Текст книги ""Король" с Арбата"

Автор книги: Владимир Чачин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Песня кончилась, а я все сижу, забыл про ножницы. Потом в репродукторе послышался бодрый мужской голос. Он рассказывал о счастливой колхозной жизни.

– Алеша,– говорит Рыжик,– давай вместе утром по радио зарядку делать. Я подниму руки и буду знать, что и ты сейчас поднял руки. Я ноги и ты – ноги. Я попрыгаю и ты. А потом умываться.

– Давай,– соглашаюсь я.– Только не самую первую зарядку, а потом, которая за ней. У нас по утрам радио трещит.

Потом мы с Лидочкой разыскали фанерные ящики из-под посылок, немножко булавок и свечку.

– Это если вечером работать,– пояснила Лидочка.

На лестничной клетке столкнулись с Бахилей. Он посмотрел на наши ящики, оживился:

– Для аппарата?

– Ага! Тебя Жиган искал,– сказала Рыжик. Бахиля сразу заскучал, уныло спросил:

– Давно?

– Да вот недавно.

Мы было пошли вниз, но Бахиля нас окликнул:

– Подождите, дело есть.

Он скрылся в дверях, долго не возвращался, потом показался довольный, даже радостный. В руках какая-то станина с колесом, на нем ремень.

– Вот, возьмите. Это бормашина ножная. Правда, сломанная. У отца теперь электрическая. А эта не нужна.

– А что с ней делать? – спрашивает Рыжик.

– Почините. Будет, как токарный станок. Знаешь, как крутится здорово. Ж-ж-ж.

– Пойдем к нам в сарай,– приглашаю я Бахилю. Он нерешительно топчется, жмется:

– Нет, не сейчас. Мне Жиган нужен.

– Зачем он -тебе? – спрашивает Лидочка.

– Да так…– отворачивается Бахиля,– дело есть. Ну, пока.

Мы расстались.

– Что-то задумали они,– говорит Рыжик,– вчера вечером Жиган с каким-то лохматым верзилой Бахилю на лестницу вызывал. О чем-то шушукались. Я домой шла, поднялась выше – они сразу замолчали. Стоят, покуривают.

– Надо бы его к нам,– думаю я вслух о Бахиле.– Мне тоже это не нравится.

– Конечно, к нам,– поддакивает Лидочка.

В сарае нам с Лидочкой оказали почести. Кругом неподдельные крики ликования.

Особенно всех радует бормашина. Мы все в сторону и занялись ею. Починили педаль. Женька ее нажимает ногой, и сарай наполняет солидное, ровное, сильное жужжание. Приспособили к ней деревянный патрон, в него вогнали железку. Женька нажимает, ему руками помогает Славик, а я вожу напильником по железке.

Сначала с железки сползла ржавчина, потом она заблестела, засверкала, и даже начали вылетать настоящие искры. Мишка их ловит на ладонь, приплясывает:

– Ха-ха!

– Мировецки! – смеется Славик и подставляет свой кар-тузик.

Наш «токарный станок» покрутили все по очереди, потом Лева смазал его из масленки, и мы занялись своим делом. Я принялся за осветительную часть киноаппарата. Мне помогает Славик. Он мой ассистент. Готовит инструмент и распрямляет гвоздики.

Шкуркой я зачищаю все фанерки. Теперь на них очень приятно чертить карандашом. Переношу все размеры по линеечке, миллиметр в миллиметр. Сострогать все лишнее, и стенки осветительной части готовы.

– Прошу рубанок,– говорю я, не оборачиваясь, Славику, и сейчас же в мастерской – дикий вопль Левы. Оказывается, Славик почему-то пожелал подгонять железку в рубанке молотком. И бьет по острию.

У Славика отобрали рубанок, поручили найти зеркало. Но Лева его вернул, усадил снова за гвозди:

– Ну его. Еще приволочет мамино трюмо.

До чего же приятно, хорошо работать, когда все получается тютелька в тютельку. Я опять зачищаю шкуркой все шероховатости и не могу налюбоваться фанерками.

В другое время, если бы я нашел такие фанерки на улице, то даже бы и не стал разглядывать, а создал бы им-ускорение, пусть летят, какая дальше. А вот сейчас хочется их гладить, всем показать и даже прижаться щекой.

Зеркало добыла Лидочка. Оно квадратное, а нам нужно круглое, как указано в чертеже. Женька говорит, что где-то он слышал, будто стекло можно резать ножницами. Только это делается в воде.

Вот это открытие! Наверное, не все взрослые знают, что так можно.

