Текст книги "Зачистка территории"

Автор книги: Владимир Митрофанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

– Что-то пиво вроде стало кислее – с другой бочки, что ли? -

Потом продолжил, обращаясь только к Павлу:

– Леху Михайлова помнишь из десятого-бэ? Ну, Леха -

Михей-Михельсон – кликуха у него была в школе! После армии он еще в милиции работал, потом, то ли уволился, то ли его ушли. Так вот он несколько раз ездил в Чечню по контракту воевать. И, ты знаешь, говорят, привез как-то уж подозрительно очень много денег. Ходили слухи, что это трофеи, и будто бы деньги и ценности забирали с убитых боевиков и вообще где придется. Говорят, под Первомайском с минного поля кошкой трупы зацепляли и выволакивали. И он потихоньку стал открывать здесь бизнес: магазин, оптовый склад. А тут свои, мирные законы: надо платить людям. Если не договорился с администрацией или милицией, причем, обычно, на уровне совладения, – не меньше, тогда договаривайся с бандитами. Либо тем, либо этим. А такого, чтобы не платить – не бывает. "Но, – говорит Леха, -

Абдуллаю платить не буду – не по чину". Местные мелкие бандиты-шакалы – те, конечно, и не совались. Так вот: лет уже пять тому зимой его убили. Вроде бы, и сомнений нет, кто. Думают, что

Абдуллай – если и не сам, то его люди. В назидание всем другим.

Леха, конечно, по жизни был жлоб, иногда поступал как сволочь, но он был единственный, кто тогда не платил Абдуллаю, и опять же – бывший мент, участник боевых действий. Даже в администрации на него напрямую не лезли, хотели напустить налоговую, но те под разными предлогами от наезда уклонились. Представляешь, даже налоговая полиция, по сути своей неприемлющая и считающая преступным любой бизнес, тоже как-то открестилась Леху потрошить! – вытаращил глаза

Хомяков.

Павел тут же Лешку и вспомнил. Надо сказать, что история с

Михайловым была довольно темная. Парень он был по характеру сложный, с детства хулиганистый, драчливый, но не злой, не подлый, тем был и известен и уважаем в школе. Как-то один смазливый парнишка из параллельного класса уболтал, опоил на вечеринке девчонку-лаборантку и переспал с ней. На следующий день он стал все в подробностях об этом рассказывать за школой, где пацаны обычно курили на перемене.

Леха тогда подошел к нему и сказал: "Слушай, ты, падла – заткнись-ка! Ты поступил не по-мужски – как подонок, сволочь, подлец и трепло. И если еще скажешь про нее хоть слово – я тебе ебало набью!" Многие ребята так же думали, но ведь не сказали же (Павла, впрочем, там не было). А Леха выложил прямо в глаза. Тот подонок покраснел, не зная, что и делать. Чтобы как-то спасти честь, выбор у него был только один – драться, но драться с Лехой он не отважился.

И это был типичный поступок в стиле Лехи Михайлова, и именно за такие поступки ребята его и уважали. А после школы Павел его вообще больше не видел. От ребят он знал, что после службы в армии Леха работал в местном угрозыске и лично, без группы захвата, взял двух бандитов-наркоманов, причем бывших спортсменов-борцов, зарубивших в

Парамонове целую семью. Так получилось, что разбойников выследили в

Н., и Леха был в этот момент один. Он сработал мгновенно: разбежался и ударил двумя ногами в спину одного, а другого свалил, врезав рукояткой пистолета по затылку. Впрочем, бандиты были под наркотическим кайфом… Позже его из милиции действительно "ушли", то ли за превышение служебных полномочий, то ли за коррупцию, а может быть, и сам ушел по каким-то причинам. Он мог быть, конечно, и реально быть виноват, а могли и подставить: например, за то, что не того прижал. Как там было на самом деле – никогда не узнаешь. После этого он по контракту ездил воевать в Чечню, причем несколько раз. У них тогда сложилась целая компания – типа бригады, которая ездила на войну подзаработать. Двое были из Любимова и еще трое – из

