Текст книги "Серый кардинал"

Больной опустился гусь

На поле холодной ночью.

Сон одинокий в пути.

Басё

1

Март подходил к концу. Весна в этом южном российском городке, как бывало в большинстве случаев, наступила рано, убрав снег и высушив разбитые, истрескавшиеся тротуары, обнажив еще больше кучи старого мусора в двориках и убогих сквериках, явив в еще большей неприглядности шелушащиеся стены домов. Рассеянно обминая припаркованные прямо на тротуаре автомобили – от скромного ветерана «Москвича» до нового, уверенно сияющего лаком и хромом БМВ – брел мужчина, одетый в довольно поношенную джинсовую куртку и такие же джинсы, обутый в стоптанные ботинки. Светло-серый «Ауди», плавно, но все же на достаточно большой скорости выкативший из-за угла дома, откуда-то из узкого переулка, мог бы задеть рассеянного пешехода, если бы тот не отпрыгнул в сторону неожиданно резко и проворно. Но и водитель «Ауди», похоже, вовсе не собирался совершить наезд – автомобиль, негромко скрипнув тормозами и едва заметно качнувшись вниз-вверх, замер в полуметре от того места, где только что был мужчина в джинсовой куртке.

– Что, испугался?

Вопрос, естественно, задал водитель «Ауди», крупный парень с широким лицом, с аккуратной – десять минут, как от парикмахера вышел – стрижкой, в дорогом голубоватом свитере, облегавшем широкие плечи.

Мужчина скользнул безразличным взглядом по свитеру, по мясистой широкопалой руке, расслабленно лежащей на руле, по безукоризненному пробору в блестящих темных волосах и произнес глуховатым, бесцветным голосом:

– Я животных сроду не пугался.

Возможно, если бы водитель один был, инцидент оказался бы исчерпанным этой репликой или еще двумя-тремя последующими. Но рядом с ним сидел еще один парень, примерно его возраста, а на заднем сиденье размещался мужчина постарше, чье лицо смутно виднелось за тонированным стеклом. Поэтому водитель неторопливо открыл дверцу, так же неторопливо поставил на грязный тротуар ногу, обутую в полуботинок из мягкой черной кожи с золотистым фирменным тиснением, потом вынес наружу другую ногу и выпрямился, оказавшись на полголовы выше мужчины в куртке.

– Не понял. Ты кого не боишься? – почти вежливо спросил он.

Мужчина повернул к нему худое остроскулое лицо, стрельнул взглядом зеленоватых глаз из-под густых рыжеватых бровей и ответил с расстановкой:

– Животных не боюсь. И вообще всякого дерьма собачьего.

Потом он повернулся, собираясь обойти автомобиль спереди. Но тяжелая рука резко опустилась на его плечо, цепко, сноровисто, привычно захватывая ткань куртки, с силой потянула назад. Мужчина вроде бы не стал сопротивляться, послушно переместился в ту сторону, куда его тащили, но по пути словно невзначай саданул водителя «Ауди» коленом в пах. В следующее мгновенье он быстро сделал шаг назад и, удерживая на своем плече схватившую его руку, ударил парня ногой. Удар получился молниеносным, мощным, он пришелся в низ груди противника, отчего тот сильно дернулся и сразу же тяжело рухнул рядом с автомобилем.

Секундой позже распахнулась дверца с противоположной стороны автомобиля, это выскочил товарищ упавшего. Он мгновенно сократил расстояние до мужчины, огибая капот по самой короткой дуге, и сразу, не останавливаясь, «выстрелил» в обидчика своего партнера пяткой правой ноги, метя в подбородок. Нога выпрямилась очень быстро, с совершенством и точностью механизма. Если бы удар достиг цели, мужчина в джинсовой куртке наверняка бы отправился в нокаут – в лучшем для него случае. Но он гибко качнулся в сторону, ловя бьющую ногу, затем сам ударил ногой, точно попав в пах раскорячившегося агрессора. Последовавший чуть позже удар рукой в челюсть снизу, нанесенный как-то небрежно, даже лениво, довершил комбинацию.

– Браво! – послышался возглас откуда-то со стороны.

Мужчина в джинсовой куртке оглянулся.

Человек в камуфляжном бушлате, таких же пятнистых брюках и высоких шнурованных ботинках, словно бы отклеившийся от стены невзрачного строения, медленно поднял ладони на уровень груди и изобразил аплодисменты. Узкое смуглое лицо с чуть выдающимися скулами, серые насмешливые глаза с опущенными уголками век, аккуратно подстриженные черные усы.

