Текст книги ""Король" с Арбата"

Автор книги: Владимир Чачин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

А рядом мятежники на радостях отплясывают воинст-щ венные танцы, грозно потрясают оружием.

– А кто будет плясать? – спрашивает Славик.

– Позовем тех девчонок, что к нам в сарай приходили,– говорит Женька.

– Но ведь в «Мятеже» только одна женская роль,– предупреждает Лидочка.

– А мы снимем только их ноги в сапогах, а верхнюю часть изобразят Мишка с Левой,– прикидывает Женька.– В кино это называется монтажом.

– А.любовь у вас будет? – несмело спрашивает Нонка и смотрит на Наташу.

– Ни одной хорошей картины не бывает без любви,– серьезно говорит Лидочка.

Мы задумались. А ведь в самом деле, даже в «Чапаеве» Петька влюбился в Анку. Даже в фильме «Тринадцать», где кругом одни пески, и то командир отряда любит свою жену. А в остальных картинах вообще все друг в друга перевлюблялись.

– Можно и любовь,– вяло соглашается Лева.– Только, чтобы не очень расходилось с книгой.

– Тогда и мальчишку можно, – с надеждой говорит Славик.

Из– за чашки видны смеющиеся Наташины глаза.

– Теперь нужны винтовки, – беспокоится Женька и смотрит на Наташу.

– Из досок настругаем…

– А одежда?

– Это же мятежники. Гражданская война. Самое рванье наберем.

***

Нам с Левой поручено написать киносценарий «Мятеж». Женька назначен главным художником студии. Почему главным – мы и сами не знаем. Но так уж принято в настоящих киностудиях и не нам ломать эти порядки.

Операторами решили быть все сразу. В титрах кинофильмов их всегда перечисляется много. Конечно, каждому хочется покрутить ручку аппарата.

Славика назначили главным ассистентом кинооператора. Он сначала подозрительно осмотрел нас, потом с трудом выговорил свою новую должность, сказал «мировецки» и остался очень довольным.

Мишку утвердили военным консультантом (все-таки у него отец летчик). Он подумал, согласился. Пообещал отдать для будущих съемок отцовскую полевую сумку и бинокль.

А Лидочка сама захотела стать кинорежиссером. Мы подумали и согласились. Ведь у нее мать настоящая актриса, а потому Лидочке лучше всех знать, чем занимается режиссер.

Об актерах мы мало беспокоились. Женька напишет красивое объявление: «Киностудии «Плющихфильм» требуются таланты для съемок историко-революционного фильма». Мы решили, что этого достаточно. Стоит только прибить объявление на воротах, и проблема с киноактерами будет решена. Чего еще, а талантов на Плющихе хватает.

– Мы забыли самое главное,– говорит вдруг Лидочка.– Кто же будет директором студии?

– А зачем он? – легкомысленно спрашивает Славик.

Мы переглядываемся. В самом деле, нам не совсем ясно, для чего киностудии директор?

Сценаристы пишут сценарий. Художник рисует декорации. Операторы снимают фильм. Режиссер…– ну, наверное, занимается с актерами. А что делать директору?

– Все-таки без директора нельзя,– говорит Лева.– Вот у отца на заводе директор всем руководит и за все отвечает А у нас в школе? Ведь тоже есть директор.

Славик вспомнил, как его водили к директору за то, что он на уроке показывал ребятам старинные деньги, и выссказался, что с директором, конечно, хорошо, но без него как-то лучше,

Я гоже вспомнил этот случай с деньгами, В тот день у нас заболел историк, и в класс пришел вести урок сам директор. Он достал из кармана старинные бумажные деньги и дал нам всем посмотреть. Я держал в руках большую красочную бумажку с портретом царя. Не знаю почему, но я волновался. Ведь это же были настоящие старинные деньги! Сколько разных рук их держали, сколько слез на них капало, сколько невидимых пятен крови было на этой Красиной хрустящей бумажке.

– Грибков,– попросил директор,– расскажи-ка нам, дружок, о чем ты сейчас подумал.

Я сбивчиво передал свои мысли. Класс тихо слушал. И вот тут начал рассказывать сам директор. Он медленно прохаживался, говорил задумчиво, очень необычно и очень понятно.

Мы не услышали, а скорее увидели, как разные руки держали ли деньги. Одни – белые в перстнях небрежно кидали их на блюдо официантов, другие – заскорузлые, мозолистые, пахнущие стружками, олифой, известью, тщательно ощупывали эту бумажку в подкладке пиджака, возвращаясь из города в родную деревню. Может быть, эти руки строили в городе, на Плющихе дом миллионеру Червякову, а может быть, Таганскую тюрьму.

