Текст книги "Зачистка территории"

Автор книги: Владимир Митрофанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Геннадий родился уже во время войны – в сентябре 41-го и получил фамилию отца, однако Александр Михайлович, будучи уже в армии, до самого конца войны сына не видел. Причиной распада брака была банальная измена жены, приведшая к ее беременности от другого человека, причем от немца.

Тогда, в сорок девятом, никто толком не знал, как долго Александр

Михайлович будет лежать – мог и всю жизнь. Такие случаи были. Один такой контуженный лежал двадцать лет, пока не умер, у него даже ногти вросли в ладони. Но что-то там в Александре Михайловиче восстановилось – может быть, сгусток крови рассосался в мозгу, потому что через полгода он встал. А после этого необыкновенно быстро пошел на поправку, чему способствовали постоянные и упорные упражнения.

Еще через полгода его устроили на работу на должность заместителя директора бумажной фабрики по кадрам. Директором комбината в то время был Алексей Иванович Трофимов. Говорили, что он до войны был крупным партийным руководителем в Карелии, как раз в то время, когда там секретарем комсомола работал Юрий Андропов. Перед самой войной

Алексей Иванович был репрессирован, сидел в лагерях, а после освобождения и реабилитации назначен директором бумажной фабрики в

Любимове. Алексей Иванович с Александром Михайловичем были в очень хороших отношениях, можно даже сказать, дружили. Алексей Иванович даже после всех своих мытарств сохранил властность, способность принимать решения, однако любил выпить и поддавал хорошо, иногда под это дело даже ругал местную власть за головотяпство и разгильдяйство, стучал кулаком по столу и говорил: "Вот Юрке

Андропову позвоню!"

Как-то Александр Михайлович на вопрос внука, которому было тогда лет десять: "Почему мама уехала от нас?" – ответил без всякой лирики и лжи, типа "твоя мама-летчица погибла во время испытаний нового истребителя":

– Твоя мама хорошая и она тебя очень любит. Но она должна была уехать. Так сложились обстоятельства.

И Аркадий эти слова запомнил.

Сам Александр Михайлович в это время жил с хорошей женщиной, у которой внезапно появились серьезные проблемы со здоровьем.

Александр Михайлович занимался ею очень долго, тянул, как мог. Это была очень работящая и добрая женщина, которая всю жизнь заботилась о других, а теперь сама требовала ухода и очень тяготилась этим.

Александр Михайлович делал, что мог. Именно в это самое время

Аркадий и попал в интернат. На вопросы деда, как ему там живется, всегда отвечал: "Нормально". Дед нередко забирал его на выходные к себе, и именно дед раздобыл ему адрес матери. Мать Аркадия, вероятно, как-то связывалась с Александром Михайловичем, чтобы узнавать о сыне. Не исключено, что они даже встречались в Москве.

Одно было точно: мама бывшего свекра всегда очень уважала, и

Аркадий, подслушивая ее разговор с мужем на кухне, это почувствовал.

На какое-то время мама и Антон Степанович молчали. Потом они заговорили тише или плотнее прикрыли дверь на кухню. Антон

Степанович опять успокаивал маму, спокойно переубеждал.

– Но ладно, – вдруг совсем другим голосом сказала мама, – надо что-то придумать, чтобы эта поездка в Москву ему запомнилась. Ты бы билеты купил куда-нибудь, что ли? Мы с ним сходим вместе вдвоем.

Хорошо?

– Хорошо, – ответил мужчина, – посмотрю завтра, что идет на

Таганке или в "Современнике".

– Здорово! А ты думаешь, он любит театр? Я сомневаюсь, был ли он вообще когда-нибудь в театре. А если не в театр, то тогда – на хоккей или на бокс, или в цирк билеты купи – не знаю, что-нибудь надо придумать, только, пожалуйста, сделай это для меня, Антошечка, я тебя умоляю: купи на что-нибудь очень хорошее, куда просто так не попасть, на какой-нибудь чемпионат мира по хоккею…

– Да нет сейчас никакого чемпионата мира по хоккею, – засмеялся

Антон Степанович, – но я тебя понял, все будет сделано в лучшем виде!..