– Круто ты с ними поступил. Ладно, ребята, все о'кей, – это уже относилось к поверженным, которые успели прийти в себя, хотя и не настолько, чтобы представлять реальную угрозу для их обидчика. – За «пушки» только не вздумайте хвататься – в этом случае последствия похуже могут быть, – тон камуфляжного был ровен, словно повторял скучную лекцию, но все же что-то в его облике заставило «ребят» послушно вернуться в «Ауди».

Мужчина в джинсовой куртке проводил ретировавшихся мрачным взглядом и повернулся, собираясь продолжить свой путь.

– Послушай, мужик, а ведь тебя Валерием Николаевичем зовут, я угадал?

Вопрос камуфляжного удержал его на месте.

– Считай, что угадал, – теперь мужчина внимательно изучал смуглое лицо, усы.

– Вот, – продолжил черноусый, неспешно приближаясь.– Я тебя помню, а ты меня вряд ли. Лет пятнадцать с тех пор прошло. Меня к тебе в зал приводили, в доджо. Школа Бирюкова – самая знаменитая из всех оппозиционных школ.

– Нет, не помню, – как-то неожиданно виновато признался тот, которого звали Валерием Николаевичем.

– Ну, не удивительно. Народу у тебя много перед глазами мелькало. А я в ту пору ничего выдающегося из себя не представлял. Слушай, Николаич, а ты не очень спешишь? Обидно получается – встреча через столько лет да еще при таких обстоятельствах и вдруг такой мимолетной окажется. Для меня, во всяком случае, обидно. Я тут совсем рядом живу. Один живу... Сейчас, по крайней мере.

– Хм... – Мужчина криво улыбнулся. – Вообще-то сейчас не очень принято ходить в гости, а уж тем более приглашать.

– Это нас с тобой не касается. У нас консервативное мышление, будем так считать.

И они пошли по улице – черноусый, в камуфляже чуть впереди, а Бирюков за ним.

Бирюков подумал, что еще года два-три назад он наверняка поинтересовался бы, откуда у его старого знакомого, точнее, старого полузнакомого такая новенькая, с иголочки форма. Еще бы его несколько обидело обращение на «ты» – в начале этого месяца он перешел рубеж сорока лет и мог уже считать себя пожилым человеком. Но именно последние несколько лет как-то ослабили в нем остроту восприятия, если не интерес ко всему окружающему вообще.

Минут через пять черноусый сказал:

– Вот мы уже у цели.

Они вошли в довольно ухоженный подъезд относительно новой многоэтажки.

У себя в квартире новый знакомый или старый полузнакомый Бирюкова сначала заботливо разоблачил гостя, потом сам сбросил бушлат, оставшись в зеленоватом свитере, похожем на форменный, как показалось Бирюкову – где-то он такие видел, то ли на натовских офицерах, то ли на ооновских в телепрограмме.

– Меня приводил к тебе Маленькая Тучка, – напомнил черноусый. – Я на каникулах был в то время.

– Ага, теперь, кажется, припоминаю. Ты курсантом тогда был. И звать тебя... Евгением?

– Точно. Исключительная память.

– Нет, скорее ассоциативная. Мнемотехника, – словно нехотя произнес Бирюков, не очень торопясь принять приглашение хозяина присаживаться.

Он мельком и – как сам полагал – незаметно для черноусого оглядывал квартиру. Обстановка достаточно богатая и достаточно безалаберная. Хотя, впрочем, система какая-то, если уж не совсем порядок, чувствовалась. Аккуратность присутствовала. Видеомагнитофон, телевизор «Сони». Молодые сейчас явно побогаче, чем он в свое время был, но зависти у Бирюкова в данном случае не было – словно он был в жилище иностранца.

– Эй, Николаич! Давай-ка за встречу. Совсем по маленькой, – Евгений уже протягивал ему изящную хрустальную рюмку. – Нет, это настоящий «черри-бренди», без дураков, – он перехватил взгляд Бирюкова, брошенный на бутылку. – Не «мэйд ин юэроп» из стран бывшего соцлагеря.

Бирюков пригубил темную ароматную влагу и убедился, что хозяин говорит правду.

– Постарел ты, Валерий Николаевич, поседел, хотя форма – дай Бог каждому, кто моложе тебя лет на двадцать.

