Текст книги "Зачистка территории"

Автор книги: Владимир Митрофанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Шахов хотел перекреститься, пощупал на груди под рубашкой и похолодел: "Ё-мое, крест забыл назыл! Ну, все – пиздец!"

Внезапно он будто бы очнулся и вдруг спросил Егорова:

– Серега, а ты сам-то веришь, что на Пасху огонь ТАМ сам зажигается?

Егоров тут же все понял, но ничего на это не ответил.

– Ну? – спросил Шахов.

– Я думаю, сам.

– Ты действительно в это веришь?

– Конечно, нет веры – нет ничего.

– А ведь все равно и без веры ты будешь жить! Как червь.

– Человек – не червь! А вера – не требует доказательств. У тебя есть только один выбор: верить или не верить. Представь себе два мира – то есть один и то же, но только один с Богом, а другой

(прости, Господи!) – без Бога. Так во втором случае это мрак и ужас!

И это зависит исключительно только от веры. Ты сам тут выбираешь.

Теперь машина неслась по шоссе через лес.

– Слышь, Серега? – снова спросил Шахов.

– Ну?

– Мне тут стало казаться, что все знают что-то важное, и только я один не знаю. Все знают, но никогда об этом не говорят, не пишут и думают только наедине, – настолько это важная и главная вещь, и что нет человека, который это на вынесет суждение, потому что человек не все может вынести на суждение? – растерянно скороговоркой произнес

Шахов.

– Да, пожалуй, есть такая вещь, – немного подумав, ответил Егоров.

– Скажи, а? – попросил Шахов, похолодев. Его давшие опасения подтверждались.

– Извини, но я не могу тебе этого сказать, – запнувшись и даже чуть покраснев, сказал Егоров.

– Почему же?

– Да потому, что это тайна! Ты сам поймешь, когда узнаешь. Нельзя проговориться. Все знают, что нельзя проговориться…

Шахов так и остался в полнейшем недоумении. Ему вдруг вспомнился страшный сон из детства, который он в подробностях помнил и до сих пор. В том сне он покорно залезает в расшитый бархатный мешок с золотыми кистями, его там зашивают и кладут в какой-то склеп под дорогой и там зарывают живьем. Он помнил то странное чувство, когда он в последний раз смотрел из того мешка на мир. Так вот сейчас это чувство повторилось.

Он сказал без улыбки:

– Есть такой анекдот, когда мужик спрашивает Бога, за что тот его подвергает разным несчастьям и почему ему во всем не везет? А Бог на этот ему отвечает: "Неужели тебе непонятно? Ну, не нравишься ты мне!

Не нравишься!" Я так думаю: есть люди, которых Бог любит, а есть – которых не любит! Уж не знаю, почему. Представляешь, жить себе и вдруг узнать, что Бог тебя за что-то не любит,– сказал он тихо уже сам себе. – Действительно страшно!

Шахов замолчал. Его ангел-хранитель, услышав такие его слова и мысли, ужаснулся им и покачал головой; в переводе на человеческий язык это могло означать: "Ну, ни фига себе, заявочки! Этому типу предлагается большое богатство, а ему еще и телку подавай! Она не для тебя, неужели тебе не понятно? Она тебя не любит! Ну, женился бы ты на Марине – какая была бы разница? – она бы все равно тебя не полюбила и изменяла бы тебе, как всегда изменяла. Зачем ей мучится с тобой – она тоже имеет право на счастье. Тут даже я ничего не могу сделать! Тебя вообще никто не любит! Это твой крест. Ты так сделан, таким родился. Тебя даже мать родная не любила, по крайней мере, другого человека она любила куда больше и бросила тебя! Ни Лиза, ни

Вера, ни Марина тебя тоже не любили. Любовь не для тебя – и ты должен это понять и смириться. У тебя будет богатство, и все что хочешь, но только не любовь. И даже не спрашивай, почему…"

Егоров услышал боромотание Шахова, но на этот раз отвернулся, ничего не ответив. Он знал на своем собственном опыте, что лишь одно движение пальца Бога, и тебя уже нет. И знал он это абсолютно точно.

