Текст книги "Острова на реке (СИ)"

Автор книги: Владимир Гурвич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

   – Чуть-чуть. Ночью здесь, по-видимому, довольно прохладно.

   – Тогда пойдем в дом. Да и спать пора. Завтра мы должны быть непременно в отличной форме. Ты помнишь, что нам предстоит тяжелый день.

   Надин еще в Париже решила, что в этом доме они будут спать в разных комнатах и даже на разных этажах: Патриция внизу, она наверху. Она проводила ее до двери, пожелала дочери «спокойной ночи» и поднялась к себе. Несмотря на то, что день выдался тяжелый, сна еще не было ни в одном глазу. Она подошла к окну, внимательно посмотрела на темный сад, затем перевела взгляд на усеянное гирляндами звезд небо. Где-то там находится Бог, и он смотрит сейчас на неё. Интересно, что он думает об её затеи, вот бы разузнать. У нее возникло редко посещаемое ее желание помолиться. Это от того, что она неуверенна в своей правоте и ей как бы заранее хочется заручиться прощением У Всевышнего. Но даже если она и не права, она знает, что все равно ничего не изменит, уж такая у нее натура, она никогда не отступает от однажды принятых решений. В этом ее счастье и несчастье. Такое уже не раз случалось; она прилагает все усилия, чтобы добиться своего, но, добившись, сама же от этого и страдает. Но уж так, по-видимому, устроена жизнь, превращая одновременно успех в самонаказанье. А потому, стоит ли в чем-то сомневаться, терзать себя муками совести. В конце концов, она лишь хочет, чтобы каждый только получил бы по заслугам – и ничего более. И себя она вовсе не исключает из этого списка. Тогда, двадцать лет назад, они были все вместе и в горе и в радости, вместе они будут и сейчас.

  

   _ _ _

  

   День выдался ясный и жаркий, еще дневное светило не заняло свое место на небосклоне, а уже парило вовсю. Надин откинуло легкое одеяло и подошла к окну. Несколько секунд любовалась небесной лазурью, затем стала одеваться. Она прошлась по дому, по-хозяйски заглядывая в его уголки, приоткрыла дверь в комнату Патриции; дочь лежала на кровати и читала книгу, не выказывая ни малейшего желания присоединиться к ней. Она не стала настаивать; время еще есть, вряд ли кто-нибудь приедет в такую рань. Интересно, в какой последовательности будут появляться гости; вчера перед сном она составила список, кто и за кем будет следовать, и ей интересно, угадает ли она.

   Надин вышла в сад, села на оставленный с вечера шезлонг. Все готово к приему гостей, остается лишь дождаться их. На какой-то миг ее вновь одолели сомнения, но она тряхнула головой, и они, словно напуганные птицы, и в самом деле через мгновение куда-то улетели.

   Послышались чьи-то шаги, и Надин удивленно посмотрела в сторону ворот; так рано она не ждала никого. Но через секунду она уже устремилась навстречу к своему первому гостю.

   Она открыла ворота, Максаков сделал несколько шагов по тропинке и остановился, как вкопанный.

   – Надин, черт возьми, объясни, что это такое? – показал он на возвышающий перед ним дом.

   – Как что? – деланно удивилась она. – Это мой летний домик.

   – Это не летний домик, это зимний дворец, черт возьми!

   – Тебе, как человеку искусства, видней, – засмеялась она.

   – Я ожидал увидеть твой старый деревянный домишко. Где же он?

   – Это он и есть, я только немного позволила себе его подреставрировать.

   – Это ты называешь реставрацией, – хмыкнул Максаков.

   Пока Максаков любовался особняком, Надин внимательно разглядывала его. Не могло быть никаких сомнений, что перед тем, как отправиться сюда, он долго и тщательно скоблил свои впалые щеки и шею. И вообще, выглядел довольно прилично. И все-таки какие-то неуловимые признаки подсказывали ей, что Сергей приехал к ней после большого перепоя. Что-то было неуверенное в его походке, а руки вели себя уж слишком нервно; то сжимались в кулаки, то снова разжимались, то вдруг оказывались в карманах, то вылетали, словно чего-то испугавшись, из них.