Аркадий не стал больше слушать, пошел и лег в постель. Он еще подумал, что зря ругают Любимов: ему там нравилось гораздо больше, чем в Москве – воздух свежий и народу меньше. И потом, что касается всяких хулиганов, так на Ярославском вокзале к нему тут же подвалила местная шпана, чтобы тряхануть, и только большой опыт позволил ему от них свалить. Потом он услышал, как отворилась дверь в комнату, увидел упавшую на стену полосу света и закрыл глаза. По запаху почувствовал, что подошла мама и долго стояла над ним, потом наклонилась – может быть, хотела поцеловать, но не поцеловала, а, тяжело вздохнув, ушла, а он вдруг подумал: "Она меня совсем не любит

– просто делает вид. Она любит тех своих детей и Антона Степановича, а меня – нет!" – задохнулся, заплакал и так и заснул весь в слезах.

В последующие дни они действительно ходил в театры и музеи, и

Аркадия к тому же постоянно кормили. Любопытное было ощущение: идти по городу рядом с мамой, сидеть с ней рядом с театре. Через три дня

Аркадий уехал назад, в Любимов – обласканный, в новой одежде и в целом этой поездкой остался очень доволен. И даже курить бросил.

После окончания школы по настоянию матери и деда (отцу было как всегда все равно) Аркадий поехал поступать в институт в Москву. На подготовительных курсах больше всего он хотел познакомиться с какой-нибудь красивой девчонкой, но ни одна на него даже не смотрела, – может быть, вид у него был слишком уж провинциальный, но зато в метро совершенно случайно сошелся с одной учительницей музыки. Помог ей поднести сумку до дома, там и остался ночевать. Ей было примерно лет тридцать, дочку свою, десяти лет от роду, она как раз в это самое время отправила на каникулы к бабушке в деревню. Эта учительница музыки была явно ненасытная нимфоманка: они с Шаховым, как кролики, постоянно трахались. Аркадий жил у нее, наверно, недели три, и так вымотался от всего этого дела, что вообще ничего не соображал, спал на занятиях, его шатало, и выжил он только тем, что ел ложками белый мед, который с оказией прислал ему из Любимова дед.

Экзамены Аркадий, конечно же, завалил, но как-то особенно и не огорчился. Только мать расстроилась: "Ах, ах! В армию заберут!" -

"Ну и что, – хмыкнул Аркадий, – подумаешь: заберут, так заберут". -

Ему было, в общем-то, все равно – в Любимове практически все ребята после школы шли в армию. Так было принято. Отмазываться от срочной службы считалось делом крайне неприличным. В Любимове даже теперь не было вездесущего общества "Солдатские матери", занимающегося активной отмазкой от армии, хотя в Н. оно существовало и вполне успешно функционировало. У Инги Львовны (матери Кости Маленького, с которым Шахов имел контакты по компьютерным делам) там работала родная сестра, сама хотя, в общем-то, никакая не солдатская мать, поскольку сын у нее был типичный субтильный студент в очках и с белым билетом. Она чуть не с раннего детства сделала ему инвалидность по якобы неизлечимому кожному заболеванию. Студент понемногу наркоманил, мамаша же его активно работала в обществе, отмазывала от службы пацанов, и была этой работой очень довольна, поскольку условия труда были приличные и платили очень хорошо, так как финансировал их какой-то частный немецкий фонд. Кто-то из непонятливых однажды спросил: зачем немцам-то это? А смысл для немцев, в общем-то, был самый что ни на есть прямой и очень понятный: поскольку не будет российской армии – не с кем будет и воевать. А это означает, что второго Сталинграда не будет. Уже только в одно это можно было вкладывать деньги.

Из службы в армии Аркадию запомнилась проходившая через всю службу совершенно необъяснимая вражда их роты с соседней ротой связи. Она передавалась от одного поколения солдат к другому и тянулась неизвестно сколько лет. И еще запомнился постоянный голод.

