Текст книги "Острова на реке (СИ)"

Автор книги: Владимир Гурвич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

   – Большой.

   – Я не могу так жить, я теперь буду все время бояться, что снова в кого-нибудь выстрелю.

   – Не ходите с пистолетом.

   – Без него мне еще страшней!

   – Тогда живите со страхом.

   – Легко сказать, а как жить. Я уже не сплю по ночам. Я хочу, чтобы ты переселился в мою комнату. Займешь мою кровать, я буду спать на полу.

   – Как скажите.

   – Да, именно так я тебе и говорю. – Внезапно Мохов как-то странно посмотрел на своего телохранителю. – А я ведь разгадал тебя, все дело в том, что ты жестокий человек. У тебя нет чувства жалости к ближнему – Николай не ответил, и Мохов вдруг почувствовал, как наполняется, словно змея ядом, злостью. Да, он зависит от Николая, но он его и ненавидит, и с каждым днем это чувство в нем все больше крепнет. – Почему ты не отвечаешь мне?

   – Послушайте, – впервые за все время их знакомства в голосе Николая прорезались раздраженные нотки, – что вам до того, добрый я или злой. Я вас охраняю и обещаю, что сделаю все, чтобы с вами ничего не случилось. А до остального вам нет дела. Понятно?

   – Да, да, – поспешно согласился Мохов, – извини меня, этот эпизод выбил меня совершенно из колеи. Мне кажется, что я потерял контроль над своими мыслями. Не обращай на мои слова внимания. «Ты мой враг, – сказал себе мысленно Мохов, – знай же, что отныне ты мой враг».

   Показались убогие дома дачного поселка и согбенные спины людей, обрабатывающие свои малюсенькие клочки земли, и Мохов почувствовал себя несколько уверенней. Сегодняшняя затея со стрельбой могла кончиться гораздо печальней, а это значит, что удача все же не до конца отвернулась от него. Может, еще все наладится. Только бы ему выбраться из этой западни.

  

   _ _ _

  