Порой эта бумажка, плотно свернутая во много раз, молниеносно переходила из рук в руки и исчезала в кармане чиновничьего вицмундира. Эту же бумажку брали из полковой казны руки, еще пахнущие порохом и ружейным маслом. Так бывало после расстрелов демонстраций забастовщиков.

Может быть, эта бумажка прошла через руки царского прокурора, потребовавшего смертной казни лейтенанту Шмидту и его товарищам. Может быть, ее торопливо прятал под рясу поп Гапон. А потом она терпеливо дожидалась в сейфах Временного правительства того, кто выдаст Ленина. Так и не дождалась бумажка нового хозяина. И вот сейчас она гуляет по нашему классу – немая свидетельница далекого прошлого моей Родины, бумажка 1904 года рождения.

Вот что мы узнали на том уроке истории. Никто из нас тогда не услышал звонка с урока. Директор положил обратно в карман эту бумажку и вышел из класса своей обычной озабоченной походкой.

Мы еще долго сидели тихо. Только Женька ерошил свои кудри, потом сказал:

– Вот это да! Вот это он знает!

Потом к нам в класс бочком зашел Славик и пожаловался, что директор отобрал у него старинные деньги.

И вот сейчас на нашем организационном совещании мы рассказали Славику всю историю с его деньгами и о том, что мы узнали на уроке, который вел директор нашей школы.

– Пожалуй, директор нужен, все-таки он в школе еще завтраками ведает,– согласился Славик, сомнительно оглядел нас и добавил: – Только хороший. Давайте выбирать.

– Директоров не выбирают,– сказал Лева,– а их рекомендуют.

– Кто?

– Ну, кто-то свыше. Райком, или райсовет, или наркомат.

– Позвоним Наташе,– просто решает Славик.– Она ведь в райкоме.

Звоним Наташе. Все ей рассказали о том, как мы распределили на студии обязанности и попросили рекомендовать директора.

– Чтобы все было солидно,– говорю я в трубку.– Как в настоящих киностудиях.

Она долго смеется. Мне слышно, как она с кем-то переговаривается и там в глубине комнаты тоже громко смеются.

– Вы что же, сами не знаете, кто у вас может быть старшим? – весело говорит Наташа.– Напроситесь. Вот возьмем да и пришлем вам какого-нибудь чудака с Дорогомиловского рынка, из палатки. Он вашему киноаппарату мигом ноги приделает.

– Мы ведь серьезно, Наташа,– говорю я.

– И я серьезно. Ну уж, если вы так хотите… Дай-ка ребятам трубочку.

Я передал трубку Женьке. Он чему-то долго поддакивал и смотрел на меня. Потом трубку взял Лева, засмеялся, сказал: «Ну, конечно!» – и тоже посмотрел на меня. Мишка сказал: «Порядок!»-и передал трубку Лидочке. Она слушала, довольная, с чем-то соглашалась и строго осматривала меня с ног до головы. Славик взял трубку, солидно в нее посопел, скачал: «Мировецки!»-и тут же объявил, что он сог ласен.,

…Так я стал директором киностудии «Плющихфильм».

…Мы с Левой пишем сценарий. Рядом у нас на столе настоящий сценарий фильма «Чапаев», (Левина мать принесла из библиотеки.) Как все в нем просто, понятно и доступно. Но пот мы начали писать первый эпизод «Мятежа».

Просидели весь день, а на бумаге только получилось вот что:

«МЯТЕЖ»

фильм о гражданской войне (по роману Д. Фурманова)

Посвящается нашей Красной Армии

Действующие лица: комиссар, коммунисты, мятежники.

Часть 1.

Шел 1920 год…

Крупный план: фанерная вывеска «Штаб и политотдел». По пей грохочут приклады винтовок. Вывеска падает. Взлетает испуганная стайка воробьев. Вдали горящие дома (потом, вспомнив нашего участкового, «горящие дома» Лева выбросил), плачущая девушка прижимает к груди ребенка. Ребенок плачет крупными слезами. Старик утешает девушку: «Вот скоро вернутся наши…» и тоже плачет».

На этом мы остановились.

Лева внимательно рассматривает свою верхнюю губу, потом объявляет, что пока мы доберемся до сути, то израсходуем всю пленку. Вот тогда начнутся настоящие слезы. И еще Лева говорит, что мне, как директору, не мешало бы об этом побеспокоиться.

