Текст книги ""Король" с Арбата"

Автор книги: Владимир Чачин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

А ведь только что Гога читал, и все было очень здорово, красиво, даже торжественно. Так о чем же он писал? Прямо никак не вспомню.

Толкаю Женьку: давай выходи. Он кляксу с пера выдавливает, плечами пожимает.

Лариска руку тянет.

– Пожалуйста, Лариса,– приглашает Пелагея Васильевна,– выходи сюда и рассказывай.

– Вот, значит, он написал про нашу Родину,– говорит Лариска,– вернее, за что он ее любит. Ну, он ее очень любит… Так сказать, всем сердцем… Очень любит… И он счастлив…

Она остановилась, на Пелагею Васильевну смотрит:

– Ну, я не знаю, как дальше сказать. В общем, мне сочинение понравилось.

Лариска замолкла. Стены рассматривает.

– У тебя все, Лариса?

– Все,– выдохнула она.

– Садись. Кто еще перескажет это сочинение? Тихо в классе.

– Нет желающих?

Звонок трезвонит. А мы сидим. И Пелагея Васильевна сидит.

– А как же отметка? – гудит класс.– Пелагея Васильевна, вы же обещали?

Я смотрю на Гогу. Он выпрямился, улыбается во все стороны. Лариска его толкает, а он не замечает.

– Мне кажется, что Гога поторопился,– говорит Пелагея Васильевна,– поспешил. Ты, Гога, сохрани это сочинение. Спрячь вог как оно есть сейчас. Потом подрастешь, работать пойдешь, женишься (мы хихикаем), будут у тебя дети (нам опять весело), тогда найди эти листки… Прочитай их себе, жене, детям… и поставь сам отметку.

Она торопится:

– Ну, так ребята… Мы не уложились. Прочитайте сами «Песню о купце Калашникове». Женя и Алеша! Завтра выходной. Сходите в Третьяковскую галерею. В зале XVI века не торопитесь, не спешите дальше по залам. Нарисуйте костюмы купца Калашникова, опричника Кирибеевича.

У нее никак не закроются застежки портфеля. Справилась с застежками, глазами Гогу нашла:

– Отметку себе поставь честно. Опять звонок разоряется. Ушла Пелагея Васильевна.

– Ничего не понятно,– говорит Лариска.– Какие дети? Какие отметки? Как же еще писать сочинения?

Кто– то нашу дверь трогает. Мы сидим тихо. Это, конечно, физик. Показалась щель, а в ней голова Славика:

– Учитесь! Ха-ха!

– Марш домой! – кричит Лидочка.

– «До свиданья!», «Всего хорошего!», «Будьте здоровы!» – выпаливает Славик.

* * *

Мы по– прежнему тратим время на наше кино. Дома кручу аппарат, сколько хочется. Только неинтересно крутить ленту самому себе. Нет зрителей.

Нонке надоел. Мама тоже все торопится. Смотрю сам. Ребята придут, рассядутся и вслух рассказывают друг другу, •гг. 1.д.дальше на экране.

Потом наш аппарат мы таскаем по квартирам друг к другу, опять крутим, и опять Мишка или Женька забегают вперед:

– «Англия уже потеряла свое господство на морях…» Я замечаю, что и зрителей становится все меньше и меньше. Просто неинтересно смотреть одно и то же, Л новой пленки у нас нет.

Сколько ни крути ручку, на экране все одно и то же: душ, нанайская борьба и «Англия уже потеряла свое господство на морях…»

…Кончилась паша картина, наше «Попурри». Зажгли свет. Друг друга разглядываем.

Лева несмело предлагает:

Надо бы найти Костю… Еще попросить пленки… Алешка, ведь он же заходит к твоей Нонке… Ну, вот и попроси…

– Привет, он уже давно к нам не заходит. Он учится в школе рабочей молодежи.

– Это как понять?

– Как понять? На студента разозлился.

– Почему? – удивляется Мишка.

– Ну, потому что он студент… Высшее образование… Знает много.

– Алеша, как. же Нонка? – спрашивает Лидочка.

– Ну, что Нонка? Не поймешь ее… Костя, конечно, лучше.

– Значит, он работает и учится?

– Работает и учиткя.

– А студент?

– Студент учится.

– Ну, он хоть к вам заходит?

– Кто?

– Костя.

– Л когда же ему заходить? Он в утренние сеансы крутит, а вечером в школе.

– Давайте его навестим,– предлагает Лидочка.

В дверь кто-то царапается. До звонка не достанет, вот и скребется…

– Это Славик,– определяет Женька.

