Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Владимир Высоцкий

x x x

 
Сколько великих выбыло!
Их выбивали нож и отрава.
Что же, на право выбора
Каждый имеет право.
 

О фатальных датах и цифрах

Моим друзьям – поэтам

 
Кто кончил жизнь трагически, тот – истинный поэт,
А если в точный срок, так – в полной мере:
На цифре 26 один шагнул под пистолет,
Другой же – в петлю слазил в «Англетере».
 
 
А 33 Христу – он был поэт, он говорил:
«Да не убий!» Убьешь – везде найду, мол.
Но – гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,
Чтоб не писал и чтобы меньше думал.
 
 
С меня при цифре 37 в момент слетает хмель, —
Вот и сейчас – как холодом подуло:
Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль
И Маяковский лег виском на дуло.
 
 
Задержимся на цифре 37! Коварен бог —
Ребром вопрос поставил: или – или!
На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо, —
А нынешние – как-то проскочили.
 
 
Дуэль не состоялась или – перенесена,
А в 33 распяли, но – не сильно,
А в 37 – не кровь, да что там кровь! – и седина
Испачкала виски не так обильно.
 
 
«Слабо стреляться?! В пятки, мол, давно ушла душа!»
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа —
И режут в кровь свои босые души!
 
 
На слово «длинношеее» в конце пришлось три "е", —
Укоротить поэта! – вывод ясен, —
И нож в него! – но счастлив он висеть на острие,
Зарезанный за то, что был опасен!
 
 
Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр, —
Томитесь, как наложницы в гареме!
Срок жизни увеличился – и, может быть, концы
Поэтов отодвинулись на время!
 

x x x

 
Общеприемлимые перлы!
В восторге я! Душа поет!
Противоборцы перемерли
И подсознанье выдает.
 
 
А наша первая пластинка —
Неужто ты заезжена?
Ну что мы делаем, Маринка!
Ведь жизнь – одна, одна, одна…
 
 
Мне тридцать три – висят на шее,
Пластинка Дэвиса снята.
Хочу в тебе, в бою, в траншее
Погибнуть в возрасте Христа.
 
 
А ты – одна ты виновата
В рожденьи собственных детей…
Люблю тебя любовью брата,
А может быть, еще сильней.
 

x x x

 
Видно, острая заноза
В душу врезалась ему, —
Только зря ушел с колхоза —
Хуже будет одному.
 
 
Ведь его не село
До такого довело.
 
 
Воронку бы власть – любого
Он бы прятал в «воронки»,
А особенно – Живого, —
Только руки коротки!
 
 
Черный Ворон, что ты вьешься
Над Живою головой?
Пашка-Ворон, зря смеешься:
Лисапед еще не твой!
 
 
Как бы через село
Пашку вспять не понесло!
 
 
*
Мотяков, твой громкий голос
Не на век, не на года, —
Этот голос – тонкий волос, —
Лопнет раз и навсегда!
 
 
Уж как наше село
И не то еще снесло!
*
Петя Долгий в сельсовете —
Как Господь на небеси, —
Хорошо бы эти Пети
Долго жили на Руси!
 
 
Ну а в наше село
Гузенкова занесло.
*
Больно Федька загордился,
Больно требовательным стал:
Ангел с неба появился —
Он и ангела прогнал!
 
 
Ходит в наше село
Ангел редко, как назло!
*
Эй, кому бока намяли?
Кто там ходит без рогов?
Мотякова обломали, —
Стал комолый Мотяков!
 
 
Так бежал через село —
Потерял аж два кило!
*
Без людей да без получки
До чего, Фомич, дойдешь?!
Так и знай – дойдешь до ручки,
С горя горькую запьешь!
 
 
Знает наше село,
Что с такими-то было!
*
Настрадался в одиночку,
Закрутился блудный сын, —
То ль судьбе он влепит точку
То ль судьба – в лопатки клин.
 
 
Что ни делал – как назло,
Завертело, замело.
*
Колос вырос из побега
Всем невзгодам супротив.
Он промыкался, побегал —
И вернулся в коллектив.
 