   Алене казалось, что за последние день-два, что-то незримо изменилось в Сергее, что ледник, намертво сковавший его душу, начал медленно, но таять. Конечно, таяние это было едва заметным, какими-то отдельными каплям, но и это внушало ей хотя бы малюсенькую надежду. Она смотрела на него и думала: а если она ошибается, если она любит не этого, мрачного, разуверившегося в себе человека, а того далекого, покрытого дымкой времени юношу со светлым взглядом и заразительным смехом. Она помнила, как красив он был в любой ситуации, как умел заражать всех своим жизнелюбием и оптимизмом. Она до сих пор ощущает флюиды того обаяния, исходившее от него, и которые заставляли учащенно биться её неопытное молоденькое сердечко. Что общего между тем и этим человеком, одна и та же фамилия, одно и тоже имя – и больше ничего? Так какая же сила удерживает ее рядом с ним? Только ли воспоминания о тех счастливых днях? Но тогда выходит, что она просто раба прошлого. Но причем, в таком случае любовь. Должна же она, в конце концов, когда-нибудь начать отдавать себе отчет в собственных чувствах, в собственных поступках. Всю жизнь она прожила в каком-то полубессознательном состоянии, смутно сознавая подлинные свои желания. Все это время основные решения за нее принимал Олег, он решал, что ей делать, куда ехать, о чем она должна думать, как к кому или к чему относиться. Это вызывало у неё протест, но протест вялый, не выходивший за пределы ее внутренних переживаний. Никто не знал ничего о нем, да она особенно и не стремилась его афишировать. Но недовольство собой накапливалось во все больших размеров, но до самого последнего времени она была почти уверена, что это недовольство похоронят вместе с ней. Но затем случилось непредвиденное, она ни к чему абсолютно не готовилось, просто вдруг события вырвались из-под контроля и как бы сами собой стали стремительно набирать огромную скорость, и она даже не успела ничего понять, как очутилась в комнате вместе с Сережей. От неожиданности, от внезапно свалившегося на неё счастье у нее кружилась голова, мысли казалось без её участия куда-то неслись, сталкивались друг с другом, порождая еще большую сумятицу. И когда она узнала, что ее возлюбленный неудачник, да к тому же еще импотент, то вдруг ощутила такую растерянность, что готова была бежать без оглядки. Это было именно не горе, а растерянность, больше всего ее поразила непредвиденность самой ситуации. Когда она оказалась вместе с Максаковым, то внутренне себя готовила к любым испытаниям, но не к тому, что выпали ей на самом деле. В положение, в которое она угодила, все было непривычно, далеко от того небольшого жизненного опыта, который она успела накопить. В этой ситуации оказали почти не нужными имеющиеся у нее знания о жизнии; иногда ей была даже страшно заговаривать с Максаковым, и она была благодарна ему за молчание. Но молчание, по крайней мере, с ее стороны было только внешним, внутри она вела интенсивный диалог с сама собой и с ним. Ей необходимо было разобраться в том, что ее окружало, и на каком-то этапе обмена мнения со своим незримым собеседником она вдруг осознала, что находится в самом эпицентре новой реальности. Что эта за реальность, она понимала крайне слабо, в лучшем случае смутно видела ее отдельные контуры. Зато она ясно понимала другое: от того сумеет ли она в ней разобраться, определит всю ее дальнейшую судьбу. И не только её, но и Сережи. Потому что, чего бы он ни говорил, как бы не пытался её отстранить от себя, они все равно накрепко связаны одной веревкой. И на самом деле он хочет иного, о хочет, чтобы она помогла ему обрести новый смысл своего существования. А потому все зависело от её способности быстро познавать тот мир, в котором она нежданно для себя очутилась. Эта непривычная ответственность и тяготила и радовала её, наполняла гордостью. Она вдруг ощутила себя человеком равным другим людям, живущим своей, а не заемной жизнью. Хотя и с большим опозданием, но и она все же вышла на собственную стезю и больше уже не тащится в чужом обозе, ползущим по совершенно чужому ей пути. То, о чем она мечтала, не всегда отдавая себя отчета в подлинном характере своих устремлений, произошло. И это делало ее счастливой, но одновременно вызывала и сильную тревогу.

   И вновь она возвращалась мыслями к своим чувствам к Сергею. Действительно ли она любит его или в ней лишь живут воспоминания о давно ушедших днях? Она смотрела на Максакова, пытаясь определить, что же на самом деле она испытывает? Что связывает их сейчас? И все больше убеждалась: он нужен ей. Нужен такой сломленный неудачами, спасовавший перед трудностями, не видевший ни одного светлого просвета впереди. Если он был бы полон сил, если бы он познал успех, она бы не испытывала к нему такой щемящей жалости, такой всепоглощающей нежности. Да и не стал бы он в таком случае еще одной более или менее удачной копией ее мужа? Сколько она видела этих лоснящихся от собственной удачливости людей – самодовольных, словно фараоны, уверенные в своей непогрешимости и вседозволенности. Что она могла бы дать такому человеку, что получить от него взамен? И дело тут заключалось вовсе не в стремление к жертвенности – ничего подобного она в себе не ощущала – а в том, что то положение, в каком она оказалась, меняло ее саму. Оно заставляло отправиться на поиски самой себя, вынуждало пересматривать закостеневшие за многие годы представления, и не отдельные из них, а практически сразу все. Все, что она успела понять и узнать о мире, оказалось ни на что не годным хламом, от которого чем быстрее она избавится, тем лучше. Но избавиться было не таким уж сложным делом, вопрос – чем заменить образовавшуюся пустоту? Она всегда полагалась не столько на логику, сколько на свою интуицию. Какое-то новое осознание окружающей действительности стало входить в нее, но входить медленно, осторожно, как гость, неуверенный, что хозяева рады его приходу. Но иногда происходили прорывы; окутавшее сознание пелена вдруг спадала, как одежды невесты перед брачной постелью, и истина возникала перед ее взором в пугающе обнаженном виде. Именно в эти мгновения она понимала, как далеко ей предстоит идти, как много препятствий придется преодолеть. Хватит ли сил, желания, не захочет ли она в какой-то момент пути повернуть назад? Этого она не знала и понимала, что не узнает, пока не ступить на неровную брущатку новой жизни и не сделает по ней хотя бы несколько, пусть даже неуверенных, шагов. И вот для того, чтобы она не отступила, не вернулась бы к тому, от чего так жаждет уйти, ей и нужен Сережа. С ним и ради него она чувствует себя уверенней. И разве это не есть любовь? Тогда что же такое любовь, если она не помогает стать другим любимому человеку, а ей самой обрести себя?

