Текст книги ""Король" с Арбата"

Автор книги: Владимир Чачин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Алеша, это ты?

– Да, скажу,– это я.

А что делать дальше, я пока не знаю, может быть, погладим друг друга по голове.

Я бы и еще мечтал, но Лева все испортил. Словно на одуванчик дунул:

– Так что же такое мальтийский крест?

Нет, никто из нас этого не знает. Да и вообще мы пока ничего не знаем и ничего не узнаем. Вот приедет Костя из отпуска, он объяснит, он научит.

ПРО ЛЮБОВЬ

Мы сидим, решаем важные вопросы кинотехники, а Славик уже приволок две консервные банки, ручку от мясорубки и какую-то железку с шестеренкой на конце. Сложил все у наших ног, деловито заковылял прочь.

Мишка сбегал домой, вернулся с клещами. Начал вытаскивать гвозди с заборных досок. Славик рядом примостился, гвозди на кирпиче выпрямляет. Лева принес будильник без стрелок. Потряс над ухом, прислушался, положил в кучу.

– Тут полно колесиков. Может, для аппарата пригодится.

Не сговариваясь, мы с Лидочкой тоже пошли по домам. Поднялся и Женька.

Я стою посреди комнаты, соображаю, чем можно помочь развитию отечественного кинематографа. Вот мамина кровать. Она на колесиках. А куда ей ездить? Некуда. Молотком отбил все четыре колеса.

В ящике стола попалась вязальная спица, железные петли от форточки, примусная горелка, Нонкина заколка, большой старинный пятак и алюминиевый гребень. Все это я тоже принес в кучу.

Лидочка принесла шпульку от швейной машинки и ножницы. Попробовали на консервной банке – берут.

Всех удивил Женька. Принес ящик от граммофона, сплошь шестеренки, валики и колесики. Самолет можно собрать.

Пришли Гога из дом пять и его личный биограф граф де Стась Квашнин. Граф, конечно, персик мучает.

Гога ковырнул нашу кучу железа, заинтересовался:

– В утильсырье? А что сегодня в «Кадре» идет?

– Нет, это для киноаппарата, – неохотно пояснил Женька.

– Будем настоящий киноаппарат строить,– хвастается Славик,– как в «Кадре». Вот.

Гога смотрит на нас по очереди:

– Правда?

– Правда,– говорит Лидочка,– достанем чертежи и построим. Хочешь – помогай.

Он опять осмотрел нас, хмыкнул:

– Идиоты. Это же высшая математика, на заводах делают.

Мы на него никакого внимания. Следим за персиком.

– Вы серьезно? Без тре? Не бре?-крутит головой Гога.

– Без тре и без бре,– пыхтит над кучей Славик.– Честное октябрятское.

– Умора!-хватается Гога за живот.– Граф, взгляните на нищее королевство и на голого короля.

Граф взглянул и потянулся за своим блокнотом:

– Повтори, Гога, эту фразу.

Мы тоже взглянули. Граф перестал жевать персик, а Гога, отмахиваясь, попятился.

– Ну, ну. Юмор не понимаете.

Во двор впорхнула Лариска. Всем ручкой «привет!», a Гоге «привет» плюс улыбочка.

– Мальчики, что это у вас?

– Мы будем строить настоящий киноаппарат,– объясняет ей Гога.– Вот только чертежи достанем и начнем.

Я встаю, забираю, сколько могу, железок, иду к своему сараю, следом ребята.

На скамейке только Гога и Лариска.

Пришел в сарай и граф де Стась. Молча протянул мне полперсика, помялся в дверях, уселся на пороге:

– А меня примете?

– Что ты умеешь делать?-спрашивает его Лева. Граф голые коленки трет, пожимает плечами. Видно, он об этом никогда не задумывался.

– Строгать, или пилить, или железо гнуть?– подсказывает ему Женька.– Ну?

Де Стась только моргает, коленки гладит.

– Граф он. Не понимает,– сочувствует Лидочка.-Учить его надо.

– А у нас в чулане тиски настоящие есть,– вдруг ожил граф,– и персики. Принести?

– Тиски тащи,– распорядился Лева.

– А персики?

– Валяй и персики,– сказал Женька. Подумал, добавил:– Для натюрморта.

Это были великолепные тиски. Их можно привинчивать к столу. В них можно зажать и большую железку и вязальную спицу. Я принес кусочек сливочного масла. Мы обмазали винт тисков, и теперь губки ходят плавно, бесшумно.