 
Уж как наше село
Снова члена обрело!
*
Хватит роги ломать, как коровам,
Перевинчивать, перегибать, —
А не то, Гузенков с Мотяковым,
Мы покажем вам кузькину мать!
 

Банька по-черному

 
Копи!
Ладно, мысли свои вздорные
копи!
Топи!
Ладно, баню мне по-черному
топи!
Вопи!
Все равно меня утопишь,
но – вопи!..
Топи!
Только баню мне как хочешь
натопи.
 
 
Ох, сегодня я отмоюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!
 
 
Не спи!
Где рубаху мне по пояс
добыла?!
Топи!
Ох, сегодня я отмоюсь
добела!
Кропи!
В бане стены закопченные
кропи!
Топи!
Слышишь, баню мне по-черному
топи!
 
 
Ох, сегодня я отмоюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!
 
 
Кричи!
Загнан в угол зельем, словно
гончей – лось.
Молчи!
У меня уже похмелье
кончилось.
Терпи!
Ты ж сама по дури
продала меня!
Топи!
Чтоб я чист был, как щенок,
к исходу дня!
 
 
Ох, сегодня я отмоюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!
 
 
Купи!
Хоть кого-то из охранников
купи!
Топи!
Слышишь, баню ты мне раненько
топи!
Вопи!
Все равно меня утопишь,
но – вопи!..
Топи!
Эту баню мне как хочешь,
но – топи!
 
 
Ох, сегодня я отмоюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!
 

x x x

 
Отпишите мне в Сибирь, я – в Сибири!
Лоб стеною прошиби в этом мире!
Отпишите мне письмо до зарплаты,
Чтоб прочесть его я смог до питья-то.
 
 
У меня теперь режим номер первый —
Хоть убей, хоть завяжи! – очень скверный.
У меня теперь дела ох в упадке, —
То ли пепел, то ль зола, все в порядке.
 
 
Не ходите вы ко мне, это мало,
Мне достаточно вполне персонала.
Напишите мне письмо по-правдивей,
Чтоб я снова стал с умом, нерадивей.
 
 
Мне дадут с утра яйцо, даже всмятку,
Не поят меня винцом за десятку,
Есть дают одно дерьмо – для диеты…
Напишите ж мне письмо не про это.
 

x x x

 
Ядовит и зол, ну, словно кобра, я, —
У меня больничный режим.
Сделай-ка такое дело доброе, —
Нервы мне мои перевяжи.
 
 
У меня ужасная компания —
Кресло, телефон и туалет…
Это же такое испытание,
Мука… и другого слова нет.
 
 
Загнан я, как кабаны, как гончей лось,
И терплю, и мучаюсь во сне.
У меня похмелие не кончилось, —
У меня похмелие вдвойне.
 
 
У меня похмелье от сознания,
Будто я так много пропустил…
Это же моральное страдание!
Вынести его не хватит сил.
 
 
Так что ты уж сделай дело доброе,
Так что ты уж сделай что-нибудь.
А не то – воткну себе под ребра я
Нож – и все, и будет кончен путь!
 

x x x

 
Отпустите мне грехи
мои тяжкие,
Хоть родился у реки
и в рубашке я!
Отпустите мою глотку,
друзья мои, —
Ей еще и выпить водку,
песни спеть свои.
 
 
Други, – во тебе на! —
что вы знаете,
Вы, как псы кабана,
загоняете…
 
 
Только на рассвете кабаны
Очень шибко лютые —
Хуже привокзальной шпаны
И сродни с Малютою.
 
 
Отпустите ж мне вихры
мои прелые,
Не ломайте руки вы
мои белые,
Не хлещите вы по горлу,
друзья мои, —
Вам потом тащить покорно
из ямы их!
 
 
Други, – вот тебе на!
Руки белые,
Снова словно у пацана,
загорелые…
 
 
Вот тебе и ночи, и вихры
Вашего напарника, —
Не имел смолы и махры,
Даже накомарника.
 