   Максаков полулежал, полусидел на кровати, сигарета дымилась в его руке, а глаза блуждали по комнате, словно искали место на чем можно остановиться и передохнуть от своих бесконечных странствий. Алена выглянула в окно и увидела в саду Чижова и Антонину. Они играли в свою любимую игру – прятки. Алена вспомнила, что и вчера они были не меньше поглощены этим занятием. Она стала следить за ними и не заметно увлеклась открывшимся перед ней зрелищем. Ей вдруг передалась та искренняя радость, с которой эти взрослые люди, вдруг ставшие детьми, бегали друг за другом. При этом. никого не стесняясь, они громко кричали, а столкнувшись на гоночной трассе, обнимались и жадно, будто давно не виделись, впивались друг в друга губами.

   – Сережа, – позвала она Максакова, – посмотри на них, это просто прелесть.

   Максаков как бы неохотно встал с кровати, но Алена, внимательно наблюдавшая за ним, подметила, что на этот раз он откликнулся на ее зов на удивление быстро и без всяких ироничных фраз. На его лице не было столь раздражавшее ее угрюмое выражение, оно было спокойно, хотя пока явно еще не было готово к тому, чтобы осветиться искренней улыбкой.

   Он выглянул в окно и стал внимательно наблюдать за играющей парочкой. Внезапно Чижов и Антонина одновременно остановились, одновременно задрали головы к верху и одновременно закричали: «Идите с нами играть!»

   – Пойдем, – предложила Алена. – Лучше, чем скучать в этой комнате.

   Максаков неопределенно пожал плечами, но она ясно видела, что этот жест не выражал отказа. Она схватила его за руку и потащила за собой, чувствуя, что он лишь слегка упирается для вида.

   Они играли в саду часа два. Играли в прятки, в догонялки, потом, когда немного притомились, Чижов вынес из дома мяч, и они стали перебрасывать его друг другу. Алена краем глаза наблюдала за Максаковым; пару раз на его лице даже появлялась улыбка, но словно спичка, быстро гасла. Наконец усталость решительно одержала победу над желанием продолжить играть, и они расселись на веранде. Максаков и Чижов быстро сбегали на кухню и похитили там несколько бутылок лимонада.

   Они сидели за столом и, смакуя, потягивали сладкий напиток. Неожиданно на веранду вошел Мохов, несколько мгновений он хмуро смотрел на отдыхающие пары, затем, не сказав ни слова, резко повернулся и вышел.

   – Мрачный чересчур, – сказала Антонина. – Он и раньше был таким. Только это мало кто замечал.

   – Это не так, – возразила Алена, вид мужа удивил и даже чуть-чуть встревожил её. – У него всегда было очень много энергии.

   – Он полон своей значительности, – заметил Максаков. – А значительность надо поддерживать серьезным выражением лица.