Хрючинска. Там, в Чечне, он чуть-чуть не попал под суд, то ли действительно за мародерство, то ли за то, что они случайно обстреляли не ту машину. В ней якобы ехали какие-то мирные жители, да еще и родственники какого-то местного руководителя. А то, что в машине было полно оружия, то это будто бы вовсе было и не их, а сами федералы его и подбросили. Почти уже и засудили Михайлова, как случился крупный теракт, настроение общества резко переменилось, и

Леху с подельниками освободили, но на войну уже больше не пускали – от греха. Леха, имея кое-какие деньги, действительно организовал бизнес, платить никому не хотел, и не исключено, что именно из-за этого на него и напустили бандитов. Были бы прежние местные из спортсменов – может быть, он и договорился бы с ними, но в области в то время уже заправляли профессиональные бандиты с тех самых так ненавидимых им гор. Традиционно они контролировали в Н. центральный продовольственный и вещевой рынки и часть крупных торговых точек, а, кроме того, практически все рынки в близлежащих районных городках, исключая, конечно, Хрючинск. Наезжали за данью и в Любимов. Их традиционно черный джип гонял по Любимову из конца в конец без всяких правил – из принципа всегда проезжая на красный свет. Того, кто им мешал – они били смертным боем или опускали на деньги. Леха, правда, их поначалу ни во что не ставил. И они его до поры-времени не трогали – то ли действительно опасались, то ли просто не было команды сверху, но однажды разборка все-таки случилась. Была и другая более вероятная причина, чем проблема с магазином: говорили, что он хотел создать свою охранную фирму из бывших милиционеров и ветеранов кавказской войны. Вот этого ему уже позволить не могли и назначили Лехе "стрелку", то есть переговоры. Там завязалась ссора, во время которой случилась жестокая стрельба, в ходе которой было убито всего семь человек и не было ни одного раненого. Это происшествие даже попало в одну из центральных газет под заголовком

"Кровавая баня", поскольку трое убитых были обнаружены именно в бане, причем один из них – действующий милиционер – лежал на кафельном полу с табельным "Макаровым" в руках, но без половины головы; еще один неизвестный славянской наружности валялся на скамейке, уже на пороге – привалился к стене сам Леха с помповым ружьем, истекший кровью из перебитой пулей бедренной артерии, и еще четверо кавказцев нашли на улице: двое лежали у машины и двое в машине – весь экипаж этого черного джипа. Всех их, четверых, впрочем, той же ночью похитили из морга, видимо свои же одноплеменники. Только один отстреленный палец и остался от кого-то из них – случайно завалился под стол. Считают, что там была еще одна машина, вроде как черная БМВ, но ее так и не нашли.

– Знаешь, сколько было народу на похоронах? – сказал Хомяков. – Я последний раз такую толпу видел только у винного магазина во время

"перестройки". И отпевали его в Успенском соборе. Он, говорят, денег много дал на восстановление храма.

– Значит, грехи замаливал! – вдруг всунулся Шахов.

– А что такого плохого в том, чтобы замаливать грехи? – тут же возмутился Хомяков. – Вот, скажем, самая обычная для нашего времени ситуация: бандит дает церкви взнос. Хорошо это или плохо? Замаливает грехи? Но Господу Богу нужна вера, а тут человек действительно верит, понимает, что где-то он согрешил. Вообще, понимание греха – очень важный момент веры. И Бог его не отринет. Это значит, в нем что-то борется, иногда жизнь не позволяет ему избежать греха, но он верит. А раз он поверил, то уже и спасен, потому как тут другие мерки уже идут! – продолжал Хомяков. – И в любом случае он не бандит, а мент! Впрочем, это тоже ничего не значит, – тут же добавил он. – В прошлом году дядька мой по отцу приезжал из Белоруссии, заехал в Питер – к нашим же родственникам, так его среди бела дня прямо в метро "Технологический институт" сами же менты и ограбили.

Он что-то там замешкался только на миг перед указателем, и тут же его забрали в пикет, отняли сто долларов и выгнали оттуда…

Хомяков не стал добавлять, что дядя Петя, взрослый человек, рассказывая об этом, едва не рыдал от унижения и обиды, и что это происшествие тут же сделало из него, рьяного демократа, убежденного сторонника Сталина и прочих других тоталитарных режимов.

