Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Владимир Высоцкий

x x x

 
Наш киль скользит по Дону ли, по Шпрее,
По Темзе ли, по Сене режет киль?
Куда, куда вы, милые евреи,
Неужто к Иордану в Израиль?
 
 
Оставя суету вы
и верный ваш кусок,
И – о! – комиссионных ваших кралей,
Стремитесь в тесноту вы,
в мизерный уголок,
В раздутый до величия Израиль!
 
 
Меняете вы русские просторы,
Лихую безнадежность наших миль
На голдомеирские уговоры,
На этот нееврейский Израиль?!
 

x x x

 
Мы воспитаны в презреньи к воровству
И еще – к употребленью алкоголя,
В безразличьи к иностранному родству,
В поклоненьи ко всесилию контроля.
 
 
Вот – география,
А вот – органика,
У них там – мафия…
У нас – пока никак.
 
 
У нас – балет, у нас – заводы и икра,
У нас – прелестные курорты и надои,
Аэрофлот, Толстой, арбузы, танкера
И в бронзе отлитые разные герои.
 
 
Потом, позвольте-ка,
Ведь там – побоище,
У них – эротика…
У нас… не то еще!
 
 
На миллионы, миллиарды киловатт
В душе людей поднялись наши настроенья,
И каждый – скажем, китобой или домкрат —
Дает нам прибыль всесоюзного значенья.
 
 
Про них мы выпишем:
Больная психика,
У них там – хиппи же…
У нас – мерси пока.
 
 
Да что, товарищи, молчать про капитал,
Который Маркс еще клеймил в известной книге,
У них – напалм, а тут – банкет, а тут – накал
И незначительные личные интриги.
 
 
И Джони с Джимами
Всенаплевающе
Дымят машинами…
Тут нет пока еще.
 
 
Куда идем, чему завидуем подчас?
Свобода слова вся пропахла нафталином.
Я кончил все. Когда я говорил: «У нас» —
Имел себя в виду, а я – завмагазином.
 
 
Не надо нам уже
Всех тех, кто хаяли.
Я еду к бабушке —
Она в Израиле.
 

Мишка Шифман

 
Мишка Шифман башковит —
У него предвиденье.
"Что мы видим, – говорит, —
Кроме телевиденья?!
Смотришь конкурс в Сопоте —
И глотаешь пыль,
А кого ни попадя
Пускают в Израиль!"
 
 
Мишка также сообщил
По дороге в Мневники:
"Голду Меир я словил
В радиоприемнике…"
И такое рассказал,
До того красиво! —
Что я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
 
 
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я —
Говорю: "Моше Даян —
Сука одноглазая, —
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон, —
Ну, а где агрессия —
Там мне не резон".
 
 
Мишка тут же впал в экстаз —
После литры выпитой —
Говорит: "Они же нас
Выгнали с Египета!
Оскорбления простить
Не могу такого, —
Я позор желаю смыть
С Рождества Христова!"
 
 
Мишка взял меня за грудь:
"Мне нужна компания!
Мы ж с тобой не как-нибудь —
Здравствуй-до свидания, —
Побредем, паломники,
Чувства подавив!..
Хрена ли нам Мневники —
Едем в Тель-Авив!"
 
 
Я сказал: "Я вот он весь,
Ты же меня спас в порту.
Но одна загвоздка есть:
Русский я по паспорту.
Только русские в родне,
Прадед мой – самарин, —
Если кто и влез ко мне,
Так и тот – татарин".
 
 
Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой – прочь сомнения:
У него евреи сплошь
В каждом поколении.
Дед параличом разбит, —
Бывший врач-вредитель…
А у меня – антисемит
На антисемите.
 
 
Мишка – врач, он вдруг затих:
В Израиле бездна их, —
Гинекологов одних —
Как собак нерезаных;
Нет зубным врачам пути —
Слишком много просятся.
Где на всех зубов найти?
Значит – безработица!
 
 
Мишка мой кричит: "К чертям!
Виза – или ванная!
Едем, Коля, – море там
Израилеванное!.."
Видя Мишкину тоску, —
А он в тоске опасный, —
Я еще хлебнул кваску
И сказал: «Согласный!»
 