– Вот видишь, граф, почему бывают революции,– говорит серьезно Лева,-станки должны принадлежать тому, кто на них работает.

Граф охотно согласился.

– Молодец, все понял,– хвалит его Лева.– А некоторые не понимают, и тогда начинается гражданская война. Это всем ясно?– спрашивает нас Лева.

– Всем,– отвечает Славик, старательно отрывая крылья у мухи.

Мы решили превратить сарай в настоящую мастерскую. Здесь будем строить киноаппарат. Сложили аккуратно дрова к одной стене, и теперь у нас три стенки свободные. К ним прибьем разные полочки, на них – инструмент.

Взялись за пол. Лидочка пробует его подмести веником, но ничего не получается. Грязи чуть ли не на полметра. Это гнилые щепки, кора, сопревшее тряпье, камни, ржавые листы железа, какая-то труха, битое стекло и очень много мокриц, от которых то и дело визжит Лидочка.

У тети Дуси взяли совок, лопаты, и тут уж началась настоящая работа.

Мы с Лидочкой метем рядом. Лидочка глубоко, честно поддевает лопатой мусор, прямо руками, если нет мокриц, вытаскивает камни. Она раскраснелась, лицо мокрое, руки по локти черные. Славик то и дело вытирает своим платочком ей лицо.

– Когда мы рядом,– тихо говорит мне Лидочка,– я могу работать, сколько хочешь.

Я молчу. Мы с графом выкорчевываем ржавый упрямый лист железа, и мне не до разговоров.

– Почему так бывает, Алеша?– не унимается Рыжик.

– Спроси у Левы, он все знает.

– При чем здесь Лева, я хочу, чтобы ты сказал,– шепчет мне в ухо Лидочка.– Ну, почему?

– Не знаю. Отстань.

Лидочка отворачивается и долго молча шурует лопатой. Потом я расцарапал палец, и она опять оказалась рядом. Высосала грязь с пальца, перевязала Славикиным платочком.

– Алеша, а почему, когда тебе кто сильно нравится, ты ему не нраврипься?– снова шепчет Лидочка.

Я задумался. Это верно сказано. Так же у нас с Лариской. И почему так в жизни устроено? Вон она сидит на скамейке рядышком с Гогой. И ни разу не взглянула на сарай. Я даже пробовал петь про трех эсминцев, но опять она никакого внимания.

– Ну, куда ты все смотришь?-сердится Лидочка, подставляет совок.

– Ой, Лидочка!– вдруг заорал я.– Крыса! Лидочка завизжала, бросилась за дверь.

Теперь стало работать лучше. Можно копать и сколько хочешь смотреть на скамейку.

Наконец мы добрались до твердого грунта. Все подмели. Натаскали желтого песку, посыпали пол. Потом Лева принес из дома разных газет, и мы ими обили стены сарая. Получилось очень красиво и уютно.

Мы сидим посредине сарая и любуемся нашей работой. На скамейку я не смотрю, она давно пустая.

– Хорошо,– вздыхает граф де Стась.

– Это тебе не Гогины высказывания записывать,– говорит Лева,– это, брат, настоящий труд!

– Мировецки,– говорит Славик, разглядывая сарай сквозь цветное стеклышко.

Газеты на стенах вдруг наполнили сарай удивительной бурной жизнью. С фотографий на нас смотрели люди в шахтерских касках, пограничники в шишкастых буденовках, бородатые, в зимних шапках полярники. И очень мужественные летчики с лямками парашютов на груди.

Вокруг нас за тонкими стенами сарая бурлила интересная, увлекательная жизнь. Вот на снимке мускулистые люди забивают в шпалы костыли, а вот падает вода с высоты огромной плотины. Прямо на нас движется колонна тракторов. А рядом на другом снимке раскалывает льдины сильный ледокол.

Все кругом работают. Приятно, что и мы сегодня устали от работы. Откуда-то сверху заползла в сарай Ларискина песня:

Утомленное солнце

Нежно с морем прощалось,

В этот час ты призналась…

– Глупости,– говорит, поморщившись, Лева. Мы поняли, о чем он, и молча согласились.

Меня толкает Женька, показывает головой на дверь. Смотрю, а во дворе на нашей скамейке сидит с книжкой Ба-хиля. Мы очень удивились: Бахиля и с книжкой!

– Надо же,– ухмыляется Лева,– наконец-то вырулил.