– А вот с хрючинцем такое, согласись, не прошло бы! – вдруг снова встрял Шахов. – Хотя его, вероятно, даже и не остановили бы – у ментов тоже есть свое чутье: кого можно обобрать, а кого – нет!

Тут все трое одновременно рассмеялись, со злорадным удовольствием представив, как в схожей ситуации хрючинца приводят в пикет, обыскивают, находят сто долларов, отнимают и пытаются выгнать мужика на улицу, и что произошло бы дальше – после некоторой паузы, поскольку, как всем известно, хрючинцы все воспринимают с некоторой задержкой. Так, рассказывают, однажды одного слегка подвыпившего хрючинца наряд милиции остановил в Н. у вокзала, да еще к тому же разговаривал с ним как-то излишне грубо, он их тут же послал, они попытались завернуть ему руки, мужик вспылил и одному сержанту кулаком сходу одним ударом высадил сразу два передних зуба. Началась драка, даже вызывали подмогу. В конечном итоге совместными усилиями двух милицейских экипажей хрючинца капитально отметелили дубинками, заковали с наручники и притащили в отделение. Там его бросили в клетку, чтобы завести уголовное дело по статье 318 УК РФ "Применение насилия в отношении представителя власти", с трудом раздели, обыскали одежду, и там к своему ужасу обнаружили удостоверение Героя

России.

У Героя России кровь из носа хлестала струей, он был прикован наручниками к решетке, но и тут пытался кого-нибудь достать ногой.

"Может, поддельное?" – промямлил, было, дежурный офицер, но тут же понял, что сморозил глупость: ни у кого из присутствующих не было ни малейшего сомнения в том, что именно этот избитый до полусмерти человек с заплывшим глазом, с пузырящейся на губах кровью и есть самый что ни на есть настоящий Герой России.

К этой теме тут же вспомнили темную и загадочную историю об одной пропавшей в Хрючинском районе банде. В году, наверное, 97-м одна преступная группировка из Н. послала своих людей вытрясти деньги у еще "неохваченного" системой фермера, и в результате все четыре человека не вернулись. Просто исчезли без следа вместе со своей машиной. Поехала еще одна группа – и тоже пропала – и снова все четверо с машиной. Больше ехать никто не рискнул, поэтому договорились со знакомыми ментами, и те вдвоем поехали на милицейской машине-"канарейке" с мигалкой. Договорились так: один разговаривает с хозяином, а другой – страхует у машины с автоматом.

Подъехали. В это время мужик во дворе колол дрова. И мужик нехороший – недобрый. Милиционер – тот, что ходил беседовать, – потом рассказывал, что чуть не обделался со страху – все ждал, когда тот мужик его топором сходу же по балде и отоварит. Не слишком приближаясь, он поздоровался и как можно мягче спросил мужика, не видел ли тот добрых молодцев на иномарках. Мужик, продолжая колоть дрова, без каких-либо эмоций отвечал, что никаких таких молодцев не видал: "Чего им тут делать-то?"

И тут одну страшную деталь увидел милиционер, по которой сразу понял, что, конечно же, были они здесь, и все убиты: на земле около колоды валялся белый передний зуб. Это так потрясло служивого, что он тут же помчался обратно к машине.

– Он точно их своим свиньям и собакам скормил! – сказал он водителю "канарейки", когда они уже отъехали от фермы.

– Это восемь-то здоровенных бандюганов каждый по девяносто-сто килограммов веса? Да одного только Димона Сухова за неделю пятью свиньями не сожрешь! Слабо вериться. Наверняка где-нибудь в компосте закопал, а, скорее всего, – к болоту трактором оттащил и туда в топь и сбросил. По большому счету, надо было бы по следам колес проследить. Но наше ли это дело? Нас попросили посмотреть – мы посмотрели. Никого тут нет. Ты зуб-то взял? Можно было бы показать, может, кто зуб и вспомнил бы, а?