 
…Хвост огромный в кабинет
Из людей, пожалуй, ста.
Мишке там сказали «нет»,
Ну а мне – «пожалуйста».
Он кричал: "Ошибка тут, —
Это я – еврей!.."
А ему: "Не шибко тут!
Выйди, вон, из дверей!"
 
 
Мишку мучает вопрос:
Кто тут враг таинственный?
А ответ ужасно прост —
И ответ единственный:
Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу, —
Мишка пьет проклятую, —
Говорит, что за графу
Не пустили – пятую.
 

Песня таксиста

 
Рты подъездов, уши арок и глаза оконных рам
Со светящимися лампами-зрачками!..
Все дневные пассажиры, все мои клиенты – там,
Все, кто ездит на такси, а, значит, с нами.
 
 
Смешно, конечно, говорить,
Но очень даже может быть,
Что мы знакомы с вами. Нет, – не по работе!
А не знакомы – дайте срок! —
На мой зеленый огонек
Зайдете, зайдете.
 
 
Круглый руль, но и «баранка» – тоже круглое словцо.
Хорошо, когда «запаска» не дырява!
То раскручиваем влево мы Садовое кольцо,
То Бульварное закручиваем вправо.
 
 
И ветер гаснет на стекле,
Рукам привычно на руле,
И пассажиров счетчик «радует» деньгами…
А мы – как всадники в седле, —
Мы редко ходим по земле
Своими ногами.
 
 
Тот рассказывает утром про удачное вчера,
У другого – трудный день: молчит, усталый…
Мы удобные попутчики, таксисты-шофера,
Собеседники мы – профессионалы.
 
 
Бывает, ногу сломит черт,
А вам скорей – аэропорт!
Зеленым светом мы, как чудом света бредим.
Мой пассажир, ты рано сник!
У нас час пик, а не тупик, —
Садитесь, поедем!
 
 
Я ступаю по нехоженой проезжей полосе
Не колесною резиною, а кожей.
Злюсь, конечно, на таксистов – не умеют ездить все!
Осторожно, я неопытный прохожий.
 
 
Вот кто-то там таксиста ждет,
Но я сегодня – пешеход,
А то подвез бы: «Сядь, – сказал бы, – человече!»
Вы все зайдете, дайте срок,
На мой зеленый огонек!
До скорой, до встречи…
 

Заповедник

 
Бегают по лесу стаи зверей —
Не за добычей, не на водопой:
Денно и нощно они егерей
Ищут веселой толпой.
 
 
Звери, забыв вековечные страхи,
С твердою верой, что все по плечу,
Шкуры рванув на груди как рубахи,
Падают навзничь – бери не хочу!
 
 
Сколько их в кущах,
Сколько их в чащах —
Ревом ревущих,
Рыком рычащих,
Сколько бегущих,
Сколько лежащих —
В дебрях и кущах,
В рощах и чащах!
 
 
Рыбы пошли косяком против волн —
Черпай руками, иди по ним вброд!
Сколько желающих прямо на стол,
Сразу на блюдо – и в рот!
 
 
Рыба не мясо – она хладнокровней —
В сеть норовит, на крючок, в невода:
Рыбы погреться хотят на жаровне, —
Море по жабры, вода не вода!
 
 
Сколько их в кущах,
Сколько их в чащах —
Скопом плывущих,
Кишмя кишащих,
Друг друга жрущих,
Хищных и тощих —
В дебрях и кущах,
В чащах и рощах!
 
 
Птица на дробь устремляет полет —
Птица на выдумки стала хитра:
Чтобы им яблоки всунуть в живот,
Гуси не если с утра.
 
 
Сильная птица сама на охоте
Слабым собратьям кричит: «Сторонись!» —
Жизнь прекращает в зените, на взлете,
Даже без выстрела падая вниз.
 
 
Сколько их в кущах,
Сколько их в чащах —
Выстрела ждущих,
В силки летящих,
Сколько плывущих,
Сколько парящих
В дебрях и кущах,
В рощах и чащах!
 
