Текст книги "Острова на реке (СИ)"

Автор книги: Владимир Гурвич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

   – Ну что ты так рассердилась на меня. Он очень необычный молодой человек, в нем есть какой-то свой стальной стержень. Ты заметила это? – Патриция кивнула головой. – И ничего удивительного, что меня потянуло к нему. Ты же знаешь, что в последние годы я была очень одинока.

   – А Поль? – не без сарказма напомнила ей Патриция.

   – Что Поль, – вздохнула Надин. – Я никогда не относилась к нему всерьез, это был случайный человек в моей жизни, я не испытывала по отношению к нему абсолютно никаких чувств. Ты же знаешь его, что он есть, что его нет, разницы нет никакой.

   – Я всегда удивлялась, что ты в нем нашла и много раз хотела тебя об этом спросить.

   – Вот ты и спросила, – улыбнулась Надин. – В следующий раз не откладывай свой вопрос. Это был не более чем еще одни предмет рядом со мной. Иногда люди, чтобы не чувствовать себя очень одинокими, окружают себя разными вещами: покупают новую мебель, заводят кошку или собаку... Это было как раз из этой серии. Знаешь, я рада, что ты обратила внимание на Николая.

   – Да? – Густые кисточки бровей Патриции приняли форму двух маленьких луков.

   – То, что ты выбрала именно его, говорит о том, что ты умеешь находить людей, что тебя не интересуют случайные, пустые мужчины. Значит, ты тоже не пустая. А какой сам человек, такие люди к нему и притягиваются. Это как физический закон.

   – Значит, и Николай потянется ко мне.

   – Но я же сказала, ты нравишься ему. Мы с ним серьезно поговорили и выяснили все до конца. Он сожалеет о том, что произошло между нами.

   – А ты? – бескомпромиссно посмотрела Патриция на мать.

   – Я – нет. Мне с ним было хорошо, – решила Надин провести еще один смелый эксперимент, сказав и на этот раз правду.

   Патриция вдруг густо покраснела и опустила вниз голову. У нее самый сейчас трудный возраст, подумала Надин, возраст женщины-ребенка. С одной стороны она взрослый человек, вступивший в период, когда начинает свой путь по кочкам жизни ее женская судьба, но с другой стороны она еще по сути дела подросток, с тонкой уязвимой и неустоявшейся психикой, с многими понятиями, взятыми из детства.

   – Нет, – вдруг резко выкрикнула Патриция, – я не хочу так.

   – Чего ты не хочешь?

   – Получается, что ты моя соперница, моя мать – моя соперница. Что я должна делать?

   – Быть моей соперницей, – снова улыбнулась Надин.

   – Как так? – Из глаз Патриции мощным потоком полился удивленный свет.

   – Очень просто. Если мы решили быть на равных, то должны быть на равных во всем. Послушай, девочка, я вовсе не претендую на Николая, мне нравится он, но не больше, – слукавила Надин. – То, что случилось, уже случилось, но будущее принадлежит вам. Сама посуди, между нами больше чем 15 лет разницы.

   – Это не так уж много, – с какой-то странной мстительной интонацией проговорила Патриция.

   Это верно, согласилась мысленно Надин. Но Николай так не думает, хотя, скорее всего, его останавливает совсем другое.

   – Это много и с каждым годом будет становиться все больше. И, кроме того, я не могу пойти на то, чтобы мужчина стал бы между нами.

   – Но мы же на равных, – напомнила Патриция.

   – Да, – согласилась Надин, – но все же я остаюсь пока еще твоей матерью. И я не могу об этом забывать ни на минуту.

   – А по-моему совсем недавно ты об этом даже не вспомнила.

   – Патриция, не стоит ходить по кругу. Я всего лишь слабая женщина, которая периодически совершает ошибки. Мы с тобой самые близкие люди на земле. И кто если не мы будем прощать слабости друг друга. Вспомни, сколько раз я прощала твои провинности. Согласись, что я была снисходительной матерью.

   – Да, – чуть подумав, подтвердила Патриция.