– Да ты чего! Если бы я наклонился, он меня тут же и тюкнул бы по темечку!

– Да я его на прицеле держал, сразу бы и срубил!

– А мне что, от этого легче будет– с разрубленной-то башкой? А тебе? Тут же встал бы выбор: вызывать следственную бригаду, и тогда возниклен неизбежный вопрос: чего это мы тут вообще делали во внеслужебное время, да еще и с оружием? Тогда тебе второй вариант остается: куда-то спрятать оба трупа, а тут же тебе другой вопрос уже от наших будет: а куда делся напарник, ведь вы вместе ездили…

Сам знаешь, как оно бывает, и как это дело могут повернуть! И тебе не кажется, что мы сами были под прицелом? У него же еще есть два сына – и оба после армии. И где они? Не на чердаке ли со снайперской винтовочкой, привезенной из Чечни? А ты говоришь, зуб захватить! К черту этот зуб – может быть, он вообще свиной! Пошли они в жопу! Я больше сюда ни за что не поеду. Ощущение осталось такое, что только чудом смерти избежал. Сейчас же заедем в храм – свечку поставлю! -

Сказав это, он даже оглянулся: уж не гонится ли за ним тот страшный мужик с топором.

Всю обратную дорогу они обсуждали разные профессиональные риски, предполагаемые самой профессией и которые следует учитывать как обыкновенное дело при поступлении на работу: у бандитов – это очень высокий риск попасть в тюрьму и быть убитым; у стюардессы – остеохондроз позвоночника и венерические болезни; у милиционеров – конечно же, царица гениталий гонорея, опять же рис быть убитым; электрика обязательно хоть однажды, но непременно хорошо вдарит током, а профессиональный водитель обязательно хоть раз да вмажется, ну и само собой для него обычен радикулит с геморроем и тот же неугомонный триппер…

Чем там кончилась история с фермером – так и осталось неизвестным. В газете об этом ничего не писали, а значит, никаких трупов в лесу и на болоте так и не нашли. А может быть, ребята действительно заблудились в лесу. Места там довольно глухие.

– Что у тебя и в Питере есть родственники? – спросил у Хомякова

Павел. – У тебя, Вова, получается, что какой город ни упомянешь – всюду родственники!

– Да. Я что, разве никогда не говорил? У меня ж батя питерский. В

Питере моя бабушка Маня жила. Сама она была она родом из Белоруссии.

После коллективизации они с дедом поняли, что надо срочно бежать в город – там, на селе, жизни не будет, и каким-то образом ухитрились уехать. Незадолго до войны они поселились в Ленинграде на Лиговке в той самой квартире, в которой и теперь живет моя родная тетя Маруся.

Мы, когда заезжаем в Питер, всегда у нее останавливаемся. Там до сих пор осталась большая кафельная печка, и ее даже сейчас можно топить, что они иногда и делают в холодные дни, сжигая разломанные деревянные ящики. А до войны в доме, говорят, был еще и сарай с дровами. Надо сказать, бабушка моя была вообще человеком очень предусмотрительным, что, кстати, и спасло нашу семью во время блокады. Бабушка Маня хотя была и из деревни, но грамотная, читала газеты и, как только прочла про договор о ненападении с Германией, тут же стала готовиться к войне – закупать продукты. Так постепенно она подкупила несколько мешков муки и всякого другого обеспечения.

Именно это вкупе с хорошей печкой и позволило выжить им в первую, как говорят, самую тяжелую блокадную зиму. И даже после блокады она всегда продолжала держать запасы. После ее смерти под кроватью нашли много кускового мыла, которое уже и на мыло-то не было похоже, поскольку почти разложилось, и еще разные продукты долговременного хранения (окаменевшую соль, еще что-то непонятное и уже явно испорченное), которые при своей жизни она ни за что не давала выбрасывать…

Никто ничего на это не сказал. Минут пять все молчали.

