Текст книги "Серый кардинал"

Автор книги: Владимир Моргунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

– Мужики, – когда Ненашев заговорил, тон его был элегичен, – я познакомился с очаровательной девушкой. Ее зовут Анжелой. Анжела, Анжела, Анжелика... Угадайте, мужики, кто она по профессии?

– Фотомодель? – высказал предположение Бирюков.

– Эх, Николаич, опередил ты Клюева. Он обязательно какое-нибудь более пакостное предположение высказал бы.

– Уже не высказал, – вздохнул Клюев. – Итак, кто же она?

– Стюардесса, начальник. Обслуживает рейсы в ближнее зарубежье. В Тбилиси, между прочим, летает.

– Угу, – кивнул Клюев, – летает. В Тбилиси. Может спрятать нас в карман форменной куртки и увезти отсюда, пока не закончится вся эта передряга.

– Зря иронизируешь, начальник.

– И не думаю. Ты ведь так давно с ней знаком, что можешь доверить ей самые сокровенные секреты.

– Сокровенные не сокровенные, а кое-что доверять я ей могу. Например, она сможет отвезти что-то туда и привезти оттуда. Что-нибудь этакое компактное, закрытое.

– Хм, это мысль. А когда она туда направляется?

– В Тбилиси? Послезавтра – ближайший из дней.

– Стало быть, туда надо предварительно позвонить. Если бы Тенгиз позвонил сам... Но нас все, похоже, забыли. Отсюда звонить не желательно – чем черт не шутит. Так, остается офис госпожи Ставраки. Но, во-первых, совсем не желательно появляться у нее днем, а во-вторых, она наверняка видела мою физиономию по телику, когда нас с Николаичем вязали. Уж меня-то она узнала. И ее страсть не настолько велика, чтобы заставлять ее потворствовать беглому преступнику. «Горелый» вариант.

– Начальник, – перебил его рассуждения Ненашев, – нет надобности эксплуатировать твою бывшую пассию. Можно позвонить, например, с моего квартирного телефона или с квартирного телефона Николаича. Хотя и существует вероятность того, что эти мудаки все еще «пасут» нас там. Нет, лучше всего пользоваться телефоном казенным. И тут возможны варианты. Как-то одна хорошая знакомая оставила мне ключ от своего, с позволения сказать, офиса. Комнатушка крохотная, квадратов «десять», но с телефоном. Сегодня ночью мы эту комнатушку и посетим.

Комнатушка размещалась на втором этаже здания, на входе в которое таблички всевозможных организаций, учреждений, фирм, обществ с ограниченной ответственностью занимали десятка два квадратных метров.

– Пока все идет так, как и следовало ожидать, – констатировал Ненашев, подергав запертую дверь. – Парадный подъезд заперт. Но существует другой вход, со двора. Там сейчас ни одна собака не шастает, не то, что здесь. – Он махнул рукой в сторону улицы, по которой то и дело проносились машины.

Дверь черного хода Ненашев одолел в три приема – если считать отмычки, которыми он воспользовался.

– Прошу, джентельмены, – он поклонился и вытянул руку в направлении открытой двери. – Теперь можете чувствовать себя абсолютно свободно, потому как сторожа в здании нет – не по средствам сейчас охрану содержать.

Дверь комнаты на втором этаже Ненашев открыл тем самым ключом, о котором забыла его знакомая.

Телефон функционировал исправно, хотя Ненашев побаивался, как бы его не отключили за неуплату – его знакомая была, по его выражению, исключительной раззвездяйкой.

Клюев набрал номер и несказанно обрадовался, услышав голос Гвирии.

На встречу с Епифановым отправился Клюев.

– Послушайте, Клюев, нам надо всерьез переговорить, – следователь выглядел каким-то непривычно озабоченным.

– Интересное дело получается, гражданин начальник, – Клюев притворно удивился. – Выходит, до этого самого момента мы с вами шутки шутили?

– Оставьте вы этот тон, – Епифанов поморщился. – Что еще за «гражданин начальник»? Вы же взрослый человек, бывший офицер.

– А как прикажете вас называть? «Господином», «товарищем»?

– Да хоть горшком назовите, только в печь не сажайте. У меня еще имя есть – Виктор Сергеевич. У вас какой размер обуви?

