропорционально рекордам моим
Вырастают мои килограммы?
 
 
Может, грубо сказал (так бывает со мной,
Когда я чрезвычайно отчаюсь):
"Я тебя как-нибудь обойду стороной,
Но за мамину жизнь не ручаюсь".
 
 
И шныряют по рынку супруга и мать,
И корзины в руках – словно гири…
Ох, боюсь, что придется мне дни коротать
С самой сильною женщиной в мире.
 
 
"Хорошо, – говорю, – прекращаю разбег,
Начинаю сидеть на диете".
Но супруге приятно, что я – человек
Самый сильный на нашей планете.
 
 
Мне полтонны – не вес, я уже к семистам
Подбираюсь и требую пищи,
А она говорит: "Что ты возишься там?!
Через год, – говорит, – чтоб до тыщи!"
 
 
Тут опять парадокс, план жены моей смел,
Ультиматум поставлен мне твердый,
Чтоб свой собственный вес поднимать я не смел,
Но еще – чтобы бил я рекорды.
 
 
И с мамашей они мне устроили пост,
И моя худоба процветала,
Штангу я в трех попытках ронял на помост.
Проиграл я, но этого мало.
 
 
Я с позором едва притащился домой,
И жена из-за двери сказала,
Что ей муторно жить с проигравшим со мной,
И мамаша ее поддержала.
 
 
Бил, но дверь не сломалась, сломалась семья.
Я полночи стоял у порога
И ушел. Да, тяжелая доля моя
Тяжелее, чем штанга – намного!
 

Песня о штангисте

Василию Алексееву

 
Как спорт – поднятье тяжестей не ново
В истории народов и держав:
Вы помните, как некий грек
другого
Поднял и бросил, чуть попридержав?
 
 
Как шею жертвы, круглый гриф сжимаю —
Чего мне ждать: оваций или – свист?
Я от земли Антея отрываю,
Как первый древнегреческий штангист.
 
 
Не отмечен грацией мустанга,
Скован я, в движеньях не скор.
Штанга, перегруженная штанга —
Вечный мой соперник и партнер.
 
 
Такую неподъемную громаду
Врагу не пожелаю своему —
Я подхожу к тяжелому снаряду
С тяжелым чувством: вдруг не подниму?!
 
 
Мы оба с ним как будто из металла,
Но только он – действительно металл.
А я так долго шел до пьедестала,
Что вмятины в помосте протоптал.
 
 
Не отмечен грацией мустанга,
Скован я, в движеньях не скор.
Штанга, перегруженная штанга —
Вечный мой соперник и партнер.
 
 
Повержен враг на землю – как красиво! —
Но крик «Вес взят!» у многих на слуху.
«Вес взят!» – прекрасно, но несправедливо:
Ведь я внизу, а штанга наверху.
 
 
Такой триумф подобен пораженью,
А смысл победы до смешного прост:
Все дело в том, чтоб, завершив движенье,
С размаху штангу бросить на помост.
 
 
Не отмечен грацией мустанга,
Скован я, в движеньях не скор.
Штанга, перегруженная штанга —
Вечный мой соперник и партнер.
 
 
Он вверх ползет – чем дальше, тем безвольней, —
Мне напоследок мышцы рвет по швам.
И со своей высокой колокольни
Мне зритель крикнул: «Брось его к чертям!»
 
 
Еще одно последнее мгновенье —
И брошен наземь мой железный бог!
…Я выполнял обычное движенье
С коротким злым названием «рывок».
 

x x x

 
Я все вопросы освещу сполна —
Дам любопытству удовлетворенье!
Да, у меня француженка жена —
Но русского она происхожденья.
 
 
Нет, у меня сейчас любовниц нет.
А будут ли? Пока что не намерен.
Не пью примерно около двух лет.
Запью ли вновь? Не знаю, не уверен.
 
 
Да нет, живу не возле «Сокола»…
В Париж пока что не проник.
Да что вы все вокруг да около —
Да спрашивайте напрямик!
 