Открыли дверь. Точно – Славик. Сказал всем: «Здравствуйте» и «Разрешите войти?»-шапку снял, уселся на табуретку, спрашивает:

– Ну, о чем задумались?

Мы переглядываемся, Женька объясняет:

– О кино, Славик. Нет, у нас новых лент.

– Давайте найдем Костю,– говорит Славик.

Нам просто удивительно, до чего умные эти люди, мальчишки.

– Костя работает, когда мы в школе. А когда мы дома, то Костя в школе. Понял?

– Ну и что же? – просто говорит Славик.– Посмотрите мое горло.

Он раскрывает рот. Мы по очереди заглядываем.

– Горло как горло,– говорит Лидочка,– чуть-чуть краснота.

– Завтра у меня будет ангина,– обещает Славик.– В школу не пустят, чтоб других ребят не заразить. А если шарфом обмотаться – до «Кадра» дойду.

– Какие глупости,– ежится Лидочка.– Вы только посмотрите на этого симулянта.

– На эту молекулу,– добавляю я. Славик сползает с табуретки, идет к двери.

– Славик, постой,– говорю я. Он в замке путается, торопится.

– Славик, стой!

Хлопнула дверь. Догнал его на лестнице. Вырывается. Даже не знал, что в таком маленьком столько силы.

– Славик! Хороший наш мальчишка. Ну, конечно, все вместе пойдем, и ты с нами.

– А не врете? – утирает он слезы.

– Вот. Давай твою руку.

Мы пожали друг другу руки. Пожали по-мужски.

В следующий выходной мы пришли во двор «Кадра», к нашей кинобудке. Постучали в окованную железом дверь, открыл Костя. Обрадовался, в будку пригласил. Скорее тряпкой вытер руки, со всеми здоровается.

Мы гудящий аппарат рассматриваем, восторгаемся его ровным гулом, любуемся на Костю, как он ловко, с щелчками перезаряжает аппарат. Славик прилип к моталке, изо всех сил ее раскручивает. Тут же на столе учебники, тетради. Учебники новенькие, а на страницах следы пальцев. Знать, Костя учится даже здесь, в своей будке.

Костя в окошко, в зрительный зал посмотрел, что-то чуть подкрутил в аппарате и к нам:

– Ну, как жизнь?

– Плохо, Костя,– говорю я,– беда у нас.

– С Нонкой что-нибудь? – насторожился Костя.

– Да нет,– смеется Лидочка.– Нужна новая лента. Старая надоела.

– Ах, вот что,– радуется Костя.– И больше ничего? Ну. это полбеды. Есть тут подклейка из старья.– Он торопливо звякает круглыми железными коробками, достал несколько роликов, на свет посмотрел, нам протянул.

Мы поскорее их в карманы запихиваем, а Костя меня тихо за плечо трогает:

– Ну, как Нона? – Он виновато кивает на учебники.-Мне, брат, теперь некогда. Взялся.

– Что Нона? Хорошо Нонка. Каждый день о тебе спрашивает: не встречался ли где?

Вдруг из зрительного зала в будку ворвались шум, свист, топот, а Костя никакого внимания. Меня за плечи держит, в глаза смотрит:

– Не сочинияшь? Это правда, что она спрашивает?

– Угу, – говорю я.

Костя шлепает меня по затылку и к окошку. Что-то подкрутил в аппарате – в зале сразу тишина.

На гнулся к уху, спрашивает:

– А студент заходит?

Я ему руку па плечо:

– Знаешь, Костя, уж «к Чапаеву не пришлют замухрышк у какого-нибудь»…

Он засуетился, опять загремел своими коробками:

– Вот еще ролик! Цветной. Бери, бери.– Нагнулся, в карман мне сует.– Передай ей: в выходной забегу.

Славик раскрутил моталку так, что она вдруг загудела, как сирена. Лидочка испугалась, закричала на него. Славик начал тормозить, но у него не получается.

– Ничего, мальчик! Крути! Крути!-радуется Костя.

Нам уже домой не терпится. Прямо жгут карман ролики пленки. Выпросили чуточку киноклея и скорее к дверям, обещаем Косте:

– Мы еще зайдем!

* * *

Дома начали клеить, не глядя что получится. Лишь бы концы с концами ровно скреплялись. Моток получился солидный. Заряжаем его всеми руками сразу в наш аппарат. Наводим фокус, я за ручку взялся.

– Начали,– говорит Лева. Застрекотал и наш аппарат.

На экране какой-то дядя с бородкой в ужасе читает записку, потом ее комкает, бросает на стол. И сразу надпись: «Ушла жена».