Мне почему-то жалко Бахилю. С ним никто не дружит, никто к нему даже не подойдет. Говорили, что после той истории с конфетами отец сильно его избил тросточкой и строго-настрого запретил выходить за порог. Лидочка с ним соседка и каждый день слышит, как отец кричит на всю квартиру:

– Если у меня сын вор, кто же теперь придет ко мне лечить зубы?! Парадокс!

– Бахиля,– решаюсь я,– иди сюда!

– Да зачем он тебе? – говорит Мишка.– Ну его! Бахиля смотрит на сарай, заметил нас, закрывает книжку, медленно встает, хочет исчезнуть.

– Иди, не бойся,– пищит Славик,– не тронем!

– Да зачем он тебе?– шипит Мишка.

– Пусть поможет принести железку, что около помойки,– соображаю я,– будет у нас наковальня.

Бахиля подошел, тихо поздоровался, прислонился к косяку двери.

– Ну-ка,– говорит Лева,– покажи, что читаешь?

На обложке книги значится: «Современная кинопроекционная аппаратура».

Мы притихли, нам просто нечего сказать. Лева подозрительно оглядывает Бахилю, подмаргивает:

– Это ты нарочно?

– Почему нарочно?– обижается Бахиля.– Интересуюсь, и все.

Накинулись на книгу. Листаем. От чертежей, рисунков, разных таблиц зарябило в глазах. Мы подавлены.

– А ты что-нибудь понимаешь?-с надеждой спрашивает Женька Бахилю.

– Ничего,– смеется Бахиля,– а вы?

– И мы ничего.

Лидочка тянет к себе книгу, не соглашается.

– Почему не понимаем? Мы все понимаем. Вот написано «ведущий барабан», а это его номер, а стрелка показывает, где он. А вот и он.

Мы рассматриваем этот барабан. Он вроде обыкновенной катушки, только с зубчиками.

– Объектив,– читает дальше Рыжик.– А вот его номер и стрелочка. Пожалуйста, смотрите сюда.

Все рассматриваем объектив. Почти такой же, как и у нас в коробке из-под печенья. Трубка с линзами ходит в другой трубке.

– Мальтийский крест!– заорал Мишка.– Вот он!

Так вот ты какой, мальтийский крест! Вроде старинного ордена. Его мы видели в кино «Чапаев» на груди у белого полковника. Обидно, что такой хороший крест и белогвардейский.

– Где книгу достал? – спрашивает Лева.

– К отцу клиент из кино ходит. Инженер. Я попросил. Он принес.

– Давай дружить,– предлагает Женька и смотрит на меня.– Верно, Алешка?

– Конечно,– говорю я.– Книжка нужная. Пойдем, Бахиля, притащим в сарай ту штангу.

Мы идем к помойке, где лежит эта самая штанга. Славик пыжится приподнять ее за конец, Бахиля буркнул:

– Куда тебе. Катись.

Мы подняли штангу, несем в сарай. Мне видно, как высоко старается держать Бахиля эту тяжелую железяку.

Уже темно во дворе. Из окон домов выглядывают во двор головы родителей.

– Миша, домой!

– Женя! Скорее, папа арбуз принес.

– Стасик! Опять ты с этой компанией! Марш домой! Меня тоже зовет мама. Прощаясь, я спрашиваю Лидочку:

– Признайся, ты Бахиле рассказала про наше кино?

– Я,– виновато мнется Рыжик.– А что, не надо было?

– Молодец, правильно сделала,– решаю я.– Ну, пока!

– Алеша,– удерживает она мою руку,– так почему же, когда тебе кто очень нравится, то ты ему – нет?

– А ты сделай так, чтобы он тебе меньше нравился,– запросто советую я,– тогда все наоборот получится.

– Не могу я,– тихо говорит Рыжик и уходит. Потом вдруг из темноты кричит:-Алешка! Ну и осел же ты! В зоопарке клетка пустует.

– Попробуй только завтра выйти во двор,-грожу я.– Рыжая.

На занавеске Ларискиного окна танцуют тени. Патефон на весь двор хвалится:

Все хорошо, прекрасная маркиза, И хороши у нас дела.м

Дома у нас гость. Нонкин студент. Чай прихлебывает из подарочной маминой чашки. (Косте подавали простой стакан.) На столе наш альбом с фотографиями. Студент подносит снимки к очкам, то и дело спрашивает:

– А это кто идет рядом с вами?

– Это? Мой одноклассник.

– А вот это?

– Это мы с тренером на катке.

– Гм, гм… А это?

– Это киномеханик из «Кадра» – Костя.