   – Да, черт возьми, домишко ты отгрохала знатный. И мы будем все жить в этом палаццо. Здорово. Слушай, – внезапно он повернулся к ней так резко, что чуть не сбил ее с ног, – но как тебе все это, черт возьми, удалось? Это же стоит огромные деньжищи.

   – Деньги немалые, – согласилась Надин, – но мне совершенно неожиданно удалась одна коммерческая операция. Знаешь, такое везение случается раз в жизни. И я решила вложить основную часть полученных от неё денег в этот дом. В память о нашем лете. Сам посуди, не могла же я принимать вас в той халупе. Вы же теперь все стали очень солидными людьми: философами, бизнесменами. Ты – вот известный режиссер.

   – Да, да, это верно, люди мы теперь солидные, – быстро сказал Максаков, вновь переводя взгляд на дом. Ну что будем делать, отправимся на экскурсию. Билеты, надеюсь, пока брать не надо.

   – Нет, – улыбнулась Надин, – для своих вход бесплатный.

   Она провела его по дому, объясняя что и где находится.

   – А эту комнату я приготовила для тебя.

   Максаков вошел в помещение, прошелся от двери до окна, остановился на середине.

   – Мне нравится, – одобрил он. – Здесь есть все, чтобы с радостью встретить старость. Я остаюсь.

   – Я рада, что угодила тебе. Я постаралась, как могла, учесть твои вкусы. Там бар, а там небольшая библиотечка.

   Максаков кивнул рассеяно головой, затем подошел к бару, открыл дверцу и присвистнул.

   – Да тут, черт возьми, выбор богаче, чем в самом роскошном ресторане. – Он достал бутылку «Наполеона» и несколько мгновений вертел в ее руках. – Выпьем, Надюша, за мой приезд и нашу встречу.

   – Мне сейчас не хочется, Сережа. Может быть, отложим до того, как соберутся все.

   Но ей показалось, что Максаков даже не расслышал ее слов, так как весь был поглощен откупориванием бутылки. Стремительным движением он сорвал пробку и налил коньяк в стоящие в баре рюмки.

   – Надя, я чертовски счастлив тебя видеть, – протянул он ей рюмку. – Если бы не ты я может быть еще не скоро выпил бы этот замечательный коньяк. – Он засмеялся своей шутке. – Нет, правда, я на самом деле просто фантастически счастлив, что вижу тебя. Дай я тебя поцелую. – Его губы на несколько мгновений прилипли к ее щеке.

   Она не лукавила, ей на самом деле не хотелось сейчас пить коньяк; она вообще ничего не любила пить по утрам, кроме кофе. Но не поддержать Максакова она тоже не могла; в конце концов, и она рада его лицезреть.

   – А библиотеку ты не посмотришь? – спросила Надин, желая его хоть чем-то отвлечь, видя, что Сергей не расстается взглядом с бутылкой.

   – Да, конечно, сейчас гляну.

   Он подошел к книжной полке, провел рукой по корешкам.

   – Здесь в основном пьесы, – несколько удивленно произнес он.

   – Но ты же режиссер.

   – Ты считаешь, что режиссеры читают исключительно пьесы.

   – Нет, конечно, но это в основном пьесы не самые известные. Я подумала, что тебя может что-то заинтересовать.

   – Спасибо тебе, Надя, я непременно прочитаю все это.

   Внезапно дверь отворилась, и на пороге показалась Патриция. Она с явным любопытством смотрела на первого долгожданного гостя.

   – Сережа, познакомься, это моя дочь. Её зовут Патриция.

   – Черт возьми, у тебя невероятно красивая дочь! – восхищенно воскликнул Максаков. Он подошел к ней и протянул руку.