Шахов вдруг почувствовал, как у него сводит лицо. "А ведь я ее тоже не люблю", – подумал он. И тут Шахов понял: тот самый его единственный шанс у него был именно тогда давно, на той треклятой вечеринке, и, упустив тогда этот шанс, он уже сделал свой окончательный выбор и изменить это уже было невозможно… И когда

Шахов понял это, невидимые нити, державшие его, оборвались, в голове его что-то вспыхнуло, и его ангел-хранитель с горечью оставил его.

Шахов, почувствовав эту образовавшуюся вокруг него невероятную пустоту, в какой-то миг даже хотел ударить по тормозам и развернуться, но остановиться не мог и продолжал мчаться по дороге – ему, раз уж он поехал, нужно было хотя бы довезти Сережу Егорова до перекрестка на Ремизу. Еще через триста метров их остановили на посту ДПС-ГАИ для проверки машины и документов в связи с только что введенным в действие планом "Перехват".

Глава 14. Лето в ГАИ

Когда в субботу вечером по рации сообщили о пожаре и стрельбе на

Коломенской и вскоре после этого о том, что в районе второго гаражного массива обнаружена взорванная черная машина "БМВ" госномер

666 и рядом с ней валяются трое, явные бандиты, капитан Сливочников подумал: "Ну, точно, началось – это зачистка территории", а напарнику своему сказал так:

– Чувствую, Антоха, начались какие-то внутренние бандитские разборки, поэтому лучше пока сидеть, не высовываясь. Нам там делать нечего. Может быть, и пронесет. Скажем, что мотор заглох. Пусть туда едут Славка Куглеев с Колей Орловым – все равно там ничего не найдут

– я думаю, что это приезжие поработали. А завтра мы спокойненько сидим на посту в будке, и пусть тут без нас разбираются. А потом четыре дня выходных!

Действительно, на следующий день, в воскресенье, была их смена дежурить на стационарном посту ДПС-ГАИ по дороге на Н. Они приехали туда и ровно в девять часов приняли дежурство. Еще с полчаса болтали с предыдущей сменой и пили с ними кофе с булочками. Потом те уехали.

В это самое время в одном из особняков на окраине города, окруженном высоким кирпичным забором, в сумрачной комнате за зашторенными окнами шло совещание. В основном говорил только один человек – высокий, еще не старый, но заросший седой щетиной кавказец. Перед ним на столе лежала подробная дорожная карта Н.-ской области.

– Значит так, поступила информация, что вчера в городе заметили человека из "Альфы". Причем, говорят, что раньше его видели чуть ли не на Ханкале. С другой стороны, каких-либо других данных, что в городе появились какие-либо спецподразделения, нет. Здешняя милиция, гаишники об этом ничего не знают. На бывший военный аэродром посадок вертолетов не было, как не было и запросов на посадку спецбортов в

Н. Нам бы об этом сообщили. Это может быть просто разведка, или же случайность, ошибка наблюдателя. Но в любом случае рисковать мы не можем. Полковника решено вывозить немедленно. Для выезда из города

Султан дает нам свой джип с водителем. Его в городе знают, и машину досматривать не будут. Он всегда прикармливает гаишников, кроме того, имеет документы помощника депутата Государственной Думы.

Только что сообщили, что в Г-ве уже подготовлено надежное убежище.

Выезжаете через десять минут. Рашид едет рядом с водителем.

Полковник и ты, Алан, – сзади. Оружие держать наготове, но применять только в крайней ситуации. Поедете по северной дороге на Н. Вот здесь (он показал по карте) пост ГАИ – там обычно или никого нет, или стоят знакомые менты, которые машину Султана знают и останавливать не будут. В целом, возможность проверки крайне маловероятна, хотя полностью и не исключается. Если возникнут какие-то проблемы, типа проверки документов, и если в ней будут участвовать незнакомые люди, – следует немедленно прорываться с боем, и тогда через пять километров вы поворачиваете вот сюда – на эту дорогу через лес, затем проезжаете через деревню Слободу, и вот в этом месте Полковника пересаживаете на моторку, и его переправляют на тот берег реки, где на всякий случай будет ждать машина. С