– Однако… А вот это кто?

– Это мы на пляже в Серебряном бору.

– А кто рядом?

Ах, это. Так просто. Родственник один.

Гм… Родственник.,. А рука как-то у него… Знаете, как-то неудачно получилась.

Я выбрал фотографию Кости, полюбовался, положил сверху. Студент опять ее сунул под низ. Я снова положил сверху. Студент смотрит на меня долгим взглядом.

– Ну, молодой человек, как учитесь? Какие отметки?

– Да как вам сказать…

– Можно в стихах,– вежливо улыбается студент.

– Алеша, спать,– выручает меня мама из-за занавески… Я развожу руками: мол, ничего не поделаешь, дисциплина – и ухожу.

Засыпаю под бормотание студента:

– А это кто? Ух, какое у него примитивное лицо… А это? Никакого интеллекта… Скажите, Ноночка, почему так бывает? Вот, допустим, один человек сильно любит другого. А тот, другой, его обязательно любит меньше? И наоборот. Какое-то несоответствие. В чем дело?

Я насторожился. Надо же! Кругом одно и то же,

Голос Нонки:

– У Пушкина об этом хорошо сказано.

– Но то была другая эпоха… Мама заворочалась в постели:

– Нона, заведи будильник. Мне завтра в первую смену.

Скрипит пружинка будильника. Хлопнула дверь. Все тихо. Только чуть слышно, как во дворе кому-то жалуется патефон:

Сердце, тебе не хочется покоя,-

Мне не спится. Так и представляется, как танцует Лариска с Тогой. Наверное, там еще девчонки, Ларискины подруги и ребята из Гогииого дом пять. Мать Ларискина, Евдокия Ивановна, конечно, всем чай разливает, а папа патефон подкручивает. Потом они садятся за стол. И этот пижон Гога, наверное, всем объявляет, что он пойдет мыть руки. А Лариска ему полотенце чистое подает. Противно.

Потом, наверное, Гога хвалится велосипедом и своим отцом, знаменитым адвокатом. А когда он капнет на скатерть вареньем, то Лариска и ее мать, конечно, суетятся:

– Ах, ничего, ничего. Отстирается.

После чая опять будут танцевать. И ее папа, наверное, толкнет маму:

– Посмотри-ка на них!

А потом Гога начнет читать свою поэму про полярников.

Как– то у нас в школе был вечер, посвященный покорению Северного полюса. Гога написал поэму. Она называется «Ледяная симфония». Он здорово расписал темные ночи, вой медведей и Большую землю, чья горячая любовь «за тысячу верст согревала челюскинцев».

Когда он прочел свои стихи, мы захлопали, а Лариска кричала «бис!», крутилась на стуле, ко всем оборачивалась:

– Это он сам сочинил! А мне в альбом еще лучше написал. Классик!

Из школы мы идем все вместе. Лариска вплотную с Го-гой, а мы почтительно рядом. Шагаем, слушаем.

– Вообще-то им такую поэму не стоило посвящать,– говорит Гога.– Они там государственный ледокол утопили, а мы кричим «ура!».

– Да ты что? Они же герои,– торопится Женька,– они же на льдине жили.

– Странно,– пожимает плечами Гога,– а куда же им еще деваться? Боролись за свою жизнь, и все.

Мы даже остановились, не знаем, что сказать.

– А почему же ты об этом в поэме не написал? Гога смеется. Смеется и Лариска:

– Чудаки!

– Детский сад!

Дома за чаем я рассказываю о Гогиной поэме и говорю маме, что челюскинцы никакие не герои, они государственный ледокол утопили.

– Сам додумался? – вмешивается Нонка.

– Нет, Гога объяснял.

– Значит, все кругом называют челюскинцев героями,, только твой Гога против? – прищуривается Нонка.– Так?

– Ну, так,– соглашаюсь я.

– Значит, они ледокол утопили? – наседает Нонка.

– Тише вы, политики,– косится на окно мама.

– Дурак твой Гога,– заключает Нонка.

– Нет, он умный. Он много знает.

– Много знает, да мало понимает.

– А это не все равно?

Нонка прихлебывает чай, задумывается. Я смотрю на маму. Она качает головой, улыбается каким-то своим далеким мыслям:

– Нет, сынок, это не одно и то же. Я в жизни видела… Вот сейчас он, наверное, читает эту свою поэму, и все

слушают. Лариска тоже.

А что хорошего в этой Лариске? Так себе, ничего особенного нет.