В армии Аркадий почему-то все время хотел есть, хотя вроде и кормили неплохо, хотя и одноообразно. На всех оставшихся от армейского периода фотографиях, исключая разве что первую официальную, снятую сразу после присяги, он был с какой-то едой – то с мороженым, то с пирожком, потом еще с чем-то – все чего-то жрет и жрет. Как только удавалось выйти за ворота части – тут же начинался обход магазинов, пельменных и ларьков – булки, пирожки и прочее, если, конечно, были деньги. Однажды ел в какой-то забегаловке жареную камбалу, и кость попала ему в горло. Он потом, после армии, на дух не переносил уличной еды.

После демобилизации Шахов учился в институте целлюлозно-бумажной промышленности – было такое высшее учебное заведение, которое в народе называли не иначе как "промокашка", и занимался он там прикладными информационными технологиями, используемыми на производстве бумаги и прочей сопутствующей продукции. Официально это называлось факультетом автоматизированных систем управления технологическими процессами. Понятно, в армии он все, чему учили в школе, забыл начисто и поступил в университет лишь только потому, что председателем приемной комиссии там был один профессор-уроженец

Любимова. Этот профессор земляков всегда поддерживал, да и к тому же ему еще и позвонил дед Шахова, Александр Михайлович, который лично знал отца этого председателя. В конечном итоге, Аркадий не только поступил, но и получил там общежитие и стипендию. Естественно, все время учебы приходилось подрабатывать. Никакой постоянной подружки он себе за период учебы так и не нашел, хотя искал постоянно. Две студентки так говорили о нем: "Он, конечно, хороший парень, но ты же понимаешь – это не вариант!" – "Да, конечно!" Аркадий это как-то услышал и запомнил, а когда одна студентка однажды сказала ему на вечеринке: "Я тебя люблю!" – Аркадий подумал, что это у нее такая злая шутка.

Женщины, как ему тогда казалось, вовсе им не интересовались; он даже предположил, что возможно, у него в организме напрочь отсутствуют феромоны – особые приманочные вещества. Поначалу он предполагал, что это было от армии – там всегда стояла страшная вонь. Кстати, место, где стоит самый ужасный запах – это тюрьма.

Далее по степени вони следует психиатрическая больница и уж только потом армия. Аркадий как-то нашел в шкафу свой старый форменный китель и понюхал его – даже после многих лет в нем еще ощущались остатки той армейской вони. Его даже передернуло. Но все же, вероятно, тут он ошибался, поскольку другие ребята, служившие с ним вместе, заводили вполне удачные знакомства и женились на красивых девушках, а значит, очень даже исправно выделяли эти самые феромоны.

Тогда Шахов подумал, что он наверно просто изначально родился без феромонов, ведь в детстве его тоже никто не любил. Запомнилось, что как-то в классе, наверное, в пятом, в летнем детском лагере он участвовал в конкурсе рисунков на асфальте, и сделал действительно хороший рисунок. Это был один из его скрытых талантов. Он слышал, как буквально изумленные взрослые зрители кричали судьям: "Вот, посмотрите на этот рисунок!" – но судьи-воспитатели, которые лично знали Шахова и тоже за что-то его не любили, отдали первые призы другим детям за гораздо худшие рисунки. Аркадий же получил утешительный приз – воздушный шарик. Кстати, тогда в лагере был родительский день, но к нему, как обычно, никто не приехал. Одна родительница посмотрела на шатающегося в одиночестве мальчика, подозвала его и угостила пирожком, и он запомнил эту женщину на всю жизнь.

С самых юных лет Аркадий Шахов, который никогда не был избалован вниманием, чрезвычайно ценил любой интерес к себе. Обычно же никто не обращал на него никакого внимания, исключая разве что мошенников и торговцев с рук, назойливо предлагавших купить ему какую-нибудь дрянь. Иногда он у них даже что-нибудь покупал.