   – А я ненавижу серьезных людей, – заявила Антонина. – Мне они всегда кажутся ненастоящими. Такие люди сами на себя наводят скуку, а потом не знают, как ее перебороть и заражают ею других. А кончат тем, что начинают обвинять мир во всевозможных грехах. Видела я таких.

   А она не такая уж и дура, как об этом принято считать, подумала Алена. Просто к некрасивой женщине всегда изначально предвзятое отношение.

   – Послушай, Ленчик, а ты действительно сейчас счастлив? – спросила Алена. Этот вопрос она специально задала для Максакова; почему-то она была уверена, что ответ Чижова станет ее союзником в борьбе за него.

   – Да, счастлив, Аленушка, – широко улыбнулся Чижов. – А разве не видно. – Теперь он засмеялся, смело обнажая свои кривые с червоточиной зубы.

   – Но почему так внезапно, ты же приехал сюда с абсолютно кислой физиономией.

   – А потому что когда приехал сюда, был дураком, а сейчас перед вами сидит мудрейший человек своего времени.

   – Как же ты так быстро помудрел?

   – Все очень просто, Алена, я просто отбросил всё ненужное.

   – Что же оказалось ненужным?

   – Всё или почти всё. Вся моя нелепая прошлая жизнь, все мои накопленные знания. Как оказалось, все это было совершенно никому ненужным хламом. А понял я это только благодаря нее. – Чижов ласково положил свою руку на худую ляжку Антонины. – Понимаешь, Аленушка, главная закавыка этой жизни, оказывается, заключается в том, чтобы вовремя понять, кто ты есть на самом деле.

   – И ты понял? – вдруг спросил Максаков.

   – Понял, Сережа.

   – Так кто же ты Леонид Чижов?

   – Я маленький мальчик и всю жизнь я мечтал только об одном – оставаться им всегда. А вместо этого был вынужден заниматься черт знает чем: изучать чужие теории, писать книги, учить студентов. И каждый день я задавал себе вопрос: зачем все это делаю, почему несмотря на все свои успехи и достижения, по-прежнему остаюсь таким же несчастным. Помнишь, Сережа, как в то лето мы много мечтали о том, кто и кем будет, на какую ступеньку взгромоздится.

   – Помню.

   – Ну и что? Ты стал режиссером, я профессором, Олег – бизнесменом, Саша – знаменитым хирургом, а теперь вот монахом. Кем стала наша любимая Надюша мы так и не уяснили, – засмеялся Чижов, – но судя по этому домищу явно не нищенкой. И вот мы встретились и что видим: каждый буквально измочален собственными проблемами. Ходим с хмурыми физиономиями, будто каждый день возвращаемся с похорон. А между прочим все живы и в добром здравии. Спрашивается, ради чего каждый из нас затратил такие огромные усилия? Чтобы понять, что счастье все также недостижимо, что мы напрасно провели эти годы. Но стоило тогда вообще жить ради такого жалкого результата? Как сказано в одной довольно известной пьесе: вот в чем вопрос? Сережа не даст соврать.

   – А что же делать тогда мне? – вдруг раздался голос Патриции. Она незаметно появилась на веранде и теперь стояла, прислонившись к двери. Рядом с ней, возвышаясь на голову, стоял Николай. – Если вы напхасно пховодить свою жизнь, то мы её только начинать и чехез двадцать лет пхидем к такому хезультату. Я не хочу.

   – Вот голос нашей молодой общественности, – засмеялся Чижов. – А что вы хотите от нас? Чтобы мы дали бы вам чудодейственные советы, как прожить жизнь, чтобы она не оказалась бы напрасной? Ну, уж дудки.

   – Что такое "ну уж дудки? – спросила Патриция.

   – Это значит, каждый человек сам ищет способ сделать свою жизнь осмысленной. Вы хотите получить от нас готовые рецепты, чтобы идти с ними в аптеку. Увы, так не бывает, эти лекарства надо приготовить самим. Вот так-то, мадмуазель.

   – Но что я должна делать?