– Сорок третий, – удивленно ответил Клюев. – А почему, собственно, вы задали этот вопрос?

– По делу все, по делу. – Давайте-ка лучше прогуляемся.

– Куда?

– Вы, очевидно, хотели спросить – в каком направлении? Да вы его сами и выберете, а то еще неровен час подумаете, что я засаду где-то на вас приготовил.

– Хм, – пожал плечами Клюев, которому поведение Епифанова казалось необычным. – Пойдемте хотя бы вон на тот двор. Только смеркается уже, неровен час хулиганы там могут оказаться.

– Ну, с вами я хулиганов не боюсь, – Епифанов смотрел перед собой, продолжая размышлять о чем-то. – Сорок третий размер, говорите?

– Да, но это по старой системе. Штихмассовой она вроде бы называлась. А так двести восемьдесят у меня.

– Угу, – кивнул Епифанов, – и у вас есть кроссовки импортные?

– Были. – Клюев остановился и посмотрел на Епифанова. – «Пума».

– Были, – повторил Епифанов.

– Вот именно. Мне-то в моем жилище ударили какой-то железякой по голове, наручники на руках защелкнули и босиком выволокли на улицу. А кроссовки в прихожей остались. Такой, знаете ли у меня существует обычай – разуваться в квартире.

– «Пума», значит? Ну-ка, напрягитесь и вспомните: рисунок на подошве не такой ли был?

– Он вытащил из нагрудного кармана рубашки фотографию и показал Клюеву. Тот, стараясь рассмотреть изображение, поднес карточку поближе к глазам.

– Очень даже похоже, – Клюев вернул фотографию Епифанову. – Вот, теперь у вас есть отпечатки моих пальцев.

– Что? А-а, вы все шутите? Поводов для шуток сейчас меньше, чем когда-либо.

– У вас или у меня?

– Скорее у вас. Хотя и мне веселиться не от чего. Эти следы, понимаете ли, а точнее говоря – один четкий след, как на данном фото, и другой не совсем четкий, с неполный рисунком подошвы на месте преступления.

– Какого еще преступления?

– Вчера вечером – ориентировочно между двадцатью двумя и двадцатью четырьмя часами был убит Анатолий Верютин. Стрелявший был обут в эти самые кроссовки «Пума».

– Бред какой-то... Почему именно стрелявший был обут в кроссовки «Пума», почему не случайный прохожий, который там был, допустим, за пять часов до убийства. Это же лажа какая-то! Вы бы еще сказали, что убийца записку оставил: «Это я был обут в кроссовки «Пума» размера двести восемьдесят – я, укокошивший моего приятеля Анатолия Верютина».

– Я удовлетворю ваше любопытство относительно случайного прохожего, после чего вы поймете, что и сарказм ваш не очень уместен. Если бы случайный прохожий оказался именно в том месте за пять часов до убийства Верютина – точнее, говоря, до предполагаемого времени убийства – он не оставил бы столь четких отпечатков обуви. А вот в десятом часу вечера прошел дождик, земля там размокла, стала мягкой. Две пустых гильзы от патронов к пистолету Макарова калибра 9 миллиметров находились от этих следов примерно на таком расстоянии, на какое и вылетает отстрелянная гильза от вышеупомянутого пистолета.

– А где произошло это убийство?

– Хм... Ну, пока скажем так: в пригородном поселке. Вы и ваши друзья разыскивали Верютина – его соседка показала, что вечером первого июня Верютина спрашивал незнакомый молодой человек. Судя по ее словесному портрету – Ненашев Константин Алексеевич. Смотрите, какая получается арифметика – шестнадцатого апреля было пятеро. Отнимаем Козлова и Верютина – остается три человека. Фамилии их мы с вами знаем. Ладно, вернемся к убийству. Стрелявший находился от Верютина в момент убийства метрах в пятнадцати. Место, где он стоял, открытое и даже в такое время суток освещаемое фонарем с улицы. Следовательно, Верютин знал стрелявшего, раз приблизился к нему на такое расстояние.

– Ладно, – сказал Клюев, – я понял раскладку. Но вы же запомнили наверняка – когда мы с вами встречались двадцать шестого мая, то есть, в день моего задержания, я был босым.