 
Шубы не хочет пушнина носить —
Так и стремится в капкан и в загон, —
Чтобы людей приодеть, утеплить,
Рвется из кожи вон.
 
 
В ваши силки – призадумайтесь, люди! —
Прут добровольно в отменных мехах
Тысячи сот в иностранной валюте,
Тысячи тысячей в наших деньгах.
 
 
В рощах и чащах,
В дебрях и кущах
Сколько рычащих,
Сколько ревущих,
Сколько пасущихся,
Сколько кишащих
Мечущих, рвущихся,
Живородящих,
Серых, обычных,
В перьях нарядных,
Сколько их, хищных
И травоядных,
Шерстью линяющих,
Шкуру меняющих,
Блеющих, лающих,
Млекопитающих,
Сколько летящих,
Бегущих, ползущих,
Сколько непьющих
В рощах и кущах
И некурящих
В дебрях и чащах,
И пресмыкающихся,
И парящих,
И подчиненных,
И руководящих,
Вещих и вящих,
Рвущих и врущих —
В рощах и кущах,
В дебрях и чащах!
 
 
Шкуры – не порчены, рыба – живьем,
Мясо – без дроби – зубов не сломать, —
Ловко, продуманно, просто, с умом,
Мирно – зачем же стрелять!
 
 
Каждому егерю – белый передник!
В руки – таблички: «Не бей!», «Не губи!»
Все это вместе зовут – заповедник, —
Заповедь только одна: не убий!
 
 
Но сколько в рощах,
Дебрях и кущах —
И сторожащих,
И стерегущих,
И загоняющих,
В меру азартных,
Плохо стреляющих,
И предынфарктных,
Травящих, лающих,
Конных и пеших,
И отдыхающих
С внешностью леших,
Сколько их, знающих
И искушенных,
Не попадающих
В цель, разозленных,
Сколько дрожащих,
Портящих шкуры,
Сколько ловящих
На самодуры,
Сколько их, язвенных,
Сколько всеядных,
Сетью повязанных
И кровожадных,
Полных и тучных,
Тощих, ледящих —
В дебрях и кущах,
В рощах и чащах!
 

x x x

 
Мы – просто куклы, но… смотрите, нас одели,
И вот мы – жители витрин, салонов, залов.
Мы – манекены, молчаливые модели,
Мы – только копии с живых оригиналов.
 
 
Но – поставь в любую позу,
Положи да посади,
И сравненье в нашу пользу:
Манекены впереди!
 
 
Нам хоть Омск, хоть Ленинград,
Хоть пустыня Гоби, —
Мы не требуем зарплат,
Пенсий и надгробий.
 
 
Мы – манекены, мы – без крови и без кожи,
У нас есть головы, но с ватными мозгами.
И многим кажется – мы на людей похожи.
Но сходство внешнее, по счастью, между нами.
 
 
Мы выносливей, и где-то
Мы – надежней, в этом суть,
Элегантнее одеты
И приветливей чуть-чуть.
 
 
И на всех сидит наряд
В тютельку и в точку,
Мы стоим шеренгой в ряд
Локоть к локоточку.
 
 
Пред нами толпы суетятся и толкутся,
Под самым носом торг ведут, шуршат деньгами,
Но манекены никогда не продаются.
Они смеются бутафорскими зубами.
 
 
В нашем детстве нас любили
Без носов и без ушей, —
Нас детишки в ванне мыли
В виде кукол-голышей.
 
 
В детстве людям мы нужны,
Но, когда взрослеем,
Без одежды мы цены
Вовсе не имеем.
 
 
Зато мы многого себе не позволяем:
Прогулов, ругани и склок, болезней мнимых,
Спиртных напитков в перерыв не распиваем,
План не срываем и не пишем анонимок.
 
 
Мы спокойней суперменов —
Если где-нибудь горит,
В «01» из манекенов
Ни один не позвонит.
 
 
Не кричим и не бузим,
Даже не деремся.
Унеси весь магазин —
Мы не шелохнемся.
 
