Текст книги "Серый кардинал"

Автор книги: Владимир Моргунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

– А в таком случае, насколько я понимаю, у тебя возникают дополнительные неудобства. Выходит, менты «черных» прикрывают? А ты тогда где же? – Клюев спрашивал вроде бы очень простодушно, недоумевая, как же так кто-то умудрился обставить Боба. Он добросовестно играл роль злополучного мальчика из анекдотов: «Дядь, а дядь, у тебя ремешок на фуражке для чего? – Чтобы фуражку ветром не унесло. – А-а... А я думал, чтобы ты хлебалом не щелкал.»

– Мои проблемы – это мои проблемы, – проворчал Боб, напоминая сейчас Клюеву медведя, которому спящему наступили на причинное место.

– Кто с этим спорит? – все с тем же простодушием согласился Клюев. – Вот только теперь у меня проблемы появятся, дополнительные. А я их не искал.

– Так что же ты хочешь – пенсию? это Боб так сострил.

– Зачем пенсию? – пожал плечами Клюев, выходя из роли анекдотного мальчика. – Я ведь тебе, получается, какую-никакую услугу оказал, не позволив «черным» выпотрошить Влада. У тебя с ментами дружба великая и трогательная. Узнай у них, по какой причине там возник большой одесский шум, похожий на работу. Что они думают о двух посетителях, подравшихся с кавказцами. И вообще...

Боб выпучил на него свои постоянно налитые кровью буркалы. Клюев взгляда не отвел, смотрел как бы сквозь Боба, любуясь чем-то позади него.

– Ладно, – проворчал не меньше, чем через полминуты Боб – разберусь, узнаю.

– Заранее благодарен, – сухо сказал Клюев. Он подумал, до чего же они одинаковы, эти рожи – подобное мрачновато-чванное выражение приходится видеть и у чиновника в горжилуправлении, и у таксиста, и у гаишника, и у сантехника. «Ты, думаешь, козлина, что ты умнее меня? Ни хрена подобного! Я-то похитрей, да поумней тебя буду!», – вот такой, что называется, подтекст, вот такое предлагается междустрочное прочтение.

– Поговорил о хорошим человеком? – криво усмехнулся Бирюков, когда Клюев уселся напротив него.

– Да, Николаич. Боря Альтшуль, – экземпляр поучительный. Его пример – другим наука. Боря мастером спорта был по вольной борьбе. В весе до ста килограммов. Не Медведь, не Ярыгин, но, по слухам, мастером он был приличным, без дураков – ты ведь знаешь, что в борьбе и боксе иногда «квадрат» не на ринге и на ковре добывался, а в тиши кабинетов или в жаре саун. Если «квадрат» для карьеры очень уж нужен был. А у Бори никакой карьеры не получилось, с образованием у него дела не ахти были – мальчик из нетипичной еврейской семьи, рос хулиганом, неучем. Как действующий спортсмен, Боря по тем временам очень поздно карьеру завершил – за тридцать ему уже было. Подался он то ли в мясники, то ли в еще какой подобный бизнес. Так бы и прозябать Боре в лучшем случае завмагом. Но! Проявил Боря в очередной раз характер и вышел в Шервудский лес, отбирать презренный металл у богатеньких. Крепкий зверюга Боря, естественный отбор все и разрешил, как надо, – теперь Боря центр держит, да еще два-три района опекает. Менты у него на побегушках, с «конторой» он вроде бы еще в застойные времена дружбу завел. Старые связи остаются, смена тотального режима на демократию – все равно что смена вывески: раньше был массажный салон, теперь он называется борделем, поскольку смелость в высказываниях и суждениях появилась, свобода слова.

– И как ты успеваешь подобную информацию собирать? – покачал головой Бирюков.

– Эх, Николаич! Не в обиду тебе сказано – не всем же в нише полжизни отсиживаться. На струю иногда полезно выходить. Пересекался я с разными людьми, и по службе, как сказал один холуй от поэзии, и по душе. Иногда раз в десять полезнее знать близко одну официантку или «челнока», чем десятерых профессоров университета.

Подошел официант. Они заказали две бутылки шампанского, салат и кофе. Бирюкову после передряги, в которую они попали, ни есть, ни пить особенно не хотелось, Клюев не стал возражать.

– Счастливо, Николаич, – сказал он, пожимая руку Бирюкову на прощание. Не очень у нас день удачным выдался. А ведь пасхальная неделя, должно бы все красиво получаться, благостно. В чем-то мы согрешили. Ладно, переломим, как говорится, ход событий.