В пивной стали появляться какие-то полузнакомые люди, вроде бы когда-то и виденные Павлом. Один выпил стопку из заказанной специально для такого случая (вдруг кто подойдет) большой литровой бутылки водки, закусил и так же внезапно ушел. Потом подсел еще один очень уж давний знакомый. Павел так и не смог вспомнить, как мужика зовут. У него на руке были какие-то особенные часы модернового дизайна, видимо очень дорогие, и прыщ на лбу. Выпили и с ним. Потом он так же незаметно куда-то исчез.

– Это кто такой был? – спросил Павел.

– Да так! Я и сам не знаю, – Хомяков только махнул рукой, потом вдруг начал о другом: – Помнишь, однажды в десятом классе Роберт, физик-то наш, говорил, уж забыл к чему, что "все хотят быть космонавтами, но кто-то из вас обязательно станет станционным смотрителем". И каждый из нас тогда думал, что это никак не про него. Тогда это казалось очень страшным – никем не стать. А получилось так, что по сути ничего, о чем тогда мечталось, и не сбылось. Впрочем, я и забыл, кем и хотел тогда быть-то. Не думаю, чтобы директором магазина или лесопилки, хотя надо сказать, что я в целом всем доволен.

– Счастливая у тебя натура, Вова, всегда ты всем доволен! – сказал вполне искренне Шахов.

Хомяков хотел что-то еще сказать, но вдруг остановился на полуслове, изменился в лице, показал пальцем в окно и заорал на весь пивной зал: "Глядите! Вон, Вова Васильков с мамой идет!" Тут же все посетители пивной, оторвавшись от своих кружек, уставились в окно.

Некоторые даже привстали со своих мест, чтобы лучше видеть. Павел хотел, было, спросить, кто же такой этот Вова Васильков, но тут его кто-то отвлек, и он так и не спросил.

В это время пивную, как вихрь, ворвался еще один одноклассник -

Дима Росляков, здороваясь со всеми сразу, а потом с каждым по отдельности и целуясь чуть не взасос.

– Димыч, привет! – сказал радостно Павел. Он знал его еще по детскому саду. Росляков был в хорошем настроении. Впрочем, Павел не помнил, чтобы он был не в духе или расстроен. Попробовав пива,

Росляков тут же вступил в горячую полемику с Хомяковым по поводу особых вкусовых свойств пенного напитка. Хомяков местное пиво однозначно хвалил, Росляков же предпочитал исключительно чешское, утверждая, что "оно само в рот заливается".

Тут в зал вошел сосед Шахова по гаражу Леша Кикин – низенький плотный лысоватый мужичонка лет около сорока, взял себе кружку пива, поискал глазами свободное место и направился к ребятам. Через всю его блестящую лысину шла кровоточащая царапина, вызывавшая у наблюдателя буквально болезненное ощущение: словно по дорогому роялю процарапали гвоздем.

– Садись, Леха! – сказал ему Шахов. – Чего это у тебя с башкой-то? Подрался, что ли?

– С женой поцапался, она в меня, зараза, котом бросила, так тот как-то еще удачно только одним когтем голову зацепил! Ты бы спину мою видел! – Тут он надолго о чем-то задумался, вцепившись обеими руками в пивную кружку и погрузив в пену усы.

– Не грусти, Леха: любовь зла, но она облагораживает! – заметил ни с того ни и с сего Хомяков, тоже Кикина хорошо знавший.

– Любовь-то она, может быть, и облагораживает, но похоть – уж точно нет – она, напротив, разрушает человека! – вдруг с ходу завелся Кикин, будто ему задели болячку. – Я сам на этом и пострадал. После армии одно время как пес ходил, все казалось: если не трахнусь – умру. Думать ни о чем не мог, голова забита задницами и грудями. Поверишь: куда ни гляну – всюду чудится женская жопа!