   – Но в таком случае, почему бы тебе не стать снисходительной дочерью. В жизни люди очень часто меняются ролями, мать и дочь вовсе не обязательно все время должны находиться в одной позицией; как ни странно, но сейчас в роли матери выступаешь ты. Ты понимаешь, о чем я говорю?

   – Кажется, да, мама.

   – Тогда я могу надеяться, что между нами восстановлено согласие?

   Патриция неопределенно пожала плечами.

   – А как быть с Николаем?

   – Но я же уже сказала, – состроила удивленную мину Надин, – ты нравишься ему и то, что было между нами, больше не повторится. – «А вдруг повторится, – с тревогой и надеждой подумала Надин, – что я буду делать в этом случае? Патриция может не простить такого вероломства, а я могу не устоять. И уж тогда я точно потеряю дочь».

   Она видела, что Патриция находится в нерешительности. Она еще не до конца верила матери, но больше сердиться на нее ей тоже не хотелось.

   – Послушай, Патриция, ты должна из любой ситуации извлекать опыт. Весьма вероятно, что ты еще не раз будешь попадать в такое положение, и ты должна научиться справляться с ним и с собой. Жизнь – это соперничество, но не надо превращать соперничество во вражду. Каждый имеет право использовать свой шанс, и на тебя будут также обижаться, как обижаешься ты сейчас на меня. Если кто-то хочет у тебя что-то отнять, то вовсе не потому, что он плохо к тебе относится. Просто ему хочется иметь то же самое, что и тебе. Это не означает, что ты должна уступать этому человеку, но ты должна понимать, что все на земле имеют равные права. А побеждают далеко не все. Надо стремится быть победителем, но надо помнить всегда, что ты можешь оказаться и среди побежденных. И не стоит делать из этого трагедию. В моей жизни у меня было немало и того и другого, но я старалась ничего не доводить до крайности. Умный человек понимает, что в каждой победе заложены семена поражения, а каждое поражение можно превратить в победу. Все очень переменчиво. Важно только не отчаиваться. А в данной ситуации у тебя все просто отлично, ты нравишься Николаю. Только не таи на него зла, не пытайся ничего выяснять, все, что надо, рано или поздно он скажет сам. Просто подойти к нему с открытым сердцем, заговори, как ни в чем не бывало. Не наказывай презрением, уверяю тебя, в конце концов, накажешь ты только себя. Жизнь большая и длинная и было бы глупо ставит ее в зависимость от одного маленького эпизода, о котором ты забудешь через несколько недель.

   Надин замолчала и перевела дух. Она испытывала гордость за себя. Подобный спич одобрил бы сам Чижов, она даже не ожидала от самой себя, что произнесет такую содержательную речь. Неужели она не окажет никакого воспитательного воздействия на эту упрямицу?

   Надин внимательно посмотрела на Патрицию; нет, кажется, ее все же проняло, лицо разгладилось, сердитых складок на лбу стало меньше, и глаза уже не смотрят столь подозрительно. Чем больше живешь, тем больше открываешь в себе талантов.

   Надин пересела со стула на кровать дочери и прижала ее к себе.

   – Ты такая счастливая, ты даже не представляешь, до чего ты счастливая, – проворковала она, поглаживая дочь по волосам.

   – В чем же мое счастье?

   – В том, что ты еще очень молоденькая, в том, что у тебя столько еще радостных минут впереди. У меня к тебе будет только одна просьба – не испорти их. Это так легко сделать. Гони метлой все злые и недобрые чувства, которые будут появляться в твоей душе. Они разрушители всего. Ты даже не представляешь, сколько счастливых людей они погубили. Ты мне обещаешь. – Надин посмотрела в лицо дочери.

   Патриция не очень уверенно кивнула головой.

   – Значит, мы помирились.

   Патриция вновь кивнула головой, на этот раз чуть более уверенней. Надин поцеловала ее в щеку.

   – Ну я пошла, скоро уже готовить ужин для наших дорогих гостей.