Полковником переправляется только Алан, а джип следует гнать дальше

– вот сюда. Здесь его можно бросить и уходить через лес. Если что,

Султан скажет, что машину угнали…

Сообщение об убийстве Мамаева поступило на пост ДПС-ГАИ в 9.53, и капитан Сливочников тут же снова вспомнил человека с площади. Хотя тот на киллера совсем уж никак не походил, да и сам капитан вовсе не считал, что ошибся – точно он был из РОСО, но связь тут представлялась явной. Появился один человек и был убит другой – и суток не прошло – вряд ли это была случайность. Однако влезать со своими подозрениями в такое дело было бы глупо и недальновидно. Тут действительно могла вестись какая-то специальная операция, и капитан, надевая бронежилет, с содроганием представил, а что если вдруг сейчас к посту подъедет та самая серебристая "ауди" с площади.

Все могло бы случиться. Но, слава Богу, никакой "ауди" в полях зрения видно не было, а к посту приближались лишь старые белые

"Жигули" седьмой модели.

– Операция "Перехват"! – крикнул, высунувшись из будки,

Сливочников и вышел на лесенку поста.

– Что там случилось-то? – крикнул лейтенант Антон Лебедев, вытаскивая на дорогу заграждение.

– Говорят, Мамаева грохнули! А всего – четверо убитых… Ставь знак, бери автомат, надевай "бронник", – сказал Сливочников, не испытывая, впрочем, никаких особых негативных чувств по поводу услышанного и, даже напротив, где-то очень довольный. Он эту публику, типа "новых русских", не любил.

Лейтенанту, напротив, эта информация очень не понравилась, поскольку он был человек деловой, и у него в этой мамаевской группировке была хоть и небольшая, но подработка – деньги в обмен за информацию, а иногда и за оказание конкретной помощи в ряде дорожных ситуаций, и он прежде всего подумал, что с этого может потерять.

"Впрочем, – успокаивал он себя, – таких полезных людей, как он, обычно передают по наследству. А мафия, как говориться, бессмертна!"

Успокоенный Антон подошел к патрульной машине, взял автомат, вставил в него магазин, но бронежилет одеть не успел, увидев приближающуюся к посту белую "семерку". Он положил "бронник" на багажник и подошел к остановившейся у знака "STOP" машине. В

"семерке" сидели Аркадий Шахов и Сережа Егоров. Аркадий вышел из машины первым, доставая из нагрудного кармана документы. "Уж не пьяный ли?" – с надеждой подумал лейтенант, поглядев на него, но потом понял, что нет. По крайней мере, запаха спиртного, несмотря на красные глаза и некоторое возбуждение, от водителя не ощущалось.

Номера у машины были питерские, но пассажир в машине точно из местных. Егоров тоже вышел и поздоровался с милиционером. Лейтенант

Сережу знал в лицо, а Шахова – нет. Антон решил действовать по инструкции.

– Откройте багажник! – попросил лейтенант, держа в руках документы Шахова. Шахов открыл. Там ничего не было – все оттуда было украдено еще раньше. Лейтенант отдал назад документы, хотел вернуться к будке, но в этот самый момент увидел стремительно подъезжающий к посту черный внедорожник "Гранд Чероки". Джип принадлежал известному в городе человеку Султану Абдулгамадову, обычно его не останавливали, и находись лейтенант на посту один, или, конкретно, без капитана Сливочникова, и не будь плана

"Перехват", он и сейчас бы его пропустил без всякого досмотра.

Однако план работал, Сливочников сидел в будке, знак "STOP" и заграждение были уже установлены, и джип с писком тормозов резко остановился. Лейтенант, впрочем, тут же подумал, что, может быть, ему еще и какая-никакая копеечка сейчас обломится. Во всех ситуациях, когда он имел дело с этим внедорожником, – а было это в схожих ситуациях раза два или три (например, однажды нужно было пропустить его через заграждение во время массовых мероприятий в городе) – ему всегда давали какие-нибудь деньги, приговаривая:

"возьми, дорогой, за беспокойство". Он и сейчас представил, как все произойдет дальше: дружеский диалог типа "Здравствуй, дорогой, давно не виделись!", формальная проверка документов у пассажиров (или, скорее всего, пассажирок совершенно определенного вида, поскольку

Султан с друзьями запросто могли ехать за город поразвлечься с девчонками, хотя для этого дела было, пожалуй, рановато), Антон мельком взглянет в багажник – и они уедут восвояси, и может быть, если повезет, даже сотку-другую дадут "за хлопоты". Эти давали, впрочем, обычно долларами – чаще десятку-двадцатку, реже больше – в зависимости от обстоятельств. В этом, возможно, тоже был определенный символ, типа: "помни, пес, от кого деньги получаешь – это тебе не Российское государство!" У Антона сложилось такое ощущение, что других денег и них и не было – только доллары.

Лейтенант как-то заглянул через плечо в такой бумажник – там была целая стопка зеленых "стошек" и только один российский "полтинник".

Лейтенант не спеша пошел к машине, Сливочников в этот момент что-то записывал в журнал, стоя на площадке лестницы у входа в будку.

Водителем джипа у Султана работал бритоголовый полный парень славянской национальности по имени Коля. Сам он был из местных, имел удивительно хорошую зрительную память и очень многих жителей

Любимова, включая работников милиции, знал в лицо, поэтому ему было приказано внимательно смотреть и определить, кто есть кто, и если человек по виду не местный и представляет хоть какую-то угрозу, то чтобы того валить сразу. Когда подъехали к посту и остановились, он сказал стрелку, сидевшему рядом с ним:

– Слышь, вон того мужика светлого видишь? Я его не знаю! А рядом с ним наш местный – Сережка Егоров… – Тут он запнулся, хотел, было, добавить, что Егоров воевал в Чечне, но почему-то не сказал.

Боевик, которого звали Рашид, взвел пистолет и изготовился к стрельбе. Когда гаишник подошел, тонированное стекло медленно опустилось.

– Лейтенант Лебедев, – представился Антон, к своему удивлению не узнавая сидевшего рядом с водителем пассажира. К тому же на заднем сиденье были еще какие-то незнакомые люди южной наружности, сплошь мужики, а ожидаемого Султана с долларами не было. – Прошу всех выйти из машины, предъявить документы, открыть багажник.

И тут, совершенно неожиданно для него, сидевший рядом с водителем человек поднял пистолет и выстрелил Антону два раза в грудь.

Лейтенант тут же упал навзничь, обронив автомат. Боевик-профессионал

Рашид в этот момент видел только двух реальных противников: этого милиционера с автоматом и еще другого – стоявшего на лестнице в будку, у которого тоже могло быть оружие. Хотя стоявший рядом с

"жигулями" молодой парень, которого водитель назвал Егоровым, ему тоже чем-то сильно не понравился – слишком уж был спокоен, но он был явно без оружия. Второй – светловолосый – вообще вдруг куда-то исчез. Рашид один раз выстрелил в Сливочникова, метя ему чуть выше бронежилета, и, как ему показалось, сразу же попал – капитан тут же кувыркнулся на ступени. Потом пистолет повернулся стволом на

Егорова. Шахова действительно в этот момент видно не было, потому что он наклонился за упавшими ключами от машины. Когда началась стрельба, он внезапно поднялся из-за своих "Жигулей", невольно заслонив Егорова, и пуля, предназначенная бывшему наводчику-оператору БТР, попала Аркадию прямо в лоб. Кровь из выходного отверстия в затылке Шахова брызнула Егорову в лицо, но пуля изменила направление и вжикнула мимо. Шахов, не издав ни звука

(только что-то мявкнув), рухнул на землю.

Несостоявшийся муж и любовник, заклинатель дождей и непримиримый борец со временем был убит наповал, и все волшебники мира не смогли бы его оживить.

Рашид был очень хорошим стрелком и действительно попал в

Сливочникова, но не в шею или в голову, куда метил, а в бронежилет.