Потом этот дядя рвет с себя галстук, ерошит седую прическу, бессильно падает в кресло, и тут же надпись: «Душевные переживания».

Что было дальше, мы не знаем, потому что сразу пошло про другое.

Какие– то люди объедаются кремом, потом пирожными швыряются друг в друга.

И вдруг идет цветное кино. Я даже крутить перестал. Уж очень все красиво, Все синее, синее. И небо, и деревья, и трава. Костер с ярким огнем, тоже синим, около – синие люди. На небе радуга, люди в цветных нарядах, синяя вода, красные, зеленые крыши домов.

– Ой, как это они? – спрашивает Лидочка.

– Наверное, по кадрикам разными красками разрисовывают,– прикидывает Мишка.

– Я знаю, это вроде как продают картины «Раскрась сам»,– вмешивается Славик.

– Неужели каждый кадрик раскрашивают? – сомневается Лидочка.– Ведь очень долго.

– Не только раскрашивают, а бывает и рисуют.

– Как рисуют?

– Мультипликация называется,– объясняет Женька.– Каждый кадрик тушью рисуют. Животных разных, людей.

– А потом?

– А потом показывают на экран. Они двигаются. Вот прямо так поднимают руки, ноги, даже смеются.

– А на чем рисуют? На пленке? Да?

Мы не отвечаем. Я не знаю, Лева с Мишкой молчат, а Женька больше ничего не рассказывает, фокус в аппарате поправляет.

Смотрим кино дальше.

На экране ледокол носом льдины раскалывает, а потом сразу какой-то полуголый негр целится из лука. Он даже по успел выпустить стрелу, как наше новое «Попурри» окончилось.

– Давайте все сначала,– просит Славик. Мы перезарядили.

И снова на экране седой дядя комкает записку, хватается за галстук, падает в кресло, что означает «душевные переживания»… Потом пирожные, цветное кино, а вот наконец и негр целится из лука.

Кончилась наша новая картина.

Может быть, еще раз? – неуверенно предлагает Лева. Л давайте паше любимое,– теребит меня Славик,– давайте все вверх ногами.

Попробовали и так. Началось все с негра, а кончилось тем, что бумажка распрямилась, прыгнула со стола в руки седого дяди. Потом на экране светлый прямоугольник.

– Л теперь все сначала, канючит Славик. Я отказался крутить:

– Рука устала. Кто следующий?

Мишка взялся. До конца не докрутил, передал ручку Славику.

Покрутил Славик, потом мы ему снова зарядили, он опять покрутил. Еще до конца пленка не дошла, а Славик вдруг заинтересовался киноаппаратом:

– А что, если в него воды налить и рыб напустить? Будет видно на полотне?

Никто ему не отвечает.

Женька начал провода отключать, мы ему помогаем. Разряжаем наш аппарат.

– Ну, а что же дальше? – спрашивает Лидочка. Она сказала это будто самой себе, но мы услышали.

– И я о том же,– говорит Лева.

– Братцы, что бы еще придумать? – выгибает Женька из провода чертиков.

– Ты же говорил про мульти… как ее?

– Мультипликацию,– уточняет Женька.

– Ну, так давайте ее рисовать,– оглядывает нас Лидочка.– Как ее рисуют, Женя?

Женька из провода самолет делает, ему Мишка помогает.

– Ну как? Берут и рисуют. Вот как у нас в кино. На одном кадрике человек только рукой пошевельнул, на следующем чуть ее сдвинул, потом чуть выше поднял. Еще чуть выше, и так все понемножку, пока совсем руку не поднимает.

– И сколько же надо рисунков на одну руку?

– Ну, как у нас в кино,– неуверенно говорит Женька.– Если человек за секунду поднимет руку, значит, двадцать четыре кадрика. Вот как раз и будет двадцать четыре рисунка.

– Кошмар! – хватается за голову Лидочка.– Это где же

так рисуют?

– Где? Где? – злится Женька.– На киностудиях.

Мы рассматриваем Женьку. А он из провода выгибает что-то вроде писателя Гоголя.

– А рисуют прямо на пленке?

– Неужели на экране? Берут тушь и тонким пером рисуют. Что вам не понятно? – удивляется Женька и делает из Гоголя пулемет.

– Что-то ты, друг, загибаешь,– вздыхает Лева.– Разве можно по кадрику нарисовать целый фильм?

– Не фильм, а одну часть,– сдается Женька.

– А давайте попробуем,– вмешивается Славик.– Только не спорьте.

Мы решили попробовать.

