Текст книги "Острова на реке (СИ)"

Автор книги: Владимир Гурвич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

   – После того, как поиграл в прятки.

   – Именно, дорогая моя, именно после этого.

   – Может, ты мне объяснишь, что тебя подвинуло на такое превращение.

   – А что тут понимать, – вдруг резко вмешалась Антонина, – просто человеку стало хорошо. И он понял, что все остальное ничего не стоит.

   – Она права, Надюша, – улыбнулся Чижов, – я понял, что философия – это на самом деле наука о том, как быть счастливым. Человек запутался в самом себе, он мне напоминает лабиринт, по которому он кружит в поисках выхода, а приходит вместо этого к тому месту, откуда начинал свое хождение. Вместо того, чтобы искать прямой путь к счастью, он безнадежно утонул в собственной сложности. Он напридумал целые армии богов, насочинял бессчетное количество теорий, в которых пытается что-то там объяснить. Но каждая теория сама по себе требует новых порций объяснений, а та в свою очередь также нуждаются в объяснении и обосновании. И он уже не в состоянии понять, где начало всему, а где конец, бегает от одной точки к другой и никак не может ни остановиться, ни понять, ради чего совершается этот бесконечный забег. Вот веками и спорит, что первичное: яйцо или курица.

   – Постой, постой, – прервала его Надин, – если я тебя правильно поняла, ты отвергаешь существование Бога.

   – Есть Бог, и есть боги, которые изобретают люди. Когда они не в состоянии что-то объяснить или с чем-то справиться, они тут же придумывают очередного Всевышнего. Вот оттого-то их столько и набралось. Не понимают, почему каждое утро восходит солнце, значит, нужно создать бога солнца, не могут остановить бесконечные войны, следовательно, непременно требуется бог войны, на которого можно списать всю вину за кровопролитие. Возникают проблемы с вывозом мусора – придумывают бога мусора. Самое загадочное из чувств – возникновение любви, значит, надо, чтобы появилась богиня любви. И так без конца.

   – Что же ты предлагаешь?

   – Я? – удивленно переспросил Чижов. – Может быть, впервые в жизни я ничего не предлагаю. Человеку необходимо как можно быстрее отбросить все эти придуманные им сложности, человек по своей натуре очень прост. Заметь: я говорю – прост, а не примитивен. Ты ощущаешь разницу?

   – Ощущаю, хотя и смутно, – чистосердечно призналась Надин.

   – Примитивный человек не способен ощутить счастье, он лишь получает мимолетные удовольствия от еды, питья, секса...

   – Но разве ты сейчас...

   – Нет, Надюша, это совсем другое, счастье – это ощущение своей подлинности, когда прекращается раздвоение, когда больше не чувствуешь себя отчужденным от мира, людей, природы. Когда сливаешься с окружающим пространством, когда нет больше врагов, недоброжелателей, когда любишь всех и обязательного еще одного человека, как олицетворение всех. Но при этом не выделяешь его, не противопоставляешь остальным по принципу: это он, а это другие, а просто находишься вместе с ним. И при этом не страшна разлука, потому что остается любовь ко всем и ко всему. Примитивный же человек пуст, как бутылка, из которой выпито все вино, он просто этикетка без содержимого, туда можно наливать все, что угодно. Он ни с кем и ни с чем не чувствует настоящей связи и поэтому ему совершенно все равно кому и чему служить, лишь бы давали ему жвачку из удовольствий – а там хоть трава не расти. Примитивный человек может быть даже очень умен, но весь его ум направлен лишь на получение каких-то благ. А потому он ненасытен. Если ты видишь, что человек ест, а не насыщается, то будь Надюша уверена, каким бы мудрым он тебе не казался бы, он примитивен и пуст. Часто ум – это не более чем крышка, которая прикрывает кастрюлю, в которой не варится никакая пища.