– А почему вы так уверены в том, что я такой факт запомнил? – Епифанов посмотрел на Клюева, но тот не мог разобрать выражение лица следователя.

– Не знаю, почему, но уверен.

– Хорошо, будем считать, что вы при задержании были босым. Но в списке вещей, найденных при обыске вашей квартиры, кроссовки отсутствуют. Значит, их не было в вашей прихожей, как вы утверждаете.

– А это значит, что их у меня не было вообще.

– Не значит. Точно такой же отпечаток – тик в тик, как говорится, найден в той же вашей прихожей. Очень четкий, кстати, отпечаток. Кроме того, ваши соседи подтвердили, что несколько раз видели вас в импортных кроссовках – тех самых, которые были на вас во время задержания. Правда, про время задержания показания дала только одна соседка.

– Это уже интересно – до чего прогрессивным стал простой народ. Уже в состоянии отличить импортную спортивную обувь от отечественной. Я ведь помню, кто мог видеть меня, когда омоновцы меня волокли из квартиры. Эта старушка вряд ли мужчину от женщины отличить может на таком расстоянии, на каком она тогда была.

– Бойцы ОМОНа тоже утверждают, что вы были в кроссовках. Но это не самый высокий аргумент в пользу того, что кроссовки принадлежат вам. Под окном райотдела милиции – под тем самым, которое вы удачно форсировали – тоже найден сходный отпечаток.

– Что за дьявольщина?! Послушайте, но вы-то сами что обо всем этом думаете? Есть ли у вас какие-либо соображения?

– Разумеется, есть. Иначе грош цена мне, как следователю прокуратуры. Ведь в мои функции главным образом входит анализ собранных материалов.

– А каким образом эти материалы собираются, вас не интересует?

– Знаете, – Епифанов почесал подбородок. – В данном случае заитересовало.

– И вы удовлетворили свой интерес? Или мне это знать необязательно, не так ли? Хватит с меня и того, что вы со мной общаетесь – человеком, который подозревается в совершении сразу нескольких преступлений да еще и бежал из под стражи.

– Снявши голову, по волосам не плачут, – вздохнул Епифанов. – Вы совершенно точно выразились: одного общения с вами за глаза хватит для того, чтобы меня немедленно уволили, взяли под стражу и судили.

– Тогда почему вы продолжаете эту... игру?

– Как же мне ее не продолжать? Во-первых, вы меня запугали, во-вторых вы меня купили. Только за получение взятки мне «светит» до десяти лет заключения.

– Я очень вам сочувствую, поверьте, но у нас не было другого выхода. Вы не хуже моего знаете, что находясь под стражей или отсиживаясь безвылазно в какой-нибудь норе, мы ничего не смогли бы предпринять для воссоздания истинного хода событий – и тем самым для своего спасения.

– Ну-ну, – тоном иронически-усталым произнес Епифанов. – И как далеко вы продвинулись в деле... воссоздания истинного хода событий?

– Да пока что радоваться нечему, – признал Клюев. – Но я в одном уверен: те, кто убил Петракова, убили также и Козлова с Верютиным.

– Давайте и здесь сделаем маленькое уточнение, Клюев: Вам хочетсяв это верить.

Пузатая рюмка для конька выглядела в его руке инородным предметом. Это была рука крестьянина, каменщика или другого человека, чья профессия связана с тяжелым физическим трудом – толстые пальцы, заскорузлая кожа на ладонях, толстенные запястья. И лицо этого человека была лицом дорожного рабочего, путевого обходчика или лесника – кожа, продубленная солнцем и ветрами, глубокие морщины, светлые небольшие глазки, спрятавшиеся под выцветшими, цвета соломенной трухи бровями.

– Ты уверен, Геннадий Трофимович, что с ним именно так надо было... поступать? – Мудров сидел напротив человека с обличьем крестьянина или мастерового в глубоком кожаном кресле, на лице Мудрова играли разноцветные блики от витражного окна.

– Уверен, Владимир Викторович. Рано или поздно он и сам мог бы на себя руки наложить. Прогрессирующее разрушение психики – вот как это называется. Всякая психотропная дрянь – это ведь не фронтовые сто пятьдесят. Я, как ты понимаешь, про ту войну говорю, которой мы с тобой не помним.