Капитана сбило с ног, он скатился с лестницы и лежа все-таки сумел вытащить пистолет и выстрелить пару раз по Рашиду, хотя и не попал в него. Однако это сыграло свою отвлекающую роль, поскольку нервы у водителя джипа не выдержали, и он резко рванул с места. В это мгновение ствол пистолета по инерции дернулся и две пули, предназначенные лично Сереже Егорову, просвистели мимо его уха и ударили сзади в доски забора. Егоров не уклонялся, а просто стоял.

Ангел-хранитель снова прикрыл его своим крылом, и Сережа вновь пережил это восхитительное ощущение высшей защиты. Джип, задев и свалив заграждение, рванул по шоссе.

Когда Антон падал назад, его короткоствольный автомат соскользнул у него с плеча и отлетел прямо к ногам бывшего наводчика. Егоров посмотрел на лейтенанта. Тот лежал навзничь, стремительно бледнея, с заострившимся лицом; из-под него вдруг густо потекла кровь. И тут будто кто-то невидимый шепнул Егорову прямо в ухо: "Давай!" (или, может быть, это Сливочников крикнул?). Егоров поднял автомат, мгновенно разложил приклад, снял с предохранителя, передернул затвор, спокойно поймал в прицел стремительно удаляющуюся черную машину и длинной очередью выпустил в нее почти весь магазин. Джип тут же стало мотать из стороны в сторону. Через полсотни метров он на полном ходу съехал в кювет и ударился в дерево. Егоров продолжал стрелять, и даже издали было видно, как пули врезаются в кузов внедорожника и как крошатся стекла задних фонарей.

Наконец патроны кончились, и наступила тишина.

Сливочников, кряхтя, приковылял от будки и, посмотрев на обоих лежащих, сказал Сереже Егорову без особых эмоций:

– Оба "двухсотые". Давай сюда автомат! Скажу, что я стрелял. Я-то при исполнении, а тебе в эти дела влезать незачем. Могут быть проблемы. Или, может быть, сказать, что Антоха стрелял? Надо подумать. Посмотри: у тебя синяка нет на плече?

Егоров, не говоря ни слова, только пожал плечами. Они оба были ветераны реальной войны и понимали друг друга с полуслова.

Сливочников взял у Егорова автомат, не торопясь, вставил новый магазин и так же не спеша, пошел по обочине дороги к джипу. Егоров с минуту смотрел ему вслед, а потом повернулся и пошел, больше уже не оборачиваясь, по проселку в сторону деревни. Он почему-то знал, что все кончено и уже не чувствовал никакого волнения. Он, наконец, сделал то дело, которое должен был сделать. Это было продолжение и окончание того боя, который он начал тогда один в своем "бэтре". Он ожидал этого окончания очень долго, и теперь, наконец, все закончилось. Он испытывал большое облегчение. Те, кто должны были умереть, умерли, а он продолжал жить, и через месяц у него должна состояться свадьба.

Не доходя до джипа метров двадцать, Сливочников спрыгнул в канаву на противоположной стороне дороги и начать подходить очень медленно, направив ствол автомата на разбитую машину. Подойдя совсем близко, он увидел, что слева двери в машине закрыты, а люди в джипе сидят вроде бы как неподвижно. Мимо по дороге промчалась какая-то задрипанная легковушка, типа "Москвича", сначала слегка притормозила, но потом, увидев вооруженного милиционера, дала по газам. Сливочников ждал. Действительно, никакого движения внутри

"Чероки" не наблюдалось. Явно слышно было только журчание: пробило бак, и бензин лился на землю.

Оказалось, что практически все пули попали в джип, высадив заднее стекло и сразу убив в затылок одного из пассажиров, которого называли Полковником, и смертельно ранив в шею водителя, который, умирая, навалился на руль, кинув машину в кювет. Сидевший с ним рядом боевик Рашид потерял сознание от удара и был убит какой-то из последних пуль, разорвавшей ему горло. Его кровь, будто густая черная грязь, еще выдавливалась из раны на шее, как паста из тюбика.

Сдутые подушки безопасности лежали на панели приборов белыми окровавленными медузами.