 
Вот поэтому и сдох,
весь изжаленный,
Вот поэтому и вздох
был печальный…
Не давите вы мне горло,
мои голеньки,
Горло смерзло, горло сперло.
Мы – покойники.
 
 
Други, – вот тебе на!
То вы знаете —
Мародерами меня
раскопаете.
 
 
Знаю я ту вьюгу зимы
Очень шибко лютую!
Жалко, что промерзнете вы, —
В саван вас укутаю.
 

x x x

 
В голове моей тучи безумных идей —
Нет на свете преград для талантов! —
Я под брюхом привыкших теснить лошадей
Миновал верховых лейтенантов.
 
 
Разъярилась толпа, напрягалась толпа,
Нарывалась толпа на заслоны, —
И тогда становилась толпа «на попа»,
Извергая проклятья и стоны.
 
 
Столько было в тот миг в моем взгляде на мир
Безотчетной, отчаянной прыти,
Что, гарцуя на сером коне, командир
Удивленно сказал: «Пропустите!»
 
 
Дома я раздражителен, резок и груб.
Домочадцы б мои поразились,
Увидав, как я плакал, взобравшись на круп…
Контролеры – и те прослезились.
 
 
…Он, растрогавшись, поднял коня на дыбы,
Волево упираясь на стремя,
Я пожал ему ногу, как руку судьбы…
Ах, живем мы в прекрасное время!
 
 
Серый конь мне прощально хвостом помахал,
Я пошел – предо мной расступились,
Ну а мой командир на концерт поскакал
Музыканта с фамилией Гилельс.
 
 
Я свободное место легко отыскал
После вялой незлой перебранки:
Все! Не сгонят! Не то что, когда посещал
Пресловутый театр на Таганке.
 
 
Вот сплоченность то где, вот уж где коллектив,
Вот отдача где и напряженье!..
Все болеют за нас – никого супротив:
Монолит без симптомов броженья!
 
 
…Меня можно спокойно от дел отстранить,
Робок я перед сильными, каюсь, —
Но нельзя меня силою остановить,
Когда я на футбол прорываюсь!
 

x x x

 
Не заманишь меня на эстрадный концерт,
Ни на западный фильм о ковбоях:
Матч финальный на первенство СССР —
Нам сегодня болеть за обоих!
 
 
Так прошу: не будите меня поутру —
Не проснусь по гудку и сирене, —
Я болею давно, а сегодня – помру
На Центральной спортивной арене.
 
 
Буду я помирать – вы снесите меня
До агонии и до конвульсий
Через западный сектор, потом на коня —
И несите до паузы в пульсе.
 
 
Но прошу: не будите меня на ветру —
Не проснусь как Джульетта на сцене, —
Все равно я сегодня возьму и умру
На Центральной спортивной арене.
 
 
Пронесите меня, чтоб никто ни гугу:
Кто-то умер – ну что ж, все в порядке, —
Закопайте меня вы в центральном кругу,
Или нет – во вратарской площадке!
 
 
…Да, лежу я в центральном кругу на лугу,
Шлю проклятья Виленеву Пашке, —
Но зато – по мне все футболисты бегут,
Словно раньше по телу мурашки.
 
 
Вижу я все развитие быстрых атак,
Уличаю голкипера в фальши, —
Вижу все – и теперь не кричу как дурак:
Мол, на мыло судью или дальше…
 
 
Так прошу: не будите меня поутру,
Глубже чем на полметра не ройте, —
А не то я вторичною смертью помру —
Будто дважды погибший на фронте.
 

Вратарь

Льву Яшину

 
Да, сегодня я в ударе, не иначе —
Надрываются в восторге москвичи, —
Я спокойно прерываю передачи
И вытаскиваю мертвые мячи.
 
 
Вот судья противнику пенальти назначает —
Репортеры тучею кишат у тех ворот.
Лишь один упрямо за моей спиной скучает —
Он сегодня славно отдохнет!
 