 
И наши спаянные дружбой коллективы
Почти не ведают ни спадов, ни накалов.
Жаль, допускают все же промахи и срывы
Плохие копии живых оригиналов.
 
 
Посмотрите на витрины:
На подбор – все, как один,
Настоящие мужчины,
Квинтэссенции мужчин —
 
 
На любой на вкус, на цвет,
На любой оттенок…
Да и женщин в мире нет
Лучше манекенок!
 

Я к вам пишу

 
Спасибо вам, мои корреспонденты,
Все те, кому ответить я не смог,
Рабочие, узбеки и студенты,
Все, кто писал мне письма – дай вам Бог,
 
 
Дай Бог вам жизни две,
И друга одного,
И света в голове,
И доброго всего!
 
 
Найдя стократно вытертые ленты,
Вы хрип мой разбирали по слогам,
Так дай же Бог, мои корреспонденты,
И сил в руках, да и удачи вам!
 
 
Вот пишут: голос мой не одинаков —
То хриплый, то надрывный, то глухой…
И просит население бараков:
«Володя! Ты не пой за упокой!»
 
 
Но что поделать, я – и впрямь не звонок:
Звенят другие, я – хриплю слова.
Обилие некачественных пленок
Вредит мне даже больше, чем молва.
 
 
Вот спрашивают: «Попадал ли в плен ты?»
Нет, не бывал – не воевал ни дня.
Спасибо вам, мои корреспонденты,
Что вы неверно поняли меня!
 
 
Друзья мои, – жаль, что не боевые, —
От моря, от станка и от сохи,
Спасибо вам за присланные злые
И даже неудачные стихи.
 
 
Вот я читаю: "Вышел ты из моды.
Сгинь, сатана, изыди, хриплый бес!
Как глупо, что не месяцы, а годы
Тебя превозносили до небес!"
 
 
Еще письмо: «Вы умерли от водки?»
Да, правда, умер, но потом воскрес.
«А каковы доходы Ваши, все-таки?»
За песню – «трешник». – «Вы же просто крез!»
 
 
Ах, письма высочайшего пошиба:
Идите, мол, на Темзу и на Нил!..
Спасибо, люди добрые, спасибо,
Что не жалели ночи и чернил.
 
 
Но только я уже бывал на Темзе,
Собакою на сене восседал!
Я не грублю, но отвечаю тем же.
А писем до конца не дочитал.
 
 
И ваши похвалы и комплименты,
Авансы мне – не отфутболю я:
От ваших строк, мои корреспонденты,
Прямеет путь и сохнет колея.
 
 
Сержанты, моряки, интеллигенты,
Простите, что не каждому ответ, —
Я вам пишу, мои корреспонденты,
Ночами песни вот уж десять лет.
 

Тот, который не стрелял

 
Я вам мозги не пудрю —
Уже не тот завод:
В меня стрелял поутру
Из ружей целый взвод.
За что мне эта злая,
Нелепая стезя —
Не то чтобы не знаю, —
Рассказывать нельзя.
 
 
Мой командир меня почти что спас,
Но кто-то на расстреле настоял…
И взвод отлично выполнил приказ, —
Но был один, который не стрелял.
 
 
Судьба моя лихая
Давно наперекос:
Однажды языка я
Добыл, да не донес, —
И особист Суэтин,
Неутомимый наш,
Еще тогда приметил
И взял на карандаш.
 
 
Он выволок на свет и приволок
Подколотый, подшитый материал…
Никто поделать ничего не смог.
Нет – смог один, который не стрелял.
 
 
Рука упала в пропасть
С дурацким криком «Пли!» —
И залп мне выдал пропуск
В ту сторону земли.
Но слышу: "Жив, зараза, —
Тащите в медсанбат.
Расстреливать два раза
Уставы не велят".
 
 
А врач потом все цокал языком
И, удивляясь, пули удалял, —
А я в бреду беседовал тайком
С тем пареньком, который не стрелял.
 