   – Вот поистине замечательный вопрос. Жить и больше ничего делать не надо. А как вы считаете, молодой человек?

   – Мне нравится ваш совет, – вдруг улыбнулся Николай, что случалось с ним не часто.

   – Я давно понял, что вовсе не обязательно все объяснять. Знаете, милая Патриция, единственное, что я могу вам посоветовать в данной ситуации, это внимательно следить за всем тем, что делает ваш кавалер. Он из той немногочисленной породы людей, которые одарены внутренним видением истины. Только не подражайте ему, а учитесь у него. Вы понимаете разницу.

   – Пока не очень понимать хазницу, – призналась Патриция.

   – Когда человек подражает, – вдруг тоном профессора заговорил Чижов, – то знания или умение, которые он приобретает таким способом, не проникают в его глубь, он лишь механически воспроизводит определенный тип поведения. Он может много знать и даже уметь, но при этом внутреннее его ядро остается прежним и, несмотря на всю свою эрудицию, он является таким же темным и невежественным, как и в тот момент, когда появился на свет. Когда человек учится, он преображается, знания меняют его мировоззрение, все восприятие жизни. Я долго думал, что я учился, а на самом деле я подражал и других заставлял подражать.

   – Чему это ту учишь мою дочь? – раздался громкий и недовольный голос Надин. Теперь уже она стояла на пороге веранды и внимательно разглядывала сборище. – Что у вас тут происходит, вы мне можете объяснить?

   – Ничего, Надюша, мы просто разговариваем, – за всех откликнулся Чижов. – Твоя дочь задала нам несколько вопросов, между прочим, очень хороших вопросов, а я в меру своего слабого разумения сделал попытку ответить на них. Вот и всё. Не понимаю, почему ты сердишься.

   – Я вовсе не сержусь, – ответила Надин, однако её тон свидетельствовал об обратном. Она действительно сердилась, стоя за дверью она слышала почти весь диалог, и она совершенно не осталась в восторге от его содержания. Она вдруг испугалась того, что Патриция по молодости лет может слишком серьезно воспринять слова Чижова. У нее и так мозги набекрень, а события последних дней только усиливают неразбериху в её мыслях и чувствах. Она замечает, как что-то происходит с дочерью, она уже не совсем такая, какой приземлилась на московский аэродром. И если бы она, в самом деле, за это время повзрослела, набралась подлинного житейского ума, то она, Надин, не стала бы тому воспрепятствовать, а только бы приветствовала эти отрадные перемены. Но речь идет о другом; Патриция может утратить контакт с реальным миром и оказаться в выдуманным, из которого потом придется, как из лабиринта, долго и мучительно выбираться. Она еще посмотрит, как это будет совсем скоро проделывать ее новоявленный гуру, когда придет его час. Думает, что познал великое откровение. Но всего-то случилось с ним то, что он просто взбрендил оттого, что на него обратила внимание женщина. Хотя Антонину этим почетным именем можно назвать с большой натяжкой и только исходя из самых формальных признаков.

   – А тебе не кажется, мой дорогой Ленчик, что ты преувеличиваешь значение момента. Ты находишься под влиянием определенных событий и настроений. – Надин откровенно посмотрела на Антонину, которая ответила ей не менее ласковым взглядом. – Тебе кажется, что с тобой случилось нечто великое, нечто похожее на откровение, которое выпадает только святым. Но после того, как ты успокоишься и ясность мысли снова вернется в твои мозг, ты будешь смотреть на все совсем не так, как сейчас. Но мы об этом, к большому нашему сожалению, можем не узнать, и будем думать, что ты по-прежнему пребываешь в состоянии неземного блаженства.

   – Ты полагаешь, что я настолько наивен и глуп, что уж совсем не отдаю отчета в своих чувствах и поступках.