Мы подумали и решили, что старику нечего плакать, а нужно идти в партизаны. Хоть будет кашу варить и то дело.

Лева сначала согласился, а потом опять начал прикидывать: сколько же уйдет пленки на такой подвиг?

Мы сценарий в сторону. Подсчитываем наши кинопленочные возможности.

– Давай-ка все выясним,– предлагаем мы друг другу. Начали выяснять. В общем, дело обстоит так: пленка

идет со скоростью двадцать четыре кадра в секунду. Это просто ужас, как пожирает пленку киноаппарат ради какой-то секунды. Секунда считается так: «раз и два». А за этот «раз и два» летит двадцать четыре кадра! Если растянуть их в длину, то получается…

Меряем линейкой один кадр кинопленки. Получается шестнадцать миллиметров. Множим на двадцать четыре и задумчиво смотрим друг на друга.

– Триста восемьдесят четыре миллиметра пленки в одну секунду!

Тоскливо отнимаю ноль, сообщаю:

– Это значит, тридцать восемь сантиметров пленки за секунду.

– Бери уж полметра,– раскрашивает Лева красивыми штрихами сценарий.– А в фотомагазине полтора метра пленки – это рубль тридцать.

– Слушай, а чего они могут сделать в одну секунду?

– Кто?

– Ну, наши герои…

– А черт их знает…

Я прикидываю, советуюсь:

– Слушай, за секунду он в партизаны не уйдет?

– Кто?

– Ну, дед наш…

– Конечно, не уйдет. Ему думать надо…

– Давай выбросим… Сэкономим.

– Давай!

Выбросили. Помолчали.

– Слушай,– говорю я.– А нужна ли эта девушка со слезами?

– Я тоже о ней думаю,– ежится Лева.– Знаешь, Алешка, ну сколько она там проплачет? Секунду? А ведь это же метры пленки.

– Может, чуть всхлипнет,– предлагаю я.– Всхлипнет, и все.

Лева раздумывает, взвешивает.

– Это же почти полметра… И еще, Алешка, учти, что женщины никогда ровно секунду не плачут…

Я припомнил всех женщин, которые при мне плакали, и согласился.

Помолчали. Повздыхали.

Ну, вот и сэкономили,– сказали мы вместе с Левой.

– Чего бы такое еще?? – спрашиваю я.

– Да, чего бы такое еще? – соглашается Лева и задумчиво шевелит пальцами.

– Слушай,– говорю я,– давай подсчитаем, что мы имеем.

– В каком смысле?

Ну, в смысле денег…

Прикинули. Вместо денег – одна тоска.

Помалкиваем.

И вдруг меня осеняет.

– Слушай,– говорю я,– сейчас весна. Так?

– Так,– кивает Лева.

– Все тает?

– Тает.

Влезем на крышу и скинем по лопатке. Ну, как?

– Влезем, – говорит Лева,

– Сколько за крышу?

– За какую?

– Ну, за нашу.

– Надо спросить управдома.

– Иди спроси.

…Нажимаем кнопку у дверей, где живет управдом. Открывает маленькая девочка, пряник сосет. Тянет нас за куртки:

– Заходите,– постояла, подумала:-А у меня две макушки. Вот, пошли посмотрим. Только надо к свету.

Мы рассматриваем при тусклой лампочке две макушки. Потрогали. Сказали:

– Молодец.

– Ну, чего же вы? Пойдемте.

Какая– то тетка сердито прошла с большим тазом. Мы посторонились. Тетка в кухне чего-то мешает, руки об халат вытирает и опять булькает в тазу сильными руками.

– Это тетя Настя,– поясняет девочка.– Жена Иван Ивановича. Она только с работы. Она добрая. Ну, пойдемте.

– Слушай, девчулька, где тут управдом живет?

– А вот же дверь,– смеется девочка,– вы рядом стоите.

– Войдите!

Сидит серый человек. Сидит спиной. Повернулся скрипуче. Нас осматривает:

– Ну?

– Вот мы снег будем сбрасывать.

– Кто мы?

– Я и Лева.

– Ну?

– Что «ну»?

– Сбрасывайте. Мы переминаемся.

– Надо бы условиться…

– О чем?

Лева очки трогает, я стенки разглядываю, заодно и потолок: почему-то неловко говорить о деньгах.

– Сколько заплотите? – решаюсь я. Управдому вдруг весело:

– Не заплотите, а заплатите. Слова «плота» нет, а есть «плата».

– Понимаем,– угрюмо говорит Лева.