– Отчего же, – живо возразил Мудров, – мне семь лет было, когда война закончилась, так что я все хорошо помню.

– Но «наркомовские нормы» ты в те времена все равно не принимал еще, – тот, кого Мудров называл Геннадием Трофимовичем, раздвинул в улыбке бледные губы. – Вот, а этим ребятишкам дрянь разную кололи. Водка, она тоже хороша, конечно, здорово страх глушит. Только она координацию при этом нарушает, да и самооценку алкоголь завышает. Глупая удаль получается. Дзот собой закрывать можно, а вот подобраться незамеченным к дозорному душману и голыми руками бесшумно снять его «поддавшему» сложновато. А после приема этих препаратов голова ясной оставалась, чувства обострялись даже, реакция лучше обычной становилась – все ведь проверялось неоднократно, наукой проверялось, будь она неладна, такая наука. Потому что проверить, как препараты действуют, успели, а про последствия никто ничего толком не знал – то ли времени не хватило, то ли средств, а скорее всего, никому это на хер не нужно было. А Толька и «дурь» еще покуривал, в Афгане многие к ней пристрастились, анаша усталость здорово снимает и боль тоже. Вот у него последствия и проявились – переживать, видишь ли, стал, что из-за него невинные пострадали. А то, что он сам когда-то страдал, праведник хренов, или чурбоны, которых мы там миллиона два переколошматили, его раньше как-то не волновало.

– А тебя волновало? – прищурился Мудров.

– Не звезди, товарищ генерал, – спокойно ответил Геннадий Трофимович. – Не хрена мне про политчасы напоминать, в печенках они сидят. Звездоболили много, врали, юлили, сочиняли – вот в чем причина всех наших бед. Молчать надо было, да дело делать. Я так и поступал. Мне Героя не за звездобольство дали и не за то, что я задницы генеральские лизал.

Он помолчал, Мудров тоже не возобновлял беседы.

– Для нас это дело привычное – подраненного товарища добивать, – спокойно и устало заговорил Геннадий Трофимович после паузы. – Когда академик этот блаженный на сходняке – на съезде депутатов, что ли? – вякнул про то, что добивали, мол, своих раненных, как все взвились, как затопали, как зашикали! А что же их, раненных, на растерзание «духам» оставлять было? Мертвые, они не только сраму не имут, но и боли не чувствуют. Такой, значит, расклад получается. Так и с Толькой. Да и в строку вроде все получается, а, Владимир Викторович? Все, как по-писаному. Теперь самое время вражин найти и обезвредить, как в книжках писали. А менты могут дело закрывать: преступники пали жертвой – как там опять же нынче пишут: междоусобиц или кровавых разборок. Преступник, он и есть преступник, чего его жалеть.

– Да уж, менты только обрадуются. Они, похоже, только и умеют, что дела закрывать. Это же надо, проворонили волчар...

6

Ненашев увидел проходившую Анжелу и испытал чувство, которое, как ни крути, следовало бы назвать досадой. Он подумал, что выглядит сущим клошаром (а вообще-то российское «бомж» более пристало бы) на фоне этого создания, этой девушки, для которой выглядеть элегантной было столь же естественно, как ходить или дышать. А на нем – клюевская рубаха, клюевские туфли (хорошо хоть размеры совпадают) да собственные заношенные штаны. И неизвестно, сколько времени предстоит пробыть на таком подпольном положении.

«Прежде чем переходить на нелегальное положение, надо создать партию, чтобы потом на взносы попивать пивко с ветчиной, как господин Ульянов, или щеголять в такой же шикарной шубе, как пламенная Сажи Умалатова.»

– Буон джорно, синьорина, – Ненашев чувствовал, что улыбается он грустно. «Да-да, абраччо ми, аморе миа.»

– Буон джорно, – улыбка девушки, в отличие от ненашевской, выглядела открытой и радостной. – Я очень рада видеть вас.

– Э вэро? В самом деле?

– Конечно! – она взяла его руку в свою, гибкую и прохладную. Для этого ей пришлось перебросить кейс, который она несла, в другую руку.