***

В выходной к нам зашел Костя. Помялся в дверях, Нонке руку, маме руку, мне тоже. Я скорее с него пальто стаскиваю. Мама тут же суетится, а Нонка только сделала улыбку, а потом прошла в комнату.

Я его шапку вешаю, одеколон вдыхаю. У Кости на новеньком пиджаке комсомольский значок.

– Ну, вот так,– выдыхает Костя, приглаживая волосы, и i пять топчется.

– Ну, вот так,– говорю я,– пойдем.

– Подожди-ка,– мнется он,– там у меня в кармане…

Костя вынимает из карманов пальто печенье, потом шоколад. На меня вопросительно смотрит, рукой махнул:

– Эх, была не была,– и вытаскивает бутылку вина.– Как? Можно?

Я не знаю. Но раз уж куплено, то чего же?

– Подожди-ка,– засуетился Костя.– Еще халва была. Мы входим. Я все на стол, а Костя бутылку за спиной

прячет. На меня посмотрел, опять вздохнул:

– Эх, была не была,– и бутылку ставит.

Нонка смеется. Мама к себе за занавеску ушла. Я даже испугался: неужели не придет?

Она вернулась. В руках наша новая скатерть. Расстелили. Уселись.

Л туг стук в дверь. Громкий, уверенный. Я кинулся открывать. В дверях студент, на очки дышит.

– Ну и мороз сегодня! Нона дома?

Я киваю.

Он раздевается, вешалкой интересуется. Осторожно спрашивает:

– Это кто?

– Да так… Нонкин жених,– говорю я.

Он на меня ОЧКИ направил, покашливает, пальцами шевелит.

– Какой жених?

– Да Костя… Главный киномеханик всех театров Плющихи. Л что, мне жалко, подумал и добавил: -Также Арбата.

– И Марьиной рощи,-успокоившись, дополняет гость, аккуратно дует па расческу.

– Возможно,– говорю я.

Выбежала Нонка, затормошила:

– Ой, Геночка! Проходи, проходи.

За столом сначала молчим. Мама про мороз начала. Студент поддержал, показал всем красное ухо, халву трогает.

Я Костю про мультипликацию расспрашиваю. Костя обрадовался, рассказывает, как все это получается. Мама нас слушает, часто удивляется:

– Надо же!

– Вообще в этой мультипликации неограниченные возможности, – вдруг говорит студент.– Можно даже рисовать жизнь марсиан, а хотите, так и полет на Луну. Все можно, – он задумался.– Н-да. Неограниченные возможности.

– Это на пленке рисуют? – спрашиваю я.

– Я не знаю точно, как это делается. Но только не на пленке.

– Конечно, не на пленке,– говорит Костя.– Переснимают каждый рисунок.

– Еще чаю, пожалуйста,– предлагает мама.

– Костя, а вот тушью и пером… ну, самым тонким, можно рисовать на пленке?

– Можно, Алешка. Только на целый фильм сил не хватит.

– А на сколько хватит?

Костя достает газету, чертит прямо на ней карандашом, объясняет:

– Попробуйте нарисовать хотя бы взлет самолета. Вот так, по диагонали. Из нижнего угла кадра в верхний угол. Весь взлет пусть будет кадров на десять… пятнадцать.

– Подожди, Костя, я тетрадку найду.

– Архимед на песке чертил,– почему-то вдруг сердится Костя.

Студент оживился, к Нонке наклоняется:

– Помнишь, у тебя, Нона, не ладилось с законом Архимеда? Ну, когда поступала. Помнишь?

– Да, спасибо, Гена, вы тогда помогли,– рассеянно говорит Нонка.

Мама всем печенье пододвигает, чай доливает.

– А сейчас помните? – помешивает студент в стакане.

– Ну, если надо, вспомню,– говорит Нонка.– Вы берите сахар.

– Ну, а как он читается? – шевелит ложечкой Гена.

– Подождите-ка, сейчас,– хмурится в потолок Нонка.– Значит, так: на всякое тело, погруженное в жидкость,– она смеется,– действует выталкивающая сила, равная весу жидкости, которую вытеснило это тело.

– Правильно,– радуется студент.

– А вследствие этого тело теряет в своем весе столько сколько весит вытесненная им жидкость,– тихо добавляет Костя.

– Ну, это уже мелочи,– прихлебывает чай студент.

– Это закон,– спокойно поправляет Костя.– Тогда с бумагой трудно было, лишнего не писали.

– Пожалуйста, еще чаю,– предлагает мама. Но гости отказываются.

Я опять Костю тереблю. Подсовываю ему куски пленки.