Мозги уже ничего не соображают, гормон глушит все – это становится чуть ли не важнее самой жизни: оплодотворить – и умереть, как насекомые пауки! Парень один знакомый служил во внутренних войсках на зоне, так рассказывал. Там в одном месте колючая проволока проходила между женской и мужской зонами. И двое кое-как все-таки ухитрились спариться средь бела дня прямо через "колючку". Значит, занимаются этим делом, конвоир на вышке передергивает затвор, орет на них. Зек в ответ кричит, не останавливаясь: "Начальник, дай кончить, а потом стреляй!" Короче, гормона столько, что или драчи сутками, или ходи весь в прыщах с жопами в голове! Один парень у нас в общаге, помнится, засунул себе в член рыболовную леску – видно надеялся найти точку постоянного оргазма, а леска у него в мочевом пузыре так как-то то ли закрутилась, то ли завязалась, что самому ему уже было не вытащить. Говорят, когда в больнице леску доставали, раскорячив его, как бабу, на гинекологическом кресле, он заявил урологу, что это он совершенно случайно ее, эту леску, проглотил, типа ковырялся в зубах. И я был такой же: леску не засовывал, а все смотрел – где бы это самое дело получить, кому бы вставить! Одну, наконец, уговорил. Годом позднее я такой ошибки бы уже не сделал.

Самое поразительное, что буквально через минуту после того, как кончил, подумал: "Во, попал! Зачем я тут? Что я тут делаю? Надо срочно бежать!" Но не убежал – сначала спать захотел, а когда проснулся, снова этого самого дела. И на фига мне все это надо было?

Теперь вот женат – и каждый божий день меня грызут: "Купи шубу! Купи кухню! Дай денег! Дай! Дай!" Когда женился, мне было двадцать два года, и похоть меня просто разъедала изнутри, казалось, что хочется постоянно, и если жениться – это решит все проблемы: не где-то это делать украдкой и по-быстрому, а где угодно, когда хочешь и сколько хочешь. Жена стирает что-то в ванной – быстренько сзади пристроился

– и давай! Конечно, потом пошли дети, и как-то все это потихоньку утихомирилось. И вот я теперь просыпаюсь, а рядом – кошмар – карга!

Еще и кошками в меня кидается! И что делать дальше? – Он замолчал и уже молча вновь погрузился в ужасы своей частной жизни.

– А я вот что скажу…– начал, было, Хомяк, но Дима Росляков его перебил:

– Самая скверная ночь в моей жизни, проведенная с женщиной была такая. Познакомился я однажды с одной очень серьезной девицей, якобы будущей артисткой, студенткой консерватории. Как-то раз мы уединились, целую ее в губы, а она как-то никак – все отпихивается, хотя и не ругается, а только смеется. Я думаю: ну и черт с тобой и забыл о ней на месяц. Потом как-то иду вечером мимо ее дома. Гляжу: окно горит. Тут же зашел в магазин, купил какие-то французские духи.

Пришел к ней, вручил подарочек, стал целовать, а она – опять в смех, как будто ей щекотно! Стало поздно, я стал ее убеждать, что меня можно безопасно оставить ночевать – вполне могу спать валетом, если так боится. Ну, она вышла, я быстренько разделся догола, залез в кровать и притворился, будто бы сплю. Сквозь веки вижу – свет потушила, ложится рядом. Ну, думаю, сейчас словлю кайф! Однако локтем чувствую – рубашка на ней надета и штаны, – короче, оказалась целая пижама, – а руки держит на груди. Я ей: "Ты бы, Валентина, – говорю, – еще бы в пальто легла!" – А она мне в ответ: "Это в браке естественно сразу, а не так вот", – короче, какую-то чушь мелет, и руки мои, которыми я хочу ее ухватить, очень ловко перехватывает. И как-то даже противно стало с ней спать – как будто с мужиком лег, – аж затошнило. И спать не могу, и до утра еще долго, а она мне еще какой-то стих о любви читает – и это в пижаме! Утром, как только рассвело, быстрее встаю. Она: "Ты запомнишь эту ночь?" – "Да, – говорю, – уж точно не забуду!" – и снова к ней пытаюсь прилепиться: а вдруг? – но она до себя ну никак не допускает. "Знаешь, что, – говорю ей тогда, – пошла бы, подруга, ты на хуй!" Она обиделась, но не очень – тут же бежит следом: "Не уходи!". Я ноги в руки и бегом.