 
Извиняюсь,
вот мне бьют головой…
Я касаюсь —
подают угловой.
Бьет десятый – дело в том,
Что своим «сухим листом»
Размочить он может счет нулевой.
 
 
Мяч в моих руках – с ума трибуны сходят, —
Хоть десятый его ловко завернул.
У меня давно такие не проходят!..
Только сзади кто-то тихо вдруг вздохнул.
 
 
Обернулся – слышу голос из-за фотокамер:
"Извини, но ты мне, парень, снимок запорол.
Что тебе – ну лишний раз потрогать мяч руками, —
Ну, а я бы снял красивый гол".
 
 
Я хотел его послать —
не пришлось:
Еле-еле мяч достать
удалось.
Но едва успел привстать,
Слышу снова: "Вот, опять!
Все б ловить тебе, хватать – не дал снять!"
 
 
"Я, товарищ дорогой, все понимаю,
Но культурно вас прошу: пойдите прочь!
Да, вам лучше, если хуже я играю,
Но поверьте – я не в силах вам помочь".
 
 
Вот летит девятый номер с пушечным ударом —
Репортер бормочет: "Слушай, дай ему забить!
Я бы всю семью твою всю жизнь снимал задаром…" —
Чуть не плачет парень. Как мне быть?!
 
 
"Это все-таки футбол, —
говорю. —
Нож по сердцу – каждый гол
вратарю".
"Да я ж тебе как вратарю
Лучший снимок подарю, —
Пропусти – а я отблагодарю!"
 
 
Гнусь как ветка от напора репортера,
Неуверенно иду на перехват…
Попрошу-ка потихонечку партнеров,
Чтоб они ему разбили аппарат.
 
 
Ну а он все ноет: "Это ж, друг, бесчеловечно —
Ты, конечно, можешь взять, но только, извини, —
Это лишь момент, а фотография – навечно.
А ну не шевелись, потяни!"
 
 
Пятый номер в двадцать два —
заменит,
Не бежит он, а едва
семенит.
В правый угол мяч, звеня, —
Значит, в левый от меня, —
Залетает и нахально лежит.
 
 
В этом тайме мы играли против ветра,
Так что я не мог поделать ничего…
Снимок дома у меня – два на три метра —
Как свидетельство позора моего.
 
 
Проклинаю миг, когда фотографу потрафил,
Ведь теперь я думаю, когда беру мячи:
Сколько ж мной испорчено прекрасных фотографий! —
Стыд меня терзает, хоть кричи.
 
 
Искуситель змей, палач!
Как мне жить?!
Так и тянет каждый мяч
пропустить.
Я весь матч боролся с собой —
Видно, жребий мой такой…
Так, спокойно – подают угловой…
 

Марафон

 
Я бегу, топчу, скользя
По гаревой дорожке, —
Мне есть нельзя, мне пить нельзя,
Мне спать нельзя – ни крошки.
 
 
А может, я гулять хочу
У Гурьева Тимошки, —
Так нет: бегу, бегу, топчу
По гаревой дорожке.
 
 
А гвинеец Сэм Брук
Обошел меня на круг, —
А вчера все вокруг
Говорили: "Сэм – друг!
Сэм – наш гвинейский друг!"
 
 
Друг гвинеец так и прет —
Все больше отставание, —
Ну, я надеюсь, что придет
Второе мне дыхание.
 
 
Третее за ним ищу,
Четвертое дыханье, —
Ну, я на пятом сокращу
С гвинейцем расстоянье!
 
 
Тоже мне – хороший друг, —
Обошел меня на круг!
А вчера все вокруг
Говорили: "Сэм – друг!
Сэм – наш гвинейский друг!"
 
 
Гвоздь программы – марафон,
А градусов – все тридцать, —
Но к жаре привыкший он —
Вот он и мастерится.
 
 
Я поглядел бы на него,
Когда бы – минус тридцать!
Ну, а теперь – достань его, —
Осталось – материться!
 