Теперь нам нужно из круглого гвоздя сделать плоскую пластинку. Это будет держатель зеркала. В пластинке просверлить отверстие и в нем нарезать резьбу. В резьбу вставить винт и на конце винта укрепить зеркало. Если крутить винт, то зеркало будет то удаляться, то приближаться к лампочке. Так нужно для настройки.

Я начал расплющивать гвоздь на нашей наковальне, но дело идет слишком медленно и очень оглушает. Все зажали уши, ждут, когда я кончу.

– Хватит,– кричит Лева,– лучше поищи подходящую железку.

Я передаю гвоздь ассистенту, копаюсь в груде железок. Славик отпросился «на минутку».

Нашлась в куче сырья подходящая, но уж очень широкая. Нужно много опиливать.

– Попробуй отруби зубилом,– советует Женька.

– Молено и сломанным лезвием ножовки,– прикидывает Лева.

– Только трудно.

Я долго раздумываю, за что браться. Зубилом, конечно, быстрее, но молоток почему-то только изредка попадает по головке зубила. А ножовкой хватит пилить до вечера.

Вдруг влетает Славик и молча протягивает еще теплый расплющенный в лепешку гвоздь.

Мы тормошим Славика, спрашиваем, где и кто ему это сделал.

Славик садится на землю, обмахивается картузиком, безразлично оглядывает стены. Нас он не замечает

– Ты что? Язык проглотил? – сердится Лева. Славик молча трогает язык, показывает нам.

– Все очень просто,– говорит он в пространство.– На трамвайную рельсу положил.

Мы захлопываем дверь. Прислушиваемся. Все тихо. Лева, заикаясь вдруг, говорит:

– Нам еще не хватало, чтобы трамваи сходили с рельсов.

Дверь сарая кто-то настойчиво трогает. Мы не шелохнемся.

– Отоприте, я это,– слышим голос графа де Стася. Мы открыли. Граф потоптался, не глядя на нас, сказал:

– Мать велела тиски забрать.

Стало так тихо, что я слышу, как за дровами скребется мышь. Славик обнимает тиски, а Лева рассматривает свои ботинки, медленно говорит:

– Никому мы тиски не отдадим. Нам они нужны.

– Стась,– очень нежно воркует Женька,– скажи матери, что мы делаем киноаппарат, что ее пригласим на первый сеанс.

– Я говорил,– яемется граф,– она ни в какую.

– Пусть хоть сама приходит,– решает Лева,– все равно не отдадим.

– Так что же ей сказать? – понуро оборачивается в дверях граф.

– Скажи, когда сделаем аппарат, тогда и вернем. Граф, спотыкаясь, направился к дому. Мы перестали работать. Сидим, ждем.

В открытую дверь видно, как скорым шагом к нам направляется сама мамаша. За руку тянет графа.

– Это что еще за хулиганство? – кричит она.– Сейчас же отдайте тиски. Выманили у мальчика такую дорогую вещь, да я вас всех за это в милицию!

Мы загородили тиски, молчим.

– Ночью сон вижу, будто бы наш чулан обокрали,– брызжет «графиня».– Сейчас глянула, и верно – тисков нет, фруктов нет. И этот подлец долго не признавался,– теребит она за руку Стася.– Что значит – сон в руку.

– А мне тоже сон снился,– тихо говорит Лидочка.– Будто бы сижу я утром на скамейке и вдруг из вашего окна вылезает спиной какой-то дядя в зеленом свитере. Может быть, он чулан обокрал?

«Графиня» хлопает ресницами и смотрит на нас так, словно всех повели на экскурсию на кондитерскую фабрику, а ее одну не взяли.

– Лидочка,– вдруг говорит она тихо.– Какой у тебя красивый воротничок, только сейчас заметила. Сама вязала?

– Сама,– охотно отвечаем мы за Лидочку.

– И это у вас будет настоящее кино?

– Настоящее,– дружно говорим мы.

– Ах, какие умники!-радуется она.– Стасик, почему же ты мне про это не рассказывал? А то молчит и молчит. Откуда я должна знать, зачем вам тиски?

Из сарая она вышла очень довольная и даже у своего парадного погладила графа по затылку. А может, это нам только показалось? Издалека плохо видно.

– Лишь бы она мужу про тиски не сказала,– беспокоится Мишка.

Лидочка тихо смеется:

– Не скажет.

И опять наш сарай наполнился деловым шумом. Я вырезал в фанерке отверстие для линзы, как сказано в чертеже. Вырезал точно по размеру. Обласкал шкуркой, получилась очень красивая дырка. Славик через нее оглядел сарай, а потом мы все загрустили. Самим эту самую плоско-выпуклую линзу не сделать. Купить надо. Пожалуй, слово «купить» самое противное на свете. Это слово всегда тянет за собой другое – «деньги». А где их взять?