– Какая уж там форма, – равнодушно сказал Бирюков. – Кому это теперь нужно?..

– А ты вообще-то чем-нибудь интересным сейчас занимаешься, Николаич? – во взгляде и тоне Евгения чувствовалась какая-то заинтересованная благожелательность, но все разно Бирюков ответил холодно:

– Ничем, почитай... интересным.

– Почти по классику: «Семьдесят годов на свете живу, и, слава Богу, ничего интересного в жизни не было, барин». А у нас тут зальчик есть, небольшой уютный. Загляни, если захочешь, если время свободное объявится.

Бирюков подумал, что уж чего-чего, а времени свободного у него сейчас хватает. Свободен, свободен, почти от всего свободен. «Зальчик» – звучит, как полузабытый мотив. Все это было настолько давно, связано со столь нездешними впечатлениями, что напоминает не реальные события, а страницы книги, когда-то прочитанной, страницы полузабытые, почти стершиеся в памяти.

– Ладно, может быть, и загляну... в зальчик, – опять же без особых эмоций в голосе произнес Бирюков и тут же поспешил сам задать вопрос, не потому поспешил, что интересно ему это было, а чтобы избежать расспросов Евгения. – А ты что же – служишь?

– Наслужился, – хозяин как-то уж быстро извлек из ящика стола зеленые «корочки».

«Клюев Евгении Петрович. Капитан запаса. Комитет государственной безопасности СССР».

– Вона... – протянул Бирюков. – Ты, оказывается, мужчина с прошлым. Годов тебе всего тридцать три... Да, и уже вроде как пенсионер.

– Вроде, – сдержанно улыбнулся отставник Клюев. – Как Союз распался, так делать там стало нечего. Бардак начался.

– Да, бардак, – думая о чем-то своем, кивнул Бирюков.

– Угу... Значит, и ты с этим согласен?

– С чем согласен? – Бирюков словно встрепенулся даже.

– Ах, с неумеренно растущей энтропией, с растущим количеством беспорядка. Тут уж ничего не поделаешь – законы Вселенной. Это тоже можно назвать бардаком. А за власть Советов и за красных меня не надо агитировать, Женя. Я никогда их не любил и не полюблю ни при каких условиях, ты уж извини.

– А чего извинять, Николаич, – широко улыбнулся Клюев. – Я же не в политическом сыске служил, наше дело было пахота и риск.

– Вон как? Значит, ты оперативником был?

– Всего хватало...

«Ох, уж эти мне финты да выверты чекистские», – раздраженно подумал Бирюков, а вслух спросил:

– И Афгана, небось, довелось попробовать?

– Не довелось. Но крутого и горячего и без Афгана хватало.

– А сейчас его на долю каждого хватает, крутого и горячего. В избытке даже.

– А ты ведь не любишь их, «новых русских», а, Николаич?

– Не за что их любить, – ответил Бирюков, чуть помедлив. – Впрочем, я, наверное, многого уже не могу понять. Или, точнее, оценить, что называется, адекватно. Брюзжать из-за того, что тебе не нравится именно такое, а не иное устройство мира, изводиться из-за того, что дважды два – четыре а не пять с половиной – удел неврастеников. Но все-таки я многого не могу принять... Еще лет пять назад четко можно было определить, кто есть кто, а теперь правила игры так изменились. Вот, например, взять того типа, что тебя приводил тогда, Маленькую Тучку. Мне кажется, что он отменным мерзавцем был и останется при любых обстоятельствах и во все времена, а он сейчас, говорят, на высокой должности в коммерческом банке.

– Да, я слыхал, – заместитель управляющего, – кивнул Клюев. – Ладно, Николаич, нам так не жить, как выражаются. Слушай, а вот тот, второй, которого ты с полчаса назад «отрубил» – что ногами махал, вроде бы достаточно «продвинутый» кикбоксер. Он даже на каком-то чемпионате призером был. А ты говоришь: форма не очень.

– Ты-то откуда знаешь, что он кикбоксер?

– Наверное, случайно, – подмигнул Клюев. – Много случайностей в нашей жизни присутствует. Тебя вот я совершенно случайно встретил.

Бирюкову что-то не понравилось в его ответе, показалось ему, что Клюев в чем-то солгал: то ли в том, что ему знаком кикбоксер, то ли в том, что он совершенно случайно оказался поблизости от места происшествия.