   – Мне, как человеку, вынужденному много времени проводить на кухни, твое последнее сравнение очень понятно, – засмеялась Надин. – Но все же объясни, если счастье так близко и столь легкодостижимо, почему для многих оно оказывается таким неуловимым?

   – Потому что человек всю жизнь занят преследованием целей, которые ему абсолютно не нужны и которые кроме разочарований ему ничего не приносят. Я всегда подсознательно понимал бессмысленность того, чем я занимаюсь, но гнал от себя подальше эти мысли. Наоборот, всегда себя старался уверить, что чем глубокомысленней мои штудии, тем более значительным делом я поглощен. А чем более значительным делом занят человек, тем более значительным он кажется самому себе. На самом же деле я хотел совсем другого.

   – Чего же ты хотел, Ленчик?

   – Я тебе скажу, Надюша, но не сейчас. Я еще не совсем готов к этому признанию. Человек для самого себя создает массу легенд, опутывает себя, словно телефонная станция проводами, иллюзиями, ложью, красивыми сказками. Он превращает себя в памятник, стоящий на высоком пьедестале. И чтобы спуститься с него, нужны немалые усилия. Хотя гораздо умнее на него вообще не взгромождаться.

   – Значит, ты предлагаешь всем нам спуститься на землю.

   – И как можно скорее. Каждая лишняя минута пребывания на этом пьедестале делает этот спуск все более проблематичным. Пока ты стоишь на нем, ты будешь придумывать для себя все новые и новые цели, задачи и всякий раз уверять себя, что как только ты их выполнишь, то станешь непременно счастливой – и больше тебе ничего не захочется. Но как только это происходит, ты убеждаешься, что ничего подобного с тобой не случилось, ты все в таком же состоянии полной неудовлетворенности и тебя гложут бесконечный сонм желаний, а они порождает огромную толпу проблем. Они только поменяли название: раньше тебя допекало безденежье, теперь ты мучаешься от страха потерять деньги, раньше ты мучилась от одиночества, а теперь не знаешь, как избавиться от докучающих тебя людей, которые еще несколько дней назад тебя не замечали, а теперь ты вдруг сделалась им такой необходимой, что они просто не могут без тебя прожить и дня. Признайся, Надюша, разве не из этого состоит твоя жизнь, жизнь всех твоих знакомых? Разве не бывало так, что, смотря на них, ты вдруг ловила себя на мысли о том, какой ерундой они все заняты, как мелки их устремления. Но когда дело касалось тебя самой, ты почему-то не замечала, что и твои занятия ничем не отличаются от того, чем поглощены они.

   Надин бросила в пепельницу давно погасшую сигарету и закурила новую.

   – Выходит, все, что я делаю, бессмысленно.

   – Я не хочу судить об этом, пусть каждый решает этот вопрос самостоятельно. Я только сказал то, что думал. А выводы в отношении себя – это уже твое дело. Могу сказать, что для себя кое-какие выводы я уже сделал. Правда я пока не уверен, что мне хватит смелости претворить их в жизнь.

   – Ты меня просто загоняешь в угол, – принужденно рассмеялась Надин. – Даже не знаю, что мне теперь делать. За несколько минут нашего разговора ты перечеркнул всю мою жизнь.

   – Что делать, такова реальность. Но лучше прозреть позже, чем никогда. Или ты так не считаешь?

   Надин посмотрела на своего внезапно обредшего счастье собеседника и ничего не ответила. Она отдавала себе отчет в том, что слова Чижова затронули её гораздо глубже, чем она бы хотела в этом себе признаться. Только что Чижов выписал ей рецепт от ее болезней, но дело все том, что она вовсе не желала принимать это лекарство и выздоравливать с помощью именно таких процедур. Она слишком свыклась со своими недугами, которые давно превратились в неотделимую часть ее самой. Что будет с ней, если она последует этим советам; чтобы обрести счастье ей нужен Николай, только он способен изменить её жизнь и её саму, только на таких условиях она готова отказаться от всего того, что до этой секунды являлось смыслом ее существования. И не важно ложен этот смысл или нет, но он подобно корням дерева, намертво вцепившихся в грунт, также глубоко и прочно проник в неё, стал неотъемлемой её частью.