 
Тоже мне – хороший друг, —
Обошел на третий круг!
Нужен мне такой друг, —
Как его – забыл… Сэм Брук!
Сэм – наш гвинейский Брут!
 

Песенка про прыгуна в длину

 
Что случилось, почему кричат?
Почему мой тренер завопил?
Просто – восемь сорок результат, —
Правда, за черту переступил.
 
 
Ох, приходится до дна ее испить —
Чашу с ядом вместо кубка я беру, —
Стоит только за черту переступить —
Превращаюсь в человека-кенгуру.
 
 
Что случилось, почему кричат?
Почему соперник завопил?
Просто – ровно восемь шестьдесят, —
Правда, за черту переступил.
 
 
Что же делать мне, как быть, кого винить —
Если мне черта совсем не по нутру?
Видно негру мне придется уступить
Этот титул человека-кенгуру.
 
 
Что случилось, почему кричат?
Стадион в единстве завопил…
Восемь девяносто, говорят, —
Правда, за черту переступил.
 
 
Посоветуйте, вы все, ну как мне быть?
Так и есть, что негр титул мой забрал.
Если б ту черту да к черту отменить —
Я б Америку догнал и перегнал!
 
 
Что случилось, почему молчат?
Комментатор даже приуныл.
Восемь пять – который раз подряд, —
Значит – за черту не заступил.
 

x x x

 
Я теперь в дураках – не уйти мне с земли —
Мне поставила суша капканы:
Не заметивши сходней, на берег сошли —
И навечно – мои капитаны.
 
 
И теперь в моих песнях сплошные нули,
В них все больше прорехи и раны:
Из своих кителей капитанских ушли,
Как из кожи, мои капитаны.
 
 
Мне теперь не выйти в море
И не встретить их в порту.
Ах, мой вечный санаторий —
Как оскомина во рту!
 
 
Капитаны мне скажут: «Давай не скули!»
Ну а я не скулю – волком вою:
Вы ж не просто с собой мои песни везли —
Вы везли мою душу с собою.
 
 
Вас встречали в порту толпы верных друзей,
И я с вами делил ваши лавры, —
Мне казалось, я тоже сходил с кораблей
В эти Токио, Гамбурги, Гавры…
 
 
Вам теперь не выйти в море,
Мне не встретить их в порту.
Ах, мой вечный санаторий —
Как оскомина во рту!
 
 
Я надеюсь, что море сильней площадей
И прочнее домов из бетона,
Море лучший колдун, чем земной чародей, —
И я встречу вас из Лиссабона.
 
 
Я механиков вижу во сне, шкиперов —
Вижу я, что не бесятся с жира, —
Капитаны по сходням идут с танкеров,
С сухогрузов, да и с «пассажиров»…
 
 
Нет, я снова выйду в море
Или встречу их в порту, —
К черту вечный санаторий
И оскомину во рту!
 

x x x

 
Я несла свою Беду
по весеннему по льду, —
Обломился лед – душа оборвалася —
Камнем под воду пошла, —
а Беда – хоть тяжела,
А за острые края задержалася.
 
 
И Беда с того вот дня
ищет по свету меня, —
Слухи ходят – вместе с ней – с Кривотолками.
А что я не умерла —
знала голая ветла
И еще – перепела с перепелками.
 
 
Кто ж из них сказал ему,
господину моему, —
Только – выдали меня, проболталися, —
И, от страсти сам не свой,
он отправился за мной,
Ну а с ним – Беда с Молвой увязалися.
 
 
Он настиг меня, догнал —
обнял, на руки поднял, —
Рядом с ним в седле Беда ухмылялася.
Но остаться он не мог —
был всего один денек, —
А Беда – на вечный срок задержалася…
 

x x x

 
"Я б тоже согласился на полет,
Чтоб приобресть блага по возвращеньи! —
Так кто-то говорил, – Да им везет!.."
Так что ж он скажет о таком везенье?
 
 
Корабль «Союз» и станция «Салют»,
И Смерть в конце, и Реквием – в итоге…
«СССР» – да, так передают
Четыре буквы – смысл их дороги.
 