Впрочем, если Клюев говорил правду, это его устраивало еще меньше – случайности для него, Бирюкова, были зачастую роковыми, особенно в последнее время.

– Ну, а тот амбал толстый – про него ты тоже что-нибудь знаешь? – спросил он Клюева.

– Откуда? Много сейчас развелось разных охранников и телохранителей. Поди разберись – охраняют они своего хозяина или «доят» его, получая доходы больше его. А кикбоксера мне физиономия знакома.

– Ага, понятно, – кивнул Бирюков. – Спасибо, Женя, за гостеприимство, но мне пора, – он взглянул на часы.

– Телефонами не хочешь со мной обменяться, Николаич? Может, захочешь все же проветриться...

– Что же, это с превеликим нашим удовольствием.

Он позвонил Клюеву очень скоро, через два дня, в душе поиронизировав над собой относительно гнилой романтики.

Клюев, как ни странно, оказался дома, несмотря на то, что было около двух пополудни.

– Очень ты кстати позвонил, – сказал Клюев. – Если у тебя есть время и настроение, то жду тебя в семнадцать ноль-ноль...

Он назвал место. Бирюков решил, что время и настроение у него присутствуют. Взял на кухне небольшую табуретку и, поставив ее перед шкафом в прихожей, вытащил из верхнего ящика все свои «доспехи». Кимоно? Нет, пожалуй. Что-то подсказывало ему – в кимоно он будет выглядеть неуместно, чужеродно, как, например, выглядит сейчас пожилой человек, облачившийся в костюм по моде своей молодости. А вот спортивный костюмчик, хоть и заношенный до ветхости, да старые кроссовки будут выглядеть вполне нейтрально – мода на все времена.

На условленном месте Бирюков появился за пять-семь минут до назначенного времени и решил прогуляться. Он отошел от перекрестка на несколько десятков метров, когда вдруг рядом с ним затормозил черный «Мерседес». Бирюков быстро начал перебирать в уме варианты последствий – вторая иномарка за несколько дней, но задняя дверца распахнулась, оттуда высунулся Клюев и позвал:

– Прыгай, Николаич.

Бирюков, даже не успев удивиться, последовал приглашению.

Сегодня на Клюеве была штормовка – тоже какого-то специфического образца, как определил про себя Бирюков. А молодой человек за рулем «Мерседеса», против бирюковского ожидания, оказался одетым не в кожаную куртку, не в гладкий «Адидас» или «Пуму» плюс высокие кроссовки, а в нечто очень неприметное и неброское.

Ехать пришлось совсем недолго, но чтобы самостоятельно найти вход в спортзал, Бирюкову пришлось бы изрядно потрудиться.

– Да, места здесь тихие, – словно в унисон размышлениям Бирюкова подтвердил Клюев.

Бирюков покачал головой. Это всего вторая их встреча, а он уже в который раз замечает, что Клюев вроде бы специально прослеживает ход его мыслей. Конечно, сделать это несложно – например, хотя бы сейчас, когда любой начнет делать предположения относительно того, как может использоваться здание этого ДК, расположенное в тихом месте, хотя и недалеко от центра, и почему его, это здание, не отремонтировала, не подмарафетила, не приспособила под свои нужды какая-нибудь коммерческая структура, как их теперь называют.

В полутемном зале на втором этаже, где Бирюков оказался восьмым – считая водителя и Клюева – он убедился в правильности выбора своей экипировки. Да, в кимоно он выглядел бы кричаще бестактно. Что-то у них тут свое, несколько специфическое, хотя его, Бирюкова вообще-то трудно чем-то удивить. «Ниндзя они, что ли?» – подумал он, рассматривая снаряды, которыми был оборудован зал. Кто-то хорошо потрудился. Для чего, к примеру, нужно вот это кольцо, подвешенное на трех веревках почти под потолком? Канатов, шестов, веревочных лестниц не меньше десятка.

После первых десяти минут тренировки Бирюков ощутил то же чувство, что и лет двадцать назад, когда его, впервые попавшего в борцовский зал, всласть волтузили более опытные, более сильные, более выносливые. Чувство можно было выразить одной фразой: когда все это закончится? Или: как надолго меня хватит? Бирюков сразу вспомнил, что ему уже сорок лет, что в последние три года он, если быть честным, почти не уделял внимания своей физической форме, что спиртным он за последнее время тоже злоупотреблял.