– А как рисовать по кадрикам?

Он на свет пленку смотрит, показывает:

– Видишь, по бокам каждого кадрика четыре профорации, ну, значит, четыре отверстия?

Я вижу. Это все понятно.

Мы выходим на кухню. Костя положил в рукомойник пленку, намочил ее. Потом мы счищаем с нее эмульсию.

– Вот как четыре отверстия пройдет, так новый кадрик,-объясняет Костя -Подсохнет, и можно рисовать.

– Давай попробуем.

Костя на дверь смотрит:

– Видишь ли… ну, сейчас…

Вышла Нонка, а за ней студент.

– Костя, вы уже?

Костя руки вытирает о свой костюм, на меня посмотрел:

– Да, уже.

Одели мы их всех. Мама помогает.

Вышли наулицу.

– Ну и мороз, -говорит Гена. И воротник на уши. Л мы с Костей так идем. Если он поднимет воротник, то и я.

– Алешка, подними воротник, – сердится Нонка. Она В середине, а они по бокам, а я где-то все время перебегаю.

До метро «Смоленская» дошли. До самого входа. Нонка опять злится:

– Ллешка, воротник!

Я на Костю смотрю, а он хоть бы что.

– Н-нда, морозец,-говорит студент.-Ну, постоим немного и… это самое… спасибо этому дому…

– Пошли к кассам,– приглашает Нонка. Мы скорее в дверь. Впереди Нонка, за ней Гена, а мы с Костей вместе.

Костя мне теплой рукой ухо пожимает. Так, чтобы никто не заметил, шепчет:

– Отморозил?

– Фигня,– тихо говорю я.– А ты? Он подмаргивает:

– Порядок!

– Ну, берите билеты,– говорит Нонка.– До свидания.

– Как-то так сразу? – удивляется Гена.– Давайте еще постоим.

– А чего стоять? Поехали,– предлагает Костя.

– Ну что ж, поехали,– соглашается Гена. А сами стоят и никуда не едут.

Нонка мраморные украшения рассматривает.

– Ну, пока, Нона,– снимает варежку Костя.– До свидания, Алешка. Попробуйте-ка рисовать под лупой. Ведь очень мелко. Всего хорошего, Гена.

Встал он на эскалатор, помахал нам и начал уменьшаться.

Студент берет Нонку за руки, мне сердито глазами делает. Я отошел. Чудак, он думал, я их слушать буду. А разве издалека ничего не поймешь?

Вот они стоят друг против друга. Студент за руки ее притягивает, а ведь не видит, что у Нонки одна нога упор сделала. Он о чем-то говорит, головой мотает, сильнее тянет, а у нее вторая нога чуть уперлась.

Тогда он сам приближается, а она чуть вбок.

Молодец Нонка!

Потом Нонка его руку трясет, торопится, меня глазами ищет.

Я шапкой размахиваю: здесь, Нонка! Студент Нонкину руку к губам тянет.

– Фу!

Вырвалась Нонка. Идем домой.

– Ну, как? – спрашиваю.– Кто тебе больше нравится?

– Чего?

– Костя или Гена? Нонка останавливается.

– Слушай, сопля, а чего ты понимаешь?

– Я не сопля. А соображать все-таки надо.

Стоим, глотаем морозный воздух. Нонка наклоняется к самому лицу:

– А тебе какое дело?

– Просто Костя лучше. Вот и все.

Идем, молчим. Уже около дома Нонка говорит:

– Хоть понимал бы что…

Вошли в дом. Мама сразу к моим ушам. Трет их на Нонку кричит:

– Чего же ты смотрела?

Нонка тоже трет мои уши, приговаривает: «Вот братец достался…»

АНТРАКТ

Сейчас у меня под каской Нонкино письмо. Одни хорошие слова. Раньше их не находила… А вот сейчас нашла. Теплые, сердечные…

Темнеет. Немцы за ракеты взялись. Мы уходим на отдых. Наконец нас сменяют.

Рядом с нами вдруг появился пахнущий чем-то уютным, домашним боец. Даже в темноте чувствуется, что он весь какой-то новенький, свеженький. Сразу уложил винтовку в нашу ложбинку и, счастливый, водит стволом:

– Где противник?

– Пригнись, дурачок,– советуем мы и дружно тянемся к его тугому от махорки кисету. Кисет расшит толстыми нитками, что вышито – в темноте не видно. Женька, как слепой, осторожно водит по ниткам пальцем, читает нам вслух: «Коля, любимый. Закури и вспомни. Жду с победой. Твоя навсегда Зоя».

– Так где же противник? – топчется новенький.