 
И если Он – живет на небеси,
И кто-то вдруг поднял у входа полог
Его шатра. Быть может, он взбесил
Всевышнего.
Кто б ни был – космонавт или астролог…
 
 
Для скорби в этом мире нет границ,
Ах, если б им не быть для ликованья!
И безгранична скорбь всех стран и лиц, —
И это – дань всемирного признанья…
 

x x x

 
Жизнь оборвет мою водитель-ротозей.
Мой труп из морга не востребует никто.
Возьмут мой череп в краеведческий музей,
Скелет пойдет на домино или лото.
 
 
Ну все, решил – попью чайку, да и помру:
Невмоготу свою никчемность превозмочь.
Нет, лучше пусть все будет поутру,
А то – лежи, пока не хватятся – всю ночь.
 
 
В музее будут объегоривать народ,
Хотя народу это, в общем, все равно.
Мне глаз указкою проткнет экскурсовод
И скажет: «Вот недостающее звено».
 
 
Иль в виде фишек принесут меня на сквер,
Перетряхнут, перевернут наоборот,
И, сделав «рыбу», может быть, пенсионер
Меня впервые добрым словом помянет.
 
 
Я шел по жизни, как обычный пешеход,
Я, чтоб успеть, всегда вставал в такую рань…
Кто говорит, что уважал меня – тот врет.
Одна… себя не уважающая пьянь.
 

x x x

 
Целуя знамя в пропыленный шелк
И выплюнув в отчаянье протезы,
Фельдмаршал звал: "Вперед, мой славный полк!
Презрейте смерть, мои головорезы!"
 
 
И смятыми знаменами горды,
Воспламенены талантливою речью, —
Расталкивая спины и зады,
Они стремились в первые ряды —
И первыми ложились под картечью.
 
 
Хитрец – и тот, который не был смел, —
Не пожелав платить такую цену,
Полз в задний ряд – но там не уцелел:
Его свои же брали на прицел —
И в спину убивали за измену.
 
 
Сегодня каждый третий – без сапог,
Но после битвы – заживут, как крезы, —
Прекрасный полк, надежный, верный полк —
Отборные в полку головорезы!
 
 
А третьи средь битвы и беды
Старались сохранить и грудь и спину, —
Не выходя ни в первые ряды,
Ни в задние, – но как из-за еды,
Дрались за золотую середину.
 
 
Они напишут толстые труды
И будут гибнуть в рамах, на картине, —
Те, что не вышли в первые ряды,
Но не были и сзади – и горды,
Что честно прозябали в середине.
 
 
Уже трубач без почестей умолк,
Не слышно меди, тише звон железа, —
Разбит и смят надежный, верный полк,
В котором сплошь одни головорезы.
 
 
Но нет, им честь знамен не запятнать,
Дышал фельдмаршал весело и ровно, —
Чтоб их в глазах потомков оправдать,
Он молвил: "Кто-то должен умирать —
А кто-то должен выжить, – безусловно!"
 
 
Пусть нет звезды тусклее, чем у них, —
Уверенно дотянут до кончины —
Скрываясь за отчаянных и злых
Последний ряд оставив для других —
Умеренные люди середины.
 
 
В грязь втоптаны знамена, смятый шелк,
Фельдмаршальские жезлы и протезы.
Ах, славный полк!.. Да был ли славный полк,
В котором сплошь одни головорезы?!
 

x x x

 
Если все – и спасенье в ноже,
И хирург с колпаком, —
Лучше, чтоб это было уже,
Чем сейчас и потом.
 

x x x

 
Дурацкий сон, как кистенем,
Избил нещадно.
Невнятно выглядел я в нем
И неприглядно.
 
 
Во сне я лгал и предавал,
И льстил легко я…
А я и не подозревал
В себе такое.
 
 
Еще сжимал я кулаки
И бил с натугой,
Но мягкой кистию руки,
А не упругой.
 
 
Тускнело сновиденье, но
Опять являлось.
Смыкал я веки, и оно
Возобновлялось.
 