Тренировка, что и говорить, была своеобразной. Предположение Бирюкова о том, что эти парни занимаются ниндзюцу, почти оправдывалось. Бесчисленные влезания по канатам и шестам – с помощью ног, без помощи ног, цепляясь руками за шест, а ногами упираясь в гладкий деревянный щит, прикрепленный к стене. Пролезание под длинным рядом низких барьеров, касаясь пола только кончиками пальцев рук и ног. Перебегание из одного конца зала в другой по качающимся веревочным трапам, подвешенным, разумеется, под самым потолком. И апофеоз – прыжки с деревянного шеста через то самое веревочное кольцо, о предназначении которого размышлял раньше Бирюков. С приземлением на голый деревянный пол. Высота метра четыре, никак не меньше. Это все равно, что перемахнуть через перила второго этажа и приземлиться на асфальт. Бирюков очень старался не вывихнуть конечности, не свернуть шею. Это ему удалось. И уже через десять минут, облившись липким потом от макушки до щиколоток, испытав даже приступ тошноты от непосильного напряжения, он почувствовал, что его тело начинает работать как отлаженный, не знающий усталости агрегат. Дыхание его стало ровным, предметы, доселе словно бы качавшиеся в голубоватом тумане, обрели устойчивость и четкость, ноги перестали дрожать, руки не казались чужими. И еще быстрее возвращалась радостная уверенность в себе: «Ерунда! Ведь они уже не один десяток раз бегали по этим качающимся лестницам, влезали на эти шесты, а я быстрее, чем за полчаса, наловчился не хуже их. То ли еще будет, ребятки!»

Ритм тренировки задавал тот самый парень, что привез их с Клюевым на «Мерседесе». Он просто бежал, влезал, прыгал первым, не подавая никаких команд, не подгоняя никого, не корректируя, не отпуская замечаний. Эта часть занятий длилась не меньше сорока минут, и под конец Бирюков опять приуныл, но тут ведущий прекратил метания от шестов к барьерам, а от барьеров к лестницам, и все не спеша перешли в угол зала.

– Ну, Николаич, теперь твоя очередь, – это были первые слова, произнесенные Клюевым с тех пор, как он переступил порог зала. До Бирюкова вдруг дошло, что это вообще первые слова, произнесенные кем-либо за время занятий. Никто не выругался ни разу, не отпустил никакой шуточки, не поторопил окриком бегущего впереди. Они не обменивались даже жестами, как глухонемые или люди, голоса которых не могут быть услышаны из-за сильного шума.

Бирюков понял, что от него сейчас требуется. Он должен будет вести свою часть тренировки. Конечно, эти ребята знают и умеют многое. Бирюков разбежался и сделал фляк, все без труда повторили. Тогда он, рискуя свернуть себе шею, крутанул прямо с пола, с места, заднее сальто. Его мышцы вспомнили работу, проделываемую когда-то сотни раз, не подвели, он удачно приземлился, только чуть не докрутив и коснувшись кончиками пальцев рук пола для подстраховки. И они, за исключением двоих, повторили. Это уже даже немного разозлило Бирюкова.

Потом он демонстрировал удары, броски, роняя их на жесткий пол – матов нигде не было видно, какая-либо подстраховка, какое-либо облегчение не входили в правила их жестких, предельно серьезных игр. Они и захваты делали по-настоящему, жестко, цепко, и удары наносили в полную силу, почти не сдерживая себя. Бирюков чувствовал, что им еще недостает того полного, совершенного автоматизма, который наработался у него за долгие годы тренировок, но он чувствовал и другое – как быстро они схватывают, запоминают, как гибки, чувствительны, неутомимы их мышцы. Да, таких учеников у него сроду не было. Да что там учеников – он не мог быть уверенным в исходе поединка, случись ему сразиться с любым из них по-настоящему, так, чтобы поединок этот решал, кому выжить, кому уцелеть, а кому погибнуть: бесконечная решимость исходила от этих людей, несокрушимая уверенность. Где-то и когда-то они уже проверили себя – не на спортивных, разумеется, соревнованиях.