Больше ее никогда не видел и, надеюсь, не увижу. У меня еще ладно, обошлось без последствий. А один дружбан тоже так познакомился с артисткой Москонцерта, долго ее уламывал, уламывал, цветы дарил, а получил триппер.

Потом Росляков обратился к Павлу:

– Ты сам-то, Паша, где сейчас работаешь-обитаешь?

– Я – государев человек: что прикажут, то и делаю, – неопределенно ответил Павел.

– В армии, что ли? – уточнил Росляков. – Десантник? Ты же, помнится, срочную-то служил в ВДВ.

– А тут в любого ткни – все десантники! – вмешался в разговор

Хомяков. – Вон, Серега Хлопин, на что пьянь болотная, – тоже бывший десантник. И этот, – он показал на только что вошедшего молодого рослого парня, – тоже десантник. Тут второго августа всегда очень интересно: в парке у фонтана собираются все бывшие десантники, и все в голубых беретах и в полосатых майках-тельняшках. Разом можно видеть разные поколения. Там и пузаны есть в возрасте и молодые пацаны, бизнесмены и работяги – и все вдребезги пьяные. Иных потом просто выносят за руки и за ноги. Ты, Рослик у нас в классе только не десантник да я. А, ну-да, еще и ты, Арканя! Димыч, а я забыл: ты-то в каких войсках служил? В ракетных? А-а, всем известно: там, где кончается порядок и начинается бардак – нам начинаются ракетные войска!

– А ты же вроде как на флоте? – уточнил Росляков.

– Так точно: отличный морской тральщик "Комсомолец Латвии". БЧ-5

– царство говна и пара! – тут же приободрился Хомяков. – Я, знаешь, как на флот попал: как раз только-только женился, надеялся, что отсрочку дадут, заявление писал, но все равно повестка пришла. Меня на комиссии спрашивают: "Чего это ты женился? Как же ты в армию-то пойдешь, молодую жену не боишься одну дома оставлять?" – А я им говорю: "Мне все равно!" – Полковник говорит: "Улыбнись-ка!" – Я улыбнулся. – "Да у тебя флотская улыбка!" – говорит он и записывает на флот. А я не и жалею. Таня ко мне приезжала на присягу, потом беременная ходила, потом Витька родился. Когда я дембельнулся,

Витьке было уже год. А наша "коробка" мне до сих пор снится. Да что там говорить – одно слово – Балтика! Закрою глаза – так и вижу: белое небо, белое море, между небом и морем – дождь… А ты,

Аркадий, армию-то вспоминаешь?

– Меня лучше вообще не спрашивайте – я был в самой плохой говенной-разговенной армии, – сказал Шахов. – Я совершенно не исключаю, что существует другая нормальная армия, но лично я там не был. Может, если чему-то и научился, так разве что рассчитывать только на самого себя, и еще понял, что ты как человек по большому счету никому на хрен не нужен. Всем на тебя глубоко насрать, а уж государству-то – в первую очередь. Но было полезно узнать, как ты будешь себя вести, если у тебя отобрать абсолютно все. И вообще всю службу в армии у меня была только одна мечта: сидеть дома на диване и ничего не делать.

– И у меня точно такая же: лежать на пляже, курить "Мальборо" итоже ничего не делать! – захохотал Росляков.

– Не знаю, как вас, а нас гоняли будьте нате, страшно вспомнить!

– сказал Павел. – Я, считай, два года шагом ни разу не ходил – только бегал.

– Конечно, спецвойска, – глубокомысленно произнес Росляков, – готовят там хорошо.

– Да не надо парить, – сказал Хомяк, – у нас победа всегда за счет количества: за одного немца – девять русских отдай! Вон мой шурин срочную тоже проходил в спецназе, бутылки и кирпичи исправно головой бил. Помнится, по первому году еще фотку домой прислал – ух ты! В 96-м пошли воевать Чечню, куда-то их там выбросили не туда, и за ними несколько дней гнались так, что они еле-еле успевали убегать, да в конечном итоге так и не убежали. Всех взяли в плен местные колхозники-пастухи чуть ли не с охотничьими ружьями. Причем, взяли на испуг. И это легендарный спецназ ГРУ! Мать его (теща моя) лично ездила туда сынка выручать – такое было условие выдачи солдат-срочников. Мне-то и то было тошно от всей этой истории, хоть я его и недолюбливаю. Он сейчас в Н. в казино охранником работает.