   Надин тряхнула головой, словно пытаясь таким нехитрым способом поменять весь ход своих мыслей или, по крайней мере, отсеять особенно тревожащие её.

   – Конечно, ты прав, Ленечка, прозрение необходимо. Ну а если оно приносит с собой только боль и больше ничего.

   – Боль не будет долгой.

   «Да откуда тебе знать, Ленечка, – мысленно возразила ему Надин. – ты нашел счастье с этой тощей дурехой и думаешь, что этот запой будет длится вечно. Но похмелье окажется для тебя жестоким, это я тебе обещаю. И посмотрим, как в этом случае ты себя поведешь. А мне уж предоставь идти своей дорогой. Ты уверяешь, что боль не будет долгой, как ты заблуждаешься, она не затихнет всю жизнь. Мы обречены на неё, как совершивший преступление на вечные муки совести».

   – Ты слишком много требуешь от обычного грешного человека, а он так живет уже тысячелетия – и вдруг приходит некто по фамилии Леонид Чижов и говорит всему человечеству: вы все делаете неверно, так жить нельзя, бросьте свои города, деревни, машины, квартиры, дачи, немедленно разведитесь с нелюбимыми женами и мужьями, откажитесь от друзей и от детей, так как все ваши отношения с ними ни что иное, как сплошной обман и начинайте искать подлинное счастье, веселитесь, играйте в прятки, занимайтесь любовью, словно зайчики, прямо на лужайке с кем вы хотите – и тогда у вас не будет больше проблем. Я правильно тебя поняла?

   – Правильно, Надюша, только у тебя великолепный дар все утрировать. Необязательно ни от чего отказываться, дело не в этом, а в том, чтобы не быть ничьим рабом: ни другого человека, ни вещей, ни человеческих отношений. Чувствовать себя свободным от всего – вот главный ключ к счастью. Понимаешь, в чем закавыка, можно отказаться от дома, машины, семьи, жить, как ты говоришь, на полянке и быть зависимой от этой самой полянки, оказаться в рабстве у своей свободы.

   – Тебе не кажется, что ты уж слишком загнул. Только что ты освободился от всего сразу и туже же попал в зависимость к другому. Быть рабом своей свободы – это мне трудно понять.

   – Куда уж ей, – вдруг подала свой голос молчавшая до сих пор Антонина.

   – Но это все не так уж и сложно, – мягко улыбнулся Чижов. – Если человек все делает ради того, чтобы добиться свободы, то он неизбежно попадает в зависимость от этого своего стремления. Для него свобода превращается в такую же вещь, в такой же особняк или лимузин, которую он защищает, отстаивает от покушений с тем же усердием, как мы бережем от грабителей собственный дом. А настоящая свобода она как бы внутри человека, он свободен от всего, в том числе и от самой свободы, он может с ней легко расстаться, потому что нельзя отобрать то, чего не имеешь. А если у человека можно похитить свободу, значит, у него её просто никогда не было.

   – Кажется, я начинаю тебя понимать. Но знаешь, Ленечка скажу тебе честно, я не очень-то жажду стать обладательницей такой свободы. У меня такое ощущение, что я бы очень быстро заскучала без стольких привычных и милых мне вещиц. Я всю жизнь боролась за свою независимость, но только сейчас поняла, что на самом-то деле я боялась оказаться действительно независимой от всего. Чтобы я тогда делала бы, чем заполняла свой досуг? Кем бы в этом случае я была?

   – Никем, Надя, – посмотрел ей прямо в глаза Чижов. – И это, между прочим, прекрасно.