Решаюсь идти домой, к Нонке. Может, удастся выпросить. Меня тщательно причесывают, Славик из ведра поливает на руки, застегиваю все пуговицы, отряхиваюсь и пошел.

Нонка сидит, зубрит. Скоро у нее приемные экзамены в институт. Мешать ей нельзя. Присел на краешек стула, так просто предлагаю:

– Давай я за хлебом схожу.

– Хлеб есть,– не отрываясь от учебника, обрезает Нонка.

Делать нечего: беру веник, мету пол. Нарочно стараюсь около ее ног. Увлеклась, не замечает. Щекочу веником. Она голову подняла, отодвинулась и опять в книгу. Так и подмел весь пол, и никто не заметил, никто не оценил.

Начал зеркало протирать. Это Нонка сразу заметила, смотрит подозрительно.

– Что-то ты такой старательный? Деньги нужны?

– Нужны,-вздыхаю я-Линзу нужно купить плосковыпуклую.

– Нет денег,– сухо говорит Нонка и опять – в учебник. Я помялся, помолчал. Дождался, когда страницу перевернет.

– Перед экзаменами особенно нужно людям делать добро,– задумчиво разглядываю я абажур.– А то засыплешься.

– И это не пройдет,– говорит Нонка, не поднимая головы.– Я же сказала: денег нет.

Опять молчим. Дождался еще одной страницы, решаюсь:

– Знаешь, Нонка, я семилетку копчу и работать пойду.

– Это почему же?

– Тебе буду помогать, а учиться можно и в вечерней школе.

Нонка поднимает голову, внимательно на меня смотрит. Затемнил трамвай окна, но мне видно, как она хорошо улыбается.

– Ладно уж, возьми в кармане в жакете. И катись, не мешай.

Я мигом за дверь. Зачем человеку мешать, если он готовится к экзаменам.

Мы идем покупать линзу. Кажется, все прохожие догадываются, зачем мы идем, и охотно уступают нам дорогу. Впереди Женька с Левкой, потом мы с Рыжиком и Мишкой, а сзади Славик. Он все время притормаживает около палаток с мороженым и делает нам знаки. Мы – никакого внимания.

Славик догнал меня, как бы между прочим говорит, что на вафлях с мороженым он прочитал имя «Лариса».

– Не скули! – прикрикнула на него Лидочка. – Ведь знаешь, что денег в обрез.

Так же деловито и независимо мы проходим мимо магазина сушеных фруктов. На витрину стараемся не смотреть.

На углу Смоленской площади палатка инвалида. Он торгует пугачами и пробками. Немножко постояли, посмотрели, пошли дальше. Рядом ларек восточных сладостей. Словно лаком облиты большие орехи, жирно лоснится халва, блестят сахарные петушки на палочках.

Прошли, не задерживаясь. Славик отстал.

В оптическом магазине тихо, прохладно. Угрюмый продавец в белом халате перед каким-то старичком раскладывает на прилавке разные очки. Посмотрел на нас хмуро, лишний товар убрал с прилавка.

Вот она наша плоско-выпуклая линза – «конденсатор».

Просим посмотреть.

– А деньги-то есть? – спрашивает продавец. Я солидно хлопаю по карману. Он вытаскивает линзу, протирает ее, но в руки не дает.

– Сначала деньги. Лидочка обиделась:

– Что мы, жулики, что ли?

Продавец сердито покосился, запыхтел, пальцами по прилавку барабанит.

– Не обижайтесь, барышня, тут сегодня утром зашли трое. Стоят, зубы заговаривают. Двое очки примеряют, а третий прямо с прилавка микроскоп потянул и ходу. Вот только кепка в дверях слетела, а сам удрал.

Он достал из-под прилавка кепку, показал нам.

– Может, вы знаете, чья это?

Мы плечами пожимаем. Лева сказал, что где-то он встречал такую кепку, мне она тоже показалась знакомой.

– Вспомните, мальчики,– засуетился продавец.– Микроскоп очень дорогой.

Как мы ни тужились, но вспомнить не смогли. На всякий случай продавец записал наш адрес, и мы вышли из магазина, по очереди разглядывая в линзу наш шумный Арбат.

Славику купили мороженое. Всякий раз, прежде чем откусить, он рассматривает порцию в линзу, восторженно хихикает.

В наш двор кому-то привезли дрова.