После окончания университета Шахов работал в небольшой компьютерной фирме, где одновременно был и одним из ее учредителей и поначалу основным работником. Дела фирмы поначалу шли ни шатко ни валко.

Первый опыт Шахова в более или менее реальной семейной жизни случился вскоре после окончания университета, когда, он какое-то время жил (или дружил, или еще как можно сказать) с разведенной

(впрочем, как потом оказалось, полуразведенной, то есть еще не разведенной, а только с поданным в суд заявлением) молодой женщиной с ребенком. Звали эту женщину Лиза. Это была какая-то совершенно странная полусемейная жизнь, поскольку Лиза постоянно находилась в беспрестанном, можно даже сказать, "броуновском" движении: вечно она куда-то бежала, уезжала, приезжала, ребенок ее был то у бабушки, то у нее, то еще где-то. К тому же у нее были какие-то свои, непонятные

Шахову проблемы, охватывавшие все сферы ее жизни. Он даже и не пытался вникать. Жили и жили. Спали вместе. Потом снова возник, поначалу было окончательно пропавший, муж – отец ребенка, с которым у Лизы сохранялись тоже какие-то очень сложные непонятные отношения и, конечно, самое главное – их связывал общий ребенок. За всем этим стояла какая-то очень старая история: школьная любовь, ранний брак

(в восемнадцать лет), почти сразу же – рождение ребенка, взросление супругов в браке, возникающие при этом проблемы и, как это нередко бывает, традиционный семилетний кризис. Связь бывших супругов и родителей общего ребенка при любом раскладе естественно была куда более прочная, чем у Лизы с Аркадием, которого иначе, чем

"сожителем", в данной ситуации и назвать-то было нельзя. Он даже на звание "гражданского мужа" не тянул. Они же, Лиза с мужем, несмотря на поданное в суд заявление, постоянно вели друг с другом какие-то переговоры и продолжали выяснять отношения. Роль же Шахова тут была странная: сбоку с припеку, хотя иногда, к его удовольствию, он с успехом утешал Лизу в постели. Но в конечном-то итоге, все это кончилось ничем. Позднее Шахов об этом периоде жизни никогда никому не рассказывал, да и сам старался не вспоминать. Рассказать об этом, например, Павлу было бы просто немыслимо и невозможно. Павел, например, просто таких отношений бы не понял: опять же сытый голодного не разумеет. Шахов в тот период никакого опыта семейной жизни не имел вовсе, а потому и не смог ничего понять, что происходит. Летом, когда Аркадий уехал на заработки, Лиза вдруг забеременела, причем точно от мужа, и их прежние семейные отношения внезапно восстановились. Когда Шахов вернулся, она, открыв ему дверь, как-то сразу даже не смогла понять, кто это такой и чего ему надо. Раздалось как бы "щелк" и Аркадий снова оказался на улице – выскочив из одной жизни и очутившись в другой, где его опять никто не любил.

В этот период он случайно познакомился на улице с некой девушкой

Надей из Петрозаводска. Они какое-то время даже переписывались и пару раз встречались, хотя и без близких отношений. Шахову было одиноко, девушка была симпатичная, и он предложил ей сразу же и пожениться, но она отказалась и после этого внезапно исчезла уже с концами. И писать перестала. Самое интересное, что через несколько лет она так же внезапно позвонила Аркадию (он насилу и вспомнил, что это за Надя такая) и сходу спросила, не женился ли он. Шахов ответил, что женился – он в то время был уже год как официально женат на Вере. Надя тут же повесила трубку. А чего она звонила,

Шахов так и не понял. Он пожал плечами и пошел дальше заниматься своими делами.

А потом Аркадий полюбил по-настоящему.