   Так что приходи на кухню мне помогать.

  

   __ _ _

  

   Надин внимательно наблюдала за собирающимися на ужин гостями, пытаясь определить, что же случилось за эти дни; все было вроде как обычно и в тоже время что-то неуловимо изменилось в атмосфере их дома. Когда на веранде в сопровождении Алены появился Максаков, то вместо того, чтобы бросить на всех своей неизменно хмурый неприветливый взор, он широко улыбнулся, вернее попытался это сделать. Но улыбка получилась несколько кривой, как у человека, которому принесли радостное известие, но у которого в этот момент к несчастью болели зубы. И все же впервые он сделал попытку хоть как-то начать вести себя по-другому, отметила она. Затем, весело щебетя, впорхнули две птички – Чижов и Антонина, они радостно всех поприветствовали, затем, как по команде, синхронно упали на стулья и принялись громко, ни на кого не обращая внимания, словно они тут находились одни, хохотать . Пожалуй, только Анин выглядел как всегда спокойным и сдержанным. Но с особым волнением Надин ждала выхода на сцену Николая, однако его появление разочаровало ее. Словно находясь на невидимой привязи, он шел четко, не меняя расстояние, за спиной Мохова, его лицо было абсолютно непроницаемым и невозмутимым, как у сфинкса, да и сам он со своим могучим торсом, уверенными полными внутреннего достоинства движения напоминал древнего полубога. Надин слышала, как колотится её сердце, но старалась не подавать виду, что волнуется; она знала, что Патриция внимательно наблюдает за ней. Поэтому ей все время приходилось держать на лице улыбку, то и дело подправлять ее, и она боялась, что проницательный взгляд дочери сможет заметить эту её вынужденную игру. Необходимость притворяться, постоянно быть на чеку раздражали Надин, но она понимала, что сама загнала себя в эту ловушку, а значит, придется учиться в ней жить. И все же в глубине души она сознавала, что, несмотря на обещание Патриции, не отказалась от надежды хотя бы еще раз вкусить это замечательное творение матушки-природы, словно специально созданное для любви на погибель слабым женщинам.

   Но не только это занимало Надин. Она решила, что пора более пристально заняться Аниным. Все это время она надеялась, что он сам начнет раскрываться, но шли дни, а за исключением одного случая в монастыре, он оставался все таким же неподступным. И хотя он сменил сутану на цивильный костюм, ей казалось, что он по-прежнему носит монашескую рясу, плотно укрывающую от нескромных взглядом не только его тело, но и его душу. Сегодня днем она отправила одну телеграмму, и ей необходимо было подготовить почву для появления в затеянном ей спектакле еще одного лица. Это единственный способ его раскрутить; должны же быть и у него болевые точки и уязвимые места. Она еще раз внимательно ознакомилась с той информацией, что , что собрали сыщики о нем, и все же далеко не была уверена в успехе. Анин единственный перед кем она испытывала смущение и к кому чувствовала подлинное уважение. Он принял решение, которое полностью перевернуло его жизнь. Она тоже пару раз попадала в ситуации, когда была уже готова все кардинально изменить, но ей так и не хватило решимости это сделать. Потом она сожалела, что проявила слабость, она думала о том, что если бы перешла через Рубикон, все сейчас было бы по-другому и не исключено, что она могла бы быть несравненно счастливей. Где-то в подсознании она всегда ощущала тщетность и бессмысленность всех своих поступков, но чем сильнее давали о себе знать эти сомнения, тем больше усилий она прикладывала к тому, чтобы заглушить их повседневными делами, новыми целями и проектами. Однажды Поль, которого она всегда считала не слишком умным и весьма пустым человеком, и которого в глубине души презирала, вдруг поразил ее одной фразой. Проведя весь вечер у нее дома, когда чуть ли не каждые три минуты раздавался очередной телефонный звонок, а гости, словно неся вахту, сменяли один другого, он неожиданно сказал ей: «чтобы не чувствовать бессмысленность всего, чем ты занимаешься, ты бессмысленным вещам пытаешься придать смысл». Тогда эти слова словно окатили ее холодной водой; через несколько минут, придравшись к какому-то пустяку, она устроила ему грандиозный скандал и выставила вон. Однако даже тогда, когда она выталкивала его за дверь, сознавала, что это отнюдь не решение вопроса, а проявление ее беспомощности и отчаяния.