 
Я раны, как собака, —
Лизал, а не лечил;
В госпиталях, однако, —
В большом почете был.
Ходил в меня влюбленный
Весь слабый женский пол:
"Эй ты, недостреленный,
Давай-ка на укол!"
 
 
Наш батальон геройствовал в Крыму,
И я туда глюкозу посылал —
Чтоб было слаще воевать ему,
Кому? Тому, который не стрелял.
 
 
Я пил чаек из блюдца,
Со спиртиком бывал…
Мне не пришлось загнуться,
И я довоевал.
В свой полк определили, —
"Воюй! – сказал комбат. —
А что недострелили —
Так я не виноват".
 
 
Я очень рад был – но, присев у пня,
Я выл белугой и судьбину клял:
Немецкий снайпер дострелил меня, —
Убив того, который не стрелял.
 

1973 год
Памятник

 
Я при жизни был рослым и стройным,
Не боялся ни слова, ни пули
И в привычные рамки не лез, —
Но с тех пор, как считаюсь покойным,
Охромили меня и согнули,
К пьедесталу прибив «Ахиллес».
 
 
Не стряхнуть мне гранитного мяса
И не вытащить из постамента
Ахиллесову эту пяту,
И железные ребра каркаса
Мертво схвачены слоем цемента, —
Только судороги по хребту.
 
 
Я хвалился косою саженью —
Нате смерьте! —
Я не знал, что подвергнусь суженью
После смерти, —
Но в обычные рамки я всажен —
На спор вбили,
А косую неровную сажень —
Распрямили.
 
 
И с меня, когда взял я да умер,
Живо маску посмертную сняли
Расторопные члены семьи, —
И не знаю, кто их надоумил, —
Только с гипса вчистую стесали
Азиатские скулы мои.
 
 
Мне такое не мнилось, не снилось,
И считал я, что мне не грозило
Оказаться всех мертвых мертвей, —
Но поверхность на слепке лоснилась,
И могильною скукой сквозило
Из беззубой улыбки моей.
 
 
Я при жизни не клал тем, кто хищный,
В пасти палец,
Подходившие с меркой обычной —
Опасались, —
Но по снятии маски посмертной —
Тут же в ванной —
Гробовщик подошел ко мне с меркой
Деревянной…
 
 
А потом, по прошествии года, —
Как венец моего исправленья —
Крепко сбитый литой монумент
При огромном скопленье народа
Открывали под бодрое пенье, —
Под мое – с намагниченных лент.
 
 
Тишина надо мной раскололась —
Из динамиков хлынули звуки,
С крыш ударил направленный свет, —
Мой отчаяньем сорванный голос
Современные средства науки
Превратили в приятный фальцет.
 
 
Я немел, в покрывало упрятан, —
Все там будем! —
Я орал в то же время кастратом
В уши людям.
Саван сдернули – как я обужен, —
Нате смерьте! —
Неужели такой я вам нужен
После смерти?!
 
 
Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном —
Не пройтись ли, по плитам звеня? —
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном
И осыпались камни с меня.
 
 
Накренился я – гол, безобразен, —
Но и падая – вылез из кожи,
Дотянулся железной клюкой, —
И, когда уже грохнулся наземь,
Из разодранных рупоров все же
Прохрипел я «Похоже – живой!»
 
 
И паденье меня и согнуло,
И сломало,
Но торчат мои острые скулы
Из металла!
Не сумел я, как было угодно —
Шито-крыто.
Я, напротив, – ушел всенародно
Из гранита.
 

Песня о Волге

 
Как по Волге-матушке, по реке-кормилице —
Все суда с товарами, струги да ладьи, —
И не надорвалася, и не притомилася:
Ноша не тяжелая – корабли свои.
 
 
Вниз по Волге плавая,
Прохожу пороги я
И гляжу на правые
Берега пологие:
Там камыш шевелится,
Поперек ломается, —
Справа – берег стелется,
Слева – поднимается.
 
 
Волга песни слышала хлеще, чем «Дубинушка», —
Вся вода исхлестана пулями врагов, —
И плыла по Матушке наша кровь-кровинушка,
Стыла бурой пеною возле берегов.
 