Любовь имела день рождения. Седьмое января. Рождество. Отмечали, выпивали, танцевали. Там он и познакомился с Мариной. Вот оно! Шахов был ослеплен. Его заметила и с ним говорила красивая замечательная девушка. В тот же вечер он пригласил ее к себе, и она пошла и осталась у него. Он тут же решил на ней жениться и в самое ближайшее время сделать предложение. Почти всю последующую неделю он был счастлив, приценивался к обручальным кольцам. Но всего лишь через пять дней произошел крах всех его планов…

Вскоре, а буквально на Старый Новый год, была намечена традиционная вечеринка, и Шахов собирался на этой вечеринке, сделать

Марине предложение. Сначала компанией посидели в кафе, а потом поехали к Шахову домой (тот снимал тогда двухкомнатную квартиру у знакомых, которые уехали на полгода за границу). Сначала посидели, выпили-закусили, послушали музыку, потанцевали. Затем часть народа ушла. Остались Аркадий, Александр, который был партнер Шахова по бизнесу, и Марина с Ольгой. Александр вдруг отозвал Аркадия на кухню и сказал: "Значит, получается такой расклад: ты спишь с Ольгой, а мы уже договорились с Мариной… Короче, мы ложимся в той комнате, а вы

– в этой…" Шахова объял ужас, который потом сидел в нем очень долго – не один день. Александр и Марина после этого разговора уже весь вечер сидели рядом до тех самых пор, пока не разошлись по комнатам. На Аркадия Марина вообще в тот вечер не смотрела. Аркадий же был настолько потрясен сложившейся ситуацией, что не знал, что и делать. И в итоге не сделал ничего. После этой вечеринки полтора года они с Мариной вообще никак не общались. Марину это, впрочем, похоже, совершенно никак не волновало. Самое интересное, что если бы кто-то из подруг спросил бы ее, чего это она изменила Аркадию,

Марина бы очень удивилась, поскольку считала, что никаких особых отношений у нее с Шаховым нет, и никогда не было. А уж с кем, извините, ей спать, то это ее сугубо личное дело. Шахов попытался, было, забыть о ней вовсе, и ему сначала даже показалось, что это возможно. Он даже как-то однажды утром проснулся и подумал о ней равнодушно: "Я ее не люблю". И тут кстати или некстати подвернулась

Вера.

Познакомились они с ней тоже как-то совершенно случайно: Шахов никогда потом не мог вспомнить, откуда она вообще взялась. Ситуация в какой-то степени повторялась. Вера была художница, в разводе, у нее был ребенок пяти лет, который, точь-в-точь, как и у бывшей подруги Лизы, половину времени жил то у Вериных родителей, то у родителей бывшего мужа, то у самой Веры. Вера работала в каких-то художественных мастерских и вела очень поначалу удивившую Шахова богемную жизнь. И Шахов тоже постепенно погрузился в этот специфический мир художников, режиссеров и прочих людей от искусства, большей частью непризнанных. Люди из этого мира спали до обеда, и потом могли неутомимо пить и болтать всю ночь. В период жизни с Верой они с ней постоянно бывали на различных выставках, вернисажах, тусовках, в мастерских, в мансардах и еще Бог знает где, и везде пили, пили и пили. Запомнилось из того периода жизни типовая картинка: куда ни придешь – всюду стоит дым коромыслом, все курят и пьют. Впрочем, надо отдать им должное, некоторые художники, хоть и пьяные, хоть и со стаканом в руке, но работали, и неплохо, хотя тут же подвизались и какие-то тоже нетрезвые непризнанные художники, ни одной картины которых Шахов никогда не видел, и к которым относился с большим недоверием. Сам он со своим чиновничьим обликом на художника ну никак не походил, выглядел среди них поначалу как белая ворона, и ему по наущению Веры резко поменяли имидж: он стал теперь ходить в каких-то хламидах, а на голове у него был сделан чуть ли не ирокез. Правда, от татуировок, серег и колец Шахов отказался категорически и наотрез – не настолько был пьян. Еще врезалось в память из того начального периода знакомства с Верой как отдельные стоп-кадры: день рождения на даче у какого-то довольно известного художника; Аркадий только что вроде как прочно сидевший за столом, вдруг уже валяется в кустах возле дома; потом он – уже абсолютно голый – в постели с такой же голой Верой на чердаке этого же дома мучительно блюет в подставленный ею тазик, и так далее и тому подобное… Потом была Верина беременность, то ли фиктивная, то ли настоящая – он так и не понял – но в конечном итоге так и не состоявшаяся. Потом они поженились. Шахов хорошо помнил те первые ощущения, когда он съездил за своими вещами и уже ехал жить к Вере: он шел к станции метро, кто-то из знакомых встретил его и о чем-то спросил. Аркадий не смог ему ответить: слезы текли из его глаз, горло его было зажато спазмом.