   – Ну что ты, Ленчик, я вовсе так не считаю, но люди любят делать из себя героев, принимать чужие образы. Например, мученика или святого. Или, например, героя-любовника. Мне всегда казалось, что для мужчин – это самое желанное амплуа, и они готовы буквально на все, дабы хотя бы один раз сыграть эту замечательную по их мнению роль.

   Надин видела, как Чижов залился краской и заерзал на своем стуле, и поняла, что угодила точно в десятку. Только что она озвучила его сомнения, а людям не нравятся, когда это кто-то делает за них да еще прилюдно. Любопытно, как в этом случае поведет себя этот великий философ.

   Но вместо него в бой ринулась Антонина.

   – Да разве ты можешь поверить в то, что кто-то кого-то по-настоящему любит. Любить можно только тебя, ты же у нас особенная, а мы все так, грязь под твоими ногами. Ты думаешь, что если я не такая красивая, как ты, то мною и увлечься по серьезному нельзя. Только ты отлично видишь, что ошибаешься, да не хочешь признаться в этом. Тебе обидно, что на этот раз человек не обратил на тебя внимание. Хотя я знаю, что Ленечка никогда тебе не нравился, но ты все равно не хочешь его упустить, чтобы он не достался другой и особенно мне.

   Пока Антонина выкрикивала свои слова, Надин, чтобы у нее не вырвалось какое-нибудь не слишком любезное восклицание, плотно сжимала губы. Она не хотела тратить свои силы и нервы на полемику с ней, так как в данном случае Антонина в качестве противника ее не интересовала. Да и вообще, какого нормального мужчину может заинтересовать эта женщина, достаточно посмотреть на то, как она вырядилась; нацепила на себя какие-то сверхкороткие шорты, обнажающие почти целиком ее похожие на лыжные палки ноги. Их бы прятать от всего мира, как порочащие человека фотографии, а она даже не понимает этого и выставляет их, словно ценные ювелирные украшения, на показ.

   Надин, не отвечая на реплики Антонины, повернулась к Чижову, словно тем самым, приглашая его к ответу.

   – Конечно, – принял он её вызов, – то, что ты сказала вполне вероятно, но почему ты думаешь, что не может быть и так, как я говорю. Где у тебя доказательства моей неискренности. Тебя смущает мое преображение?

   – Почему оно меня должно смущать, – пожала плечами Надин, прекрасно сознавая, что теперь именно Ленчик попал в десятку.

   – Потому что пока ты не можешь сделать того же самого. А чертовски хочешь. Вот только не знаю, сознаешь ли ты свое желание или старательно прячешь от себя. А вот Патриция его уже осознала. Я прав, милая девушка.

   Патриция не очень уверенно кивнула головой и посмотрела почему-то на Николая.

   – А что вы думаете по этому поводу, молодой человек, – продолжил свой опрос Чижов.

   – А у меня нет ваших проблем, вы все боитесь оказаться несостоятельными, постоянно что-то мните из себя даже тогда, когда пытаетесь сделать вид, что никого из себя не разыгрываете и что очень просты и доступны, как дети. Только это плохо у вас получается, потому что вы боитесь и не верите ни друг другу, ни самим себе. А я верю, я не стесняюсь быть самим собой, даже если это в ваших глазах выглядит смешно. Мне просто неинтересно быть кем-то другим, я еще себя до конца не исследовал. Так зачем мне принимать чужие образы. И мне хочется понять, что же из себя я все-таки представляю. А вы мечтаете только о том, чтобы сыграть какую-нибудь важную роль. Ради этого вы готовы на любые жертвы, даже жизнью рисковать. Потому что вы ей по-настоящему не дорожите, так как не имеете понятия об её истинной ценности. Вам не нужна просто жизнь, если вы в этой жизнью не являетесь кем-то или чем-то, если у вас нет больших денег, огромных, как этот домов, высоких должностей. А то, что при ваших деньгах, домах и должностях вы остаетесь такими же ничтожествами, как и без них это вас не волнует. Вы даже не понимаете это, потому что отождествляете себя не с собой, а с тем местом, которое занимаете или хотите занять.