– Вот, вам стоит оценить мою обязательность. Контрабандный груз доставлен. Расписки с вас я брать не буду, но ваш друг Тенгиз очень волновался, дойдет ли посылка по назначению. Я его заверила, что все сделаю, как надо, что чемоданчик не присвою, потому что вы – тоже мой друг, и я вас не могу обмануть. Ваш Тенгиз – потрясающий мужчина. И совсем нетипичный грузин.

– Почему нетипичный?

– Ну, он серьезный, официальный такой. Он, наверное, очень высокий пост занимает? Может быть, член правительства, да?

– Почти что...

– О! Значит, я в вас не ошиблась, – теперь улыбка Анжелы содержала изрядную дозу лукавства.

– Не ошиблась во мне? Хм, рагацца, к’э бурла? Это шутка, девушка?

– Никаких шуток! Мне очень жаль, что я произвожу на вас впечатление легкомысленной особы. Возьмите же ваш валиджиа.

– Мольто грациа.

– Пер фаворе.

«Вот, – с тоской подумал Ненашев, – теперь бы с ней сходить куда-нибудь надо, а с финансами выходит совсем по классикам: только на кефир Бендер и выделяет. А тут – такая фемина, такая фемина...»

– Тенгиз сказал, что вы знаете, как его открывать.

– Что? – Ненашев оторвался от раздумий на тему, как жить дальше, если жить не на что.

– Чемоданчик, – Анжела показала на кодовый замок.

– Ах да, конечно.

– Послушайте, Костя, у вас усталый вид. Вы вообще производите впечатление человека, у которого масса нерешенных проблем – или даже неразрешимых проблем. Вам необходимо встряхнуться, – она посмотрела на него с выражением доброжелательной озабоченности.

«О, в последнее время я встряхиваюсь, пожалуй, даже излишне интенсивно, девочка.»

– Наверное, – улыбнувшись бледной улыбкой, согласился он.

– Знаете что, вот я как наберусь наглости, да как приглашу вас к себе в гости.

«Вот это, как говаривали во времена моих родителей, номер.»

– С превеликим удовольствием, – теперь Ненашев улыбался не в пример более живо. – А это далеко отсюда?

– Костя, – укоризненно произнесла Анжела, – ведь встречались с вами в подъезде моего дома. Не знаю, что там делали вы, там ли живет ваша тетя, которая так неожиданно заболела, но вообще-то у меня сложилось впечатление... Словом, так уходят от любовницы при наличии законной супруги.

Смех, вырвавшийся у Ненашева, с полным основанием можно было назвать нервным.

– Анжела, у вас прямо-таки... сверхразвитое воображение.

– Нет, – она взяла Ненашева под руку. – Скорее всего, профессиональное.

– Профессиональное?!

– Не пугайтесь. Могу спорить, что вы сейчас подумали, то я путана. Ситуация, достойная быть зафиксированной анекдоте... Нет, я психолог – по образованию.

– Ого!

– Вот вам и «ого». Я даже стажировалась за границей. И где-нибудь, а в Юнайтед Стейтс. Правда, стажировкой в строгом смысле слова это нельзя было назвать – обычный студенческий обмен. Их студенты ехали в Совьет Раша – это ведь еще при Союзе было – в МГУ, а я, соответственно, в университет, основанный когда-то монахом Гарвардом. Ах, как давно это было, я уже такая древность.

– Вы?!

– Ну да, ведь мне уже целых двадцать три года.

– О, в таком случае вы, безусловно, правы – относительно древности.

– Иронизируете?

– Наверное. Анжела, а как же тогда ваш итальянский?

– Какой там итальянский? Кухонная латынь, две-три сотни слов и десятка два расхожих фраз. Блажь все, как вы догадываетесь. И потом ведь вы же первый начали. Ко мне еще никто не приставал... извините, не знакомился со мной так оригинально. Вам этот язык, наверное, нужен профессионально. Впечатление «крутого» бизнесмена, катающегося в Италию каждую неделю, вы не производите. Значит, вы какой-нибудь Джеймс Бонд – действующий или в отставке.

– Пербакко! – изумился Ненашев. – Нет, это у меня складывается впечатление, что вы – современная Мата Хари. Иначе зачем вам сейчас работать стюардессой?