   – Быть никем, это, конечно, в самом деле, замечательная перспектива. И ты тоже хочешь стать никем, отказаться от всех своих регалий, ученых трудов, уважения коллег?

   Чижов глубоко вздохнул.

   – Да, хочу, – вдруг решительно проговорил он. – Все мои регалии и ученые труды, как и мифическое уважение коллег, не стоят даже одного глотка свободы. Знаешь, я долго изучал философия дао, но у меня такое ощущение, что я только сейчас начинаю постигать истинный смысл того, что делали эти люди.

   – Поясни.

   – Человек – это трава или дерево, которые колышутся послушные воли ветра. У них никогда не бывает разногласий, противоречий, дерево наклоняется в ту сторону, куда ей указывает порыв ветер. И им всегда хорошо вдвоем, они поют одну песню, рассказывают один стих.

   – Но иногда ветер налетает и ломает дерево, как быть с этим?

   – Никак. Однажды мы должны сломаться, однажды налетит порыв ветра, и мы больше уже не будем расти в этом саду. Все, что неизбежно, то и прекрасно – вот смысл того, о чем нам говорит природа.

   – Нет, мне это не нравится, – решительно произнесла Надин. – Я ненавижу старость и смерть, я ненавижу увядание, старение кожи на лице. Каждое утро я начинаю с того, что словно ценную картину, изучаю свое лицо – не прибавилось ли на нем количество морщин, а затем старательно втираю в него крем. На самом деле неизбежность – это гильотина, которая медленно, день за днем опускается на твою шею. А ты предлагаешь мне её любить.

   – Но разве можно побороть то, что непобедимо. Вся твоя жизнь проходит под гнетом страха, его набат не умолкает в твоей душе ни на секунду. Ты находишься в самом ужасном рабстве, в рабстве у своего увядания и смерти. И ты знаешь, что никакие кремы, никакие лекарства тебя не спасут. Так какой же смысл в этой борьбе. Вместо того, чтобы тратить на нее все свои силы, полюби свое нисхождение, найди в нем свою прелесть и красоту, как мы находим красоту в осеннем лесу. Не думай о том, что каждый день ты становишься все более старой, что еще на один шаг приближаешься к естественному концу. Прими это как данность, как высшее откровение и награду.

   – Награда в том, что я смертна.

   – Да, Надюша, именно в этом. Смерть – это награда за дар жизни, в смерти человек поднимается на высшее точку познания самого себя. Смерти страшится тот, кто понимает, насколько бесплодной оказалась его жизнь, насколько он оказался глух и слеп к божественному зову, который раздается в каждом из нас. Тот же, кто услышал его и принял, ничего не боится, смерть для него не более чем переход к другому виду существования. И никто еще не доказал, какое из них лучше, какое из них важнее и прекрасней.

   Она еще никогда не видела такого выражения его лица, обычная его вяло-добродушное маска исчезла и взамен появилось выражение одухотворенности, Чижов даже стал в эти мгновение по своему красив, какой-то свет вдруг стал истекать из его сияющих глаз, и Надин вдруг стало не по себе. Все философы в глубине души сумасшедшие, подумала она, сама профессия предполагает определенную ненормальность и сумасбродность, иначе еще какие причины способны заставить обычного человека добровольно бродить по этим лесным дебрям философских категорий, без конца плавать по рекам сомнений, застревать в заторах неразрешимых проблем бытия.

   – Знаешь, Ленчик, ты, конечно, необычайно глубокомыслен, но я всего лишь простая женщина, я привыкла жить в этом мире. И он мне, несмотря на отдельные досадные моменты, в целом нравится. И я уйду из него с большим сожалением. Плохо это или хорошо уж не ведаю, но, несмотря на то, что я регулярно хожу к мессе, в глубине души я не верю в загробное существование. Мне оно напоминает кино, где все так похоже на реальность, но все обман. Может быть, там меня и ждут новые необычные приключения, и все же я уж доживу как-нибудь свою земную жизнь, не пытаясь ее изменить в соответствии с твоими замечательными теориями. Я даже не исключаю, что я совершаю свою величайшую ошибку, но уж я такая, и я её совершу.