«Я-то точно согрешил, – думал он, направляясь на свою квартиру – естественно, «официальную», где надо будет «отметиться», – нескольких на тот свет отправил. Но ведь я воин по профессии и назначению. Многие религии благосклонно относятся к воинам, убийство на войне вроде бы и убийством не считается. Можно сказать, я совершил поход к гробу Господню. Тенгиз – христианин, я – христианин. Ладно, не в грехе, наверное, дело же... Денек – убей и воскреси. В первой половине дня беседа по душам с мудаком Широковым, который запросто может и телефон «на кнопку» взять, и в почтовый корреспонденции рыться велит, и «наружку» приставит. Тогда прости-прощай «логово», отлежаться негде будет. Во второй половине дня – ОМОН этот. А может, не ОМОН все же? Форма вроде бы не их, мельком в окно видел, темнело уже. Да нет, менты точно...»

Люди стараются обойти смертельную опасность и делают они это скорее подсознательно. Те, у которых каким-то образом блокирован механизм предвидения опасности, гибнут в авиакатастрофах, на них падают тяжелые предметы, на них в подворотнях грабители нападают гораздо чаще, чем на среднестатистического обывателя. Индивидуум с хорошо развитым чувством опасности сдает в самый последний момент билет, и самолет, совершающий рейс, на который билет был куплен, разбивается. Он раздумывает идти на вечеринку, а на следующий день узнает, что в том доме взорвался газ, полдома разнесло вдребезги – разумеется, квартира, в которой собирались ка вечеринку, находилась в разрушенной половине дома. Клюев остро чувствовал грядущую опасность. Но при его роде занятий избегать опасности было бы, мягко говоря, неуместно. Это было бы равносильно тому, как если бы балерина избегала всяческих нагрузок на голеностопный сустав. Смертельную опасность побеждают не осторожные, ее побеждают мудрые, осторожные ее избегают. Осторожные, как и подавляющее большинство людей, не любят смерть, она им отвратительна. Высшая мудрость при постоянной игре со смертью – наслаждаться ее оживлением, даже «ловить кайф». Для нормального, то есть, среднего человека, не обремененного никакими выдающимися способностями, получать удовольствие от предвкушения собственной гибели значит быть психом.

В такой системе координат Клюев мог считаться психом. Игра со смертью доставляла ему примерно то же удовольствие, какое другим доставляет удачная шахматная партия иди ловко провернутая спекулятивная операция.

Где его сегодня ночью ожидает бóльшая опасность? Он еще раз повнимательнее прислушался к своим ощущениям. Надо идти на «официальную» квартиру. Трофейный «макар» засунут за пояс с левой стороны, прикрыт полой куртки. Уж что-что, а выхватить «пушку» он сумеет быстрее любого. На тренировках от момента подачи сигнала до момента, когда вылетала последняя отстрелянная гильза, проходило меньше десяти секунд. Быстрее это сделать просто невозможно – механизм взведения курка и последующего его спуска просто не позволяет вести стрельбу с более высокой скоростью.

Но быстро выхватить оружие и выпалить из него в белый свет, как в копеечку, не составляет и половины дела. Важно стрелять точно, независимо от положения в пространстве, не обращая внимания на толчки, сотрясения, шум, яркий или недостаточный свет. Для того, чтобы выучиться этому, не надо изобретать велосипед. Тысячекратно вынимают, как когда-то это делали самураи, меч из ножен современные приверженцы кендо. Только при такой системе тренировок вынуть меч из ножен станет так же легко и просто, как и сделать вдох. Еще более сложно при обучении искусству стрельбы из лука – кьюдо – правильно вынуть стрелу из колчана, наложить ее на тетиву, взвести тетиву и выстрелить. Но обученный воин проделывает все эти операции, сидя на лошади, несущейся во весь опор, проделывает их очень быстро, умудряясь, метко поражать мишени не больше футбольного мяча на расстоянии в несколько десятков метров. Ковбой, выхватывающий револьвер из кобуры быстрее, чем совершает движение вверх-вниз ресница, и палящий от бедра, все же уступает мастерству кьюдо. Потому что подготовка ковбоя – чисто механическая, она представляет из себя то, что в восточных единоборствах называют «внешней техникой».

Клюев же учился стрельбе, как, собственно, и другим способам обезвреживания противника, на основе спрессованного опыта столетий, потому его путь оказался более коротким и более успешным, чем у героев салунов, успевающих выхватить револьвер, выстрелить и снова его спрятать быстрее, чем кто-то сообразит, что же произошло на самом деле, как о том повествуют анекдоты.