С Верой они с полгода жили в коммунальной квартире, где обитали еще шесть семей, поэтому в туалет или в ванную было не так-то просто попасть. Впрочем, Вера с детства обитала в подобных местах и чувствовала себя в них как рыба в воде. Там всегда стояла жуткая вонь, чужие дети орали, ползали под ногами. Еще там была пожилая соседка, которая постоянно варила на кухне что-то вонюче-гадкое.

Своим исступленным видом она напоминала чокнутую старуху из рекламы сметаны "Домик в деревне". Многодетный сосед-прапорщик часами срал с книжкой, постоянно занимая туалет и расходуя в огромном количестве свою и чужую туалетную бумагу. В ванной было омерзительно грязно, к тому же постоянно кто-то мылся или стирал там белье. Куда ни сунься, всюду висели тазы, велосипеды и лыжи. Это было действительно ужасно, но Аркадий так же быстро забыл об этом, как только съехал оттуда.

Этому предшествовала масса событий. Однажды Вера уехала в Америку, в город Нью-Йорк – в гости к своей близкой подруге, тоже художнице, та звала ее будто бы подработать. Действительно, экономическая ситуация в то время была очень тяжелая. Шахов подрабатывал частным извозом, но денег иногда не хватало даже просто на нормальную еду. Вера уехала в Америку по гостевой визе сначала будто бы на месяц или чуть больше, оставив ребенка у своих родителей. Больше ее Шахов никогда не видел: ни через месяц, ни через полгода, ни через год она уже не вернулась. Письмо от нее было только одно – первое: "Доехала хорошо и т.п.". Шахов подозревал, что она звонит или пишет родителям, может быть, через кого-то, например, по электронной почте. Родители, однако, в этом не сознавались, но и не особо-то за нее и волновались

– значит, что-то знали. Это были пожилые и, в общем-то, тихие, хорошие и безвредные люди. Когда Шахов встречался с ними, он видел в их глазах тоску. Их так же, как и его, тяготила вся эта история, но они по своей родительской сути обязаны были поддерживать дочь.

Конечно же, они что-то знали про Веру, но Шахову не говорили – видно, она так наказывала. Просто сообщали, что с ней все в порядке.

Наконец Аркадий понял, что она решила там остаться навсегда. Может быть, и даже наверняка, кого-нибудь себе и завела – время прошло уже довольно много. Сказать, что Шахов по ней очень уж грустил, было бы неправдой, он даже обрадовался неожиданной свободе – ведь по сути, это была чужая ему женщина. Однако же в целом ситуация сложилась совершенно бредовая: официально он оставался женат. Его как-то спросили: "Аркадий, ты женат?" – "А я и сам не знаю", – ответил Шахов.

Марина в этот период жила с каким-то мужчиной, но потом они по неизвестным причинам разбежались, и она оказалась одна. Шахов каким-то образом об этом прознал, видно, подсознательно все-таки следил за ней, однажды пришел с цветами и подарками, и они снова стали встречаться. Возможно, это было обоюдной ошибкой, потому что время выбора для них уже прошло. Может быть, поэтому у них никак ничего и не получалось. Они не могли долгое время жить вместе: постоянно ссорились и то сходились, то расходились. Это было как затяжная война, с хитростями, обманами и прочим. Хотя закончить ее, казалось бы, было проще простого – лишь расстаться, но тоже было никак. Ко всему тому их совместной жизни препятствовала масса внешних обстоятельств, начиная с того, что у Марины была ближайшая подруга Лера (вот гадина!), которая постоянно ее подстрекала (Шахов однажды подслушал): "Зачем тебе этот козел дался! Не можешь, что ли, найти себе кого-нибудь получше? Посмотри на себя и посмотри на него!