 
Я не шагал, а семенил
На ровном брусе,
Ни разу ногу не сменил, —
Трусил и трусил.
 
 
Я перед сильным лебезил,
Пред злобным гнулся.
И сам себе я мерзок был,
Но не проснулся.
 
 
Да это бред – я свой же стон
Слыхал сквозь дрему,
Но это мне приснился сон,
А не другому.
 
 
Очнулся я и разобрал
Обрывок стона.
И с болью веки разодрал,
Но облегченно.
 
 
И сон повис на потолке
И распластался.
Сон в руку ли? И вот в руке
Вопрос остался.
 
 
Я вымыл руки – он в спине
Холодной дрожью.
Что было правдою во сне,
Что было ложью?
 
 
Коль это сновиденье – мне
Еще везенье.
Но если было мне во сне
Ясновиденье?
 
 
Сон – отраженье мыслей дня?
Нет, быть не может!
Но вспомню – и всего меня
Перекорежит.
 
 
А после скажут: "Он вполне
Все знал и ведал!"
Мне будет мерзко, как во сне
В котором предал.
 
 
Или – в костер?.. Вдруг нет во мне
Шагнуть к костру сил! —
Мне будет стыдно как во сне,
В котором струсил.
 
 
Но скажут мне: "Пой в унисон!
Жми что есть духу!"
И я пойму: вот это сон,
Который в руку.
 

Мои похороны, или Страшный сон очень смелого человека

 
Сон мне снится – вот те на:
Гроб среди квартиры,
На мои похорона
Съехались вампиры, —
 
 
Стали речи говорить —
Все про долголетие, —
Кровь сосать решили погодить:
Вкусное – на третие.
 
 
В гроб вогнали кое-как,
А самый сильный вурдалак
Все втискивал, и всовывал, —
И плотно утрамбовывал, —
Сопел с натуги, сплевывал
И желтый клык высовывал.
 
 
Очень бойкий упырек
Стукнул по колену,
Подогнал – и под шумок
Надкусил мне вену.
 
 
А умудренный кровосос
Встал у изголовья
И очень вдохновенно произнес
Речь про полнокровье.
 
 
И почетный караул
Для приличия всплакнул, —
Но я чую взглядов серию
На сонную мою артерию:
А если кто пронзит артерию —
Мне это сна грозит потерею.
 
 
Погодите, спрячьте крюк!
Да куда же, черт, вы!
Я же слышу, что вокруг, —
Значит, я не мертвый.
 
 
Яду капнули в вино,
Ну а мы набросились, —
Опоить меня хотели, но
Опростоволосились.
 
 
Тот, кто в зелье губы клал, —
В самом деле дуба дал, —
Ну а на меня – как рвотное
То зелье приворотное:
Здоровье у меня добротное,
И закусил отраву плотно я.
 
 
Так почему же я лежу,
Дурака валяю, —
Ну почему, к примеру, не заржу —
Их не напугаю?!
 
 
Я ж их мог прогнать давно
Выходкою смелою —
Мне бы взять пошевелиться, но
Глупостей не делаю.
 
 
Безопасный как червяк,
Я лежу, а вурдалак
Со стаканом носится —
Сейчас наверняка набросится, —
Еще один на шею косится —
Ну, гад, он у меня допросится!
 
 
Кровожадно вопия,
Высунули жалы —
И кровиночка моя
Полилась в бокалы.
 
 
Погодите – сам налью, —
Знаю, знаю – вкусная!..
Ну нате, пейте кровь мою,
Кровососы гнусные!
 
 
А сам – и мышцы не напряг
И не попытался сжать кулак, —
Потому что кто не напрягается,
Тот никогда не просыпается,
Тот много меньше подвергается
И много больше сохраняется.
 
 
Вот мурашки по спине
Смертные крадутся…
А всего делов-то мне
Было, что – проснуться!
 
 
…Что, сказать, чего боюсь
(А сновиденья – тянутся)?
Да того, что я проснусь —
А они останутся!..