   Она хотела сделать так, чтобы нужный ей разговор возник как бы сам по себе и тем самым хотя бы до некоторой степени отвести от себя подозрения. И подумала, что, пожалуй, в этом деле ее помощником может оказаться Чижов. Если она постарается и направит беседу в требуемое ей русло, то он вполне способен, не подозревая об этом, выполнить эту почетную задачу.

   Чижов и Антонина по-прежнему безостановочно щебетали друг с другом, и Надин во-первых, никак не могла уяснить, о чем они могут говорить так долго и, во-вторых, этот их бесконечный диалог с каждой минутой раздражал её все сильней.

   – Ленчик, мне так приятно смотреть на тебя, – решила вмешаться Надин, – не часто видишь такого счастливого человека. А ведь всего несколько дней назад ты был едва ли не самым несчастным из нас.

   – Все меняется, Надюша, – весело отозвался Чижов, – счастье и несчастье всегда находятся в одном шаге друг от друга. Надо только найти в себе силы, чтобы сделать его.

   – Что же тогда мешает нам всем его сделать, если это так просто?

   – То, что не хотим быть счастливыми.

   – Вот те на, – присвистнул Мохов. – Тогда кем же мы, по-твоему, хотим быть?

   – Тем, кем есть. Чтобы сделать этот шаг, надо, как с верблюда перед привалом, снять с себя всю поклажу, а мы вместо этого, наоборот, мы навьючиваем на себя дополнительный багаж. Нам кажется, что чем у нас всего больше, то тем мы ближе к счастью. На самом деле все происходит в точном соответствии с законами физики: чем больше, тем тяжелее.

   Надин посмотрела на Анина; тот едва заметно улыбался, слушая разговор, но принимать участие в нем явно не собирался.

   – Саша, – сказала она, – а почему ты молчишь? Ведь это касается и тебя.

   – Меня, как человека, все касается, – негромко отозвался Анин.

   – Ой, держите меня, – вдруг простонал Мохов, – любая боль отзывается в моем сердце. Я так тебя понял?

   – Примерно.

   – Что же делает тебя таким широким?

   – Бог.

   – Саша, – тихо сказала Надин, – мы твои друзья должны знать, что же все-таки с тобой случилось? Я уверена, ты сам хочешь нам поведать об этом.

   – Как ни странно, но это так, – задумчиво произнес Анин.

   – О чем же это будет рассказ? – насмешливо спросил Мохов.

   – О любви и ненависти.

   – Вечная тема, – хмыкнул Мохов. – Что же нового ты в ней открыл?

   – Я открыл в ней то, что мы принимаем за любовь, чаще всего является ненавистью. Человек не должен любить так, как он любит.

   – А как он должен, по-твоему, любить?

   – Нельзя любить одного и не любить всех остальных. Если человек не любит всех, он не любит никого.

   – Но выходит, что индивидуальной любви как бы не существует, – спросила Надин.

   – Ты права, Надя, в высшем ее проявлении – нет. Но это вовсе не означает, что нельзя любить кого-то конкретно, можно через одного любить всех. – Анин замолчал и стал задумчиво смотреть через окно в сад.

   – Почему ты замолчал? – осторожно, словно боясь, что начавшийся пробиваться родник его откровенности вот-вот иссякнет, спросила Надин.