– Это все неважно,– говорю я,– сколько денег за все крыши?

– А зачем вам деньги?

Мы стараемся понятно объяснить, для чего нам нужны деньги. Рассказываем о нашем кино. Он вдруг перебивает:

– С этим кино вы еще пожар наделаете. Кто вам его разрешил?

– Райком,– говорим мы.

– Какой райком?

– Ну, райком комсомола, наш, Киевский…

Он в ухе ковыряется, думает:

– Ну, так…

Мы рассказываем о метрах пленки и сколько будет стоить. двадцать четыре кадра в секунду. Он молчит, кивает, кажется, все понимает, и вдруг смеется:

– Я и наши годы бесплатно снег скидывал. Полезно для здоровья.

– А как же кинопленка? У нас ведь кино?

– А для чего вам сдалось это кино? Только зрение портить,– он подмигивает,– в темноте девчонок целовать. А?

Лучше бы сделали стол для домино. Это дело. Я доски дам. А?

– Нет,– говорит Лева,– нам снег нужно сбросить, Нам деньги нужны.

Туг скрипнула диерь, входит девочка с двумя макушками. Уцепилась за занавеску и на нас смотрит одним глазом, а другой прячет за пестрый ситец.

– Оборвешь штору,– громко говорит управдом.– Иди гуляй себе…

Она ушла.

– Деньги – это вред,– шевелит управдом губами и задумывается. Все эти штучки-трючки с вашим кино – ерунда одна, Другие школьники уроками занимаются, учатся на «отлично». А у вас какие отметки? Вот у тебя какие? – вдруг спрашивает он меня.

– Разные,– говорю я.

– Разные – это хорошо,– говорит он, не подумав.– Сколько же вы за крышу хотите?

– Ну, рублей двадцать,– решаюсь я и смотрю на Леву.

– Тридцать,– говорит Лева.– Тридцать рублей за все крыши в нашем дворе.

– А инструмент чей? – спрашивает управдом. Мы переглядываемся: у нас нет инструмента.

– Ну, лопаты… Там… корзина… санки… веревки…– встает управдом и долго скрипит половицами.– Это чье?

– Нету у нас всего этого,– говорю я.– Ну, может быть, санки найдем, а вот разное другое…

Он хлопает нас по спинам:

– Ну, за все пятнадцать. А? На ваше кино во как хватит! Значит, пятнадцать рублей и моя ответственность.

Покосился на дверь, выжидает:

– Ну?

Мы нерешительно переглядываемся. Управдом пальцем через плечо в окно тычет:

– Вон в Дорогомилове один мальчишка с крыши слетел… так того управдома и сейчас по судам таскают… Да и родителям досталось. А?

– Ладно,– вздыхает Лева,– давайте за пятнадцать. Уже в коридоре между нами запуталась девочка с куклой без рук.

– А я все слышала,– трогает она нас за руки, тянется к моему уху,– он хитрый. Папа тоже с ним ругался, когда с крыши снег кидал. Он папе дал сначала одну красненькую бумажку с Лениным, а потом другую. И вы красную просите.

Мы смотрим друг на друга, медленно соображаем.

– Может, вернемся? – предлагает Лева.

– Да ну его, пошли,– говорю я.– Привет, девчулька. Приходи к нам в кино сниматься.

Она кивнула, лизнула куклу, сообщила:

– А у меня две макушки…

И опять мы заседаем. На пятнадцать рублей не разгонишься. Десять метров пленки от силы. Да если из них половина уйдет на позитив, то всего получается пять. Начали умножать, делить. Выходит, наши пять метров пролетят на экране за десять секунд. А что можно показать зрителю за десять секунд?

– А давайте снимем вот такой большой взрыв,– показывает руками Славик,– чтоб все ахнуло.

…Мы представили сценарий.

Лидочка читает вслух. Мы с Левой не смотрим друг на друга.

Она прошелестела последней страницей:

– И это все?

– Все,– вяло говорим мы.

На кухне из крана вода каплями плюхает…

– А вообще-то здорово,– вдруг говорит Славик и оглядывает всех нас,– еще бы достать настоящего пороху…

– Что тебе здорово? – спрашивает Женька.

– Взрывы,– просто говорит Славик.– Вот как бабахнет! Мировецки!

– Славик, ты бы погулял, что ли? – предлагаю я.

– Алеша, опять? – хмурится Славик.– Ведь уже так было.

– Ну ладно… сиди.

– Ребята,– говорит куда-то в стенку Лидочка,– если за рубль тридцать одна секунда, то уж давайте думать. Где у нас мысль?