 
Долго в воды пресные
Лили слезы строгие
Берега отвесные,
Берега пологие —
Плакали, измызганы
Острыми подковами,
Но теперь зализаны
Эти раны волнами.
 
 
Что-то с вами сделалось, города старинные,
В коих – стены древние, на холмах кремли, —
Словно пробудилися молодцы былинные
И – числом несметные – встали из земли.
 
 
Лапами грабастая,
Корабли стараются —
Тянут баржи с Каспия,
Тянут – надрываются,
Тянут – не оглянутся, —
И на версты многие
За крутыми тянутся
Берега пологие.
 

Посадка

 
"Мест не хватит, уж больно вы ловки!
Ну откуда такие взялись?
Что вы прете?" – «Да мы по путевке».
"По путевке? Пожалуйста, плиз!
 
 
Вы ж не туристы и не иностранцы,
Вам не проникнуть на наш пароход.
Что у вас?" – "Песни и новые танцы.
Этим товарам нельзя залежаться —
Столько людей с нетерпеньем их ждет!"
 
 
"Ну куда вы спешите? Ей-богу,
Словно зельем каким опились!"
«Мне местечко заказывал Гоголь…»
"Сам Максимыч? Пожалуйста, плиз!
 
 
Вы ж не туристы и не иностранцы,
Вам не проникнуть на наш пароход.
Что у вас?" – "Песни и новые танцы.
Этим товарам нельзя залежаться —
Столько людей с нетерпеньем их ждет!"
 
 
Мест не будет, броня остается:
Ожидается важный турист".
«Для рабочего класса найдется?»
"Это точно! Пожалуйста, плиз!
 
 
Вы ж не туристы и не иностранцы,
Вам не проникнуть на наш пароход.
Что у вас?" – "Песни и новые танцы.
Этим товарам нельзя залежаться —
Столько людей с нетерпеньем их ждет!"
 
 
"Нет названья для вашей прослойки,
Зря вы, барышни, здесь собрались".
«Для крестьянства остались две койки?»
"Есть крестьянство! Пожалуйста, плиз!
 
 
Вы ж не туристы и не иностранцы,
Вам не проникнуть на наш пароход.
Что у вас?" – "Песни и новые танцы.
Этим товарам нельзя залежаться —
Столько людей с нетерпеньем их ждет!"
 
 
Это шутке подобно – без шуток
Песни, танцы в пути задержать!
Без еды проживешь сорок суток,
А без музыки – вряд ли и пять.
 
 
Вы ж не туристы и не иностранцы,
Вам не проникнуть на наш пароход.
Что у вас?" – "Песни и новые танцы.
Этим товарам нельзя залежаться —
Столько людей с нетерпеньем их ждет!"
 
 
"Вот народ упрямый – все с нахрапу!
Ладно, лезьте прямо вверх по трапу.
С вами будет веселее путь —
И
Лучше с музыкой тонуть.
 

Куплеты Гусева

 
Я на виду – и действием и взглядом,
Я выдаю присутствие свое.
Нат Пинкертон и Шерлок Холмс – старье!
Спокойно спите, люди: Гусев – рядом.
 
 
Мой метод прост – сажусь на хвост и не слезаю.
Преступник – это на здоровом теле прыщик,
И я мерзавцу о себе напоминаю:
Я – здесь, я – вот он, на то я – сыщик!
 
 
Волнуются преступнички,
Что сыщик не безлик,
И оставляют, субчики,
Следочки на приступочке,
Шифровочки на тумбочке, —
Достаточно улик!
 
 
Работу строю по системе четкой,
Я не скрываюсь, не слежу тайком,
И пострадавший будет с кошельком,
Ну а преступник будет за решеткой.
 
 
Идет преступник на отчаянные трюки,
Ничем не брезгует – на подкуп тратит тыщи,
Но я ему – уже заламываю руки:
Я – здесь, я – вот он, на то я – сыщик!
 
 
Волнуются преступнички,
Что сыщик не безлик,
И оставляют, субчики,
Следочки а приступочке,
Шифровочки на тумбочке, —
Достаточно улик!
 