– Чтобы не помереть с голоду, – просто ответила она. – Не продавать же мне жевательную резинку с лотка, не говоря уже о работе по основной специальности. Психология в этой стране еще не скоро будет востребована. Конечно, будь у меня чуть более развитые авантюрные способности, я бы запросто могла заделаться целительницей-прорицательницей типа Джуны Давиташвили или Тамары Глобы. Но шарлатансгво в больших дозах, знаете ли, претит мне. Ну вот, мы и пришли. Моя квартира на восьмом этаже, в лифте мы с вами не встречались, отсюда я могу сделать вывод, что вы были в квартире, расположенной на одном из нижних этажей. Не бойтесь, Костя, дальше вторгаться в вашу личную жизнь я вовсе не намерена. Я вообще мало интересуюсь жизнью, окружающей меня. В этой квартире я живу около десяти лет – исключая, конечно, годы учебы в Москве – но практически ничего не знаю даже о жильцах на своей площадке, разве что только имена.

Лифт остановился, двери разъехались. Ненашев чувствовал себя неловко – даму следует впустить первой, он поплетется следом, потому что не знает, в каком направлении она пойдет. Он сейчас искренне сочувствовал всем альфонсам.

Но Анжела сразу взяла его за руку и повела за собой к двери, обитой гофрированной медью. Не дверь, а произведение искусства. Полоски образовали «елочку», но были так искусно подогнаны друг к другу, что создавалось впечатление, будто швы вообще отсутствуют,

– Это отец постарался, – объяснила Анжела. – По его утверждению это прочно, создает хорошую звуко– и теплоизоляцию. Может быть, я в этом мало понимаю. Но сейчас цветные металлы в огромном дефиците, и я опасаюсь, как бы дверь в отсутствие нашей семьи не ободрали.

Она отомкнула замок, отрыла дверь.

– Вы обратили внимание на то, что здесь нет возможности сделать общий коридор с соседом? – спросила Анжела.

– Обратил, – кивнул Ненашев, Еще бы он не обратил на это внимание, для них данное обстоятельство было вопросом выживаемости.

– Костя, да входите же вы, хватит вам разыгрывать роль светского человека. Вы у меня в гостях. Помните, как в правилах хорошего тона: «как вести себя на футболе». – И только одна фраза: «Недопустимо пырять судью ржавым ножом.»

– Вы и это помните? – поразился Ненашев.

– Я много чего помню. Ставьте свой кейс, куда хотите. Я его не украду, раз не сделала этого раньше. Вон там ватерклозет, рядом дверь в ванную. Вы что-то еще хотели спросить? Догадываюсь: где мои родители? Их нет и не будет в любом случае сегодня и завтра. Они в Грейт Бритен. Мой папа – директор завода. Зарубежные партнеры, понимаете?

– О да, понимаю, – кивнул Ненашев.

– Впрочем, я сама в этом мало что понимаю. Костя, если вы при даме стесняетесь пройти в туалет, то пройдите хотя бы в ванную, вымойте руки. А если не хотите мыть руки в ванной, вымойте их на кухне, только ведите себя пораскованней, а то у меня самой, глядя на вас, ноги начинают цепляться одна за другую. Вот тапочки, отцовы. Возможно, они вам подойдут. Нет, маловаты. Ну да ладно, почти что в самый раз.

На кухне она быстро накрыла на стол. Закуска была изысканная, что и говорить: свежие помидоры, паштет из гусиной печенки, красная рыба, сыр.

– Послушайте, Анжела, может быть, я того... смотаюсь? – начал было Ненашев.

– Куда и зачем? – деловито осведомилась она.

– В магазин за выпивкой,

– И что вы там возьмете?

– Что будет...

Она быстро пошла в соседнюю комнату и вернулась с бутылкой «Бифитера» и «Лонг Джона».

– Вы найдете что-нибудь получше?

– Нет, но...

– Вы думаете, нам на двоих не хватит?

– Н-ну, я не знаю...

– Тогда и говорить не о чем. Садитесь.

Ненашеву больше ничего не оставалось делать.

– Давайте-ка, как водится, сначала за знакомство, – предложила Анжела.