– Можно заработать,– прикидывает Лева.– Распилить, расколоть, сложить – получится объектив с двумя линзами плюс сверла и наждачный камень.

Дрова свалены у Ларискиного сарая, я заскучал:

– Не буду пилить.

– Почему?

– Кому хочешь, только не Лариске.

– Чудак, она и не увидит. Ты будешь в сарае укладывать.

– А как же с них деньги брать? Лучше бесплатно. Лева снимает очки, близоруко меня разглядывает:

– Нет, вы только посмотрите на этого графа Монте-Кристо в заплатанных штанах. Богач какой нашелся. Насквозь благородный.

Лева с Мишкой пошли наниматься к Ларискиной матери. Мы уселись на скамейке.

– Алеша, не надо для нее стараться,– говорит Лидочка,– ну ее.

– А как же объектив, наждачный камень. К бормашине приделаем, и точи, что хочешь. Одни искры.

– Ну, раз искры, тогда конечно,– подперев кулачками голову, соглашается Рыжик.

Вернулись Лева с Мишкой. Оба сразу выпалили сумму. Лева тормошит меня.

– А Лариски дома нет. Уехала с Гогой на велосипеде. Понял?

– Дешево сторговались,– смеется Рыжик,– надо было вдвое дороже. Так, Алеша?

– Втрое,– говорю я.

Пилу взяли у тети Дуси. Женька осматривает ее, стучит по зубцам ногтем. •– Острая.

Лева потрогал пилу, поднял на уровне глаза, поморщился.

– Тупая.

Я тоже посмотрел. По-моему, все в порядке. Этой пилой я уже пилил много раз. Даже один пилил. Только нужна пружина от матраца. Один конец пружины – гвоздем к стенке сарая, а другой привязать к ручке пилы. Пилу на себя тянешь – пружина вытягивается, потом отпускаешь, а пружина тащит к себе.

– Чего же в ней хорошего? – говорит Лева.– Развод зубьям нужен. Вправо и влево. И каждый зубец заточить. Мне отец показывал.

Я осмотрел в линзу зубья. И верно, они расходятся в одну и другую сторону.

– Нужен трехгранный напильник, – прикидывает Женька.

Идем в наш сарай. Пилу зажали в тиски. Лева точит зубья. Славик то и дело их рукой трогает.

– Ух, и острая!

Принесли табуретку. Перевернули вверх ногами и на нее полено. Кричим Леве:

– Мы готовы!

Первое полено пилим мы с Женькой. Он очень сильно нажимает вниз: пилить с ним трудно.

– Ты ее не дави,– советую я.– Пусти просто. Она своим весом будет опускаться.

Женька кивает, мол, все понял и опять давит вниз.

Я уже знаю, что не нужно смотреть на фонтанчики из опилок, следить, сколько пропилили и сколько осталось. Просто води себе пилой и посматривай на наш двор, на сараи, на тополь и при этом думай, о чем хочешь. Можно даже о Гогином велосипеде и о Ларискиных отрицательных чертах. Лучше пилится.

Потом мы пилим дрова под песню. Есть такая. Очень веселая и очень бодрая:

Не спи, вставай, кудрявая,

В цехах звеня…

Все ребята поют, только мы с Женькой молчим. Потому что, когда пилишь, орать нельзя.

Лидочка с Левой устанавливают распиленные поленья в ряд, как солдат, а Мишка ходит с топором вдоль строя и делает из одной роты две, потом четыре. В общем, батальон.

Наконец Лева с Мишкой нас сменяют. Теперь я беру топор.

– Трах! – И нет каппелевского полковника.

– Трах! – И нет батьки Махно.

– Трах! – И завяз топор. Это значит – враг сопротивляется.

Скрипит калитка. Во двор сначала въезжает переднее колесо велосипеда, за ним Лариска и Гога. Сделали круг по двору, остановились около кучи дров, слезли.

А топор все не вынимается. Скрипит, а не вылезает. Хоть бы уж Лариска не смотрела, шла бы себе домой. Лидочка побежала в мастерскую, вернулась с молотком, Лева с силой ударил им по топору, и полено нехотя развалилось.

– Ничего,– утешает меня Лидочка,– тут сучок во какой! Попробуй вот это.

И опять топор революции крушит надвое, четвертует Юденича, Деникина, Колчака.

– И Врангеля,– говорит Лева и подставляет черное, обугленное полено.

Славик пыхтит, устанавливает толстый обрубок.

– Это рыбий жир,– говорит он,– вдарь-ка, Алеша. Лариска смеется, подталкивает к нам Гогу:

– Попробуй поколоть.