– Да все там же,– киваем мы.

В темноте батальон уходит на отдых. Говорят, будет баня…Месим друг за дружкой мягкую пыль. Довольные молчим.

– Баньку бы…– вдруг шумно вздыхает кто-то в строю, и сейчас же по рядам по-доброму смешки:

– Печку бы тебе… да щец покислей…

– Товарищи, отставить разговорчики! – чей-то командирский окрик. Но сейчас он не строгий, а так, между прочим, для порядка. И мы все это понимаем. Дальше идем молча.

Высоко над головой профурчал снаряд. Где-то впереди тяжело охнул. За ним второй. Бойцы сердятся:

– Сволочь! Сам не отдыхает и нам не дает.

– Прекратить разговоры! Отставить куренье! – Это уже приказ.

Шагаем тихо. Цигарки – в слюну, в кулак.

Нет– нет запахнет гарью. Горелым мясом. Значит, близко деревня. Вдоль дороги попадаются силуэты труб. Один раз отметился во все небо крест. Оказалось, колодезный журавель…

Светает… Какие-то кусты бьют по лицу. Будят. В кустах желанные пустые кузова грузовиков. Словно сквозь вату команда:

– По машинам! Повзводно!

Я не могу влезть в кузов. Женька царапает сапогами по колесу и тоже падает. Нет сил.

– Лезь под колеса… и лежи,– тянет он меня за ремень каски.– Через нас не проедут… Шофер… тоже человек.

Подтягиваюсь под колесо. Рядом улеглась и застыла чья-то трехлинейная винтовка. Наверное, Пончика…

…Хорошо ехать в машине. Каску – на глаза, и пусть ветки по ней шлепают. Языком лизнул петлицы – вода.

Хорошо ехать в машине… Легко ехать в машине. И сам едешь, и ноги сидят… Что-то бьет меня по ногам – нагнулся, ничего не видно…

Проснулся, испухался: а где же винтовка?

Рядом спит кто-то большой, сильный. При толчках долбит каской кабину автомобиля. В коленях у него зажаты три винтовки. В середине длинная, трехлинейная.

Вот и Женька. Рядом трется. Пончика руками к груди прижимает. Спит Пончик.

Опять что-то бьет по ногам. Нагнулся, рассмотрел. Да это же каска. Наверное, Пончика.

Хочу надеть ее на голову Пончика, но Женька хмурится:

– Пусть спит.

Уткнулся Пончик в грязный Женькин карман гимнастерки. Губами во сне вкусно чмокает.

Мне свою винтовку надо. Я тянусь к коленям этого большого, сильного. Женька останавливает:

– Сиди. Разбудишь. Это же Григорий Иванович.

Грузовики въехали в какое-то большое село.

Пошел дождь. Наш батальон расположился на ночлег в душном здании клуба. Отсюда только что ушел на передовую батальон ленинградских комсомольцев-добровольцев. Еще не обстрелянные. На них на всех синие командирские галифе, толстые суконные гимнастерки. Наверное, из лихости свои каски хранят в вещевых мешках, а на головах щегольские пилотки.

Почтительно угостили нас ленинградскими папиросами, шоколадом и, притихшие, ушли в ночь, в дождь.

Мы с Женькой расположились на досках сцены. Один занавес кто-то оторвал. Наверное, на портянки. Другой – всю ночь светил нам наклеенными серебряными звездами.

Нам не спится. Почему-то опять вспомнилась школа, драмкружок и наш первый спектакль «Песнь о купце Калашникове».

– Алеша,– тихо говорит Женька,– помнишь наш спектакль?

***

…В классе у нас переполох. Готовимся ставить на сцене «Песню о купце Калашникове». Я играю самого купца, Лариска – Алену Дмитриевну, то есть мою жену. Гога – опричника Кирибеевича. Женька – Ивана Грозного. Все остальные ребята в классе – буйную ватагу опричников и толпу.

Женька входит в роль солидно, основательно. Всегда насуплен, сердит, как и подобает царю Ивану Грозному. Даже стал грубить учителям.

Однажды физик его удалил из класса. А жаль. Физик стал нам помогать в создании мультфильма.

В коридоре, на батарейке у окна Женька томился недолго. Открылась дверь третьего «А», и выкатился угрюмый Славик.

До конца урока они сидели рядом на батарейке, и Женька терпеливо внушал Славику, что без дисциплины жить нельзя.

Все это я видел, потому что меня послали за мелом. На минутку подсел к ним, слушаю, как оправдывается Славик.