– Уфф, – сказал Ненашев, выпив стаканчик джина и зажевав его долькой шоколада. – Дивно все, на сказку похоже. Неладно тут что-то, наверное...

– Почему же неладно? – улыбнулась Анжела.

– Потому что потрясающе красивая девушка пригласила к себе домой, поит изысканными – слово какое-то пошловатое, правда, Анжела, «изысканными»? Но другого вроде бы не придумали – поит, значит, изысканными напитками. Так не бывает. Или я через пять минут рухну под стол, чтобы очнуться через несколько часов в уютной камере, где офицер какой-нибудь «Интеллидженс сервис» или «Сюртэ женераль» станет уговаривать меня поделиться секретами выживания в постперестроечных условиях. Или же я окажусь где-то в Чечне, скованный по рукам и ногам, чтобы до конца дней своих влачить существование раба – говорят, у них такое практикуется. Или вообще не очнусь, так как буду аккуратно разделен на «запчасти» для пересадки последних богатым дядям, у которых отказывают печень, почки или что-то еще жизненно важное. Относительно печени должен сразу предупредить – пока она меня не беспокоит, но в последнее время я слишком много пью.

– Ох и воображение у вас! – восхитилась Анжела. – Ни первого, ни второго, ни третьего я вам не обещаю. Возможно, вы очнетесь в чужой постели, если не испугаетесь и не сбежите через полчаса. А пока давайте лучше выпьем на брудершафт – так это называется, верно? Вот так руку, пье-ом, теперь целуемся.

Ненашев ощутил ее мягкие губы и странным образом успокоился – словно Анжела взяла все его заботы и тревоги на себя. Теперь он наверняка знал, что находится в гостях у друга.

– Забавный и незнакомый вы народ – вои, рагацци да оджи, то есть, нынешняя молодежь, – покачал головой Ненашев.

– Ты, конечно, к разряду современной молодежи уже не относишься? – понимающе кивнула Анжела.

– Наверняка не отношусь. У меня и мозги в другую сторону повернуты.

– А в какую же сторону они у тебя повернуты конкретно?

– Не знаю. Что в другую – верняк. Вы удивительно решительные ребята. Вот взять тебя – пошла в стюардессы. Не в секретарши, а в стюардессы. А ведь самолеты – тьфу-тьфу в сторону, конечно – сейчас чаще бьются, чем раньше.

– По мне, что секретарша, что путана – одно и то же. В настоящее время. А протянется это настоящее время неопределенно долго.

– Хорошо. Но ты могла удачно выйти замуж и жить сейчас где-нибудь в Швейцарии, Франции, Италии. Венгрия на худой конец сойдет.

– Ты наверное, вместо «удачно» хотел употребить термин «выгодно»? То есть, выгодно продать свои шестьдесят кило мяса, костей и требухи?

– Уфф! Уфф! Уфф! Так выражаются североамериканские индейцы в тех случаях, когда их что-то очень уж поражает. Я повторяю: уфф, уфф, уфф! Иных слов у меня не находится.

– Разумеется, – она вновь деловито наполнила стаканчики, – нет ничего плохого в том, чтобы выйти замуж за иностранца. Но ведь он, кроме наличия паспорта ненашей страны, должен обладать еще и определенным набором других качеств. Он должен понравиться мне. Если такой встретится, то...

– Угу, – понятно, – кивнул Ненашев. – Тенгиз тебе понравился? А ведь он – иностранец.

– Хороший мужчина, – рассмеялась она, – только мне больше нравятся блондины.

Она охватила мягкой теплой рукой его затылок, притянула к себе и поцеловала. Потом расстегнула несколько пуговиц на его рубашке, просунула руку под рубашку и погладила грудь.

– Ну-ну, не такой ты уж и старичок, каким прикидывался – темные глаза Анжелы потемнели еще больше и смотрели на него в упор. – Может быть, сделаем перерыв в трапезе?

Перерыв продолжался никак не меньше часа, а проводили они его на «высокой девичьей кроватке», как выразилась Анжела, прежде чем на эту «кроватку» – на поверку оказавшуюся просторным мягким ложем с резной деревянной спинкой – рухнуть самой и увлечь за собой Ненашева.

– Ну, милорд, – насмешливо спросила она его, когда они порядком подустали от любовных игр, – не приходит ли вам в голову мысль типа «а что это я тут делаю?»