   – Понимаете, все, что происходит с человеком, не бывает случайным. Я всегда знал, что встану именно на этот путь. Только знал как-то странно, вроде бы знал и вроде бы и не знал. Если бы 20 лет назад у меня бы спросили, что придет момент, когда я откажусь от мира, я бы искренне рассмеялся, настолько невероятным мне бы показалось такое предположение. И в тоже время меня этот вопрос не очень бы и удивил, в нем я бы услышал что-то созвучное тому, что находилось где-то очень глубоко во мне. Я очень долго мечтал о любви, конечно, мне встречались какие-то женщины, на одной я даже неизвестно почему женился. И когда совершал этот торжественный обряд, был убежден, что испытываю к ней самые подлинные чувства. И в течение многих лет не сомневался в них. Вернее сомневался, но не позволял этим сомнениям проникнуть в мою душу. Она родила мне двух детей, и я думал, что тоже их люблю. Я работал, наслаждался теплом, идущим от семейного очага, все было очень замечательно, и я практически ни о чем не задумывался. Иногда правда вдруг становилось не по себе, налетала какая-то беспросветная тоска, и всё вокруг меня становилось черным, как ночь. Это свое состояние я называл недугом бытия, хотя какой смысл в него вкладывал, я бы в то время затруднился с ответом. Просто однажды вдруг откуда-то сверху пришло название этой странной болезни. Я хорошо помню, как тревожно мне стало в тот момент, что-то тяжелое навалилось на меня, передо мной распахнулась какая-то беспросветная бездна, и я ясно понял, что эта бездна – моя жизнь. Я ощутил, как падаю в неё, погружаюсь все глубже в какой-то холодной, засасывающий меня поток. До сих пор не знаю, был ли я в тот момент в сознании или в бессознательном состоянии; я как будто бы потерял реальность из вида, а вместо неё появились какие-то странные картины. Да это не столь и важно – но я помню другое; никогда я еще не чувствовал такого сильного страха перед конечностью моего существования. Я врач, да еще хирург и поэтому постоянно имел дело со смертью. Но что такое смерть, что оно означает, я никогда не понимал, да и не слишком задумывался, я относился к ней чисто механически, как к природному явлению, как какому-то катаклизму. Но именно когда я несся в этом потоке, я осознал, что смерть или вернее страх перед смертью – это наказание человеку за отсутствие в нем любви, за ложь всей нашей повседневной жизни.

   – А если человек любит всех букашек на свете, то страх смерти у него исчезает. Так что ли получается? – с насмешкой спросил Мохов.