– Это не для меня,– серьезно говорит Гога и садится на велосипед.

Мы переглядываемся. Гога вихляет рулем и отъезжает.

А может, правда, колоть дрова не для него?

Мне вспомнилось, как-то Пелагея Васильевна спросила нас, кто кем хочет быть?

Мы застеснялись. Просто как-то неловко встать и всем сказать, кем я хочу быть. В классе тишина. Сидим, переглядываемся, подталкиваем друг друга: «Давай ты».

– Хорошо, ребята,– говорит Пелагея Васильевна,– если не хотите устно, давайте на эту тему напишем сочинение. Только, чур, писать все честно.

– Конечно, честно, – закричали мы. Но честно получилось только у Лидочки.

Мы все знаем, что она мечтает стать актрисой, так она и написала в тетрадке.

А я и в самом деле не знал, кем хочу быть. Просто не задумывался. Но уж очень захотелось написать что-нибудь приятное для Пелагеи Васильевны. И я добросовестно написал четыре страницы, на которых убедительно доказывал, что быть учителем – моя мечта.

Женька тоже наврал. Он написал, что всю жизнь мечтает стать шахтером. Но ведь я-то знаю, что он бредит глиной, мольбертом и палитрой.

У Мишки тоже перо пошло вкось. Написал, что хочет быть комбайнером, а сам дальше Тушина никуда не ездил. Где он видел комбайны?

Лариска, оказывается, захотела стать ткачихой на фабрике «Красная Роза», а Гога с малых лет мечтал быть слесарем или токарем.

Я так и не понял, почему мы все написали неправду. На переменке мы сидим на батарейке, не смотрим друг на друга. Около нас крутится Славик.

– Послушайте, ребята,– сердито говорит Лидочка,– зачем вы все наврали. Ведь ты же, Мишка, мечтаешь стать летчиком.

Мишка мнется, ежится:

– Пелагея не поверит… Еще скажет, я рисуюсь.

– Но ведь ты же правда хочешь быть летчиком?

– Правда.

– Зачем наврал?

– Эх, вы,– вздыхает Славик,– написали бы, что хотите быть пожарниками.

Мишка молчит, пуговицу крутит.

– Так зачем же наврал? – повторяет Лидочка.

– А затем наврал,– говорит Гога,– что сейчас самые модные профессии рабочего человека. За это и отметку повысят.

– Глупости,– фыркает Лидочка.– А вот ты, Гога, кем хочешь быть?

– Я? – Гога задумался, помолчал.– Я? Если правду?

– Ну, конечно, взаправду,– с готовностью просим мы.

– Значит, сказать правду,– задумчиво тянет Гога.

– Ну да, правду,– киваем мы.

– Ну, так слушайте: я хочу стать вождем. Даже Лариска отшатнулась.

Вот это да! А мы и не знали…

Сейчас Гога снова появился, когда уже все дрова были красиво сложены в сарае. Походил вокруг, в сарай заглянул, сказал, что мы неправильно дрова сложили. Из березовой шкурки колечко на пальце скрутил, полюбовался, спросил:

– Сколько заплатят?

Славик плечами пожимает, я на Леву смотрю, Лева на меня. Мишка начищает шкуркой свой топор, тетя Дуся сердито выметает щепки.

Гога колечко языком гладит.

– Подумаешь, мне ваши деньги не нужны.

Во двор зашел Жиган, за ним насупленно плетется какой-то лохматый верзила.

– Бахилю не видали? – спрашивает Жиган. Никто из нас Бахилю не видел.

– Покурить ни у кого нет? – сипит лохматый и, не получив ответа, грызет ногти.

Скрипнула калитка. Это Мишкин отец. Подтянутый, в желтых ремнях, в голубой фуражке. Прошел мимо, кивнул нам:

– Здравствуйте, товарищи!

– У вас папиросочки не найдется? – заискивает лохматый.

Летчик обернулся, нахмурился, покачал головой:

– Не курю. Да и тебе не нужно.

Лохматый садится на корточки, сплевывает вслед летчику.

– Не летчик, а ледчик. Лед на подводе возит.

Жиган громко хохочет и вдруг, словно подавившись, вытаращил глаза, пятится. На лохматого медленно надвигается бледный худенький Мишка, в руках дрожит топор:

– Повтори, гад, что сказал!

Взвизгнули девчонки, шлепнулся, споткнувшись, Славик. Женька прыжком сзади обхватил Мишку. В калитке застряли лохматый и Жиган.

***

Утром следующего дня я выскакиваю во двор и сейчас же натыкаюсь на участкового дядю Карасева. Рядом с ним Мишкин отец. Задрав головы, они смотрят на Мишкины окна. В рамах – ни одного целого стекла.