– Не приходит, – Ненашев энергично замотал головой.

– Вот и хорошо. Можешь отвернуться, можешь не делать этого, но мне надо в ванную.

Отворачиваться значило бы очень много потерять. Узкая спина, тяжеловатые крупные бедра (под одеждой они казались более худыми), длинные ноги, упругие ягодицы – и все покрыто ровным красивым загаром. О, поблекните, обложки «плейбоев», «пентхаузов» и разных российских эротических эрзацев!

Но уже через две минуты после ухода Анжелы Ненашев спохватился, дотянулся до телефона, поспешно набрал номер Клюева.

– Начальник, докладываю – усе у полном порядке. Жень, я здесь, очень близко, все при мне, так что ты не волнуйся.

– Да я не волнуюсь, – спокойно ответил Клюев. – «Вычислил» я ситуацию, в которой ты сейчас находишься. Что ж, как напутствуют в подобных ситуациях, смотри только в доску не затрахайся.

– Постараюсь, начальник, – улыбнулся Ненашев.

– Ну вот, я так и знала – «боец невидимого фронта», – Анжела стояла на пороге в коротком шелковом халатике вишневого цвета, едва достававшем ей до середины бедер. – Могу спорить, что чемоданчик, который я привезла, набит валютой, которая пойдет на усовершенствование существующего в России строя.

– Да ну, Анжела, не заставляй меня так часто ощущать собственную никчемность, – заблажил Ненашев. – Какая валюта, какой «невидимый фронт»?

– Не валяй дурака, Константин Ненашев – голос ее прозвучал даже как-то неожиданно грустно.

– Ты... знаешь?!

– Двенадцать лет назад ты приходил в гости к Славе Демидову. Вы с ним в одном училище учились. У Славки сестра младшая была, Люська. Вспоминаешь? А меня ты, конечно, не помнишь. Стоило ли обращать внимание – нос длинный, шейка тонкая, ручки-ножки, как палочки. Гадкий утенок. Я в тебя тогда страшно влюбилась. О, какая это была любовь! Куда там Джульетте Капулетти... А ты, очевидно, полчаса назад решил, что попалась тебе шлюха, и очень пожалел о том, что не оказалось у тебя с собой презерватива, так?

– Да что ты... – протянул Ненашев и почувствовал, что краснеет.

– В глаза смотреть, – шутливо, но в то же время как-то грустно прикрикнула она. – По глазам вижу, что так и думал.

– Ничего я не думал.

– Ладно, если и подумал, то прав, наверное, был. Детская влюбленность это одно, а... Я Люську видела пять лет назад, она в Москве осталась – удачно, как ты выражаешься, вышла замуж. Так вот, Люська мне говорила, что ты в каких-то секретных частях служишь. А теперь?

– Теперь не служу, – помотал головой Ненашев.

– Врешь небось, – не поверила Анжела. – Ладно, пойдем на кухню, посидим еще малость.

– А потом? – тоном мальчика Вовочки из неприличных анекдотов спросил Ненашев.

– А потом суп с котом, – наставительно произнесла Анжела.

– Анжела, Анжела, Анжелика, – пробормотал-пропел он, входя вслед за ней на кухню, одетый только в зеленые свои штаны.

– Нет, отец назвал меня по другой песне. Ты, наверное, помнишь, был такой певец Ободзинский, вот он все голосил– «А-а-анжела, на счастье мне судьбой дана. А-а-анжела_ одна, одна на свете...» и тому подобное. Папашка мой был молод и глупо сентиментален – он в двадцать три года меня родил, кошмар, мог бы гулять и гулять еще – вот и нарек таким имечком.

– Очень даже хорошее имя. И об Ободзинском ты зря походя отзываешься. У него голос от Бога, а нынешние эти козлики только знают, что под фонограмму скакать. И вообще вы, нынешняя молодежь...

– Нон, рагацци ди оджи, соло нон! – пропела она. – Ты потрясающий мужик, Костя, получше всяких там Рэмбо выглядишь, клянусь, но сидеть с дамой в таких штанах – фи! Иди-ка в ванную, там халат висит, зеленоватый такой – надень и побыстрее возвращайся.