– Чего?

– Какая у вас мысль?

– Ну, подожди,– говорю я.– Сейчас будет мысль. Сидим, ждем. Опять вода из крана булькает.

– Так,– вздыхает Женька,– а где же мысль? Лидочка прохаживается по комнате, мой затылок тронула. Прошла мимо Левы, и он вдруг заулыбался.

– Так тебе вдруг сразу,– сердито говорит Женьке Лидочка,– умный какой. Им подумать надо…

– Правильно, охотно соглашаемся мы с Левой,– нам подумать надо.

– А чего вы радуетесь,– хмурится Женька.– На месте директора я бы думал о деньгах. Где деньги, директор?

– Нету, – говорю я.– Нету денег.

Помалкиваем.

– Можно сдавать кошек,– неуверенно предлагает Славик.

Мы заинтересовались.

– Очень просто,– объясняет Славик.– Мой друг Валька Дзынь из «дом пять» говорит, что он так давно делает.

– Что он делает, Славик?

– Ну, ловит кошек и сдает их в один институт,– удивляется Славик нашему невежеству.– За каждую кошку – три рубля. Вы что не знаете?

Я мысленно умножаю метры пленки на кошек. Получается грустно. На примете всего лишь Ларискин пушистый Барсик, что всегда греется на окне, и еще один рыжий нахальный кот без хвоста, а больше, кажется, ничего.

Ребята тоже молчат. Женька задумчиво делает губами фигуры. Наверно, тоже множит.

Лидочка ногтем на клеенке рисует. Мишка пальцами шевелит. Лева громко кряхтит и вдруг объявляет:

– Ну где же мы достанем столько кошек? И опять все смотрят на меня.

– Ну, директор,– смеется Лидочка,– давай думай.

Я думаю. Есть у меня последний козырь. Решаюсь: нанялись снег сбрасывать.

– Ну и что?

– Ничего, залезем на крыши и сбросим. Уже пятнадцать рублей.

– У меня есть своя трешка,– встает Мишка.– Значит, восемнадцать.

– У меня рубль,– вмешивается Славик. Я в уме прибавил один к восемнадцати.

– Так, еще что?

– У меня есть двадцать два,– объявляет Лидочка, ну, еще мама даст. Ведь скоро мой день рождения. Можно и без подарков.

– Так,– опять кряхтит Лева.– Можно учебники загнать. Ведь осталось учиться последнюю четверть. Да потом, для чего на каждой парте по два учебника?

– Верно,– осторожно говорю я. Худсовет продолжается.

– Можно добыть деньги с витрин магазинов,– серьезно говорит Женька.

– Это как? – рассматриваем мы Женьку.

– Украсть, что ли?

– Да ты что, Женька?

– Дураки,– просто объявляет Женька.– Вот слушайте!

И Женька рассказал нам, как он вчера проходил по Арбату мимо магазина «Овощи – фрукты». Там, за стеклом продавцы украшали витрину гипсовым виноградом и яблоками из картона. Один, очень толстый и важный в белом халате, смотрел на публику через стекло и руководил.

В гроздья винограда он положил желтую тыкву. Публика захохотала. Тогда он между розовых яблок натыкал фиолетовую свеклу, и опять публика засмеялась.

Он сполз с витрины, вернулся с большой картиной в тяжелой раме. На картине сидит за столом девушка, а на белой в солнечных лучах скатерти золотятся персики.

Зрители опять захохотали. Он сердито махнул рукой, уволок картину. Принес другую – «Чаепитие в Мытищах».

И вот тут Женька не выдержал. Он переступил порог магазина.

– Можно видеть директора?

Директор, тот самый толстяк в белом, пригласил Женьку в кабинет. Женька объяснил ему, что такое натюрморт. Толстяк пообещал усвоить.

– За две витрины сто рублей,– радуется сейчас Женька.– Это сколько же метров пленки?

Как– то весело все складываем, потом делим и получается внушительно. Подталкиваем друг друга: а ведь неплохо!

– Мы отвлеклись,– строго говорит Лидочка.– Так что же будем снимать?

– «Мятеж». Мы же договорились,-недоумевает Мишка,– я уже брюки «галифе» нашел.

– При нашей бедности… Ведь нужны еще костюмы.

– А что, если людей снимать в одних трусах? – серьезно предлагает Славик.

– Славик, ты бы пошел погулял…

– Опять, Алеша! – вспыхивает Славик.