Находясь метрах в пятидесяти от своего дома, Клюев чувствовал, нечто вроде удовлетворения, которое любой нормальный человек назвал бы извращенным – все в порядке, его поджидают, чтобы нанести ему максимально возможные увечья. Напротив подъезда висел на столбе фонарь, в круг которого как раз и входил Клюев. Входил шатко и валко, энергично шаркая подошвами, запрокидываясь назад и неожиданно наклоняясь вперед. То есть, очень похоже изображал состояние опьянения выше среднего. Если кто-то наблюдает за ним сейчас, а он просто кожей чувствовал – наблюдают, то сомнений у них не возникнет: «клиент» или – что гораздо более чревато последствиями – «объект» основательно надрался.

На скамеечке у подъезда никого нет. Что же, если... «Если» состоялось. Звук, не громче, чем от лопнувшего бумажного пакета, раздался сбоку, слева. Свист над головой слева и сверху – в десяти сантиметрах, в пятнадцати? – заставил Клюева рухнуть на асфальт. Падал он вроде бы тоже бездарно, как и должен падать человек, которого внезапно шарахнули по башке – обрезком водопроводной трубы, мешком с отрубями или пулей калибра девять миллиметров. Но до того, как коснуться асфальта правым боком, Клюев успел выхватить из-за пояса пистолет. Моментально, словно внезапно включившаяся дрель, он стал вращаться вокруг собственной оси, перекатился через спину, а потом оказался стоящим на левом колене. Выпустить три пули подряд в возникшую вдруг перед ним темную фигуру было делом техники – совершенной техники, безукоризненной техники. Человек качнулся, – что-то стукнулось о бетонную ступеньку. Клюев молнией метнулся, успел подобрать упавший предмет, кажется, раньше, чем тяжело рухнуло со ступенек на асфальт лишенное воли и рефлексов тело.

Этот выскочил навстречу из подъезда, второй стрелял из подвального окошка. Сколько их еще?

Длинным прыжком Клюев преодолел крыльцо и еще метра два пространства. Едва коснувшись ногами твердой почвы, резко замолотил ими, уходя вдоль стены – стрелку из подвала понадобится всего несколько секунд, чтобы появиться на крыльце и прицелиться. Оставалось еще два подъезда и отрезок от крайнего подъезда до угла. Стрелок наверняка выберется раньше... Выбрался! Дзынь-дзынь! – по облицовке стены перед ним. В него целились на уровне лопаток. Оттолкнувшись, Клюев прыгнул вправо, на газон перед домом. Собственно, то скорее огород был, нежели газон: жильцы решали продовольственную проблему. Разрыхленная почва не дала Клюеву укатиться слишком далеко. Это имело преимущества и недостатки по сравнению с ровной твердой поверхностью газона. Клюев воспользовался преимуществами – тем, что его тело не кувыркалось, как тело подстреленного на бегу зайца. Опять же, встав на одно колено, он поразил второго противника, чей силуэт ясно просматривался в освещенном пространстве да еще на фоне светлой стены.

А теперь прочь из круга! Клюев, словно в стоп-кадре, успел зафиксировать группу, возникшую у него на пути: мужчина, женщина, девочка лет шести. Все замерли, лица бледные – то ли в свете слабых фонарей, то ли от испуга – грохоту «макар» производит в избытке. Кажется, встреченные люди не из его дома. Впрочем, какое это имеет значение: по их сведениям фоторобот составят в пять минут. Рывок за угол соседнего дома, теперь оглянуться. Погони нет. Или затаились? Рывок вдоль неосвещенной стены и дальше, дальше...

... Прямо навстречу двум придуркам в черной форме, высоких шнурованных ботинках, с дубленками, с «уоки-токи». Они, похоже, никуда не торопились. А ведь не далее, как в квартале отсюда только что гремела стрельба. Шесть выстрелов. Ладно, жители уже к ночным выстрелам привыкли, реагируют однозначно: не высовываются. Но эти-то блюсти-подавители-усмирители?

Однако хорошенькая получается встреча! На ловца, как говорится... И ведь не изобразишь, что пробежкой для здоровья занимаешься: костюмчик спортивный отсутствует, зато «шпалер» в наличии.

Одна надежда, что не привяжутся эти двое... Куда там, мать их перемать – вон еще парочка бредет. Обязательно остановят, ошибку сделал, зря на шаг переходил. Эх, осел, надо было рысцой, рысцой, дескать, тороплюсь, мужики, в круглосуточный, «горячее» в самый разгар застолья закончилось. Одиннадцать вечера, народу нигде не видно, с этих кретинов станется еще и пальбу затеять – кобуры на поясе не пустые небось. Молодые, падлы, ветер в заднице. Речитативом-рэпом: «Стой, стрелять буду!!! Бух! Бух!»