– Когда все время хороший, то тебя никто не замечает,– зажмуривается Славик,– ну, совсем никто. А вот стоит один раз провиниться, и тебя все сразу ругают. Поняли? – спрашивает Славик.– А вот когда все время не слушаешься, а один раз послушаешься, то тебя вдруг все хвалят. Поняли?

Мы с Женькой переглядываемся: вообще в этом что-то есть.

– Зря ты физика обидел,– говорю я Женьке.– Смотри, как он стал помогать нам.

Женька сокрушенно машет рукой:

– Эх, что там толковать… Ну, исправлюсь… Пособия для его уроков нарисую.

Я вернулся в класс, слушаю физика. Он очень тихий и какой-то приятный. Всегда на нем рубашка с белоснежным воротничком. Как-то очень правильно, красиво завязан галстук. Из-под рукавов – белые манжеты. Возьмет в руки мел, очень аккуратно выписывает на доске формулы. Отойдет, полюбуется и рисует новую букву.

Нам нравится, как он начинает новый урок. Молча расставит на столе разные пособия, потом откроет журнал, достанет спичку, сломает ее и половинку подбрасывает над нашими фамилиями. На чью фамилию упадет спичка, тот выходит к доске. Выходит смело, даже весело. Ведь сейчас новый урок и сегодня отметок не ставят.

– Ну-ка, Кудрявцева, вот вам пятак, продвиньте между этими двумя булавками.

Лидочка с умным видом продвигает.

– Так,– говорит Николай Иванович,– теперь чуть подогреем пятак на спиртовке. Кто берется продвинуть?

– Я! – кричит Гога.

– Пожалуйста, продвиньте.

Гога пробует. Ничего не получается. Мы хохочем. Николай Иванович поднимает руку. В классе тихо.

– Теперь подумайте, что это означает?

– Ну, от нагревания тела расширяются,– говорит Гога.

– Почему вы слышите стук колес поезда? Гога пожимает плечами:

– Не отрегулированы, наверное…

Николай Иванович очень красиво рисует на доске стык двух железнодорожных рельсов. Между ними просвет. В верхнем углу доски шутливо изобразил улыбающееся солнце.

– Что будет, если солнце нагреет рельсы?

– Они удлинятся! – кричим мы хором.

– Правильно! А что случится, если не будет между рельсами просветов?

– Крушение,– тихо говорит Лидочка.

Класс молчит. Класс серьезно задумывается: вот тебе и простой пятачок с булавками.

Однажды Николай Иванович спросил:

– Кто из вас играл в двенадцать палочек? Класс поднял руки.

– Соберите сейчас двенадцать карандашей. Мы собрали.

Он подсчитал, лишние карандаши отложил, улыбнулся.

– Давайте честно, как вы играете.

Все карандаши он ровненько укладывает на кончик линейки, а под нее подложил ручку.

Я толкаю Женьку: вот интересно! Николай Иванович, наш учитель физики и вдруг знает про игру в двенадцать палочек?

– Кто из вас желает пройти к доске? Мы тянем руки.

– Лариса хочет? Пожалуйста. Вышла Лариса. Ежится.

– А вообще-то все тут просто,– говорит она.

– Что – просто? – спрашивает Николай Иванович.

– Ну. Это самое… Ударить, и все.

– Ударяйте, Лариса,– разрешает Николай Иванович.– Ну, смелее.

Она ударяет по концу линейки, и наши карандаши, вспорхнув, рассыпаются по столу. Нам весело.

– А что надо сделать, чтобы карандаши подлетели к потолку? – серьезно спрашивает Николай Иванович.

Прямо детский вопрос. Кто же не знает, что часть линейки, где лежат карандаши, должна быть длиннее, а по которой ударяют – короче.

Это мы объявляем хором, всем классом.

– Только ударять нужно сильнее, чем в первый раз,– говорит Женька.

Николай Иванович Женьку хвалит, радуется:

– Молодец!

Лидочка сильно ударяет, и карандаши летят в потолок.

– Почему сейчас так получилось? – спрашивает Николай Иванович.

– Рычаг,– неуверенно говорит Лидочка,

– Ну, проигрываем в силе, ну, выигрываем в расстоянии,– оглядывается на класс Лева Гоц.

– Давайте учиться рассуждать без «ну»,– говорит Николай Иванович.– Итак, начинаем знакомиться с рычагами. Великий Архимед говорил: «Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир…»

Николай Иванович приятно покашливает, старательно оттачивает кусок мела…

Все формулы, что рождаются на доске под его рукой, класс хорошо запоминает.

Сейчас он послал меня за новым куском мела, потому что старый превратился от наших рук в серый кругляк, да еще крошится.