Вот в школе на литературе мы разбирали образ одного героя. Я взял в тетрадке провел линию. И выписал с левой стороны все отрицательные качества, а с правой – положительные. Положительных набралось больше. Значит, герои хороший человек.

Необязательно нужно выписывать в тетрадке. Можно и на руках. В темноте это удобно. Пальцы на левой руке – отрицательные качества, а на правой – все хорошее.

Начал с левой руки:

Поет Плохо – раз.

Мышей боится – два.

На правой ноге большой палец картошкой – три.

«Красных дьяволят» не читала – четыре.

Когда играет в пряталки, то жулит – пять.

На меня не смотрит – шесть.

Перешел на правую руку:

Косы белые – раз.

Учится на «отлично» – два.

На гитаре играет – три.

Красивая, зараза,– четыре.

Знает, как звали лошадь какого-то Вронского. «Фру-фру» – пять.

Танцевать умеет – шесть. Кажется, все. Шесть на шесть. Вернулась Нонка, погасила свет, улеглась.

– Нона,– шепчу я,– ты не спишь?

– Чего тебе?

– Научи меня танцевать.

…Утром разбудил почтальон. Нонка кричит:

– Алеша, тебе пакет! Распишись.

Я рывком на кухню. В самом деле на столе пакет, почтальон карандаш сует в руки. На пакете наш адрес, только нет номера квартиры. Внизу крупно написано: Алеше Гриб-кову, а вверху напечатано: «Киевский райком комсомола».

Нонка пакет не дает, на свет смотрит, осторожно надрывает. Выпал большой лист. На нем чертеж. У угла написано: «Самодельный широкопленочный кинопроектор».

– Фу, какая чепуха! – говорит Нонка.

Я уже во дворе. Выбежал на середину, два пальца в рот, чертеж над головой.

Высунулись ребячьи головы и, конечно, намыленный Ла-рискин отец.

– Есть чертеж самодельного аппарата! – ору я. Подошла тетя Дуся, потрогала чертеж, подозрительно спросила:

– Самогонку гоните?

Мы сидим на скамейке. Чертеж на коленях подпрыгивает.

– А где же тут мальтийский крест? – трет затылок Лева.

И в самом деле нигде нет мальтийского креста.

– Чем же лента передвигается? – спрашиваем мы друг друга.

Лева водит пальцем по чертежу, бормочет:

– Обтюратор есть, барабаны есть, это осветительная часть, вот фильмовый канал, объектив, бобины, две конических шестеренки. А вот написано: «грейферный узел». Что это? Зачем?

– Крючки какие-то,– говорит Женька и показывает два согнутых пальца. Лева смотрит на Женькину руку, задумывается.

– А ну-ка, сделай еще,– просит он Женьку.– Алешка, тащи нашу пленку!

– Чаю хоть выпей,– говорит дома Нонка.

– Ноночка, некогда,– кричу я.– Дай я тебя поцелую.

– Тьфу, сумасшедший.

Лева пристроил пленку к согнутым Женькиным пальцам. Заставил Женьку водить рукой вдоль пленки сверху вниз.

– Понятно! – кричит Лева.– Вот этими лапками грейфер протягивает пленку. И не нужен мальтийский крест! Ура!

– Ха-ха!

– Банзай!

– Мировецки! – подбрасывает Славик свой картузик с пуговицей.

Из Ларискиного парадного выходит с портфелем ее отец. Остановился, разглядывая нас, нахмурился, идет к скамейке.

– Молодой человек,– говорит он мне,– это просто хулиганство по утрам бандитским свистом пугать весь двор. Я заявлю участковому. Вот так. Твоя фамилия Грибков? Очень хорошо!

Сказал и пошел к воротам, размахивая портфелем.

– Семь,– загибаю я палец на левой руке.– Отец у нее вредный.

– Чего семь? – спрашивают ребята.

– Так просто. Отрицательных больше. Все ясно.

Женька крутит пальцем около моего виска:

– Нельзя тебе, Алешка, сидеть на солнце. Вышла Нонка, подозвала:

– Сейчас по радио хорошая музыка. Идем учиться танцевать.

– Теперь уже не надо,– говорю я.– Отрицательного больше.

– Чего больше?

– Отрицательных качеств больше. Героиня, конечно, не положительная. Все кончено. Ее забыть.

Нонка пожимает плечами:

– Я же предлагала тебе чаю. Вот теперь мучайся.