– Ничего, товарищ, разберемся,– козыряет летчику дядя Карасев.– Счастливого полета.

Кто– то тянет меня за рубашку. Оглянулся -за спиной Лидочка.

– Дело есть,– приставляет она палец к губам,– пойдем-ка.

Мы садимся на скамейку. Лидочка смотрит по сторонам, торопливо сыплет словами:

– Вечером мету пол. Так? За дверью на лестнице голоса. По-моему, Бахилин, Жигана и еще этого лохматого. Так? Жиган говорит: «Если завтра золота не будет, я пишу твоему отцу письмо без подписи. А в письме расскажу про твою кепочку». А Бахиля умоляет подождать. Лохматый про какие-то отполированные копейки намекает: «Подложи,– говорит,– копейки вместо дисков, и каждый день начищай. Отец и не заметит». Бахиля чуть не плачет, говорит: «Отец не заметит, так клиент потом заметит, скандал будет». А лохматый свое: «Все клиенты-интеллигенты, они в день по два раза зубы чистят. Сами надраят». Жиган горячится, опять грозит: «Не будет дисков, гони назад мой кинжал и еще про кепочку напишу». А Бахиля ему: «На, возьми свой кинжал». А Жиган смеется: «Казак назад не пятится, корова не бодается». Потом что-то их спугнуло, они стали говорить шепотом, и я ничего не поняла. Вот, Алеша. Что делать будем?

– Скорей ребят собрать. Пока никому ни слова. Молчок,– говорю я Лидочке. Она понимающе кивает.

И вот мы в сарае. Славик караулит снаружи у дверей. Лидочка торопливо рассказала все сначала. Лева снял очки, щурится в потолок, что-то вспоминает:

– Так, так. То-то тогда в магазине кепочка показалась знакомой.

– Чья она? – спрашивает Мишка.

– Бахилина,– подсказываю я.

– А ведь верно. У Бахили такая,– охает Лидочка.

– Давайте позовем Бахилю и все начистоту.– предлагает Женька.

– Иди, Рыжик, зови,– говорит Лева.

– Я боюсь. У него кинжал какой-то.

– Ну, иди с Алешкой.

– А если он не пойдет? – прикидываю я.

– А вы скажите, что мы нашли его кепку,– советует Женька.– Бегом прибежит.

Мы пошли. Я звоню у дверей, Лидочка за моей спиной.

– Кто там? – голос Бахили.

– Сережа, это мы,– говорю я.– Выйди на минутку.

– А зачем?

– Ну, дело есть.

– Какое дело? – осторожно спрашивает Бахиля из-за двери.

– Мы твою кепку нашли,– прильнул я к щели в двери. Дверь раскрывается. Бахиля быстро выскользнул к нам,

осторожно защелкнул замок.

– Какую кепку? – дрожат у него губы.

– Твою,– спокойно говорит Лидочка.– Пойдем в сарай. Он послушно идет рядом, по очереди засматривая нам

в лицо.

– А где вы ее нашли?

– Сейчас все узнаешь.

– А если я не пойду? – останавливается Бахиля.

– Тогда кепку не получишь,– оборачиваюсь я.

– Стойте, ребята. А кто у вас в сарае?

– Никого. Только киношники,– успокаивает его Лидочка.

Бахиля нерешительно двигается за нами. Мы заходим в сарай, усаживаемся. Бахиля стоит, не садится. Ему не терпится.

– Ну, где кепка?

Женька поднимается к двери, накидывает крючок, оборачивается:

– Давай микроскоп, получишь кепку.

Бахиля часто моргает, проглатывает слюну, садится.

– Какой микроскоп? – шепчет он.

– Такой. Что был в оптическом магазине, – кладет ему Лева руку на плечо.– Откройте дверь, темно. А ты, Славик, погуляй.

Солнце вбежало в сарай, и сейчас видно, как подрагивают у Бахили пальцы, как вдруг побелели его щеки.

– Вы все знаете, ребята? – заикается он.– Только отцу не говорите. Ладно? А Карасев знает?

– Где микроскоп, Сережа? – спрашивает Лева.

– У Жигана дома.

Мы ни звука. Молчит и Бахиля, щепкой царапает носок ботинка.

– Как же так случилось, Сережа? – тихо говорит Лева.– А ведь хотел с нами работать. А сам все с Жиганом.

– Я не хотел,– не поднимая головы, медленно роняет слова Бахиля,– он мне свой кинжал подарил. Сам его в цехе сделал. А потом подговорил микроскоп взять.