Всегда он говорит с нами очень вежливо и очень тихо. (Однажды мы даже услышали, как тетя Агаша, шаркая галошами, шла к звонку.)

Николай Иванович (так зовут нашего физика) первым из учителей назвал нас на «вы».

Как– то накануне Октябрьских праздников мы прибивали плакат над учительской комнатой. Я стою на стремянке, а Лева подает мне гвозди. И вдруг услышал -кто-то за дверью громко ругает Николая Ивановича. А я-то и не знал, что учитель учителя может ругать.

Говорили о том, что он не придерживается методики Наркомпроса, не уважает программу. Начинает урок по-своему.

– А мне нравится, как он учит,– это спокойный голос Пелагеи Васильевны.– Он им сразу не дает уже раз кем-то съеденное. И правильно делает.

– Простите, простите, уважаемая Пелагея Васильевна, значит, все, что уже открыто, вы предлагаете открывать заново. Так сказать, изобретать деревянный велосипед? Нуте-с!

– Вы своим детям сразу дадите велосипед?

– А почему бы и нет?

– А вот как он устроен, они будут знать? И как люди пришли к мысли о создании велосипеда, ваши дети тоже будут знать?

– А зачем им ломать головы, когда есть уже готовое? Пусть они вперед смотрят.

– Ленин не так учил.

– Нуте-с, а как учил Ленин? Лева мне гвоздь тянет:

– Давай-ка,– торопит он.

Я гвоздь рассматриваю, обратно ему в руки.

– Ну-ка, выпрями,– прошу я. А сам слушаю. Опять голос Пелагеи Васильевны:

– …пусть не точно по цитате… Но мысль такая: коммунистом может стать тот, кто обогатит свою память всем, что накопило человечество.

– Простите, я про Николая Ивановича…

– Не «про», а «о» Николае Ивановиче…

В учительской громко смеются. И снова тот же мужской голос:

– Странно, странно, дорогая Пелагея Васильевна. Может быть, у вас… как это… особые симпатии… Но, понимаете, уважаемая Пелагея Васильевна, есть на свете Нарком-прос…

Тут вдруг звонок. Вбиваю гвоздь по самую шляпку.

Сидим с Левой на батарейке. Я ему рассказал, что слышал. Он молчит, думает.

– А тебе нравится Николай Иванович?

– Очень, – говорит Лева.

– Да, его все любят.

Вот такого человека обидел Женька. Даже не обидел, а просто Женька вообразил, что он не за партой, а на троне. Сташно шевелил бровями, опирался на невидимый посох и даже па меня смотрел кровожадно, шипел:

– Убью, как сына своею. Да, пусть пополнится Третьяковская галерея.

В этот самый момент Николай Иванович попросил Женьку выйти из класса.

Вечером мы сидим у Женьки дома и рисуем мультипликационный фильм. Женька изредка нас консультирует. Он очень занят: на большом листе ватмана рисует схему действия паровой машины.

Самолет мы нарисовали. Сделали все так, как советовал Костя. Взлет по диагонали кадра из нижнего угла в верхний. Подули, подышали на тушь, осторожно заряжаем пленку, крутим.

На глазах поднимается наш самолетик и летит в верхний угол экрана.

Мы друг на дружку смотрим:

– Ура!

– Ха-ха!

– Банзай!

– Мировецки,– добавил я за Славика. Его сейчас с нами нет. Наверное, объясняет дома содержание записки: «Ваш сын удален с урока…»

Мы оглядываем друг друга. Вот это да! Оказывается, кино делается очень просто. А не все люди об этом знают! Чудаки.

Теперь и Женька осторожно макает тонкое перо в тушь,

– Сейчас нарисую один секрет. Вы только не подсматривайте,– просит он и тащится в кухню, балансируя блюдечком с тушью.

Явился хмурый Славик. Осторожно уселся на полу,

– Выдрали? – поинтересовались мы. Славик промолчал.

Вскоре Женька в темноте к аппарату пробирается, торопится.

– Вот, готово. Нарисовал. Заряжайте. Зарядили.

– Крути! Крутим,

На экран выбегают на смешных тонких ножках разные буквы. Вот они выстроились, и хором читаем:

– «Плющихфильм».

– Что это? – спрашиваем.

– Какой «Плющихфильм»?

– Непонятно? – удивляется Женька.– Это же своя киностудия. Так и назовем: «Плющихфильм». Ведь есть же «Мосфильм», «Ленфильм», а чтобы нас с ними не спутали – будем называться «Плющихфильм».