   – Я понимаю тебя, – вдохнул Чижов, и она заметила, как он вдруг потускнел, на лицо вернулось привычное, немного растерянное выражение, а глаза больше не сияли, а лишь вяло смотрели перед собой, словно два фонарики, у которых сели аккумуляторы.

   – Неужели ты, Ленечке, думал, что она тебя поймет, – снова после долгого молчания воскликнула Антонина. – Да она и знать не желает, о чем ты ей тут вещаешь. Для таких, как она, главное деньги и удовольствие.

   Ну уж с тобой-то я спорить не буду, не дождешься, мысленно проговорила Надин.

   – Ты не права, – вдруг сказал Чижов. – Просто Надя пока еще не готова, я тоже не сразу все понял. Не будь тебя, не знаю, вообще бы случилось это прозрение. – Чижов вдруг вытянул руки в направлении Антонины, заграбастал ее и стал упоенно целовать, при этом его ладонь крепко вцепилась в ее крошечную, едва выступающую маленькой точечкой грудь, которая целиком в нее и погрузилась.

   Несколько секунд Надин не без изумления смотрела на самозабвенно целующуюся пару, затем встала и вышла с веранды.

  

   _ _ _

  

   Разговор с Чижовым почему-то расстроил ее настолько, что у нее даже немного разболелась голова. Она пришла в свою комнату, легла на кровать. Ей хотелось заснуть, дабы таким образом покрепче замуровать в застенках своей памяти все только что услышанное. Но сон, как назло, не шел к ней и тем самым не мог воспрепятствовать приходу тех мыслей, которые ей совсем не хотелось, чтобы они приходили бы к ней. В глубине души она понимала правоту Чижова, но чем больше понимала, тем все меньше испытывала желание ее признавать. Если она с ним согласиться, то что ей тогда делать, к чему вся эта дорогостоящая и, как теперь все яснее понимает она, опасная, с непредвиденными последствиями, затея. А может, действительно все немедленно прекратить, сказать своим гостям, что их хозяйка больше не желает играть свою роль и поэтому просит разъехаться всех по домам. Но тогда зачем все ее приготовления, она не привыкла отказываться от уже наполовину сделанной работы. И самое важное, она не добьется своей главной цели, а это для нее чревато весьма большими неприятностями. По сути дела она все поставила на кон и если эта рулетка ее подведет, остановится не на той цифре, то она, Надин, окажется в тяжелой ситуации. Поэтому она просто не может подвергать сомнению свой план, и обязана довести его до конца. Чего бы ей это не стоило, так как от него во многом зависит не только ее будущее, но и будущее Патриции. Прав или не прав Чижов, да какая ей, в сущности, разница, что способны изменить в ее жизни его глубокомысленные теории. Подавляющее число людей живут так, как умеют жить, и не задаются бесполезными и вредными вопросами: а верно ли они поступают, а правильно ли живут, а может, необходимо все досконально изменить. Не она придумала мир таким, какой он есть со всеми его мелкими удовольствиями, страхами, пороками, преступлениями, ужасами, пошлостью и серостью. Когда она появилась на свет, весь этот замечательный букет был давно уже собран, и она мало что добавила к существующему набору. Почему должна меняться именно она, кто сказал, что именно с нее должны начаться всеобщие перемены? Ленчик? Но это даже не смешно, этот полусумасшедший философ, вконец одуревший от любви к Антонине, один взгляд на которую способен мгновенно вызвать гипертонический криз, и играющий как малый ребенок в прятки, совсем не похож на пророка, за которым ей непременно следует, закрыв глаза, идти. А все объясняется на самом деле просто: с его лилипутским ростом, с его носом картошкой и с его огромной полянкой плеши на макушке ни одна приличная женщина на него не взглянет. Когда он очухается, все встанет на свои места, и он вернется к своим умным занятиям. Но чтобы болезнь все же не зашла чересчур далеко, она должна поспособствовать его скорейшему выздоровлению.