Капитан обошел машину сзади и справа. Боковые стекла с этой стороны были выбиты. Телохранитель Полковника лежал в машине на заднем сиденье с совершенно изуродованным лицом, хотя явного попадания в голову не было видно. Он тоже был мертв. Одни глаз его был закрыт то ли кровяным сгустком то ли грязью, другой – страшно пронзительно смотрел куда-то вверх – сквозь крышу. Толстая золотая цепь лежала у него поверх окровавленной рубашки.

Передняя правая дверь джипа была распахнута. Кроме журчания бензина, в оглушительной тишине капитан услышал, как с пальцев убитого боевика на коврик капает кровь, и увидел, как она сворачивается прямо у него на глазах в вишневое желе.

На полу за передним креслом, прямо в крови лежала довольно объемная спортивная сумка. Капитан, потянув за молнию, раскрыл ее и увидел пачки денег в прозрачных полиэтиленовых пакетах: долларов,

"евриков" и рублей, перетянутых резинками. Денег было явно очень много. Если по долларам, то все в основном были сотки, номинал евро

Сливочников как-то не запомнил, потому что в них не понимал, и российские деньги тоже были – в основном красные пятисотки и голубые тысячные купюры. Сливочников сначала похолодел, а потом его бросило в жар. Он тут же вспомнил, как смотрел вчера на купола и как просил денег. "Что я такого Тебе сделал, и что теперь мне нужно сделать для

Тебя?" – вдруг вслух тихо спросил он. Он, как и Сережа Егоров, будто вдруг почувствовал прикосновение Бога или причастных к нему сил. И вопрос брать или не брать деньги был вовсе не таким уж простым.

Ситуация была такова: он попросил, и ему дали. Да, таким вот жутким образом. Это не была разбитая инкассаторская машина, или потерянные каким-то растяпой чужие капиталы. Лежавшие перед ним деньги не принадлежали никакой государственной организации – это были в большинстве своем даже не рубли. Это были финансы преступной группировки, может, и вовсе не из этого города. А может быть, это искушение? Сдать их? Капитан прекрасно знал, что все это будет описано и мгновенно куда-то исчезнет. К тому же отказаться от этих денег означало отвернуться от протянутой ладони. Там ведь могут сказать: "А зачем тогда просил?" и второй раз точно не будет дадено.

Ведь так не годится: сегодня хочу, а завтра не хочу. Дают – бери. В то же время Сливочников вовсе не чувствовал себя счастливым. В нем что-то изменилось. "Я просил сто тысяч долларов" – подумал он. Он взял десять пачек в долларах и евро, остальные деньги оставил в сумке. Вынутые деньги спрятал в найденный тут же старый полиэтиленовый пакет и, отойдя в сторону, закопал в песок у основания телеграфного столба – там было что-то типа ямки. Сверху, отвернув лицо, попрыскал из баллончика "черемухой" – на всякий случай – от собак.

Потом Сливочников вернулся к машине. Сильно пахло бензином.

Сливочников сам не курил и подумал, где бы найти зажигалку или спички, но тут из-под капота само фыркнуло пламенем и жаром. Потом полыхнуло уже и в салоне и под машиной. "Вот черт – сейчас бак может рвануть!" – подумал Сливочников, отбегая подальше. Но машина еще довольно долго горела факелом, пока действительно не взорвался топливный бак. Захлопали патроны – у кого-то было оружие на теле или под сиденьями. Между тем Сливочников вернулся на пост. Егорова там уже не было. Двое убитых лежали в тех же позах. У Антона по лицу уже ползали мухи, а кровь, вылившаяся из него, пропитала песок вокруг, образовав что-то вроде нимба. На лицо второго убитого Сливочников старался не смотреть. И тут внимание Сливочникова привлекло необыкновенное сверкание рядом с этим лежащим водителем "семерки".

Он наклонился и увидел, что это блестит выкатившийся из расстегнутого нагрудного кармана рубашки бриллиант. Сливочников и это оценил как знак, поднял камень, завернул в бумажку от жевательной резинки и засунул в щель между кирпичами на задней стене будки, чтобы забрать позже.

Минут через пятнадцать подъехали все сразу: две санитарные машины, одна пожарная, два милицейских "уазика", и отдельно – на черной "волге" с мигалкой – сам начальник милиции полковник Козлов.