 
Я все вопросы освещу сполна —
Как на духу попу в исповедальне!
В блокноты ваши капает слюна —
Вопросы будут, видимо, о спальне…
 
 
Да, так и есть! Вот густо покраснел
Интервьюер: «Вы изменяли женам?» —
Как будто за портьеру подсмотрел
Иль под кровать залег с магнитофоном.
 
 
Да нет, живу не возле «Сокола»…
В Париж пока что не проник.
Да что вы все вокруг да около —
Да спрашивайте напрямик!
 
 
Теперь я к основному перейду.
Один, стоявший скромно в уголочке,
Спросил: "А что имели вы в виду
В такой-то песне и в такой-то строчке?"
 
 
Ответ: во мне Эзоп не воскресал,
В кармане фиги нет – не суетитесь, —
А что имел в виду – то написал, —
Вот – вывернул карманы – убедитесь!
 
 
Да нет, живу не возле «Сокола»…
В Париж пока что не проник.
Да что вы все вокруг да около —
Да спрашивайте напрямик!
 

Певец у микрофона

 
Я весь в свету, доступен всем глазам, —
Я приступил к привычной процедуре:
Я к микрофону встал как к образам…
Нет-нет, сегодня точно – к амбразуре.
 
 
И микрофону я не по натру —
Да, голос мой любому опостылет, —
Уверен, если где-то я совру —
Он ложь мою безжалостно усилит.
 
 
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!
 
 
Сегодня я особенно хриплю,
Но изменить тональность не рискую, —
Ведь если я душою покривлю —
Он ни за что не выправит кривую.
 
 
Он, бестия, потоньше острия —
Слух безотказен, слышит фальшь до йоты, —
Ему плевать, что не в ударе я, —
Но пусть я верно выпеваю ноты!
 
 
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!
 
 
На шее гибкой этот микрофон
Своей змеиной головою вертит:
Лишь только замолчу – ужалит он, —
Я должен петь – до одури, до смерти.
 
 
Не шевелись, не двигайся, не смей!
Я видел жало – ты змея, я знаю!
И я – как будто заклинатель змей:
Я не пою – я кобру заклинаю!
 
 
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!
 
 
Прожорлив он, и с жадностью птенца
Он изо рта выхватывает звуки,
Он в лоб мне влепит девять грамм свинца, —
Рук не поднять – гитара вяжет руки!
 
 
Опять не будет этому конца!
Что есть мой микрофон – кто мне ответит?
Теперь он – как лампада у лица,
Но я не свят, и микрофон не светит.
 
 
Мелодии мои попроще гамм,
Но лишь сбиваюсь с искреннего тона —
Мне сразу больно хлещет по щекам
Недвижимая тень от микрофона.
 
 
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!
 

Песня микрофона

 
Я оглох от ударов ладоней,
Я ослеп от улыбок певиц, —
Сколько лет я страдал от симфоний,
Потакал подражателям птиц!
 
 
Сквозь меня многократно просеясь,
Чистый звук в ваши души летел.
Стоп! Вот – тот, на кого я надеюсь.
Для кого я все муки стерпел.
 
 
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл – шею спиливал, —
А я усиливал,
усиливал,
усиливал…
 
 
На «низах» его голос утробен,
На «верхах» он подобен ножу, —
Он покажет, на что он способен, —
Но и я кое-что покажу!
 
 
Он поет задыхаясь, с натугой —
Он устал, как солдат на плацу, —
Я тянусь своей шеей упругой
К золотому от пота лицу.
 
 
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл – шею спиливал, —
А я усиливал,
усиливал,
усиливал…
 
 
Только вдруг: "Человече, опомнись, —
Что поешь?! Отдохни – ты устал.
Эта – патока, сладкая помесь!
Зал, скажи, чтобы он перестал!.."
 
 
Все напрасно – чудес не бывает, —
Я качаюсь, я еле стою, —
Он бальзамом мне горечь вливает
В микрофонную глотку мою.
 