   Надин внимательно следила за выражением лица Патриции и потому, как сохраняло оно во время церемонии представления свою невозмутимость, она поняла, что Максаков не произвел на неё слишком большого впечатления.

   – Не надо ей слишком часто говорить об этом, девушек это портит.

   – Ерунда, – решительно возразил Максаков, – это только делает их еще более привлекательными. Уж я, как режиссер, это знаю.

   – Патриция, – проговорила Надин, – Сергей Иванович известный российский режиссер.

   – О я это схазу почувствовала, – почему-то картавя больше чем обычно проговорила Патриция. – А какой ваш последний спектакль?

   – Сирано де Бержерак, – ответила за него Надин. – Я сказала правильно.

   – Правильно. А когда же приедут все остальные?

   – Надеюсь, что все соберутся сегодня. Ну что, ты хочешь отдохнуть в своей комнате или посидишь с нами? Мы, кстати, собираемся пить кофе.

   – Естественно, черт возьми, я иду с вами. Только быстренько разложу вещи.

   Они расположились на веранде. Патриция принесла кофе, рогалики и масло.

   – Это весь твой завтрак? – спросил Максаков.

   – Да, я привыкла к такой еде. Во Франции все так завтракают. Но если ты хочешь что-то еще, Патриция тебе принесет. Дом забит продуктами.

   – Да нет, мне хватит и этого. Я не хочу особенно есть.

   – А вы нам не хасскажите о театхальная жизнь Москвы. Я очень люблю театх, – проговорила Патриция, покрывая хлеб тоненькой корочкой из масла.

   – Да жизнь, как жизнь, на самом деле, девушка, ничего интересного. А откуда вы так хорошо знаете русский?

   – Я – студентка филологического факультета, изучаю хусский язык и литехатуха. И кхоме того, моя мама, как может вы знать, – хусская.

   Максаков посмотрел на Патрицию, затем перевел взгляд на Надин.

   – Знаешь, все я ожидал, но только не увидеть эту роскошь да еще в твоем исполнении.

   – Ты не рад?

   – За тебя – рад, но когда я сюда ехал, я вспоминал тот небольшой деревянной дом, где все мы спали почти вповалку.

   – Юноши в одной комнате, девочки – в другой, – улыбнулась Надин. – А потом постепенно стали перемешиваться, как в коктейли напитки.

   – Разве? А мне казалось, что все так и оставалось.

   – Ты забыл. А было очень много забавных сцен. Сначала все немного стеснялись, и девушки оставались у юношей ненадолго, а потом уходили.

   – Неужели было время, когда мы были стеснительными.

   – Было, Сережа. Хотя длилось оно не очень долго. Постепенно и вы и мы перестали стесняться и оставались друг у друга столько, сколько хотели. А знаешь, кто подал первым пример? Ты и Алена.

   Она увидела, как мгновенно наплыла хмурая тучка на лицо Максакова. Из кармана он достал пачку сигарет.

   – Вы были хешительный мужчина, – вдруг подала голос Патриция.

   Максаков не слишком приветливо посмотрел на нее.

   – Разве ты не помнишь, как это было? – спросила Надин.

   – Помню, просто я забыл, что мы были первыми.

   – Я лежала в темноте рядом с вами и слышала, как вы всю ночь целовались. И чертовски завидовала вам.

   – Много чего было, – как-то не очень охотно проговорил Максаков, попыхивая сигаретой. – Но какое это имеет сейчас значение? Прошло столько лет, ты еще вспомни, как я поцеловал однажды девочку в детсаду.

   – У вас такой большой опыт, – проговорила Патриция.

   – Представьте себе, я самый опытный мужчина на свете. Если вам нужны советы, обращайтесь в любое время суток.

   Кажется, они с первой минуты невзлюбили друг друга, отметила Надин. Что ж, одна пара уже есть. Потом надо спросить, почему Патриции так не понравился Сергей.