   Надин взяла с тумбочки дневник и довольно долго в нем писала. Затем она перелистала несколько страничек и довольно улыбнулась; нет, эти последние дни вовсе не прошли напрасно, эти записи в её блокноте дорого стоят. И сегодня один из звездных ее дней, несмотря на всю нелепость их диалога, он крайне важен для нее. Пусть другие делают выводы, рушат свои жизни, у нее задача совсем другая – превратить ее в еще более прочный бастион. «Спасибо тебе, Ленечка» – вслух поблагодарила она его. – Надеюсь, что ты сегодня полностью не исчерпал себя и непременно порадуешь меня своими глубокомысленными высказываниями еще неоднократно. А я уж сделаю все от меня зависящее, дабы тебя на них подзадорить".

   Сделав еще несколько записей, она отложила блокнот и снова предприняла героическую попытку вздремнуть. И вновь сон не захотел прийти к ней. Что же с ней происходит, раньше у нее не было таких проблем, она легко засыпала тогда, когда хотела. Принять снотворное? Что-то еще беспокоило ее, причем, беспокоило так сильно, что она даже не хотела, чтобы эта ее тревога вышла бы из подсознания и оформилась бы в четкую, требующую немедленных действий, мысль. И все же бесконечно она не может таить от себя, что ее волнует Патриция. Уже приближается вечер, а за сегодняшний день они не сказали друг другу ни слова. Более того, Патриция делает все возможное, чтобы не попадаться ей на глаза. И вряд ли стоит сомневаться, в чем причины такого поведения дочери; значит, и она в курсе того, как провела ее мать предыдущую ночь. Но тогда получается, что Патриция всерьез увлечена Николаем. Только этого ей и не хватало. Как же ей в этом случае поступить? Делать вид, что она, Надин, ничего не замечает, вести себя так, как будто бы ничего не случилось? Но что тогда будет дальше? Льды отчуждения растают сами собой или окажутся унесенными стремительным течением в открытый океан? Насколько она знает характер своего ребенка, на такой исход надеяться особенно не стоит. Если Патриция затаила обиду, то это может оказаться надолго. Тем более, она, Надин, на самом деле, виновата перед ней, ведь видела, что Николай нравится ей, но не могла справиться с вожделением, пошла на риск испортить отношения с дочерью – и, кажется, ей это вполне удалось. Но если она породила эту ситуацию, то ей её и исправлять.

   Надин курила сигарету и думала, каким образом построить свой разговор с дочерью. Что сказать ей, какие дать объяснения? Мысли путались; то она решала рассказать ей все как есть, то наоборот, все отрицать, то придумать какую-нибудь сказку, состоящую из опасного коктейля правды и лжи. Мало ли почему она пригласила Николая к себе в комнату, вовсе не обязательно, чтобы переспать с ним. У них могла состояться важная беседа. О чем? Да о чем угодно, о Мохове, о безопасности ее гостей, о прилете инопланетян, о смысле жизни, наконец. Ведь из всех здесь присутствующих она меньше всего его знает и поэтому совершенно естественное желание познакомиться с ним поближе. Внезапно в ее ушах явственно зазвучал насмешливый голос дочери: « Вот ты и познакомилась так близко, что ближе уж просто не бывает».

   Нет, это не пройдет, Патриция сразу поймет, что ей лгут. А ложь лишь усугубит отчужденность. Но и смелости сказать всю правду до конца ей не хватает. Что же делать?