– Украсть? – уточняем мы.

– Ну, украсть. Я не хотел, а он кинжал обратно просит.

– Какой кинжал?

Бахиля лезет рукой куда-то сразу под рубашку и штаны.

– Вот он.

Блестит, искрится на солнышке полированное лезвие. Каждый из нас подержал кинжал, полюбовался, осторожно потрогал острие.

– Здорово сделал! – не удержался Женька. Бахиля показывает ножны, поспешно прячет кинжал, убежденно говорит:

– Отдам ему назад. Мучение одно.

– Какое же мучение, Сережа? – спрашиваем мы.

– Да так, разное,– уклоняется Бахиля.

– А я знаю,– вдруг встает Лидочка.– Жиган и тот лохматый требуют, чтобы ты золотые диски, которые для зубов, у отца украл. Так? А если не украдешь, то отцу напишут, где твоя кепка. Так?

– Так,– еле слышно соглашается Бахиля и, согнувшись, вытирает глаза.

Мы задумываемся, что же нам делать.

– Давай ты, Алешка. Ты король, ты и придумывай,– предлагает Мишка.

– Берите кто напильник, а кто молоток, пошли к Жигану,– решаю я,– отберем микроскоп.

– Вот это здорово! – радуется Мишка.– Пошли.

Мы гурьбой выходим из сарая, Бахиля плетется сзади.

– А ты не бойся,– тянет его Рыжик.– Нас много. Глухая бабка Жигана впустила нас в комнату. Жиган

сидел за столом, рассматривал под микроскопом муху, увидел нас, насупился.

– Вам чего надо?

– Мы все знаем. Давай микроскоп,– говорю я, приподнимаясь на цыпочки.– Бахиля, проходи сюда.

Жиган обалдело смотрит на Бахилю, потом что-то соображает, оглядывает нас, хочет улыбнуться, показывает на Мишку:

– Этот псих опять с топором?

– С молотком,– уточняет Мишка.– Давай микроскоп.

– Ах, микроскоп,– разводит Жиган руками,– пожалуйста, берите. Краденого нам не нужно. Я уже сам собрался сообщить в милицию на этого субъекта и на всех вас,– заторопился Жиган.– Украл такую дорогую вещь, а мне сказал, что это вам нужно для аппарата. Стеклышки разные.

– Врешь,– вскрикивает Бахиля.– Сам подговорил украсть, а теперь еще золото требуешь, хочешь отцу про кепку написать.

– Какой бред, джентльмены, где свидетели? – обиженно осматривается Жиган.

– Я свидетель,– вдруг краснея, говорит Лидочка,– я все слышала, о чем вчера вы на лестнице шептались.

Жиган шлепается на стул, сверлит глазами Лидочку:

– Ох, рыжая…

Глухая бабка старательно водит по микроскопу тряпкой, несет к буфету.

– Не сюда,– кричит ей на ухо Жиган.– Вот им отдай. А я в милицию и к прокурору: рабочий класс оскорбляют!

– Может, чайку они попьют? – переступая шлепанцами, оглядывает нас бабка.

– Какавы им с кофием! – орет Жиган.

Мы выскакиваем на улицу. Я бережно несу микроскоп. В сарае сначала по очереди заглядываем в объектив микроскопа, потом решаем, что с ним делать дальше.

– Пусть сам отнесет в магазин,– говорит Лева,– войдет, извинится и отдаст продавцу.

Бахиля ежится, ерошит затылок:

– А если он позовет милицию?

– Ну и пусть зовет, а ты все объяснишь, скажешь, как было. Скажешь, что понял свою вину. Попросишь простить.

– Вдруг не поверят. Меня заберут и отца вызовут. Лидочка оглядывает нас, недоумевает:

– Так мы же все свидетели, мы все пойдем.

– Правильно, все пойдем,– шумим мы,– не бойся.

– Все равно заберут,– глухо, будто самому себе, говорит Бахиля.– Ведь у меня уже была история, ну, с конфетами. Кто же теперь мне поверит?

Мы опять примолкли, ломаем головы, что придумать.

– В райком надо, вот что!-вдруг хлопает в ладоши Рыжик.– К Наташе! Она же нас знает.

И сразу все заулыбались, засуетились. Конечно, нужно идти в райком. Вместе с Бахилей и с микроскопом. Наташа поймет. Она такая, что все может понять.

Мы разбежались по домам, вернулись с чистыми руками, причесанные, в праздничных рубашках. Женька даже из кармана курточки вытянул кончик носового платка.