 
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл – шею спиливал, —
А я усиливал,
усиливал,
усиливал…
 
 
В чем угодно меня обвините —
Только против себя не пойдешь:
По профессии я – усилитель, —
Я страдал – но усиливал ложь.
 
 
Застонал я – динамики взвыли, —
Он сдавил мое горло рукой…
Отвернули меня, умертвили —
Заменили меня на другой.
 
 
Тот, другой, – он все стерпит и примет, —
Он навинчен на шею мою.
Нас всегда заменяют другими,
Чтобы мы не мешали вранью.
 
 
…Мы в чехле очень тесно лежали —
Я, штатив и другой микрофон, —
И они мне, смеясь, рассказали,
Как он рад был, что я заменен.
 

Песня из радиоспектакля «Зеленый фургон»

 
Нет друга, но смогу ли
Не вспоминать его —
Он спас меня от пули
И много от чего, —
 
 
Ведь если станет плохо
С душой иль с головой,
То он в мгновенье ока
Окажется со мной.
 
 
И где бы он не был, куда б не уехал, —
Как прежде, в бою, и а огне, и в дыму,
Я знаю, что он мне желает успеха,
Я тоже успеха желаю ему.
 

x x x

 
«Не бросать!», «Не топтать!» —
Это модно понять,
Или, там, «Не сорить!», —
Это что говорить…
 
 
«Без звонка не входить!» —
Хорошо, так и быть.
Я нормальные «не»
Уважаю вполне.
 
 
Но когда это – не
Приносить-распивать,
Это «не» – не по мне,
Не могу принимать.
 
 
Вот мы делаем вид
За проклятым «козлом»:
Друг костяшкой стучит,
Мол, играем – не пьем.
 
 
А красиво ль – втроем
Разливать под столом!..
А что – лучше втроем
Лезть с буылкою в дом?
 
 
Ну а дома жена —
Не стоит на ногах, —
И не знает она
О подкожных деньгах.
 
 
Если с ночи – "Молчи,
Не шуми, не греми,
Не кричи, не стучи,
Пригляди за детьми…"
 
 
Где же тут пировать:
По стакану – и в путь!
А начнешь шуровать —
Разобьешь что-нибудь.
 
 
И соседка опять
«Алкоголик!» – орет.
А начнешь возражать —
Участковый придет.
 
 
Он, пострел, все успел —
Вон составится акт:
Нецензурно, мол, пел,
Так и так, так и так.
 
 
Съел кастрюлю с гусем,
У соседки лег спать,
И еще – то да се…
Набежит суток пять!
 
 
Так и может все быть,
Если расшифровать
Это «Не приносить!»,
Это «Не распивать!»
 
 
«Не бросать!», «Не топтать!» —
Это модно понять…
И еще надо вскрыть
Смысл слов «Не курить!»…
 
 
Я встаю ровно в шесть
(Это надо учесть),
До без четверти пять
У станка мне стоять.
 
 
Засосу я кваску
Иногда в перерыв,
И обратно – к станку,
Даже не покурив.
 
 
И точу я в тоске
Шпинделя да фрезы,
Ну а на языке —
Вкус соленой слезы.
 
 
Покурить, например?
Но – нельзя прерывать,
И мелькает в уме
Моя бедная «мать».
 
 
Дома я свежий лук
На закуску крошу,
Забываюсь – и вслух
Это произношу.
 
 
И глядит мне сосед —
И его ребятня —
Укоризненно вслед,
Осуждая меня.
 

Милицейский протокол

 
Считай по-нашему, мы выпили не много, —
Не вру, ей-бога, – скажи, Серега!
И если б водку гнать не из опилок,
То че б нам было с пяти бутылок!
 
 
…Вторую пили близ прилавка в закуточке, —
Но это были еще цветочки, —
Потом – в скверу, где детские грибочки,
Потом – не помню, – дошел до точки.
 
 
Я пил из горлышка, с устатку и не евши,
Но – как стекло был, – остекленевший.
А уж когда коляска подкатила,
Тогда в нас было – семьсот на рыло!
 