   От неспособности ни на что решится, голова разболелась еще сильней. Она знала себя, эта боль может быть надолго, она не пройдет до тех пор, пока ситуация хоть как-то не прояснится или она не примет какое-то решение. Больше всего она ненавидела те минуты своей жизни, когда она оказывалась захвачена в плену у сомнений, когда они колотили своими острыми пиками, не позволяя спокойно жить, требуя ответа на свои колючие вопросы. Ей всегда нравилось разрубать узлы мечом, а не долго и кропотливо развязывать петли, ломая ногти и теряя массу времени. Пойти и объясниться и что из этого получится, то и получится. Нельзя все заранее просчитать, отношение с дочерью – это не поход в магазин, когда можно произвести предварительную калькуляцию предстоящих покупок. Итак, решено.

   Она постучала в дверь комнаты Патриции.

   – Еntrez, – громко ответила на стук она.

   Патриция в неглиже лежала на кровати, а по всей комнате, как белье на веревке, висели сизые тучи сигаретного дыма. Да она выкурила не меньше полпачки, мысленно воскликнула Надин, оценив плотность дымовой завесы.

   – Как у тебя накурено, – сказала Надин. – Надо открыть окно.

   – Не надо, мама, – резче, чем обычно, проговорила Патриция.

   – Как скажешь, – пожала плечами Надин. – Она села рядом с ее кроватью на стул. – Ты очень бледная. Ты не болеешь или это от сигарет?

   – Не знаю, а тебе не все ли равно. – Голос Патриции прозвучал откровенно враждебно.

   – Ты знаешь, что не все равно.

   – А с некоторых пор мне стало казаться, что все равно.

   – С каких это пор у тебя возникло такое странное впечатление? – Надин сознательно задала этот вопрос, ей хотелось, чтобы Патриция немного раскрыла карты и более откровенно высказалась о том, что ее сейчас гложет. А то, что она заполнена до краев на нее обидой, в этом у Надин не осталось никаких сомнений. Однако Патриция не только молчала, но даже не смотрела на мать, и Надин вдруг поняла, что не знает, что ей сейчас делать. По сути дела у них настал тот момент, когда им следует поговорить полностью на равных, как двум подругам, а не как матери и дочери. Но как перейти этот рубикон, не так-то просто за какие-то мгновения сломать прежние отношения и построить новые. И все-таки она должна на это решиться, у нее нет иного выхода.

   – Патриция, если ты чем-то обижена на меня, то давай поговорим об этом откровенно, как две женщины. Забудь сейчас, что я твоя мать, а я забуду, что ты моя дочь, это не должно нам мешать. Тем более ты уже стала совсем взрослой, и у нас нет больше препятствий для таких разговоров.

   Патриция повернула к ней голову, и в ее глазах отразилось изумление.

   – Ты, в самом деле, этого хочешь?

   – Почему ты думаешь, что я лукавлю. Я вижу, что ты обижена на меня, но ты уже не девочка, ты взрослый человек, а раз так мы свои разногласия должны решать, как взрослые люди. Я хочу, чтобы мы были на равных.

   – Во всем? – с большим сомнением спросила Патриция.

   – Во всем, – решительно подтвердила Надин.

   Патриция в задумчивости опустила голову.

   – Мне трудно говорить.

   – Я знаю, но никто за тебя этого не сделает. Ты же хочешь, чтобы между нами не было бы недомолвок.

   Патриция кивнула головой.

   – Тогда придется говорить, если ты желаешь, чтобы мы действительно были бы на равных.

   – Хорошо, тогда слушай. Я вчера хотела тебя убить.

   Надин почувствовала себя так, словно в ее лицо ткнули зажженным факелом.

   – Да, а почему? – пробормотала она, не очень ясно соображая, что говорит.

   – Ты отлично знаешь, почему. Только, пожалуйста, не лицемерь. Лучше молчи.