До милиционеров оставалось шагов пять-шесть – до первой пары. Вторая позади примерно на таком же расстоянии. Клюев подтянул повыше рукав куртки, изображая полнейшее отвлечение собственного внимания на циферблат часов. Десять минут двенадцатого, детское время. «Сотрудниками милиции задержан Евгений К., охранник коммерческого предприятия «Фея». При нем обнаружено два пистолета Макарова с двумя неполными обоймами. Ведется следствие». Хорошенькая заметочка для «Вечерней газеты», то-то хмыкнут мирные граждане: вот, мол, одного пистолета мало уже с несколькими бегают, совсем распоясались бандиты, да и фирмы эти давно прикрыть к чертям собачьим...

Милиционеры замедлили движение. Точно, молодые, гибкие, узкие в бедрах, широкие в плечах. Таких хлебом не корми, дай удаль показать. Есть «объект», который «обработать» надо, так они и «обработают» враз, а разбираться – не их дело. А тут человек спешил-спешил куда-то, потом на часы посмотрел – оказывается, нет смысла уже торопиться, поезда-электрички ушли все, а на метро туда не доберешься. Мирный человек, законопослушный обыватель, но этим псам, на людей натасканным, все равно, мирный-немирный – фас, ату его! Уж если сейчас повернуть – сто процентов вероятности, что побегут следом, рефлекс преследования сработает. Вперед, быстро обмануть двух передних.

Передних-то пройти удалось. Но в то же время вроде бы и не удалось. Они сразу обернулись, а один из них сказал:

– Гражданин, стойте!

По тону полностью прогнозировались дальнейшие его действия, этот расшаркиваться не станет.

– А?.. – Клюев, уже подойдя вплотную к следующей паре,. полуобернулся, физиономию сострил донельзя удивленную, даже рот приоткрыл: Это вы мне, ребятки, безобидному, травоядному и затюканному интеллигенту Викентию Эдуардычу Какашкину?

И тут же резко довершил оборот, шарахнул пяткой одного из второй пары в плечо, поближе к ключице. Вроде бы и щадящий удар – в смысле выбора места нанесения, если бы в челюсть саданул, отключил бы парнишку на полчаса, да и красоту бы попортил – а отбросил ментика метра на два назад, опрокинул на спину.

Путь свободен, ваше величество! Клюев рванул в освободившееся пространство, но напарник упавшего проявил удивительную резвость – цок! цок! цок! следом, не отставая, но даже и приближаясь вроде бы. Ну нахал! А такое ты не пробовал? Выбросив далеко вперед левую ногу и стопоря ею собственное движение, Клюев максимально высоко поднял правое колено и, быстро оглянувшись через плечо, ударил правой ногой назад: классический уширо-гери по терминологии каратэ. Этого прыткий милиционер явно не ожидал. Он наткнулся грудью на вылетевшую навстречу ему ногу и отлетел в сторону, будучи не в состоянии даже втянуть в легкие очередную порцию воздуха.

Ох, еще не кончен бал, следующая пара топочет. Клюев пронесся под аркой, вынесся на улицу – там стрелять наверняка не станут.

Во, не было ни гроша, да вдруг алтын: троллейбус, бродяга, обленившийся донельзя за последнее время, заставляющий ждать его битый час – этот троллейбус стоял и ждал Клюева, подмигивая красными огнями и грозясь уйти в следующую секунду, если пассажир не проявит должной расторопности. Ох, какую он проявил расторопность! Двери, соединяющие в себе качества гильотины и тисков, разочарованно лязгнули створками, не успев поймать клюевскую пятку. Лязг и грохот! И – пошел, пошел, родимый, синий, последний!

Клюев прильнул к заднему стеклу: милиционеры выбежали из-под арки, оглядываясь по сторонам, один посмотрел вслед укатившему троллейбусу, но охотничьего азарта в его взгляде вроде бы не чувствовалось уже. То-то, ребятки, такая дичь вам не по зубам.

На следующей остановке он выпрыгнул, нашел телефон-автомат. Бирюков взял трубку сразу.

– Николаич, давно с тобой расстался, соскучился уже. Можно на минутку к тебе заскочить?

... – Дочь, она от первого брака Виктории, взрослая уже, двадцать лет ей. Учится сейчас.

Клюеву показалось странным последнее уточнение Бирюкова – насчет падчерицы. Но Бирюков, словно уловив мысль собеседника, объяснил:

– Кристина, то есть, падчерица моя, на мать похожа, совершенная копия. Не хотелось бы, чтобы и у нее такая же судьба была. Ведь родители Виктории тоже погибли в транспортной катастрофе: в автомобиле под поезд попали на железнодорожном переезде. На роду, что называется, написано, словно метка какая...