   – Я пхедпочитаю получать собственный опыт, – отбила атаку Патриция.

   – У каждого свои бзиги.

   – Как пехевести слово «бзиги»? – поинтересовалась Патриция.

   – Бзиги – это значит свои пристрастия, – попыталась дать филологическое толкование этого термина Надин.

   – Не пристрастия, а отклонения, – поправил ее Максаков.

   – О, я вас поняла, – радостно объявила Патриция, – это означает, что я не совсем в себе.

   – Примерно, – согласился с этим вариантом Максаков.

   – Но вхачи другой мнения. Я недавно обследовалась, они говохят, что я нохмальна.

   – Врачи ничего не понимают. Я, как человек искусства, вас уверяю, что у вас явно бзиг.

   Это в нем заговорил коньяк, когда он выпьет, то становится агрессивным. Это отмечено в той справке, что передало мне агентство, думала Надин, наблюдая за старым другом. Интересно, а что будет с ним после нескольких рюмок? Надо будет провести научный эксперимент.

   – Я что-то действительно немножечко устал, – вдруг проговорил Максаков. – Пришлось рано вставать. Если ты не против, я недолго вздремну. Как кто-нибудь появится из наших, ты меня растолкай.

   – Хорошо, Сереженька, только учти, толкать я тебя буду сильно.

   Он засмеялся, поцеловал Надин и вошел в дом. Он собирается не спать, а пить, подумала она.

   – Какое у тебя от него впечатление? – спросила Надин дочь.

   Патриция сморщила носик.

   – Он какой-то запущенный. От него разит тлением. Ты этого не почувствовала?

   Надин неопределенно пожала плечами.

   – Он был душой всей нашей кампании. – «Если бы не Мохов, я влюбилась именно бы в него», добавила она, но только уже мысленно.

   – Я не знаю, что было, я говорю, что есть.

   Надин хотела что-то сказать, но не успела, внезапно она услышала, как вылетевший из домофона чей-то голос просил открыть дверь его обладателю. Любопытно, кто же пришел вторым, совпадает ли он с её списком.

   Анин неторопливо ступал по дорожке. Он был в своем длинном монашеском облачение, в руках же держал элегантную дорожную сумку. Это странное сочетание придавало ему довольно забавный и странный вид.

   Возле дома он остановился, не меняя спокойного выражения лица взглянул на него, а затем обернулся к Надин.

   – Где ты меня поселишь?

   – Пойдем, я тебе покажу твою келью.

   Они вошли в дом, Анин по-прежнему шагал молча, не задавая никаких вопросов. Такое его поведение несколько обескураживало Надин, но она тоже решила ни о чем его не спрашивать. Если он надеется, что она будет выпытывать, что он думает при виде этого шикарного особняка, то он заблуждается, она не хуже его умеет хранить молчание.

   – Вот твоя комната, – сказала она, распахивая дверь.

   Она вошла в нее вместе с Аниным.

   – Тебе нравится?

   – Да. Впрочем, это не имеет значения. Спасибо тебе, Надя.

   Разговор явно не клеился, они стояли рядом друг с другом, но у неё было ощущение, что перед ней не ее старый друг, а совершенно незнакомый человек. К ней даже на минутку закралась мысль, что, может быть, она зря пригласила его. Он уже переселился окончательно в другой мир, и с этим больше никак не связан. А впрочем, это даже еще интересней, посмотрим, так ли он на самом деле отрешен от всего мирского, как пытается демонстрировать каждую секунду. Но именно эта демонстрация и вызывает подозрение. А может быть, все-таки кое-что еще осталось в нем от прежнего?

   – Ты хорошо добрался? – наконец придумала она вопрос.

   – Да, хорошо.

   – Специально для тебя я подобрала небольшую библиотечку, в основном богословскую литературу, редкие авторы.

   – Я обязательно всё просмотрю.

   – Если ты голоден, то мы будем на веранде и там тебя покормим.

   Анин посмотрел на неё.