– А что? – задумывается Лева.– Он дело говорит. Ведь можно снимать картины из жизни древнего мира, когда одежды не носили. Это же нам выгодно.

– Я же говорил,– пожимает плечами Славик. Мы с надеждой смотрим на Леву.

– Все очень просто,– крутит он очками во все стороны.– Например, Спартак. Гладиаторы в одних трусах дрались… Разве это вам не кино?

При слове «Спартак» мы все оживились, загалдели.

Книжка про Спартака совсем недавно обошла все наши ни рты и – удивительное дело: вернулась в библиотеку без единого пятнышка, без единого загнутого уголка: так мы ее полюбили.

И вот сейчас мне сразу представился дымящийся Везувий, и у его подножья слышится отчаянный лязг стальных мечей, свист стрел и грохот тяжелых камней, пущенных метательной машиной. Это бьются восставшие гладиаторы.

Перекрывая шум битвы, гремит гневный, вдохновенный голос Спартака: V.

– На Рим! Да здравствует Свобода!

– Ты чего орешь,-толкает меня Женька,– думать мешаешь.

И вдруг Женька начал тихо рассуждать о Везувии. Умеют же люди так говорить. Говорит, а сам ни на кого не смотрит:

– Везувий, значит, дымится… Вот таким медленным,, задумчивым дымком.– Женька руками изображает дымок.– Представляете? – осведомляется Женька.

Мы представляем, поддакиваем.

– И этот дым чем выше, тем все шире, реже и прозрачнее, потом вовсе исчезает, становится небом. Представляете?!

Мы думаем.

– Ну вот, как из шланга струя,– поясняет Женька,– сначала густо, а потом рассыпается водной пылью и наконец исчезает. Представляете?

– Представляем,– говорим мы.

– Значит, так,– продолжает Женька,– найдем старые мешки и распорем их. А потом сшиваем их одним. большим парусом. И всю площадь грунтуем.

– Чего?

– Грунтуем,-просто говорит Женька.– Ну, значит, берем мел и клей, и все это наносим на мешковину. А уже потом, когда высохнет, я на этом нарисую Везувий и настоящее итальянское небо. Сейчас я вижу этот вулкан Везувий, нарисованный на мешках, интересно.

– Еще дырку проделаем в вершине горы,– предлагаю я,– и с обратной стороны будем дым пускать.

Мне ясно представилось, как мы прикрепили к стене дома эту огромную декорацию с нарисованным Везувием. Рядом дерутся гладиаторы с воинами Рима, а за декорацией кто-то из нас пускает в дырку, в самую вершину Везувия дым и этот дым «чем выше, тем шире, реже и прозрачнее. А потом вовсе исчезает, становится небом…»

Я еще не знаю, с чего мы начнем сценарий, чем кончим и что будет в середине, но уж очень по душе дырка на вершине Везувия, а из нее струится дым.

Славику тоже это место нравится. Он предлагает привести курящего Жигана и тот, спрятавшись за декорацией, начнет выпускать дым в дырку.

– А как же люди? – удивляется Лидочка.– У вас пока один Везувий со своим дымом, а где же Спартак?

– Все очень просто,– говорю я.– Будет Везувий, как декорация, а на ее фоне дерутся гладиаторы. Мечи выстругаем из досок, фанеру согнем на щиты…

– А стрелы? – перебивает Славик.

– Ну, что стрелы? Возьмем полено и нащиплем стрел. Конец заострим, перья в хвост… Вот тебе и стрела.

– А перья где? – спрашивает Женька.

– У мамы есть веер,– говорит Лидочка. Мне почему-то стало очень хорошо.

– Правильно,– говорю я,– возьмем веер – и пожалуйста вам перья…

Все очень довольны. Им просто весело. А я должен думать дальше. Мне нужно множить метры пленки на рубли, подсчитывать, сколько будут стоить костюмы, декорации. Я обязан знать, где достать клей и мел.

– Ну, мел не обязательно, – говорит Женька.– Можно взять зубной порошок.

– Я коробку принесу,– обещает Славик, – и еще всех мальчишек подговорю.

– А мешки?

– На чердаках поищем,– обнадеживает Мишка.

– Так, а клей?

– Клей купим.

– А деньги?

И опять мы начинаем все сначала. Прямо удивительное это слово «деньги». Как до него дойдешь, так начинается нес сначала.

– В общем, завтра с утра мы с Левой лезем на крыши,– говорю я.

– А я в «Овощи – фрукты»,– сообщает Женька.

– А я на чердак,– обещает Мишка.