* * *

И опять мы прилипли к чертежу. Путают нас пунктирные линии и всякие разрезы по линиям «АВ» и «ВС». Просто не разобраться в них. Сейчас детали на чертеже мы обводим пальцами. Это нетрудно. Настанет день, когда эти же детали мы сможем потрогать руками, соединить их, привести в движение. Но когда этот день настанет, никто из нас не знает. Сколько еще ночей мы будем спать на наших простынях, пока на одной из них вспыхнет яркий свет, задвигаются люди, поезда, корабли, поскачет на коне Чапаев.

Пришла Лидочка. Молча уткнулась в чертеж, поежилась:

– Ой, мальчики, сколько тут всего. Справитесь?

– Здесь клятва нужна,– тихо говорит Лева.

– Какая клятва?

– Ну, что мы не отступим.

– Правильно,– говорит Женька,– давайте поклянемся.

– А как? – подняла бровки Рыжик.

– Нужно землю есть,– угрюмо предлагает Лева. Рыжик огляделась, поморщилась.

– Грязная она.

– Это даже лучше,– говорит Лева,– запомнится. Давайте клятву напишем. Славик, тащи карандаш и бумагу.

Вот она, наша клятва:

«Я клянусь в том, что отдам все свои силы на то, чтобы построить настоящий киноаппарат. Строить его буду каждый день.

Уважительные причины, когда я не стану работать:

1) Температура выше 38 градусов.

2) Отъезд в гости (если заставят родители),

3) Не выпускают из дому,

4) Пожар, наводнение, землетрясение.

Клянусь в том, что все деньги на мороженое, на кино буду отдавать на постройку аппарата».

Мы все подписались под этой клятвой и приступили к земле. Так она ничего, только очень скрипит на зубах.

– Хватит,– удерживает нас Лева.-Обрадовались…

– С чего же начнем? – спрашивает Женька.

– Конечно, с инструмента и сырья,– очень солидно говорит Лева.– Организуем экспедицию по берегу Москвы-реки, поближе к заводам.

– Что такое экспедиция? – спрашивает Славик,

– Экспедиция? – задумывается Лева. Мы все с надеждой смотрим на его голову. У Левы мать библиотекарь, она часто приносит ему самые диковинные книги, а потому у Левы в голове настоящее справочное бюро. Он знает все, и что такое Трансвааль, за что воевали отважные буры, откуда получилось слово «хулиган» и даже, где у человека почки и зачем нужна печень? – Экспедиция? – переспрашивает Лева и трогает очки.– Это когда люди куда-то собираются, очень далеко и в полном снаряжении. Вот была такая экспедиция Георгия Седова на Северный полюс. Еще до революции.

Лева любит об этом рассказывать. Как-то мать принесла ему книгу про полярника Седова, но в этой книжке не было последних страниц. Кто-то их оторвал. И тогда Лева придумал свой конец. Он достал тушь и пером печатными буквами надписал внизу под последней страницей: «Вперед,– сказал Седов.– И судно, вздрогнув, утонуло».

А потом Лева придумал рассказ о том, что стало дальше с затонувшим экипажем. Будто бы встает холодное полярное солнце, греет льды океана, прогревает своими лучами толщу воды и на самом дне океана согревает спящих матросов. И вот начинают ворочаться матросы, открывают глаза и встают. Потом друг за другом идут они по дну океана следом за своим капитаном, все вперед, все вперед к полюсу, сжимая в омертвелых, холодных руках флаг земли русской.

– Понимаете, Седов не знал, когда он достигнет цели,– говорит Лева,– он даже не знал, останется ли кто из экипажа в живых, но все лее отдал команду: «Поднять якоря!» Вот так и мы с сегодняшнего дня отдали команду: «Поднять якоря!» Впереди у Седова полюс, а у нас киноаппарат. Ура!

– Ха-ха!

– Банзай!

– Мировецки! -подмигнул всем нам Славик.

Мы идем по берегу. Нефтяные пятна, словно маленькие радуги, покачиваются на воде, неподвижно сидят с удочками сгорбленные рыбаки. Около них босоногие стайки мальчишек. Им, наверное, делать нечего. А вот двое в воде учатся водолазному делу. Один сидит верхом на другом и громко считает, сколько тот пробудет под водой. Так и мы когда-то делали. Ничего особенного. Пустая затея.

Все радужнее и темнее вода в реке. Это значит, что мы приближаемся к большому заводу. Здесь работает Левин отец.