   – Я приду, я действительно проголодался.

   Слава богу, что у него все же еще сохранились какие-то человеческие желания, и он испытывает голод, думала Надин, спускаясь со второго этажа. Она снова села в шезлонг на веранде.

   – Сейчас спустится Саша, он хочет есть, приготовь ему что-нибудь, – попросила она дочь.

   – А что едят в этой стране священники? – чуть заметно усмехнулась Патриция.

   – Не знаю, сделай, что хочешь. Я думаю, они здесь всеядны, по-моему, ему все равно, еда для него потеряла всякую привлекательность.

   Странная встреча, там, в монастыре он был немного поразговорчивей. Если он все время будет таким, то вряд ли его пребывание здесь украсит их общество. Ей вдруг захотелось, чтобы он вышел поскорее из своей кельи. Когда-то он был самый справедливый из них; если возникали споры, то к нему обращались, как к судье, с просьбой рассудить оппонентов. И он неплохо справлялся с ролью арбитра. И ей бы хотелось, чтобы и на этот раз он бы исполнил её.

   Анин показался минут через пятнадцать. Он не переоделся, и черная монашеская ряса слегка волочилась по полу. Он кивнул ей головой и сел рядом.

   Так как особого желания начать с ней общаться, он не выказывал, то Надин ничего не оставалось другого, как внимательно рассматривать его и пытаться понять, с каким настроением он приехал сюда.

   – А тебе очень идет и твое одеяние и твоя борода. Я уверена, что в ваш монастырь специально приходят женщины только доля того, чтобы взглянуть на тебя.

   – Да, – спокойно подтвердил он, – такое случается.

   – И как ты к этому относишься?

   – Никак, это меня не интересует. Это не мои проблемы. – Он посмотрел на нее и впервые на его губах промелькнуло нечто отдаленно напоминающее улыбку.

   – Но, наверное, среди них попадаются и красивые?

   – Попадаются, – спокойно подтвердил Анин.

   – И это тебя нисколечко не волнует?

   – Нет.

   – Любопытно, а как сделать так, чтобы меня перестали интересовать мужчины? Мне кажется, это совершенно невыполнимая задача.

   – Ты не права, на самом деле этого добиться гораздо легче, чем многие себе представляют. Есть специальные упражнения.

   – Ты мне их как-нибудь покажешь?

   – Если ты пожелаешь. Но я обошелся без них.

   – Без них?

   – Да, я сконцентрировал все свои помыслы на Боге, а за это он мне помог освободиться от плотских желаний.

   – Это весьма похоже на сделку.

   Анин удивленно посмотрел на неё, и по его взгляду она поняла, что до сих пор ему не приходила в голову подобная мысль. Надин почувствовала нечто вроде торжества.

   – Это не сделка. – Его голос неожиданно зазвучал сердито. – Одно поглотило другое. Если человек подлинно приходит к Богу, то все иное отмирает само собой. Бог – это так много, что он поглощает всё. Я бы очень хотел, чтобы ты однажды поняла эту истину.

   На веранде показалась Патриция, и Надин усмехнулась про себя. Девушка переоделась, шорты сменила такая коротенькая юбка, что при малейшем дуновении она приоткрывала шелковые голубенькие трусики. Кажется, начинается, подумала Надин.

   Ей была интересна реакция Анина, но тот, казалось, не обратил внимания на этот вызывающий наряд девушки. Патриция поставила перед ним поднос, на котором дымилась чашечка кофе, а на блюдечках ее окружали бутерброды и печенье.

   – Пхошу вас, кушать, отец Александх. Я пхавильно вас назвала?

   – У меня нет сана, поэтому я не могу быть отцом Александром.

   – А кем же вы тогда можете быть?

   – Могу быть Сашей, Александром Анатольевичем, дядей Сашей. Как вам будет угодно.

   – Я могу выбхать, как вас называть одну из этих ваших замечательных имен?

   – Да, вы можете выбрать. Я разрешаю.