– Ая – зубной порошок,– говорит Славик,– и еще можно собрать старые калоши и сюда же мамину резиновую грелку.

– Славик,– поднимает брови Лидочка.

– Ну что – Славик? – ерзает мальчуган.– Слова уж сказать не дадут,

– Пожалуйста, говори, Славик.

– Ну, ладно,– вздыхает он,-можно сдать бутыль из-под керосина. Только ее отмыть надо. Вы не знаете, чем керосин отмывается?

* * *

Утром мы на крыше Женькиного дома. Внизу маленькая фигурка управдома. Он суетится, кричит нам снизу:

– Веревкой себя привяжите! К трубе привяжите! И не показывайтесь! Швыряйте, и все!

Мы обвязались веревкой, закинули ее за трубу и начали швырять снег.

Зацепишь пласт и тянешь вниз, к самому краю. Потом рукам вдруг легко и нам слышно: «бух!»

С крыши хорошо все видно. Вот в шляпе прошел Ларискин отец. Голову задрал, смотрит вверх. Интересуется, как снег бухает.

– Не высовываться! – кричит управдом.

Лева не высовывается, а я смотрю на эту шляпу. У нас во дворе никто не носит шляп. У нас все больше ушанки, кепки, а летом – тюбетейки или просто «политический зачес, как у Кагановича».

А вон внизу Лидочка. Рядом с ней Славик. Уже впряглись в санки и ждут, нам помахивают.

С нашей крыши весь «дом пять» виден. Вон из Гогиного парадного домработница тащит ведро к помойке. Высыпает. По ведру стучит. Мне видны консервные банки. Вот чудаки! Нам железо нужно, а они эти банки в помойку!

Сейчас с крыши мне хорошо видно, как к нам во двор зашел Гога. Рядом с ним Лариска. У них в руках коньки. Стоят, смотрят, как мы снег сбрасываем.

– Лезь сюда! – кричу я ему. Он плечами пожимает, на уши показывает.

– Лезь к нам! – орем мы с Левой. Гога опять на уши показывает, вертит головой.

Управдом его к лестнице подталкивает, а он все не понимает.

– Да ну его,– машет рукой Лева,– давай-ка этот пласт спихнем. Вот бахнет!

Мы поднатуживаемся, и большой ленивый пласт снега медленно едет к краю. У самого обреза крыши остановился, как бы задумался, а дальше не идет.

– Ну-ка, я его,– пыхтит Лева и жмет на лопату. Пларт нехотя трогается, и вдруг вместе с ним скользит Лева.

Я даже ничего не понял, а половина Левы где-то ниже крыши. Белые пальцы вцепились в веревку, а над спиной мелькают пятки. Веревка тугая, моих рук не слушается. Он рукой за снег, а снег под него. Глаза страшные.

– Алешка!

Тяну эту веревку. Ногами уперся в трубу и тяну.

Снизу визг. Управдом метнулся за калитку.

Гудит наша лестница. Кто-то рядом уцепился за веревку, тянет. Оглянулся – Лидочка. Кто-то толкается за спиной, ругается. Медленно поднимается, вырастает белый Лева. Утащили его за трубу. Он лежит, дышит в небо.

Я только сейчас узнал Жигана. Он Леву снегом кормит, на меня глазами косит:

– Что? Испугался? Ты же мне ногами упереться не давал. А как же без упора?

Он Лидочке кивает:

– Спасибо вот этой, рыжей…

– Каштановая она,– говорю я. Жиган молчит, ссадины па руках зализывает.

Лева медленно от снега отряхивается, интересуется, где его очки?

* * *

В общем, пятнадцать рублей нам управдом отсчитал. За все крыши. «Девочка с двумя макушками» нашла Левины очки, сама в них посмотрела, потом протянула Леве.

Деньги управдом выдал, когда мы с Лидочкой последний снег I бросили. Жиган ради: нашего кино один оголил целую крышу. Славик вместе с Левой дружков-приятелей организовал, и они с песней «Ах, куда ты паренек, ах, куда ты? Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты…» весь снег свезли во двор и уложили красивой египетской пирамидой.

– Ну как, Алеша? – прихлопывает Славик лопатой пира миду.

– Хорошо,– говорю я и вижу, как из парадной выходит Левина мама. Зовет его. Он идти не хочет. Она чуть постояла, потом удалилась. Лева плетется уныло домой. Оглянулся, нам руку поднял и скрылся в темном парадном.

– Всыплют ему?-интересуется Славик. Мы плечами пожимаем: кто знает?