Он был в жутком настроении. Получалось, что только за последние сутки, с учетом этого инцидента, в городе было убито не менее пятнадцати человек, еще двое с тяжелыми черепно-мозговыми травмами отправлены в областную больницу, пожарные выезжали на четыре пожара, два – явные поджоги. Он сам уже, оценив ситуацию на месте, позвонил в ФСБ. За рабочую версию была принята простая, а значит наиболее реальная: приезжие бандиты устроили разборки в Любимове, убили бизнесмена, стали уезжать из города, были остановлены на посту, оказали вооруженное сопротивление, застрелив одного сотрудника милиции и ранив другого, и в завязавшейся перестрелке предположительно все были уничтожены. Тут все было абсолютно ясно, даже искать оружие, из которого убили Мамаева, было необязательно – наверняка его сразу же и сбросили. Это была та редкая ситуация, когда план "Перехват" действительно сработал как надо.

Кстати, и Сливочников теперь стал думать так же, как и начальство. Сначала капитана отвезли на "скорой" в больницу, где сделали рентген грудной клетки. Переломов ребер у него не обнаружили, но по сильному ушибу дали больничный на неделю – отек был здоровенный. Врач напугал, что запросто может быть контузия легкого и даже последующее воспаление, рассказал кучу страшных историй, но, сделав обездоливающее, отпустил капитана домой. В больнице Сливочников уже окончательно пришел в себя. Заехав в отделение, чтобы завтра уже туда не ходить, он стал писать рапорт и освободился еще не поздно. Дома уже что-то прослышали, ждали его и встретили с распростертыми объятиями будто вернувшегося с того света. Воскресный вечер он провел окруженный всеобщей любовью и заботой и наслаждался этим. Когда ложились спать, Сливочников, задев место ушиба, застонал. Жена тут же сама его раздела, стала осматривать, заохала, начала лечить народными средствами и поцелуями во все места. Кончилось приятным. Ночью, однако, ушиб сильно болел, капитан никак не мог улечься, метался во сне, просыпался, пил обезболивающее, но утром встал в хорошем самочувствии и настроении, хотя с кровати поднялся все-таки с трудом. После завтрака

Сливочников в гражданской одежде пошел в храм. Один нищий уже стоял у входа. Сливочников дал ему десять рублей (кто знал капитана – оценил бы!), остановился перед дверями, перекрестился на икону.

Вошел в храм с ожиданием и бьющимся сердцем. Как на беседу к начальнику, когда внезапно вызвали, идешь туда, и точно не знаешь – зачем. Он очень надеялся это понять.

Сливочников сразу подошел к своей любимой иконе, поставил свечку, закрыл глаза, и вдруг он услышал сзади себя разговор, чрезвычайно удививший и напугавший его. Голос мужской говорил кому-то довольно-таки раздраженно: "Ты работу сделал? Сделал. Денежки получил? Получил. Чего тебе еще надо от меня?!" Капитана бросило в холодный пот, он хотел, было, обернуться, но не решился этого сделать.

Сливочников еще больше удивился бы, если бы знал, что за любые сведения, способствующие поимке международного террориста, называемого Полковником, ФСБ обещало заплатить информатору 3 000 000 рублей. Это были, по сути, все те же так искомые им сто тысяч долларов. Кстати, Сливочникову, естественно, так ничего за этот бой и не заплатят – это была его работа, и он получал за это зарплату.

Он также еще не знал, что спрятанных им денег окажется чуть больше восьмидесяти тысяч долларов. И также он еще не мог знать, что тремя месяцами позже дальний родственник жены, ювелир, пряча глаза, за найденный Сливочниковым у поста камень предложит ему сразу наличными двадцать тысяч долларов.

Тем же воскресным утром историк, коллекционер и основатель краеведческого музея Иван Сергеевич Махнов вознамерился все-таки сходить к сыну, побранить его за то, что не появляется, и еще он думал, что вроде как пора Сашку женить. Дом, где жил сын, находился не на улице, а во дворике между двумя более высокими строениями.