   – Тогда выбихаю Саша. Мне очень нхавится это имя. Оно такое милое. И вам сильно идет. Я всегда мечтать иметь мужа с таким именем. Вы согласны?

   – Согласен.

   – Саша, а вам не жахко в вашей одежде. Мне, напхимех, жахко даже в моей майке и юбке.

   – Мне тоже жарко, – подтвердил Анин. – Я обязательно переоденусь.

   – А если мы пойдем на озехо купаться, вы можете одеть тхусы?

   – Ты имеешь в виду плавки, – уточнила Надин.

   – Да, точно, плавки.

   – Я, думаю, вы меня еще увидите в плавках, – пообещал Анин.

   – О, это будет очень интехесно. И когда наступит этот счастливый момент, когда я смогу увидеть вас в этом замечательном нахяде?

   – Точно не знаю, но думаю, что наступит.

   – Это станет самым лучший день в моей жизни, вы только обязательно скажите, я не хочу никак пхопустить это зхелище. Я бы вас сфотогхафиховала.

   – Не беспокойтесь, я предупрежу вас заранее. И если пожелаете, буду вам позировать.

   Надин с интересом посмотрела на лицо Анина, но оно сохраняло полное спокойствие. Может, стоит осадить Патрицию? Или все же позволить продолжать ей этот спектакль?

   – Ты знаешь, Саша, – проговорила Надин, – Патриции через несколько дней исполнится девятнадцать лет.

   – Я вас поздравляю.

   – А я себя не поздхавляю.

   – Почему?

   – Потому что это гигантский возхаст. Я ощущаю пхиближение стахость. А я очень боюсь стахость.

   – Вы боитесь не старости, вы боитесь жизни.

   – Жизни? J' ai peur de la vie? – добавила Патриция почему-то по-французски.

   – Да, жизни. Вас мучают какие-то проблемы, скорей всего неуверенность в себе.

   – Вы пхавы, я очень неувехенна. А если мне пойти, как и вы, в монастыхь.

   – Об этом всегда человеку стоит задумываться. Но, полагаю, это пока не ваше решение.

   – Почему же не мое? – разыграла обиду Патриция.

   – Потому что монастырь – это не укрытие от жизни.

   – А что же такое? Я всегда считала, что в монастыхь уходят те, кто не сумел отыскать свой место в жизни. Хазве не так?

   – Не совсем так. Когда-то я тоже так думал. Но потом понял: тот, кто не нашел место в жизни, не найдет его нигде. Даже в монастыре. Или точнее – прежде всего не в монастыре. В этом случае там ему будет особенно тяжело.

   – Это любопытная мысль, – заинтересовалась Надин. – Я всегда считала, что монастырь – это гавань, которая укрывает корабль от ветра.

   – Ветер повсюду, Надя, и от него укрытия нет.

   – Тогда что же по-вашему монастыхь? – спросила Патриция.

   – Это то место, где человек и Бог встречаются.

   – А больше они встхетятся нигде не могут, только в монастыхе? Но это не лучшее место для свидания. Я там была, там не уютно.

   – Они могут встретиться повсюду. Просто некоторым людям, чтобы встретить Бога нужно уйти из мира в монастырь. Так им сподручнее. А уйти из мира можно где угодно, важно не где находится твое тело, а где пребывают твои мысли, твоя душа.

   – Даже находясь здесь можно встхетится с Богом? – спросила Патриция и в её голосе послышалась нарочитая недоверчивость.

   – А чем это место хуже любого другого. Верно, Надя?

   – Да, пожалуй, ты прав.

   – Но если я не могу удалиться в монастыхь, то мне хотелось бы исповедоваться у батюшки. Я пхавильно сказала – батюшка, – с удовольствием, почти на распев, повторила она последнее слово.

   – Правильно, – подтвердила Надин.

   – Вы меня исповедуете, батюшка?

   – Не могу, я не принял сана.