   – Подожди, Олег, дойдем и до этого. После этого видения или прозрения – не знаю, как это точнее назвать – я стал кожей ощущать, что вскоре что-то в моей жизни произойдет значительное. Я не знал, что, но был уверен, что должно обязательно случиться нечто, так продолжаться больше не может. Все это время я находился в каком-то угнетенном состоянии, моя семейная жизнь окончательно расстроилась. То есть внешне все тянулось, как обычно, но я уже ни в чем не участвовал, я просто отбывал повинность. У меня больше не оставалось сомнений, что я не люблю свою жену, что мы абсолютно с ней чужие; совсем как по английской пословице: спим вместе, но видим разные сны. Но если бы только мои чувства касались жены, я со страхом себе признавался, что точно также отношусь к детям. И сколько бы я не пытался выжить из своей души к ним капли любви, ничего не получалось; абсолютно все, что я делал, было сплошным притворством. Я понимал, что что-то нужно менять, нужно решиться на какой-то поступок. Но на какой, я даже не представлял. Наступило лето, сезон отпусков, мы всегда ездили куда-нибудь всей семьей. Но на этот раз я решил, что отправлюсь один. Мое намерение вызвало небольшой скандал; само собой разумеется, что жена обвинила меня в эгоизме. Но я понимал, что это лишь внешне напоминает эгоистичный поступок, на самом деле все совсем не так, потому что я отправляюсь в поиск. Но что я ищу, этого объяснить себе я не мог, мои мозги словно были покрыты толстым слоем ваты. Я только мог действовать, подчиняясь какому-то наитию. И вот через некоторое время я вышел из поезда в Симферополе. Сел в автобус, везущий меня в Гурзуф. И увидел на сиденье перед до мной её. Почему я сразу понял, что это именно она, я сказать не могу, но ее внешность, выражение лица – все совпадало с каким-то неясным образом, который давно жил в моем воображение. Всю дорогу я молил о том, чтобы мы поселились в одном санатории. Но я мог об этом и не просить Бога, ведь это он сам устроил нашу встречу. Конечно, мы поселились в одном санатории, в одном корпусе, на одном этаже. Весь день я провел в лихорадке, я боялся, что кто-то уведет ее у меня. Мы познакомились вечером, все произошло просто и обыденно. Мы провели вместе несколько часов, сидели у моря, разговаривали. И когда возвращались назад, я уже не сомневался, что это она. Ничего особенного в ней я не обнаружил, не было она ни писанной красавицей, не обладала и каким-то выдающимся умом. Но от нее исходил какой-то свет, мягкий, тихий, еле уловимый. Но эта была та свеча, от горения которой становится вдруг невероятно тепло и уютно. Я сознавал, что ближе этого человека на земле у меня никого нет; мы как раз те двое, что предназначены друг для друга. Я полюбил ее практически сразу, и это чувство было совсем не похоже на ту любовь, что я испытывал к другим женщинам. Правда, поначалу я это осознавал довольно смутно, дым от сексуальных желаний скрывал передо мной подлинную картину того, что развертывалось в моей душе. Ни одну женщину я не желал так сильно, как ее. И я даже не понимал, что на самом деле секс маскировал нечто совсем иное. Во всем этом я разобрался уже потом, спустя много времени. Дело в том, что я тогда не смог понять, что вступил в совсем другие отношения, я действовал так, как привык поступать всю мою предыдущую жизнь. Я исходил в своем поведении из прежнего опыта, а он был тут не пригоден. Но другого у меня тогда еще не было. Ибо я хотел вовсе не обычной связи, а связи духовной. Секс выступал не более чем как творческая сила, зовущая к преображению всей моей духовной сферы. Но тогда я еще не понимал, что все в этой жизни предлагается человеку в качестве выбора; секс – это была лестница, по которой я мог спуститься вниз или подняться наверх. Стоит ли даже говорить, что я стал спускаться вниз. Это произошло как бы само собой, я даже не отдавал себе отчета, что в тот момент что что-то выбираю, что куда-то иду. У меня не возникало сомнений, как я должен вести себя, само собой разумеется, что как обычный мужчина, как классический герой-любовник. Тем более, что она достаточно быстро отозвалась на мои неистовые призывы, и мы, как принято говорить в плохой литературе, унеслись на крыльях страсти.

   Мы вернулись в Москву, там все продолжалась по-прежнему. Я погружался в свою любовь, как в океан, все глубже и глубже и мне казалось, что я никогда не достигну дна, и это погружение будет продолжаться бесконечно. Я радовался тому, что ко мне больше не подступает мрачное настроение и был почти уверен, что наконец избавился от недуга бытия. Оказывается, все дело в том, что я жил без любви и как только она пришла, я выздоровел. Правда, следует сказать, что наши отношения с самого начала не были безоблачными; она была не замужем и вскоре стала требовать, чтобы я женился на ней. По своему она была права; я ее безумно любил и потому должен был уйти из семьи к ней. Я сам понимал, что все это абсолютно логично, но что-то мешало мне это сделать. Да, я не любил жену, но хорошо относился к ней, хотя я изменял, но при этом я оставался очень верным человеком. Более того, с тех пор, как появилась у меня она, именно с этого момента и стала укрепляться моя верность семье. Тут нет подлинного противоречия, я никогда не любил жены, и потому мои чувства по отношению к ней не изменялись. Но я считал, что раз я выбрал ее в качестве супруги, то мой долг сделать все, чтобы она чувствовала бы себя счастливой. Ей предстояло воспитать двух детей, и я не хотел, чтобы что-то помешало бы ей. Иногда мы сильно ссорились из-за этого с Наташей, несколько раз она даже порывалась уйти от меня, но мне удавалось ее удержать. Может быть, потому, что она все же надеялась отвоевать меня у семьи. Но самое важным было все же другое, каждый из нас вкладывал в наши отношения разный смысл. Для меня это было чувство, захватившее меня целиком, для нее – это был скорее один из романов. Она любила меня, но она не была поглощена любовью так, как я. Однажды она мне даже изменила, это была абсолютно несерьезная и скоротечная интрижка, но я провел полных отчаяния несколько суток. Мысль о том, что она ласкала другого человека, что другой мужчина дотрагивался до столь дорогого мне тела, приводила меня едва ли не к умопомешательству. Тогда все вернулось на круги свои, я сумел обуздать свои переживания, мне удалось внушить себе мысль о том, что она никогда не приносила мне клятву верности, она не моя супруга и имеет права на свободу. И все же мне было невероятно обидно, что она так легко доставила мне боль. Но с этого момента я стал понимать, что наши отношения далеки от благополучия, что-то в них есть такое, что подрывает их, делает ненадежными и хрупкими.