Клюев промолчал. Уж чего-чего, а так называемых насильственных смертей он насмотрелся. Он не знал, какие слова надо произнести сейчас, поэтому просто молчал.

Но паузу первым прервал Бирюков, заговорив о событиях дня минувшего:

– Да, повеселились мы вчера...

Они сидели на кухне в квартире Бирюкова, на столе перед ними стояла опорожненная наполовину бутылка водки, тарелки с незамысловатой снедью-закусью.

– Понимаешь, Николаич, – Клюев подавил в себе естественное желание взяться правой рукой за мочку левого уха. – Ты ведь не все знаешь еще из событий, случившихся двадцать второго апреля года девяносто четвертого. После того, как мы с тобой расстались, у меня встреча кое с кем произошла. Ребятки покруче тех кавказцев, это уж без дураков.

Он вынул из кармана пистолет с круглым утолщением на стволе.

– Вот, еще один трофей. Пистолет Макарова бесшумный, ПБ, стало быть. Калибр девять миллиметров, прицельная дальность двадцать пять метров. Профессионалы этими «игрушками» пользуются. Те двое точно профессионалами были...

– Были?

– Ну да, теперь их нет. Засаду они устроили у входа в мой подъезд. Счастлив мой Бог оказался, как говорят. Теперь у нас с тобой целый арсенал и все трофеи.

Клюев разложил на столе все три револьвера.

– Я говорю «у нас», потому что не знаю, насколько я тебя втянул... Не знаю, во что даже втянул. Сам до конца не разобрался. Но я бы начал с утра двадцать второго. Я тебе все должен рассказать. Состоялась у меня днем беседа с одним мудаком, чекистом, переквалифицировавшимся из борца с диссидентами в искоренителя террористов, с неким полковником Широковым...

– Крупный такой, широкоплечий, похожий на киногероев тридцатых годов – строителей социализма, былинных богатырей. На этаких образчиков торжества русского духа.

– Точно, – с удивлением сказал Клюев. – Типичный расейский богатырь Иван Говнов. А ты-то его откуда знаешь?

– Да уж оттуда, – ухмыльнулся Бирюков. – Десять лет назад он меня к себе приглашал. Наверное, уместнее было бы сказать «вызывал». Потому как состоялось в тот день мероприятие под названием «допрос-беседа». Позвонили мне утречком домой, назвали место, куда я должен явиться. Явился я – такая не особенно приметная дверь с тыла жилого дома, не поймешь, то ли ЖЭК, то ли еще какая контора.

Но дверь – я сейчас вот вспоминаю – с нормальным закрытым положением, с аккуратным звоночком. Вот за той дверью меня и ждал майор Широков.

– Десять лет назад, говоришь? – переспросил Клюев. – Ясно, «разгул андроповщины». Могу спорить, что тебе шили семидесятую статью, Николаич.

– Ее, родную. На что я больше годен, – грустно улыбнулся Бирюков. – Широков мне так сказал: «Вы, Валерий Николаевич, семидесятую статью УК РСФСР себе обеспечили.» Я, честно говоря, затосковал слегка. Если полную катушку раскручивать, то это семь лет заключения – лишения свободы, блин, по-официальному – да еще пять ссылки. Но майор Широков ограничился предупреждением. Этакая профилактическая беседа. Написал я под руководством товарища Широкова объяснительную, что, дескать, по недомыслию, по молодости всякие глупости о великой Стране Советов, с вражьих «радиоголосов» перепевал. Широков, надо отдать ему должное, хотя и мудак он, как ты абсолютно верно выразился, а все же очень ясно дал мне понять, кто именно из моих бывших сослуживцев накатал «телегу», кто особенно усердствовал при опросе, кто заявил со всей откровенностью: Бирюков-де является подлым наймитом империализма, на каждом шагу поносит родную Советскую власть, хвалит проклятый Запад и т. д. Но, как подчеркнул товарищ Широков, ни один из бывших моих сотрудников не сказал и слова в мою защиту.

– Чего же ты хочешь, Николаич, такое было единение в народе. В массах, выражаясь языком аппаратчиков. Остается только удивляться тому, что при таком единении Юнион нерушимый распался-расползся, словно куча оттаявшего дерьма. А то, что у нас общий знакомый в «конторе» отыскался – это не чудо, не совпадение, а закон. Все и вся органами было прошито-охвачено. Ладно, давай-ка прервемся на секунду для дозаправки.

Он плеснул в тонкостенные высокие стаканы, они с Бирюковым чокнулись, выпили.

– Почему не интересуешься, Николаич, по какому поводу меня Широков вызывал?