   – Какая жалость, quelle pitie. А я так надеялась исповедоваться у батюшки. Я накопила много гхехов.

   – Вы их коллекционируете, как марки?

   – О нет, но так получаете. Что я не делать, но почему-то почти всегда выходит гхех.

   – Единственное, что я могу для вас сделать, это поговорить с местным священником. И он исповедует вас.

   – О как это замечательно! – воскликнула Патриция. – Я буду вам так благодахна. Если бы вы знать могли, сколько у меня гхехов. Можно я вас поцелую?

   Надин в очередной раз внимательно взглянула на Анина, пытаясь отыскать на его лице хотя бы слабые следы каких-то чувств и особенно замешательства. Но оно было невозмутимо, как у сфинкса.

   – Поцелуйте.

   Патриция приблизилась к Анину, слегка склонила коленки и довольно благочестива поцеловала его недалеко от губ в щеку.

   – А знаешь, – вдруг сказала Надин, – ты очень сильно изменился, больше всех остальных ребят. У меня такое чувство, что рядом со мной сидит совсем другой человек, не тот Саша Анин, которого я когда-то знала. Я даже не предполагала, что люди могут так кардинально меняться.

   – Боюсь, Надя, ты не совсем понимаешь, что со мной случилось за эти годы.

   – Может, ты объяснишь.

   Анин задумчиво посмотрел на неё.

   – Мне нечего скрывать, но это невозможно все быстро понять. Нужно время. У меня на это ушел не один год.

   – У нас есть время, Саша.

   – Тогда нет проблем, ты все поймешь так же, как понял я, – едва заметно улыбнулся Анин. – Только не торопись. Здесь нельзя ничего понять разумом.

   – А чем же тогда?

   – Душою. Если она готова принять эту истину, рано или поздно она примет её. А если не готова, то будь у тебя дважды по семь пядей во лбу, все равно ее тебе не постичь.

   – Но ты мне поможешь подготовить себя к ее постижению?

   – Конечно, Надя. Но если не ошибаюсь, к нам кто-то идет.

   Надин поспешила к воротам. Она отворила их и пропустила в сад маленького человечка. Они поцеловались.

   – Да это же самый настоящий дворец – проговорил Чижов восхищенно.

  – Ты даже не представляешь, какая ты молодец.

   – Немного представляю, – усмехнулась Надин. – Ну, пойдем, Ленечка, я тебя представлю моим гостям.

   Она подвела его к веранде. Ей было интересно, как пройдет встреча двух старых товарищей. Они узнали друг друга мгновенно.

   – Саша! – воскликнул Чижов и устремился в объятия к Анину. Несколько мгновений они стояли, словно влюбленные, прижавшись друг к другу. Зрелище было довольно уморительным, ибо Чижов не доставал Анину даже до плеча и тому приходилось сильно нагибаться, чтобы их объятия были бы взаимными.

   – Эта одежда, это серьезно? – спросил Чижов, слегка отодвигаясь от Анина. – Впрочем, я знаю, что серьезно, я всегда ожидал от тебя нечто такого.

   – Ты ожидал, что Саша станет монахом? – искренне удивилась Надин.

   – Ну не совсем монахом, но что он когда-нибудь может выкинуть подобный фортель, я это предчувствовал.

   – Странно, – отозвался Анин, – двадцать лет назад ни о чем таком я не задумывался.

   – Я – тоже. Но это было глубоко подсознательное предчувствие.

   – Ты можешь объяснить, почему оно у тебя возникло? – осведомилась Надин.

   Чижов как-то обречено вздохнул.

   – Это очень нелегко сделать.

   – Может, попросить Патрицию принести тебе чашечку кофе и тогда тебе будет легче вспоминать. Кстати, познакомься, это моя дочь.

   Чижов, не скрывая восхищения, взглянул на девушку.

   – У такой красивой женщины, как ты, должна быть именно такая красивая дочь. Она похожа на тебя, она точно такая же, какой ты было тогда.