   Пока лился весь этот монолог, Надин смотрела не на его автора, а на свою дочь и ясно видела, как влюбленно сияли обращенные на него её глаза. Патриция умеет выбирать людей, думала Надин, но при этом она, Надин, вовсе не желает, чтобы ее выбор пал на этого странного молодого человека. И дело даже не в чувствах Патриции, а в том, что ее восхищение им скоро пройдет, и они оба будут глубоко несчастными. По молодости ей может все это импонировать, эта необычность и глубина, эта уверенность в каждом произнесенном слове, сделанном жесте. Но на таком строительном материале жизнь не построишь, все возведенные таким образом строения быстро рассыпятся. И что дальше?

   – Вот голос нового поколения! – ворвался восхищенный возглас Чижова в мысли Надин. – Когда мы были молоды, никто из нас ничего подобного и близко не понимал. Мы все были устремлены вперед, все мечтали кем-то стать. А они уже не мечтают, они уже поняли бесплодность этого стремления. Теперь остается малость – понять все остальное.

   – Что же это все? – спросил Максаков.

   – Как ни странно, но не знаю, Сереженька. Ты хотел, чтобы я тебя все растолковал на пальцах. А это невозможно. Ты должен однажды выйти в сад, посмотреть на деревья или на яркие бутоны цветов – и почувствовать свою уникальность, великое мировое событие – твой приход в этот мир. И по сравнению с этим все остальное просто не имеет значения. Чего я достиг? Всю жизнь я изучал чужие труды, мысли, судьбы. Но вместо меня это могли бы сделать тысячи людей. Они бы написали те же книги, только может быть немного другими словами, пришли бы к абсолютно тем же выводам. Так вот я задаю себе вопрос: а стоило ли этим всем заниматься, отдавать этому все свое время?

   – А играть в прятки, это, по-твоему, более полезное занятие. Или ты полагаешь, что, никто, кроме тебя не мог бы играть в эту игру? – спросила Надин

   – Так дело же не в этом, Надюша, конечно, в прятки могут играть миллионы людей. Но когда играю я, то я это делаю потому, что этого требует все мое существо. Ты даже не представляешь, до чего это замечательно, какое удовольствие я получаю. Я становлюсь центром событий, не знаю, поймешь ли ты меня – но я и есть эта игра. Я никого не изучаю, я просто живу этим и ясно ощущаю, что больше мне ничего не надо, больше я ничего не хочу, больше я никому и ничего должен, и никто ничего не имеет право от меня требовать.

   – Получается, Ленечка, ты родился для того, чтобы всю жизнь играть в прятки, – не скрывая иронии, проговорила Надин. – И в этом и состоит твое великое мировое предназначение.

   – А почему тебя это удивляет; если бы я сказал, что появился на свет исключительно для того, чтобы изучать даосизм, то ты бы посчитала, что это в порядке вещей. Но на каком основании ты считаешь, что в изучение даосов больше смысла, чем в игре в прятки. Тебе кажется, что это почтенное занятие, так принято считать в обществе. А если я тебе компетентно доложу, что на самом деле все это полная чепуха и никакого смысла в моей работе нет. Самое смешное, что мои даосы целиком бы были на моей стороне, они всегда выступали против всех этих набитых чужой премудростью дураков, которым мешки, заполненные чужими премудростями, мешают ощутить подлинность жизни, ее ни с чем не сравнимый аромат. Моя работа сделала меня несчастным созданием, а игра в прятки – счастливым. Так что же важнее? Что я должен, по-твоему, выбрать?

   – Мне очень понхавилась ваша хечь, – вдруг прозвучал взволнованный голос Патриции, – вы позволить мне вас поцеловать?