Когда Иван Сергеевич вошел во двор, он увидел там санитарную машину и милицейский фургон, Это на Ивана Сергеевича сразу подействовало неприятно, а тут еще прямо перед ним в подъезд вошел лейтенант милиции с кожаной папкой под мышкой – местный участковый. И тут Иван

Сергеевич забеспокоился всерьез. Он поднялся по ступенькам крыльца, вошел в подъезд и попал в коридор первого этажа. Там он увидел обычный для такого дома кошачий бардак, целую череду дверей, шкафчиков, стоптанной обуви и проржавевших корыт. Иван Сергеевич прошел в сам конец коридора и постучал в обитую войлоком дверь с нарисованным мелом N8. Стук получился глухой. Тут он заметил, что дверь в квартиру была лишь прикрыта, и в цель видно, что там горит свет. Иван Сергеевич вошел, но уже начало странно неровно биться у него сердце. Комната сына была сразу от входа направо. Дверь в нее тоже была открыта, и в ее проеме толпились, заглядывая в комнату, какие-то люди. Среди них Иван Сергеевич увидел соседей сына – мужа с женой: жена эта была в каком-то розовом паршивом халатике, да и муж ее тоже оставлял желать лучшего – он был в одной майке из-под которой вылезало пузо, и имел довольно растерянный вид. Тут же стояли еще трое неизвестных, среди которых выделялась еще не старая женщина лет сорока, но беззубая, со спитым лицом и безумными глазами. Когда они увидели Ивана Сергеевича, то тут же расступились перед ним, – все, кроме женщины с безумными глазами, и Ивану

Сергеевичу пришлось протискиваться мимо нее боком.

В комнате за столом сидел врач и что-то писал. Участковый и еще один лейтенант милиции стояли и разговаривали у стола, и еще сержант с рацией сидел на подоконнике раскрытого настежь окна. Около сержанта на стуле сидел взъерошенный недовольный санитар. У противоположной стены на стуле устроилась грязненькая молодая женщина с туповатым лицом, в странном платье и в платке. На кровати же, которая была вся смята так, что виднелся и замызганный полосатый матрац, неподвижно лежал, как чужой предмет, его, Ивана Сергеевича, сын, Сашка, совершенно голый, раскинув руки, одна из которых свисала до пола, и кисть ее была совершенно лиловая; рот у Сашки был открыт, на теле через живот лежал какой-то провод.

Сердце у Ивана Сергеевича подпрыгнуло к горлу. Милиционеры глянули на него, как из тумана, а участковый о чем-то спросил. Иван

Сергеевич ничего не понимал и стоял, держась за стену, совершенно бледный, и будто чего-то сглатывал. Но все же через минуту он почувствовал себя чуть лучше и обрел возможность слышать.

Все это время дебильная молодая женщина что-то тихо гундосила: то ли себе под нос бормотала, то ли давала показания. Внезапно, грубо отпихнув Ивана Сергеевича, в комнату вдруг ворвалась та самая полубезумная тетка со спитым лицом и закричала визгливо:

– Эта стерва его и напоила!

Тут она страшно матом обругала женщину, сидевшую совершенно безучастно и продолжавшую что-то бормотать, и сделала попытку ее ударить, но милиционер перехватил руку и оттеснил скандалистку.

– Эта стерва напоила его, чтобы с ним лечь! Я подозревала, что к нему другая ходит! Я ведь жила с Сашей, – торопливо говорила вошедшая милиционеру, – я ухаживала за ним, стирала ему… Полгода с ним живу, как сын уехал в Приморский край… А эта стерва, – она опять сделала попытку вцепиться молодой женщине в лицо, но снова милиционер перехватил ее корявые руки, – она его напоила, а ведь ему нельзя было пить – у него же больная печень. Он так на сына моего похож! И нечто большой: пьяный может описаться, а я приберу. Он ведь, как выпьет, может и убить, и меня бил, и все ему страх какой-то, закрываться надо… Я два дня его искала. Я его жалела, а он бил меня невозможно. А эту суку – я ее не знаю – впервые вижу, он, наверно, втихаря приводил! – в каком-то исступлении причитала явно безумная женщина, брызгая слюной. Ее выпихнули из комнаты.