 
Мы, правда, третьего насильно затащили, —
Ну, тут промашка – переборщили.
А что очки товарищу разбили —
Так то портвейном усугубили.
 
 
Товарищ первый нам сказал, что, мол, уймитесь,
Что – не буяньте, что – разойдитесь.
На «разойтись» я тут же согласился —
И разошелся, – и расходился!
 
 
Но если я кого ругал – карайте строго!
Но это вряд ли, – скажи, Серега!
А что упал – так то от помутненья,
Орал не с горя – от отупенья.
 
 
…Теперь позвольте пару слов без протокола.
Чему нас учит семья и школа?
Что жизнь сама таких накажет строго.
Тут мы согласны, – скажи, Серега!
 
 
Вот он проснется утром – протрезвеет – скажет:
Пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет!
Так отпустите – вам же легче будет:
Чего возиться, раз жизнь осудит!
 
 
Вы не глядите, что Сережа все кивает, —
Он соображает, все понимает!
А что молчит – так это от волненья,
От осознанья и просветленья.
 
 
Не запирайте, люди, – плачут дома детки, —
Ему же – в Химки, а мне – в Медведки!..
Да, все равно: автобусы не ходят,
Метро закрыто, в такси не содят.
 
 
Приятно все-таки, что нас здесь уважают:
Гляди – подвозят, гляди – сажают!
Разбудит утром не петух, прокукарекав, —
Сержант подымет – как человеков!
 
 
Нас чуть не с музыкой проводят, как проспимся.
Я рупь заначил, – опохмелимся!
И все же, брат, трудна у нас дорога!
Эх, бедолага! Ну спи, Серега!
 

Песня конченого человека

 
Истома ящерицей ползает в костях,
И сердце с трезвой головой не на ножах,
И не захватывает дух на скоростях,
Не холодеет кровь на виражах.
 
 
И не прихватывает горло от любви,
И нервы больше не в натяжку, – хочешь – рви, —
Повисли нервы, как веревки от белья,
И не волнует, кто кого, – он или я.
 
 
На коне, —
толкни —
я с коня.
Только «не»,
только «ни»
у меня.
 
 
Не пью воды – чтоб стыли зубы – питьевой
И ни событий, ни людей не тороплю,
Мой лук валяется со сгнившей тетивой,
Все стрелы сломаны – я ими печь топлю.
 
 
Не напрягаюсь, не стремлюсь, а как-то так…
Не вдохновляет даже самый факт атак.
Сорви-голов не принимаю и корю,
Про тех, кто в омут головой, – не говорю.
 
 
На коне, —
толкни —
я с коня.
Только «не»,
только «ни»
у меня.
 
 
И не хочу ни выяснять, ни изменять
И ни вязать и ни развязывать узлы.
Углы тупые можно и не огибать,
Ведь после острых – это не углы.
 
 
Свободный ли, тугой ли пояс – мне-то что!
Я пули в лоб не удостоюсь – не за что.
Я весь прозрачный, как раскрытое окно,
Я неприметный, как льняное полотно.
 
 
На коне, —
толкни —
я с коня.
Только «не»,
только «ни»
у меня.
 
 
Не ноют раны, да и шрамы не болят —
На них наложены стерильные бинты!
И не волнуют, не свербят, не теребят
Ни мысли, ни вопросы, ни мечты.
 
 
Любая нежность душу не разбередит,
И не внушит никто, и не разубедит.
А так как чужды всякой всячины мозги,
То ни предчувствия не жмут, ни сапоги.
 
 
На коне, —
толкни —
я с коня.
Только «не»,
только «ни»
у меня.
 
 
Ни философский камень больше не ищу,
Ни корень жизни, – ведь уже нашли женьшень.
Не вдохновляюсь, не стремлюсь, не трепещу
И не надеюсь поразить мишень.
 
 
Устал бороться с притяжением земли —
Лежу, – так больше расстоянье до петли.
И сердце дергается словно не во мне, —
Пора туда, где только «ни» и только «не».
 
 
На коне, —
толкни —
я с коня.
Только «не»,
только «ни»
у меня.