Опух от безделья. Когда в гости приезжает – вечно дома все сожрет. Я считаю, что все эти спецвойска – ложь и иллюзия! Специально создается миф, чтобы враги боялись, а свои гордились. Типа кино.

Леня Козлов (парень, который на лесопилке у нас работает) служил в

Псковской дивизии и тоже был на войне. Однажды они попали в очень серьезную переделку. Я как-то спросил его: "Ну, как, что?" – "Мы шли по лесу, – говорит он, – куда нам приказали, потом началась стрельба, потом куда-то отползали, отстреливались. А что, и где, и куда шли, и где это происходило – до сих пор понять не могу!" Многие там у них в том бою погибли. Оставшимся дали медали. Леха, ты же в

Афгане служил! Ты что скажешь? – обратился он к печальному исцарапанному Кикину.

Кикин потер уши:

– А знаешь, я почти вообще ничего не помню – только какие-то обрывки. И как ни пытался вспомнить – не могу… Что-то произошло с памятью. Иногда, правда, пробивает: вот однажды ездили на юг к родственникам и вдруг – пыль по дороге, горы на горизонте, какой-то запах то ли конского навоза, то ли еще какого-то животного дерьма – аж до души продрало – Афган! А в памяти – черно-белый пыльный мир…Еще помню, как дристал неделю… Меня же контузило.

В этот момент к столу подошла какая-то маленькая полная женщина, еще совсем не старая, но уже далеко и не молодая, и, ни слова не говоря, взяв за руку, потащила Рослякова из-за стола. Росляков, опустив голову, покорно пошел за ней.

– Это что за кубышка такая сердитая? – спросил удивленный Павел, глядя им вслед.

– Это жена его – Нина. Никогда не слышал, чтобы она хоть что-то сказала, и не видел, чтобы засмеялась или даже улыбнулась! – сказал

Хомяков. – Он от нее постоянно сбегает, а она его ловит по всему городу.

– И как они вообще уживаются? Они же совсем разные! – удивился

Павел. Действительно, очень странная была эта женщина, внешне, казалось совершенно лишенная каких-либо эмоций. Дима же Росляков энергию излучал невероятную: Павел даже рассмотреть-то его толком не смог – настолько быстро он перемещался, и даже сидя постоянно ерзал.

Хомяков пожал плечами:

– Я думаю, Паша, все это совсем неважно, чтобы непременно совпадали темпераменты. Знаешь, как бывает? Ей нравится попса, ему – рок. Ей нравятся танцы, а ему – нет. Она его считает скучным, а он ее – пустой и вульгарной. И в то же время они жить не могут друг без друга. Помнишь Женьку Миронова – длинный, тощий, усатый – всегда очень широко шагал, как на ходулях? Он, было, завел небольшой бизнес. Дело продвигалось с большим трудом и для раскрутки требовало экономии на личных расходах хотя бы какое-то время. Жене его показалось, что при таком бизнесе он как-то мало ей дает денег на домашние расходы и не покупает эту пресловутую шубу, причудилось

(может быть, даже и приснилось), будто он эту самую шубу подарил своей любовнице. И она, законная жена, настучала на него в налоговую полицию. В полиции удивились, поблагодарили, посмеялись, но проверку сделали и, как водится, предприятие закрыли, обложив Женьку чудовищным штрафом. Теперь они сидят буквально в нищете, но так и продолжают жить вместе. А ты говоришь! Вон Кикин на свою катит:

"карга". Пусть карга, но все же это родная карга! Она, если что, и накормит, и последний стакан воды поднесет и "утку" под тебя подложит… Вон Витьку Петрова случайно прижало машиной к стене в армии – водила не ту передачу включил – вроде отлежался, дослужил, а сейчас постоянное давление, головные боли. Так жена его сама по врачам водит, массаж делает. Тогда же казалось – просто ушиб, мелочь, пройдет!