 
Вот я иду уверенной походкой.
Пусть знает враг – я в план его проник.
Конец один: преступник – за решеткой,
Его сам Гусев взял за воротник.
 

Колыбельная Хопкинсона

 
Спи, дитя! Май беби, бай!
Много сил скопи.
Ду ю вонт ту слип? – Отдыхай,
Улыбнись и спи!
 
 
Колыбельной заглушен
Посторонний гул.
Пусть тебе приснится сон,
Что весь мир уснул.
 
 
Мир внизу, а ты над ним
В сладком сне паришь.
Вот Москва, древний Рим
И ночной Париж…
 
 
И с тобою в унисон
Голоса поют.
Правда, это только сон,
А во сне – растут.
 
 
Может быть, – все может быть! —
Ты когда-нибудь
Наяву повторить
Сможешь этот путь.
 
 
Над землею полетишь
Выше крыш и крон…
А пока ты крепко спишь —
Досмотри свой сон.
 

Дуэт разлученных

 
Дорога сломала степь напополам,
И неясно – где конец пути.
По дороге мы идем по разным сторонам
И не можем ее перейти.
 
 
Сколько зим этот путь продлится?
Кто-то должен рискнуть, решиться!
Надо нам поговорить – перекресток недалек,
Перейди, если мне невдомек.
 
 
Дорога, дорога поперек земли —
Поперек судьбы глубокий след.
Многие уже себе попутчиков нашли
Ненадолго, а спутников – нет.
 
 
Промелькнет как беда ухмылка,
Разведет навсегда развилка…
Где же нужные слова, кто же первый их найдет?
Я опять прозевал переход.
 
 
Река – избавленье послано двоим,
Стоит только руку протянуть…
Но опять, опять на разных палубах стоим,
Подскажите же нам что-нибудь!
 
 
Волжский ветер хмельной и вязкий,
Шепчет в уши одной подсказкой:
«Время мало, торопись и не жди конца пути».
Кто же первый рискнет перейти?
 

Че-чет-ка

 
Все, что тривиально,
И все, что банально,
Что равно-и прямопропорционально —
Все это корежит чечетка, калечит,
Нам нервы тревожит: чет-нечет, чет-нечет.
 
 
В забитые уши врывается четко,
В сонливые души лихая чечетка.
В чечеточный спринт не берем тех, кто сыт, мы.
Чет-нечет, чет-нечет, ломаются ритмы.
 
 
Брэк! Барабан, тамтам, трещотка,
Где полагается – там чечетка.
Брак не встречается.
Темп рвет-мечет.
Брэк!
Чет-нечет!
Жжет нам подошвы, потолок трепещет.
Чет—
нечет!
 
 
Эй, кто там грозит мне?
Эй, кто мне перечит?
В замедленном ритме о чем-то лепечет?
Сейчас перестанет – его изувечит
Ритмический танец, чет-нечет, чет-нечет!
 
 
Кровь гонит по жилам не крепкая водка —
Всех заворожила шальная чечетка.
Замолкни, гитара! Мурашки до жути!
На чет – два удара, и чем черт не шутит!
 
 
Брэк! Барабан, тамтам, трещотка,
Где полагается – там чечетка.
Брак не встречается.
Темп рвет-мечет.
Брэк!
Чет-нечет!
Жжет нам подошвы, потолок трепещет.
Чет—
нечет!
 
 
Спасайся, кто может!
А кто обезножит —
Утешься: твой час в ритме правильном прожит.
Под брэк, человече, расправятся плечи,
И сон обеспечит чет-нечет, чет-нечет.
 
 
Изменится ваша осанка, походка.
Вам тоже, папаша, полезна чечетка!
Не против кадрили мы проголосуем,
Но в пику могиле чечетку станцуем.
 
 
Брэк! Барабан, тамтам, трещотка,
Где полагается – там чечетка.
Брак не встречается.
Темп рвет-мечет.
Брэк!
Чет-нечет!
Жжет нам подошвы, потолок трепещет.
Чет—
нечет!