Вы же абсолютно разные люди!"

Действительно, Марина с Аркадием были люди абсолютно разные. Она была красива, всегда со вкусом одевалась, и, напротив, Шахов внешне из себя ничего не представлял, а любая одежда на нем или висела, или была ему мала. Поразительно, но даже хорошие вещи, надетые на него, казались дурного качества.

К тому же, они с Мариной абсолютно различались по характерам.

Шахов был "жаворонок" – мог уснуть и в десять вечера, иногда даже и сидя. Нередко засыпал, ожидая ее, в постели, пока Марина бесконечно долго мылась в ванной. Была такая у нее дурная манера. "Чего ты там делаешь так долго!" – кричал Шахов, ждал-ждал с нетерпением и вдруг неожиданно засыпал – как терял сознание. И такое случалось. Походы в ночные клубы, которые она очень любила, для него были пыткой.

Однажды уже часа в три ночи при всей устрашающе громкой музыке, которая там гремела, он уснул на стуле и упал, треснувшись головой об пол. Зато утром он спать долго не мог, Марина же, бывало, дрыхла и до обеда. Шахов, впрочем, любил поприставать к ней именно по утру: она была такая теплая, сонная, любимая, поддатливая… Аркадий как тогда в Москве бросил, так больше и не курил, Марина же дымила еще со школы – с класса восьмого – по пачке в день. С другой стороны, она совершенно не переносила алкоголь, пила разве что хорошее красное вино, да и то чуть-чуть, пиво же – просто ненавидела, а

Шахов мог изредка хорошо выпить да и пиво любил. Еще из мелочей: например, он никогда не мог заставить себя раскачиваться под музыку вместе со всей толпой на концерте, или типа махать там поднятыми руками. Это его раздражало страшно. А Марину – нет. Напротив, она считала, что так значительно веселее.

Кроме того, Шахов совершенно искренне полагал, что его с детства ненавидят парикмахеры. И его прическа это подтверждала. Его также за что-то не любили цыганки-гадалки, лохотронщики, гипнотизеры и представители религиозных сект. Как-то на улице было сборище сектантов из Кореи (тоже вроде как христиане?), которые после всех речей, приплясываний и песнопений двинулись, было, для обнимания или братания прямо к зрителям, среди которых случайно оказались и

Аркадий с Мариной, проходившие мимо. Марина вроде как бы даже побраталась – чего тут такого? – они с кореянкой чуть ли не обнялись. А вот сектантка, которая, протянув руки, направлялась к

Шахову, вдруг, встретившись с ним глазами, остолбенела, а потом улизнула куда-то в сторону. Мормоны, встретив Шахова, просто переходили на другую сторону улицы. Что же касается гипнотизеров – тут все было просто: гипноз на Шахова никак не действовал.

Еще Шахова по каким-то непонятным причинам ненавидели педрилы, шарахавшиеся от него как вампиры от чеснока. Одним своим присутствием он вызвал у них яростное негодование. Он каким-то образом грубо нарушал их непонятные ему эстетические принципы.

Причем, сам он об этом вовсе не догадывался, а проявилась такая его особенность во время работы на одну рекламно-издательскую фирмочку, где они монтировали компьютерную сеть. Сотрудники этой компании, в которой не было ни одной женщины, кроме бабки-уборщицы, показались ему какими-то странными, поскольку просто убегали и прятались от него. Шахов недоумевал: "Может быть, от меня чем-то воняет?"

Оказалось, дело совершенно не в этом. В чем истинная причина ему потом попытался объяснить один его знакомый, который, напротив, постоянно жаловался на то, что ему якобы "педрилы проходу не дают".