   – Mersi, monsieur pour votre compliment – сделала Патриция книксен. – Вам кофе с молоком или без молока?

   – С молоком, – несколько ошарашенный таким изысканным сервисом, попросил Чижов.

   Патриция умчалась, Чижов проводил её восхищенным взглядом, который казалось так и прилип к ее развивающейся, подобно парусу на ветру, юбке. Надин посмотрела на маленького философа и едва заметно улыбнулась: он всегда был очень влюбчив, её всегда удивлял тот факт, как мало ему было необходимо для того, чтобы он воспылал самой сильной страстью. Не будь он столь непривлекателен внешне, женщины бы непременно, в конце концов, сгубили его, и он никогда не стал бы известным ученым. Воистину нет худа без добра. Интересно, понимает ли это Чижик?

   – Ребята, я так рад, что нахожусь среди вас, – проговорил Чижов.

  – Уже все собрались?

   – Нет Мохова и Алены. Сергей спит в своей комнате, – пояснила Надин.

   – А... – начал было Чижов, – но тут же проглотил готовые уже вырваться наружу слова. – Значит, ждем семейство Моховых. Интересно, как они выглядят. Олег, наверное, очень шикарен. А Алена красива почти как ты, Надюша.

   – Я помню, ты долго не мог выбрать, кому из нас двоих отдать предпочтение.

   Чижов с улыбкой посмотрел на нее.

   – Могу открыть тебе маленький секрет, я колебался недолго. Кстати, забыл спросить, а чем занимается Сережа. Я как-то потерял его из вида.

   – Он режиссер, причем, довольно известный, – сказала Надин.

   – Режиссер, – задумчиво протянул Чижов. – Не слышал. Впрочем, я нечасто хожу в театр. Знаешь, последний раз был года два назад.

   – Кофе, господин философ, – громко и торжественно объявила Патриция, показавшись на веранде с кофе и бутербродами. – Ваш устхоит наша скхомная пища?

   – Не обращай на неё внимание, – сказала Надин. – Она у меня немного взбаломошная. Она считает, что ей все дозволено, и что она очаровательна не зависимо от того, что делает и что говорит. Такой уж стиль поведения у современной молодежи.

   – Я это хорошо знаю, я же постоянно имею дела со студентами. Ты даже не представляешь, что они отмачивают.

   Чижов откровенно любовался девушкой, следуя глазами за каждым ее движением.

   – А это пхавда, что вы – настоящий философ? – спросила Патриция, садясь рядом с Чижовым и кладя ногу на ногу.

   – Нет, не правда, я всего лишь доктор философских наук.

   – А это хазве не одно и тоже?

   – Нет, это совсем разные вещи, Патриция. Доктор философских наук – это тот, кто знает, кто изучает философия. А философ – это тот, кто воплощает свои принципы в жизни.

   – Что ты имеешь в виду, Ленчик? – спросила Надин, внимательно смотря на него.

   – А разве я не ясно выразился. Философия – это стиль жизни. У меня же стиль жизни обычного рядового доктора наук, то бишь обыкновенного обывателя. Сократ был философом, а те, кто изучают его мысли и поступки, они просто ученые. На каждого Сократа в мире приходится, как минимум, по тысячи ученых, которые сидят с мензурками и препарируют все, что он когда-то говорил и делал.

   – И вы тоже пхепахихуете?

   – И я тоже препарирую.

   – А зачем вы это делаете?

   – Это мудрый вопрос, Патриция. Я это делаю потому, что раз я живу на земле, то должен что-то делать, должен чем-то кормить жену и двух дочерей. И сам иногда есть и пить. Не говоря уж о том, чтобы одеваться, хотя бы раз в год вместе с семьей съездить в отпуск. Вот и использую для этих неблаговидных целей всяких там Сократов.

   – А если бы вы получать однажды много-много денег, вы бы пехестать пхепахиховать ваших несчастных философов?