   Это своевременное замечание, невольно отметила Надин, ибо нечто подобное она и собиралась предпринять. Однако легко сказать: не лицемерить, а вот как тогда говорить с Патрицией. Она так и не может решить, признаваться ли ей, что она спала с Николаем, или попытаться убедить дочь, что между ними исключительно платонические отношения.

   – С чего ты взяла, что я собираюсь лицемерить.

   – Я сказала это на всякий случай.

   Она тоже хитрит, поняла Надин, и для нее говорить откровенно тоже непросто. Но почему два самых близких существа не могут разговаривать друг с другом без всякого притворства? До чего же они довели свои отношения? Впрочем, если это может хоть как-то утешить, такая ситуация характерна не только для них.

   Патриция демонстративно потянулась за очередной сигаретой, и Надин почувствовала раздражение; ну что она показывает ей, что между ними отныне стена, зачем этот скользящий мимо нее взгляд, как будто тут сидит не ее мать, а совершенно посторонний враждебный ей человек. Словно услышав ее мысли, дочь закурила и отвернулась к стене. Надин тяжело вздохнула. Что же ей делать? И вдруг ясно поняла: сейчас или никогда, если она не переступит эту невидимую черту в эту, быть может, самую критическую минуту их отношений, то это вообще уже никогда не

   случится. Почему-то оно вдруг вспомнила разговор с Чижовым; он-то тут причем. И все же она сознавала, что какая-то внутренняя связь между тем, что происходит сейчас, и тем, что говорил ей Леня, есть. Эта связь запрятана глубоко и ее не так-то легко обнаружить, но если признать ее существование, то многое становится более понятным. Они все запутались в искусственных сложностях, они все рабы условностей, которыми пронизан, как молекулами воздуха, их мир. И вся их жизнь практически и уходит на то, чтобы хоть как-то преодолеть эти наслоения, приспособиться к ним, научиться лавировать между ними. Но наступает минута, когда необходимо все отбросить, выкинуть все прежние установки, как мусор из квартиры, потому что другого выхода уже просто нет. Иначе дальше – распад всего, чтобы было между ними.

   – Да, я спала с Николаем, – сказала Надин.

   От неожиданности Патриция подпрыгнула на своей кровати. Ее глаза, словно два маленьких водохранилища, заполнились слезами, она упала лицом на подушку, и её спина затряслась от беззвучных конвульсий рыданий. Надин осторожно положила руку на плечо дочери, опасаясь, что Патриция сбросит ее, но та не сделала это. И Надин поняла, что пути примирения для них еще существуют.

   – Ну что с тобой, мой маленький цыпленок, – назвала Надин ее детским прозвищем. Патриция ничего не ответила, она лишь на мгновение оторвала голову от подушки и посмотрела на мать заплаканными глазами.

   – Я понимаю, что тебе больно, но это не означает, что он для тебя потерян. – Патриция снова посмотрела на нее, но теперь уже более долгим взглядом. – Прости меня, пожалуйста, я не предполагала, что он тебе так сильно нравится. Я тоже, как видишь, увлеклась им, такого красивого мужчину встречаешь не часто.

   – Я не хочу больше его видеть, ни его, ни тебя, – сквозь зубы процедила Патриция.

   – Ты не права, я знаю, ты ему тоже нравишься.

   – А почему же тогда!.. – резко оторвала голову Патриция от подушки.

   – Так иногда бывает, разве у твоих друзей не возникают случайные связи, на один-два вечера. Что-то людей вдруг закрутит, прибьет, словно льдины, друг к другу. А потом все проходит, и они даже не понимают, почему оказались вместе. Не надо быть слишком строгим, надо быть понимающим. Поверь, это принесет тебе гораздо больше пользы.

   Надин видела, как что-то начало меняться внутри дочери, выражение лица смягчилось, она уже не смотрела на нее, как на своего заклятого врага. Но и до полного доверия было еще далеко. Надин обняла Патрицию; Патриция не сделала ответного движения, но и не стала вырываться из объятий матери.