   – Вот это всегда с большим удовольствием. Могу признаться, я мечтал об этом с первой минуты, как приехал сюда.

   Патриция подошла к Чижову и поцеловала его в щеку. И Надин внезапно подумала: а не в пику ли ей сделала она это? Что ж, придется тогда дать Ленечке бой. Ну, держись.

   – Итак, ты собираешься всю дальнейшую жизнь играть в прятки. А как же твоя семья, да и ты сам, на что собираешься существовать? За игры на свежем воздухе да еще с участием такой очаровательной дамы пока деньги у нас не платят, а вот за твоих даосов – как ни странно, платят. – Надин с удовлетворением увидела, как почти сразу стал тускнеть ее оппонент.

  – Ты права в том, что деньги за игры на свежем воздухе да еще с дамой не платят. Что ж, придется, наверное, вернуться к обычной работе. Буду чувствовать себя последним дураком и самым разнесчастным человеком на свете. Это наказание за то, что с самого начала не понял, что ж я действительно хочу делать.

   – И вовсе тебе не обязательно возвращаться к твоей работе, – уверенно проговорила Антонина. – Мы что-нибудь с тобой придумаем.

   – Будете играть в прятки прямо на лекциях, со студентами, – едко произнесла Надин. – Университет большой, есть, где спрятаться. А новую форму обучения назовут твоим именем, что-нибудь вроде чижовщина или просто и красиво – метод Чижова. Ленечка, я хорошо понимаю тебя, ты на некоторое время потерял чувство реальности. Скажу более, я даже думаю, что иногда это человеку просто необходимо, нельзя пребывать постоянно в этом отвратительном мире, периодически у каждого из нас возникает сильное искушение сбежать из него куда-нибудь подальше, на какие-нибудь экзотические острова. И это дача для нас и есть такой остров. Но ведь мы отлично с тобой знаем, что бежать-то некуда! Никому не дано изменить жизнь, её можно сделать только еще хуже. Всякий, кто отрывается от реальности, потом сильно сожалеет об этом. В этом мире ничего нельзя делать безнаказанно.

   – Из всего, что ты сказала, я согласен только с твоей последней фразой. Только учти, Надя, человек часто себя наказывает, даже не подозревая об этом. Иногда ему кажется, что жизнь награждает его своими дарами. Но всякий дар – это на самом деле отложенное наказание. Дары опустошают нас и мы...

   Внезапно на веранду ворвался громкий раскат выстрела. Все одновременно вздрогнули, а затем Николай бросился в дом. За ним побежали все остальные.

   Николай первым ворвался в комнату Мохова. Мохов стоял у окна с пистолетом в руке. Он был очень бледен и даже слегка пошатывался.

   – Что произошло? – спросил Николай.

   Мохов взглянул на него, но так, что у Николая возникло ощущение, что до его патрона не доходит смысл его слов; в глазах, которые смотрели на него, не было никакого осмысленного выражения. Николай подошел к нему, схватил за плечи, крепко тряхнул Мохова, а затем повторил свой вопрос.

   В комнате уже собрались все обитатели дома; пришел Анин с робко выглядывающей из-за его спины Наташей. Мохов поочередно оглядел всех, затем поднял голову на Николая и тот увидел, что его патрон, кажется, приходит в себя.

   – Что случилось? – переспросил Мохов. – А что могло случится. – Он поглядел на зажатый в руках пистолет. – Вот хотел попробовать, – он поднес пистолет к виску. Николай мгновенно рванулся и вырвал у него оружие. – Вот видите, ничего не получилось. Хотел оперативно решить некоторые возникшие проблемы, но это оказалось не так-то просто. – Мохов как-то странно покачал головой. – Всего-то делов, нажать на курок, а вот не вышло. – Он показал пальцем на стену. – Видите дырочку, эта пуля должна была находиться здесь – он похлопал себя по лбу, – а оказалась там. Это самый большой промах в моей жизни.