После занятий – а занимались они, как выяснилось, три с половиной часа – Бирюков мылся со всеми в душевой, чувствуя, как ноют и саднят ушибы и ссадины, но одновременно ощущая предельный душевный комфорт по той причине, что опять-таки все молчали. Он вдруг отчетливо вспомнил, как болтали, захлебываясь от щенячьего восторга, все его прежние ученики, как донимали они его глупыми и назойливыми вопросами: вот я уже столько занимаюсь, а у меня этот удар почему-то не получается, а у меня вот тут раньше болело, а теперь не болит, а что будет, если Ояма подерется с Мохаммедом Али. А этим говорить было, очевидно не о чем, они или знали все обо всем, включая и друг друга, либо не хотели тратить энергию и время на бесконечные глупые выяснения того и сего. Нет, компания эта Бирюкова определенно устраивала, хотя зверюги, конечно, с ними в спарринге зевать нельзя – живо что-нибудь сломают.

Потом молчаливый молодой человек подвез его поближе к дому, и Клюев только бросил на прощанье: «Я тебе позвоню завтра, Николаич».

Клюев позвонил на следующий день и пригласил Бирюкова, как он выразился «на прогулку» в субботу, то есть, еще через день.

«Прогулка» заняла около трех часов, причем преодолели они (теперь в группе было пятеро) за это время никак не меньше двадцати пяти километров. Маршрут показался Бирюкову несколько странным – он пролегал поблизости от новой застройки, расположенной в степи у гряды небольшого леса.

– Нувориш-таун, – обронил Клюев, глядя на скопление строений.

А «нувориш-таун» представлял из себя довольно большой поселок, состоявший из вызывающе огромных особняков – великолепный кирпич, ажурные решетки, фигурная черепица и цинкованная жесть на крышах. Дорога, ведущая к поселку от автотрассы, была выложена широченными бетонными плитами, аккуратно подогнанными друг к другу, без зазоров и неровностей, она разительно отличалась от бугристого, покрытого разномастными заплатами асфальта междугородной трассы. По периметру поселок охватывал высокий забор, сделанный тоже из бетонных плит, поверхность которых была разлинована, так что образовывались аккуратные дольки, похожие на шоколадные. Эти гигантские шоколадные плитки, высотой метра в три тянулись, покуда доставал глаз.

Группа трусцой – впереди бежал Клюев – удалилась километра на два от «нувориш-тауна» в глубь леса. Тут должен был вести свою партию Бирюков. Под ногами на сей раз лежал мягкий полусгнивший хворост, прошлогодние листья, что вносило некий элемент комфорта, а в остальном условия были ничуть не мягче, чем в спортзале несколько дней назад. Сегодня надо было отражать нападение вооруженного партнера. И опять Бирюков поразился, насколько серьезно играют его новые знакомые в боевые игры. Никаких условностей, никакой имитации, никаких поблажек. Уже третий противник ощутимо оцарапал армейским штык-ножом предплечье Бирюкова. Бирюков блокировал атакующую руку, реакция его не подвела, все вроде бы сделал вовремя, но немного не рассчитал траекторию. Неприятно пораженный вспыхнувшей вдруг острой болью, он тоже сработал «до отказа», и в следующую долю секунды его партнер упал на одно колено, схватившись за поврежденную руку. Всем своим видом он старался не показывать этого, но чувствовалось, что парень терпит сильнейшую боль – лицо побледнело, нижняя губа прикушена. Здоровенный нож отлетел метра на три.

Клюев очень спокойно обследовал локтевой сустав потерпевшего и сказал безо всякого выражения:

– Ничего, заживет, как на собаке.

«Да они роботы какие-то!» – Бирюков вспомнил, какие глаза были у нападающего с минуту назад. Ни ярости, ни азарта, ни страсти, только уверенность и решимость. Можно только чисто гипотетически предположить, что случилось бы, не увернись Бирюков за долю секунды до того, как холодная сталь прошла то место в пространстве, где было его тело.

Потом они стали упражняться в метании. Штык-нож, толстенная заточка, стальная полоска – все шло в дело, все летело, кувыркалось, рассекало воздух, чтобы под конец с неизбежностью математической формулы – всегда, абсолютно во всех случаях! – воткнуться в ствол старой сосны. Броски делались из положения стоя, полуприсев, с поворотом вокруг собственной оси, после кувырка вперед, после падения на спину. Тут уж Бирюков вынужден был признать собственную ущербность. Только заостренный стальной стержень в какой-то степени повиновался ему. Шесть или семь раз из десяти Бирюкову удавалось воткнуть его в ствол дерева. Но Клюев похвалил:

– Неплохо, Николаич, результаты обнадеживают.