У входа в райком потоптались, оглядели друг друга. Лева серьезно говорит всем нам:

– Только ничего не врать. Все начистоту. Это райком. Понятно?

Нам все понятно. Мы открываем тяжелую дверь.

Наташа принесла еще стулья, всех усадила. Перед ней на столе микроскоп. Лева начал рассказывать. Несколько раз звонил телефон, но Наташа не поднимала трубку. Какой-то паренек в очках открыл дверь и делает Наташе знак. Она морщится, отмахивается.

– Потом, я занята.

Лева кончил рассказ. Мы нетерпеливо смотрим на Наташу. Она о чем-то раздумывает, потом весело кивает Бахиле.

– Ничего, Сережа. У нас в детдоме и не такое бывало. Пойдемте все в магазин.

И опять мы идем по нашему Арбату. Под ногами путается Славик. Бахиля бережно несет микроскоп, то и дело посматривает на Наташу. Она молча кивает ему, подбадривает:

– Так, Сережа, так. Молодец.

Падает маленький дождь. Бахиля прячет микроскоп под рубашку, улыбаясь, подставляет лицо холодным каплям. У самого магазина Бахиля вдруг сбавляет шаг, замялся.

Наташа обнимает его, подбадривает:

– Ничего, Сережа, все будет хорошо.

Он протягивает ей микроскоп, тихо просит:

– Отдайте вы. Я боюсь.

Наташа хмурится, говорит сердито:

– Будь мужчиной. Ну-ка, выше голову, смелее. Все вместе мы входим в магазин.

Бахиля прямо к прилавку, ставит микроскоп;

– Вот,– говорит Бахиля растерянному продавцу. Тот засуетился, из-за прилавка выкатился, всем руки жмет, а Славика поднял, поцеловал.

А потом мы все по очереди рассматривали в микроскоп каплю воды, волос, кусочек газетной бумаги.

Продавец нам не мешал. Он стоял с Наташей в углу магазина и о чем-то с ней тихо переговаривался. Потом он подошел к нам и стал расспрашивать про киноаппарат.

– Нам бы линзу посильнее,– говорит Лева,– чтобы яркий экран был.

– А сколько диоптрий?– участливо оглядывает нас продавец.

Я сказал, что не знаю, а Мишка бухнул:

– Побольше бы.

Продавец долго смеялся, вместе с ним смеялся и Лева. Ведь Лева носит очки, а потому давно знает, что значит диоптрии. Потом продавец стал объяснять нам, что такое единицы светосилы и как их люди рассчитывают. Он подобрал нам чистенькую голубоватую линзу, назвал ее линзой «мениск» и стал заворачивать в замшевую тряпочку.

Мы тоскливо переминаемся, шарим руками по пустым карманам.

– Ну, берите,– протягивает он линзу «мениск». Мы друг на друга смотрим. Он догадался, смеется:

– Это мой вклад в развитие отечественного кинематографа. Дарю, ребята.

Из магазина мы выпорхнули шумной воробьиной стайкой. Лева линзу несет, а мы все его конвоируем. Наташа укоризненно говорит:

– Как же вы, ребята, с диоптриями опозорились.

– А мы их не проходили.

– А вообще-то вы повторяете, что проходили? Ведь скоро в школу.

Мы замялись. Собственно, а когда же повторять, если мы все время заняты?

– Славику нужно помочь. Готовьте его к занятиям. Таблицу умножения почаще спрашивайте,– советует Наташа.

– Славик,– зовет она,– сколько будет семью шесть?

– Сорок три,– без запинки говорит Славик.

– Да, приблизительно так,-шутит Мишка,-сорок два, сорок три.

Мы все хохочем.

– Семью семь?– громко говорит Наташа.

– Сорок девять,– весело отвечаем мы.

– Семью восемь?

– Сорок восемь,– кричит Славик.

– Да, приблизительно так…– снова прикидывает Мишка,– сорок восемь, сорок девять.

Наташа взялась за голову, остановилась.

– Ты что, нарочно?– спрашивает она Славика. Он краснеет, мнется.

– Ну-ка, не валяй дурака. Семью восемь?

Славик смотрит в тротуар, за спиной пальцы загибает:

– Пятьдесят шесть.

– Ну, то-то. А семью девять?

Он опять смотрит в тротуар, отвечает сердито:

– Шестьдесят три.

– Вот что, дружок,-строго говорит Наташа,-каждое утро будешь приходить ко мне в райком. Начнем с тобой заниматься умственной гимнастикой. Безобразие. Позор. Ведь скоро в школу.

На Смоленской площади мы расстаемся с Наташей. Ей в райком, нам на Плющиху.