– Ну, насколько я понимаю, «контора» осталась практически такой же, как и была. Ты к «конторе» имел самое прямое отношение. Широков о чем-то спрашивал тебя, как специалиста.

– Хм... Прав ты, конечно, формально, Николаич, но не совсем прав по контексту, как выражаются особо интеллектуальные особи. Я же тебе говорил, что с такими, как Широков, всегда имел мало общего. Я был специалистом по Средней Азии и Кавказу. Стычки на национальной почве, на той же почве диверсии, захваты заложников, угоны самолетов, бунты в тюрьмах. Тюрьма в Челябинске, а взбунтовавшийся контингент – чеченцы. Я в момент там. Так что на шкуре засечек у меня превеликое множество. А Широков спрашивал меня о том, не знаю ли я случаем, кто убил Петракова...

– Главу торгового дома?

– Вот-вот. Понимаешь, какая петрушка получается: убили Петракова восемнадцатого апреля, аккурат с того места, где мы были за два дня до того. Убили весьма хитрым способом: из боевого арбалета. Специалист поработал...

– Женя, – перебил его Бирюков, – ты извини, но коль уж разговор у нас пошел вполне конфиденциальный, я тебе один вопрос задать хочу: группу, с которой мы тренировались, ты всю знаешь? То есть, достаточно полными сведениями о каждом располагаешь?

Клюев внимательно взглянул на него.

– Николаич, а ведь ты сейчас нетривиальный вопрос задал, честное слово. Нетривиальный потому, что задан в связи с последними событиями. Есть в тебе задатки... ну, детектива, скажем так. Отвечаю подробно. Близко я знаком только с Костей Ненашевым, который нас на «Мерседесе» несколько раз возил.

– Да, Костю-то я запомнил, – кивнул Бирюков.

– Вот. Я выразился «близко знаком», но это не совсем точно отражает существо наших взаимоотношений. Мы с ним служили в одной части. Это несколько сильнее понятия близкого знакомства...

– ... Боевое братство, подсказал Бирюков.

Клюев поморщился.

– Знаешь, не очень нравится мне это выражение. Раньше, возможно, в него вкладывался другой смысл. Когда – раньше? Ну, когда войны были справедливыми, когда снег горел, а соломой тушили. Позавчера один боевой брат задницу другого в бою прикрыл, а завтра глотку ему перережет, не поделив по пьянке бабу или еще какой специфический товар. Всякое бывает... Так вот, Костю Ненашева я хорошо знаю, знаю, на что он способен, знаю, что ему можно доверять. Костя меня здесь и отыскал. «Вычислил». Остальные ребята – его знакомые. Трое из военной разведки, двое – десантники. Дел общих у нас никаких не было, каждый сам по себе. Одинокий волк – если употреблять избитое книжное определение, один на льдине – если «ботать по фене». Развивая твою версию, Николаич, мы должны будем связаться с Костей Ненашевым... Я тебе за сегодня – да и за вчера, «сегодня» всего полчаса прошло – надоел, спать не даю. Давай-ка, подчинимся сакраментальному лозунгу: «Утро вечера мудренее».

Клюев лежал на небольшом, но вполне удобном диванчике, где ему постелил хозяин, и никак не мог заснуть, сколько ни приказывал себе.