   И вот однажды случилось то, чего я боялся с первой минуты нашей встречи. Она сказала мне, что мы больше не будем встречаться, что у нее появился другой человек. Потом оказалось, что никакого другого человека у нее не было, вернее, он был, но это снова была незначительная интрижка, которая продолжалась пару недель. Но она использовала этот предлог, дабы освободиться от меня, потому что с какого-то момента стала тяготиться нашими отношениями. Я же был настолько ослеплен, что ничего не замечал, и её слова прогремели для меня, как раскаты грома. И вот тогда со мной случилось самое страшное, я почувствовал такую жгучую ненависть к ней, что меня стало преследовать желание её уничтожить. Как прежде меня целиком поглощала любовь, так теперь я столь же страстно ненавидел ее и мечтал о мщение. Я понял, что если я не убью Наташу, то я не смогу дальше жить. Кто-то из нас должен уйти: я или она. Либо должны уйти мы оба. Мне необходимо было выбрать: покончу ли я самоубийством или умрет она. Однако желание мести было таким, что мне хотелось, во что бы то ни стало дать ему ход. Я думал только об одном, я перестал есть, стал под любым предлогом отказываться от операций – я ничего не был в состоянии делать. Жена ничего не понимала, она считала, что я тяжело заболел, гнала меня к врачам. Я действительно был болен, но той болезнью, перед которой медицина бессильна.

   Еще вчера я страстно любил человека, а сегодня также страстно его ненавидел. Когда у меня в мозгу возникали просветы, меня невольно поражала эта мысль. Я не мог не задуматься: что же я на самом деле чувствую к ней: любовь или ненависть? И что это за любовь, которая так стремительно способна переплавиться в ненависть? Но, повторяю, подобные размышления посещали меня не часто, потому что основное время я был занят тем, что строил планы убийства. Убийца я был неопытный, до сих пор я преимущественно старался спасать людей и не знал, как претворить свой замысел в жизнь. Но самое страшное, я делал все на полном серьезе, это не была игра, это была подготовка к преступлению. Сперва я решил, что не буду скрываться от правосудия, совершу акт возмездия за попранную любовь – и тут же сдамся милиции. Но потом рассудил, что у меня семья; что будет, когда мои дети узнают, что их отец – преступник. Я сам буду нести ношу наказания, пусть им станут мои вечные угрызения совести. А искуплением – дальнейшая праведная жизнь.

   Я не стану рассказывать, как я готовил убийство, как выстраивал алиби; то ли в этом деле мне помогли когда-то читанные детективы, то ли я просто до этого момента не знал об этих своих способностях, но я разработал хитроумный план, который бы одобрил самый изощренный писатель-детективщик. Я до сих пор убежден, что если бы я его претворил в жизнь, то милиция никогда бы не разоблачила меня.