– Вон в том цехе,– гордо показывает нам Лева. Мы с уважением смотрим на красное каменное здание, где даже днем горит свет и слышится мощный машинный гул. Где-то там стоит у станка отец Левы. Так и хочется остановить любого прохожего и сказать:

– Вы знаете, вот в том цехе работает его отец. А мы все с одного двора.

– Покричи ему,– просит Мишка. Лева складывает руки рупором:

– Па-па! Па-па!

В окне показалась чья-то голова, кивнула нам и исчезла.

– Видели? – как-то вдруг сверху посмотрел на нас Лева.– Рабочий класс! Главнее на свете ничего нет,

– А летчики? – настораживается Мишка.

– А что летчики без самолетов сделают?

Мы все соглашаемся. Конечно, без рабочего класса нигде не обойдешься. Даже рыболовный крючок и то сам по себе не сделается.

Лева ведет нас к забору. Здесь есть дырка. Только лезть нужно очень осторожно, потому что кругом колючая проволока.

Рыжик оглядывает свое платьице:,

– Я лучше подожду вас. Мы полезли.

Вот это завод! Прямо по двору укутанный в белый пар ходит настоящий паровоз с платформами, краны на цепях проносят по воздуху целые станки. Тут же рядом огромные горы металлических стружек, кругом свалены в кучи почти не ржавые разные железки, гайки, прутья, сломанные напильники, сверла. Выбирай, что хочешь.

Мы нагрузились железками и по дороге к дому рассказываем Рыжику про этот завод. Славик говорит, что он видел, как из одного цеха выруливали готовые аэропланы, из другого выезжали новенькие бронепоезда, а паровоз вез платформы с настоящими саблями и пулеметами.

Лева покосился на Славика, потрогал его затылок, но ничего не сказал. Промолчали и мы. Все-таки приятно, что отец нашего Левы работает на таком заводе.

Всю нашу добычу сложили в сарае, сидим, любуемся.

– А теперь по домам за инструментом,– предлагает Женька.

– У кого что есть, тащи все сюда.

Дома я перевернул все ящики, все коробки и нашел рубанок, щипцы для сахара, шило, масленку от швейной машинки, Нонкину линейку.

В нашем сарае появились зубило, молоток, коловорот, ножовка со сломанным лезвием, напильники без ручки, веник, кусачки и даже кисть с желтой краской.

Мы распределили работы. Мне досталась бобина, вроде большой катушки, куда наматывается лента. Я выбрал большую консервную банку, разрезал ее Лидочкиными ножницами и начал выпрямлять молотком.

Сразу начались неприятности. От молотка на железе почему-то остаются следы. А нужно, чтобы было все гладко.

– Иди в дом пять,– советует мне Лева,– там кровельщики чинят крышу. Посмотри, как у них получается.

В дом пять меня встретил Гога. Он возился со своим велосипедом, попросил помочь ему натянуть цепь. Я помог.

Мы поочередно катались по двору и даже проехались по Плющихе, и мне удалось обогнать трамвай. Потом я пошел к кровельщикам и, к немалому удивлению, обнаружил, что они работают с железом деревянными молотками.

– Где ты все шатаешься? – строго спросил меня Лева. Я рассказал про велосипедное катание и про то, как я обогнал трамвай.

– Так не пойдет,– хмурится Лева,– нужно, как на заводе.

– Знаешь, что нам нужно? – оторвался от тисков Мишка.

– Что? – спрашиваем мы.

И Мишка, отчаянный сорванец Мишка, произнес слово, которое я всегда с трудом выговариваю.

– Нам нужна дисциплина.

Мы переглядываемся, с интересом, даже со страхом рассматриваем Мишку.

– Да, да, дисциплина. Как у летчиков.

От такого слова я не сразу соображаю, из чего мне сделать деревянный молоток.

Мы все работаем, а Лидочке делать нечего. Веник, который она принесла из дому, сейчас сиротливо стоит в углу. Ведь подметать надо после работы.

Славик нашел занятие: выдергивает гвозди из заборных досок. Он принес и такой гвоздь, который не поместился в его коробке из-под папирос. Мы распрямили этот гвоздище, почистили шкуркой, получилась отличная ось для бобины.

Вдруг во дворе какой-то шум, крики, Женька выглянули сейчас же прикрыл дверь. Мы смотрим в щелки, видим – на землю словно снег выпал и около мечется Ларискина мать.

– Ты где взял гвоздь? – спрашивает Женька оробевшего Славика.

Славик морщится, переминается:

– Ну, там…

– Где там?