Итак, прикинем, расклад. Кавказцы «наезжают» на Влада, они вооружены достаточно примитивными «пушками» со спиленными номерами – типично бандитские атрибуты. Зато их прикрывает подразделение каких-то типов в форме, вооруженных, насколько я в окно успел разглядеть АКСами. Допустим, что они – настоящие, не маскарадные. О чем это говорит? Пусть только о совпадении. Может, проезжали мимо, да выстрелы услышали, пальба-то была. Теперь о шустрых ребятах, поджидавших меня у подъезда – бесшумные пистолеты далеко не всякий бандит использует. Хотя, если, конечно, вспомнить, что сейчас свободных, бесхозных «стволов» великое множество гуляет, не исключено, что в засаде меня поджидали тоже «любители». Последнее предположение согласуется с тем, что профессионалы из «конторы» давно вычислили бы мое «логово», мою «нелегальную хату». А если взять версию Николаича. Хм... Хороший он вопрос задал, гуд квэсчен, как выражаются политики, услышав заранее подготовленный вопрос, на который уже готов и ответ. Кто-то из группы этого Петракова «завалил», не помню уже, чья идея была до того «нувориш-тауна» прогуляться – для рекогносцировки. Потом меня убирают, а «конторе» каким-нибудь образом подбрасывают версию, что Петракова убил специалист по таким делам Клюев. Нет, слишком уж это не стыкуется со всем остальным. Какие еще версии могут быть? Надо что-то придумать и побыстрее. Партизанской войне в условиях большого города, я, конечно, обучен, такую герилью мы проходили, но я обычно с другой стороны в подобные игры играл, в другой команде был, среди догоняющих, а теперь убегать приходится. Зато мне нетрудно поставить себя на место этих самых догоняющих. «Как вам удалось так быстро отыскать сбежавшего тигра? – А я просто представил себе, что я тигр, и сразу понял, куда он мог пойти». Н-да, пока все несколько иначе – они очень верно рассчитали, куда я пойду. И устроили там засаду. Может, все-таки заснуть, утро вечера мудренее. Вот-вот, недаром всех приговоренных к смерти на рассвете казнят. Нет, тут все дело во Владе, от него, как от печки плясать надо. Влада я довольно хорошо знаю. Нельзя, конечно, сказать, что был другом детства. Влад на три года старше меня. И порядка на два пооборотистее. Уже учась в десятом классе, Влад вовсю торговал. Хорошо торговал, классно. Джинсы – настоящие «Рэнглеры», «Ливайсы», не какая-нибудь лабуда вроде «Милтонов», «Ависов» или итальянской, а тем паче мальтийской «перепечатки». По тем временам – в первой половине, семидесятых – достать такую «фирму» было делом суперпрестижным. А пластинки какие Влад продавал – «Пинк Флойд», «Сузи Кватро», «Уриа Хипп», «Дип Пепл». Все из первых рук, все мэйд ин заграница. Не ввозило тогда государство подобных товаров, разве что в очень ограниченных объемах, для ограниченного контингента. Но у Влада все было. Ладно, если бы у него папаша-мамаша по заграницам мотались да были «упакованы» бесполосными сертификатами ВПТ по самые некуда. Почти что обычные папа и мама у Влада, простые советские торгаши. Разумеется, с родителями Клюева не сравнить, но все же – обычные. Не секретари обкома, не собкоры «Правды», не министры, не председатели областного общества дружбы народов. Не они Влада шмотками, пластинками, «Плейбоями» и «Пентхаузами» (сплошнейшее разложение юношества, криминал!) снабжали. Влад сам «крутился». И вот, закончив десять классов, продав «каналы», по которым к нему поступали тряпки, магнитофоны, журналы и прочий дефицит, Влад двинул в столицу, в белокаменную. Ему бы здесь в местный торговый поступить, диплом-то ввиду специфической его твердости, даже в задницу не засунешь, хотя на месте любого лопоухого советского охламона это только и оставалось делать. Но Влад не был обыкновенным, потому и поступки его обыкновенным, среднестатистическим членам тоталитарного общества казались нелогичными, странными. Ну ладно, укатил за тридевять земель, так поступай там в Плехановский народнохозяйственный, где Руслан Имранович, как известно, кафедрой заведовал-распоряжался. Там не раздолбан, не будущие нищие инженеры учились, а ребятки «крученные», готовые подвиг Имраныча повторить и член-корами стать или командовать Елисеевским магазином. Нет, Влад поступил в МГИМО. Вон как высоко метил! Это все юмор для идиотов, что там какой-то процент мест для представителей широких масс оставляют – хотя ограниченный процент. Нет, международные отношения – то не хухры-мухры, этим белая кость должна заниматься. А как уж Влад туда попал – наверняка известно очень немногим. А учился он, насколько я знал, на журналиста. Естественно, Влад готовил себя к карьере журналиста-международника. Нельзя же, в конце концов, брать на веру ублюдочный фильм «Журналист», где выпускник МГИМО едет в командировку в город Засранск Вонюченской области, чтобы там «бытовуху» какую-то разбирать, в дерьме копаться Да, наверняка стал бы Влад репортером из разных Эквадоров-Алжнров-Сингапуров, а то покруче устроился бы: «Наш собственный корреспондент Владислав Рогунов передает из Канады (Великобритании, Бельгии-Нидерландов-Люксембурга)» – и крупным планом появляется физиономия Влада на телеэкране, Симпатичная представительная физиономия, не