Шахов тогда очень этому удивился. Он вообще считал, что подобные проблемы существует только в балете.

И еще один показательный случай: как-то во время командировки в

Москву сотрудники фирмы ночевали в одной гостинице вблизи метро

"Юго-Западная". Утром за завтраком Александр стал рассказывать, что к нему в номер полночи звонили и настойчиво предлагали взять проститутку. Толстому и лысому Виктору Михайловичу Коровенко, которому было уже за пятьдесят, тоже, оказывается, звонили и предлагали девочку. А вот Аркадию Шахову рассказать было нечего: ему и не звонили и ничего не предлагали. Нет, он точно не выделял феромонов.

Между тем, Виктор Михайлович тут же и рассказал ребятам, как зимой, будучи в Таиланде, посетил салон тайского эротического массажа: "Я как человек в возрасте ничего особенного не ожидал – у меня уже давно выше, чем на полседьмого, не встает. Пришли в салон, заплатил я сто долларов, появились две девушки, начали массаж. И потихоньку, потихоньку стали они меня раскочегаривать и, наконец, довели до того, что потом я так кончил, что будто бы весь взорвался изнутри! Никогда ничего подобного не испытывал. Я настолько был этим потрясен, что дал им еще сто долларов – на чай…"

Абсолютно во всем, разве что кроме кино, вкусы их были совершенно разными. По мнению Шахова, Марина слушала только самую что ни есть тупую музыку, читала самые дебильные женские детективы в мягкой обложке ("Мариша! Что ты читаешь? Это же полный бред!") В музеи, будь то Эрмитаж, Лувр или Прадо она всегда шла как из-под палки. Тем не менее, Аркадий всегда ощущал ее тягу к прекрасному и где-то скрытый, но искренний интерес к подлинному искусству. Еще Шахов любил театр, а Марина не любила. Во-первых, нужно было долго собираться, краситься, далеко ехать. Во-вторых, оперу и балет она вообще не понимала. И другие увлечения Шахова ей тоже не нравились – книги он читал обычно занудные, которые нормальный человек не читает. Исключением являлось разве что кино. Шахов любил только хорошее авторское кино и Марину к этому приучил. Он был членом какого-то клуба киноманов и постоянно приносил оттуда огромное количество отличных фильмов, про которые девчонки на Марининой работе даже и слыхом не слыхивали. Позже она уже не могла смотреть боевики и тупые комедии, которые обожали подруги и ее новый мужчина.

И привыкнуть к ним так не смогла, как ни пыталась – вкус ее окончательно был испорчен Шаховым.

Кстати, художественный вкус у Марины был. Иногда даже случались смешные ситуации. Однажды знакомый художник решил подарить Шахову на день рождения картину на выбор. Они с Мариной пришли к нему домой, чтобы ее выбрать. В комнате висело много разных картин. Художник сказал им: "Выбирайте любую!" Марина все внимательно осмотрела и вдруг увидела маленькую, очень простую акварель, которая ей чрезвычайно понравилась. Она тут же и сказала: "А эту можно? Какая замечательная акварель!" Художник насупился, а Шахов ткнул Марину локтем в бок. Это оказалась единственная картина, которая не имела к художнику никакого отношения: качественная репродукция акварели японского художника Хокусая "Ирисы", о существовании которой до этого момента Марина даже не подозревала. Но надо отдать ей должное, она совершенно безошибочно выделила среди полсотни работ в этой комнате самую лучшую. Кстати, то же художник вдруг показал ей небольшую картину маслом, пейзаж, которая ей очень понравилась. "И знаешь, кто ее написал?" – спросил он с хитрой улыбочкой. Марина только пожала плечами. – "Шахов!" – "Ну, этого не может быть! Он заливает, кто-то нарисовал, а он выдал за свое!" – тут же возмутилась Марина. – "Вовсе нет. Он написал ее при мне, мы вместе были на пленере. Я ему предложил попробовать, а он и написал!"