   И вот настал день икс. Я был спокоен, более того, я был счастлив не меньше, чем тогда, когда впервые встретил её. Оказывается, это великое наслаждение – мщение. Я убежден, что очень многим ненависть приносит гораздо больше душевной радости, чем любовь. В тот день я понял великую тайну, почему на Земле ни на день не прекращаются войны, они необходимы, чтобы человеку было бы где утолять свою жажду убивать, истязать, унижать. Я направлялся к месту преступления, напевал что-то веселенькое и рисовал в своем воображении картины предстоящего события: как она будет молить о пощаде, истекать кровью, как станут закатываться ее глаза. У меня не было никаких сомнений относительно правильности своих действий, я не хотел их допускать до себя, да они и не могли проникнуть в сознание, так как я целиком был поглощен мщением. Она вышла из дома, из дома, в котором я бывал столько раз, в котором мы столько раз любили друг друга. Я пошел за ней следом, она шла спокойно, неторопливо, не подозревая, что последний раз ступает по земле.

   Я досконально знал ее маршрут и выбрал место, где должен был совершить акт возмездия; там практически никто не мог меня увидеть. И вот когда до него оставалось буквально несколько десятков метров, навстречу мне выбежала маленькая девочка. Не знаю, что с ней случилось в тот день, но она громко рыдала, и слезы обильными ручьями катились по ее пухлым щечкам. Она бросилась ко мне, прося не то защиты, не то утешения. Я замер, как вкопанный и в тот же миг внутри меня произошел какой-то взрыв; все вдруг во мне переменилось, и я необычайно ясно представил, что я задумал, на какие мучения обрекаю человека, которого столь страстно люблю. Я подхватил эту девочку на руки и тоже заплакал вместе с ней.

   Я нисколько не сомневаюсь, что эту девочку послал мне Бог, дабы удержать меня от страшного злодеяния. Потрясенный происшедшим, я отпустил ребенка, и она, словно ангел небесный, почти сразу исчезла. Я даже не заметил, куда она подевалась. Я шел, не разбирая дороги, шатаясь, словно пьяный, ловя на себе удивленные взгляды прохожих. Но мне было не до них, я осознавал, что только что собирался убить не Наташу, а самого себя. У меня было такое ощущение, что я очнулся после долгого обморока, мое сознание очистилось, и я увидел все в истинном свете. И, прежде всего, в какую страшную бездну едва я не провалился. Я стал задавать себе вопросы: как я человек самой гуманной профессии дошел до того, что замыслил убийство, почему оказалось возможным такое? Их было много самых разных вопросов к самому себе, я понял, что не успокоюсь, пока не получу на них ответы. Да и как я могу чувствовать себя спокойным, если в любую минуту со мной может произойти снова нечто подобное. Ведь такой, как я, страшен и опасен для окружающих, где гарантия, что однажды я не задумаю то же самое против своей жены и детей или еще кого-нибудь, кого сочту своим обидчиком. Именно тогда я стал много размышлять о природе любви и о характере наших отношений с Наташей. И постепенно пришел к выводу, что наша любовь или то, что мы принимаем за неё, это не любовь, это на время видоизмененная под влиянием полового инстинкта ненависть. Вот почему столько ужасных катаклизмов вызывает это чувство, вот от чего оно сопровождается своей вечной спутницей – ревностью, которая просто не может возникнуть при настоящей любви. Ведь если ты подлинно любишь человека, то ты не можешь не радоваться, что ему хорошо. А с кем с хорошо – это не так уж и важно, это вообще не важно, потому что ты счастлив его счастьем. А если же ты начинаешь ревновать, то это означает, что ты думаешь только о себе; в твоих глазах ревность – это нарушение твоего права на другого человека. Я понимаю, что эти мысли не слишком оригинальные, об этом сказано и написано уже давно, но для меня в то время они были таким же открытием, как открытие Америки Колумбом. Передо мной вдруг словно распахнулись двери в какой-то иной мир, существование которого я всегда ощущал, но где он, что из себя представляет, не ведал. Вот тогда я впервые почувствовал, что мне с прежним миром не по пути, я должен искать свою обетованную землю, где я смог бы жить, так, как хочу, вернее жить той истинной жизнью, для которой я предназначен. Ну а к чему конкретно привели меня мои поиски, вы видите.