– Ну, к нему веревка с бельем была привязана. Лева отобрал у Славика клещи, сунул в руки гвоздь:

– Иди и прибей как было. Не будем портить отношения с туземным населением.

Мы молча смотрим на гвоздь. Уж очень он хороший. Я беру шкурку и снова тру его. Он блестит еще сильнее. Провел по нему кончиком масленки, и гвоздь солидно залоснился, прямо готовая деталь к аппарату.

– Ладно уж, оставь,– смирился Лева.

Крики во дворе затихли. И опять наш сарай наполнился грохотом молотков и визгом напильников. Я кромсаю вторую консервную банку. Из первой диска для бобины не получилось. Оказывается, нужно обводить круг не с помощью тюбетейки, а циркулем.

Лидочка принесла в сарай портрет Лермонтова, прибила его на стенку. Славика смутили погоны, он спросил:

– А Лермонтов за нас?

Лева объяснил ему, кто такой был Лермонтов, а Мишка

подкрепил его рассказ стихотворением Пушкина «Зима,

крестьянин торжествуя…»

Славик заявил, что теперь ему все понятно.

Мы посмотрели на дату рождения и смерти великого

поэта, подсчитали, сколько он прожил, и решили, что у нас

еще есть время стать знаменитостями.

В дверь просунулась голова Жигана. Повертела во все стороны, нехорошо засмеялась, подмигнула Лидочке:

– Славную малину оборудовали. Кровать еще сюда. Мы молчим. Женька за молотком потянулся, я сжал напильник.

– Ну-ну! Уж и пошутить нельзя,– чуть прикрыл дверь Жиган.– Бахиля не заходил?

– Что тебе от него нужно? – хмурится Лидочка.

– Имею интерес,– хлопнул Жиган дверью.

С дисками для бобины я справился. Работу все похвалили. Теперь остается сделать деревянные втулки и к ним прибить диски. Для этого нужна круглая палка. Славику вручили ножик, и он отпразился в экспедицию.

Мне доверяют выстрогать и сколотить осветительную часть аппарата. Все размеры должны быть точно по чертежу. Я записал, что мне нужно. Фанера, гвоздики, патрон от электролампы, круглое зеркало, линза (она на чертеже красиво называется «конденсатор»).

Вернулся Славик, принес отполированную чьими-то руками чудесную круглую палку. Мы тут же отпилили от нее кругляки, прибили к ним диски. Бабины готовы. В одну я вставил наш большой гвоздь, и мы все по очереди ее крутили. Вертится ровно, плавно, красиво.

И опять в нашем дворе отчаянные крики. Это шумит дворничиха тетя Дуся. Женька предусмотрительно прикрыл дверь, мы все смотрим на Славика.

Славик садится на землю, тяжело вздыхает:

– От метлы отрезал.

Лева снимает очки, долго смотрит в щелку, оборачивается:

– Придется начинать с крючка к нам на дверь. Это будет самая главная деталь киноаппарата.

Тетя Дуся утихла. Мы молча начали выпиливать крючок. Славик старательно сдувает опилки.

Для осветительной части нужен маленький кусочек электрошнура. Мы думаем, где можно достать. Славик вертит в руках ножницы, предлагает:

– А давайте я схожу домой. Мы поспешно его усадили.

Лидочка предлагает отрезать кусочек шнура от репродуктора.

– У нас очень длинный шнур, – говорит она.– Только я не знаю, как потом соединить. Пусть Алеша со мной идет.

И вот мы дома у Лидочки. Я еще никогда здесь не был. На стенах фотографии ее мамы в разных костюмах. Мать у ней какая-то актриса.

– Почему мама черная, а ты вся такая, ну как тебе сказать? Коричневатая.

– Это я в отца.

– А где твой отец?

– Он в другом городе,– тихо говорит Рыжик.– Он с нами не живет.

– И наш со мной не живет,– говорю я.-Значит, мы безотцовщина. Вот здорово!

– Без отца лучше,– вдруг улыбается Лидочка.– Он маму в театр не пускал.

– Да,– вяло соглашаюсь я,– конечно, лучше.

Мы надрезаем кусочек шнура от репродуктора, откуда как раз сейчас слышится женский голос.

– Подожди, не режь,– останавливает меня Рыжик. Мы замолкли, слушаем новую песню. Как будто растаял репродуктор и вместо него где-то в дымной степи раненый боец очень просит Орленка, чтобы он взлетел выше солнца и всем рассказал, как дрался с белыми погибший отряд.