какое-нибудь «братское чувырло», не крючковато-кудрявое нечто, заставляющее сразу вспомнить о существований пятой графы в разного рода анкетах. То-то анекдот о Зорине и Киссинджере тогда ходил: Киссинджер, дескать, у Зорина спрашивает: «Ты по национальности кто?» – «Русский.» «Ага, а я – американский». Что там говорить, всем Влад вышел – и внешностью, и умом: при всей своей занятости шмотками-пластинками смог-таки школу с серебряной медалью закончить, да и английский знал в объеме, намного большем, чем для школы требовалось. А если не репортажи передавать из европейских или заокеанских столиц, то иными значительными делами мог бы Влад заниматься, как сокурсник его, простой (с виду, разумеется, только простой) парнишка, выходец из соседней Калмыкии Кирсан Илюмжинов, насколько мне известно, очень большой контактностью славился: с членами Политбюро шашлычок кушал запросто, а к этим самым членам его, Кирсанчика, профессора по несколько месяцев на прием пробиться не могли. С этим надо было родиться – со способностями к контактам. Меня самого психологи учили, хорошо учили, да только одно дело – теорию знать, чтобы, не тратя времени попусту, переходить к игре на струнах человеческой натуры, а другое – все это делать по наитию, интуитивно. Стихи хорошие, говорят, нельзя научить писать. Я стихов мало читал, за исключением классической дальневосточной поэзии, но понимаю, что талант вообще нужен для занятий любыми видами деятельности. Этот мальчишка-калмык миллиардами ворочал, топочный мазут за кордон продавал, с сильными мира того, цивилизованного, запросто договаривался, да и с сильными мира сего, с мафией нашей на короткой ноге был. И Влад наверняка мог тех же высот достичь, до такого масштаба вырасти. Но... Тут уж, как говорится, планида. Не получилось у Влада МГИМО закончить, с четвертого курса турнули. Разное приходилось слышать о причине отчисления. То ли он на дочери какого-то «шишкаря» из ЦК очень уж захотел жениться – нет спать-трахаться – это всегда пожалуйста, не все же им, дочерям «шишкарей» особями мужского пола из своего круга перебиваться, – но женитьба совсем особая статья. Наследницы генсеков имели, конечно, постельное общение с разными валютчиками-циркачами, как дочь Ильича Второго. Но в мужья-то она его не взяла. А Влад будто бы настаивал на законном браке, до скандала настаивал. Чушь наверняка. Не тот человек Влад, чтобы на рожон переть, он всегда в обход норовил. А вот вторая версия о причине отчисления кажется более правдоподобной – Влад «погорел» на валютных махинациях. Не то чтобы он полностью сам виноват оказался, «подставили», мол. Подельники Влада вроде бы и сроки получили, а он свидетелем проходил. На Влада это похоже – быть свидетелем в деле, за которое другой «вышак» схлопотал бы. Я тогда в военном училище был, на втором курсе, у меня мозги в ином направлении крутились, с Николаичем тогда впервые встретился. Вот, а Влад Рогунов тогда без труда, без барабанов в родные края вернулся, в места зарождения казачьей вольницы. Тогда как раз Афган грянул, в конце семьдесят девятого. Запросто могли простого советского парнишку, отчисленного из вуза за «аморалку», загрести в несокрушимую и легендарную, в боях познавшую радость побед, а там и в составе ограниченного контингента заслать в жаркие края. Но Влад опять-таки не был бы Владом, если бы его такая участь постигла. Он восстановился на третий курс журфака в нашем университете, тихо и скромно его закончил, а потом вообще крутой вираж завернул – в лидеры союза молодежи попал. Коммунистического союза, естественно. Вот на этот поворот в карьере Влада следовало бы обратить внимание: из комсомола-то его наверняка турнули, когда отчисляли из вуза, а тут он вдруг к уму-чести-совести причастился, в партию вступил. Не иначе как с «конторой глубокого бурения» связался молодой, обаятельный и неглупый Влад Рогунов. А тогда Влад точно угадал грядущие перемены: из этих самых центров научно-технического творчества молодежи такие «бабки» качались, что «теневикам» и не снилось. Оказавшийся: как всегда, «на струе», Влад уже тогда имел пару иномарок, три квартиры, насколько мне известно, за кордон чуть ли не каждую неделю катался. А потом уже магазин и бар завел. В магазине и баре – всe настоящее, все «хай кволити», все без дураков, от «Честерфилда» до «Джонни Уокера», он вместо бразильского и колумбийского кофе «мокко» из Эфиопии вечно голодающей, клиентам вместе с шелухой не подсовывал. Клиенты разные у Влада: и путаны, и «крутые» и даже блатные «авторитеты». Лишь бы валюта имелась. К слову сказать, в баре, например, те же «авторитеты» довольно прилично себя вели – с учетом местных нравов и понятий о приличии, конечно. И Бобу Влад «отстегивал» просто потому, что так принято. Кто-то все равно «доил» бы его: или охранное бюро под названием «Гриф-стервятник», или «контора» какая-нибудь, вне зависимости от министерства подчинения. Не ФБР же ему, в самом деле, из-за океана выписывать и тут создавать прецедент экстерриториальности для бара и магазина. Все СП, в конце концов, так или иначе кормят отечественных урок – вне зависимости от «масти» последних или вида государственного подчинения.