А тут в калитке Женька. Веселый, добрый.

– Ребята! – кричит он.– Натюрморт во получился!

Он усаживается прямо на снежную пирамиду и рассказывает нам, как удивился директор «Овощей – фруктов», как удивились прохожие и даже удивился «один проходящий мимо настоящий художник»,

– Ура!

– Ха-ха!

– Банзай!

– Мировецки! – закончил Славик и спросил адрес магазина.

– Ну-ка, давай сюда деньги,– снимает варежку Лидочка. Женька отдает.

– Так,– прикидывает Лидочка.– Это сто и у нас пятнадцать. Еще Славик три рубля за бутыль получил.

Мы еще никогда не видели сразу столько денег. Просто у нас их не было.

– Неплохо бы сейчас ситро или орехов в сахаре,– куда-то в небо смотрит Славик.

Лидочка все наше богатство запихивает в варежку, объявляет:

– Ну вот что, друзья. Директор у нас есть. Операторы есть, художник есть, вон он, Женя. А я буду бухгалтером.

– Не тяжело тебе будет? – сомневаюсь я.– И режиссер и бухгалтер сразу.

– Ничего,– говорит Лидочка.– Справлюсь.

– Конечно,– рассуждает Славик,– сейчас можно только ситро, а орехи потом.

– Нет!– вот и все, что сказала Лидочка. Славик снежок лепит. Мы помалкиваем.

За спиной голос Жигана. Облокотился на сугроб, дымок кольцом пускает:

– Жмоты, дайте ребенку на ситро. Он хорошо работал. Лидочка варежку на руку натягивает, говорит просто:

– Славик, это же на кино. Понимаешь, малыш? Это на пленку. Лева из-за этого чуть не разбился. А мы вдруг дадим тебе на ситро. Ну, потерпи. У меня дома компот есть, за окном. Холодный.

– Кто чуть не разбился? – спрашивает Женька.– Лева? Где он?

Мы рассказали Женьке обо всем, что случилось на крыше.

– Ну, так пошли к нему,– говорит Женька.

– Нельзя. Уже его мама все знает. Жиган садится в снег рядом с Женькой.

– Пусть мальчик ситро попьет и орехи съест,– шарит он в карманах,– держи, Славик, трешку.

Славик мнет трешку в кармане, на нас смотрит.

– Ну, иди, Славик,– говорит Лидочка,– пей свое ситро…

– Жмоты,– встает Жиган,– я же к вам по-хорошему. Пошли, Славик.

Славик в египетскую пирамиду шлепается, на нас не смотрит.

– Ну, пошли же, Славик,– просит Жиган.– И ситро и орехи – все будет.

– Славик,– тихо говорит Лидочка;

– А тебе, рыжая, что надо? – оборачивается Жиган.

– Каштановая она,– говорю я.

– Все вы тут каштановые! – вдруг орет Жиган.– А я что, рыжий? Я же к вам по-хорошему. Понимаете? Алешка? По-хорошему… А вы?

– Подожди, успокойся,– говорит Лидочка и садится рядом с Жиганом.– Ну, чего ты шумишь?

– Да я не шумлю… Так просто… И когда только ваше кино будет готово?

– Еще немножко. Так, директор? – спрашивает меня Лидочка.

– Ага!

Лидочка варежкой потрясает:. – На пленку! Кстати, Славик, давай-ка сюда деньги. Запихала все в варежку, смеется.

– Сколько будет теперь метров, директор?

– Много, – радуюсь я.

– Правильно, Алеша! – кричит Славик и падает на меня.– Давай бороться!

Все стали бороться.

***

Окончились наши каникулы. Еще денек, и все. Нас ждет «самая ответственная» четвертая четверть. В последний день каникул у меня дома заседает наш худсовет. Нонка учебники собрала, ушла на кухню.

Перед нами на столе тощий сценарий. Тоскливо оглядываю друзей:

– Ну, кто просит слова?

– Можно мне? – встает Женька.

– Валяй,

– В общем, мне сценарий нравится. Везувий есть, гладиаторы есть, все дерутся. Это очень хорошо. А где же Спартак?

– Как – где? – удивляемся мы с Левой.– Там, в сценарии.

Женька сценарий листает, руку в свой зачес:

– Тут на каждой странице слово Спартак… Да вот прямо под пальцем. Ну, а какой это был человек Спартак? Ну, какой? Что он хотел? Почему за ним пошли гладиаторы, почему он стал вождем?

– Ну, ведь там все написано,– говорим мы с Левой.